«Среди наших писателей — Чехов тишайший писатель, — говорит Лев Шестов. — Вся энергия героев его произведений направлена вовнутрь, а не наружу. Они ничего видимого не создают, хуже того — они все видимое разрушают своей внешней пассивностью и бездействием»1. Безусловно, это весьма категоричное высказывание не может относится ко всем персонажам писателя, однако некоторых характеризует очень верно. Именно о них, доводящих своими безнравственными поступками жизнь до абсурда, пойдет речь во второй главе.
Как справедливо указывает В. Камянов, «Чехов наблюдает эпидемию моральной расслабленности, утрату внутренних опор и ориентиров и — как следствие — погружение в тину мелочей, а попутно сдвиги от реальности к миражам»2. Нередко человек в художественном мире писателя отчужден и подавлен. Может быть, поэтому «грех чеховских героев не «содомский», а более умеренный»3. А «мотивированность духовной драмы героев социальным бытом не является типологически характерной для чеховского реализма». «Для Чехова — психолога характерна мотивировка духом, а не бытом»4.
Публицист М.О. Меньшиков, современник Чехова, считает, что «общество, потерявшее религиозное сознание, быстро дичает в самых высоких областях ума и сердца. Цели жизни перестраиваются и делаются грубо-материальными... Общество теряет способность сопротивляться процессу омертвения, постепенного превращения из организма в механизм... Религия еще не иссякла в свежих народных слоях: XIX век дал отдельные примеры пламенных и чистых настроений, но очень широко распространилось и равнодушие к Божеству. Скептицизм и его острая форма — пессимизм завершают все цивилизации и ведут к упадку духа»5. Нельзя не согласиться с этим.
Об этом же говорит Чехов в письме А.С. Суворину от 13 декабря 1891 года: «Ей-Богу, никакого нет нервного века. Как жили люди, так и живут, и ничем теперешние нервы не хуже нервов Авраама, Исаака и Иакова» (П. 4, 323). Чуть раньше в 1900 году Антон Павлович в письме тому же Суворину пишет: «Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм» (П. 3, 289).
Д.С. Мережковский, современник автора, беллетрист, поэт, критик и публицист — основатель религиозно-философского общества, пишет: «отрекаясь от Бога, от абсолютной Божественной Личности, человек неминуемо отрекается от своей собственной человеческой личности. Отказываясь, ради чечевичной похлебки, умеренной сытости, от своего божественного голода и божественного первородства, человек неминуемо впадает в абсолютное мещанство»6. Мещанин — человек с мелкими, сугубо личными интересами, с узким кругозором и неразвитым вкусом, безразличный к окружающему его обществу; другими словами, человек, потерявший искру Божью, погрязший в собственной греховности. А.П. Чехов считает, что «и с христианской, и с экономической, и с какой хочешь точки зрения мещанство — большое зло, оно, как плотина на реке, всегда служило только для застоя» (П. 11, 164).
Что есть зло? Этот вопрос занимал человечество на протяжении всей его истории. В православном учении зло и грех понятия синонимичные: «Зло или грех есть противоречие, возражение Божьей воле»7.
Все мы, люди, происходим от согрешивших Адама и Евы, и потому мы рождаемся в состоянии греха. Все люди, одни больше, другие меньше, все — грешны. Но Бог, по милосердию Своему, помог людям победить зло и уничтожить смерть, послав на землю Своего Сына, Спасителя нашего, Иисуса Христа. Через признание своих грехов, самораскаянье и покаяние можем прийти мы к Царствию Небесному. Понятие греха дохристианского восточнославянского общества сводилось к тому, что грех есть нарушение внешних установлений и покушение на основы природной и социальной жизни. Следствием греха и расплатой за него оказываются телесные недуги, физическая смерть, общественное неустройство, хозяйственное оскудение или природные катаклизмы. С усвоением новой веры это древнее понимание получает развитие в христианском учении о грехе как о нарушении законов и заповедей, установленных Богом. Таким образом, получается, что грех есть преступление против собственной души. Экономцев И.Н. (игумен Иоанн) пишет: «По православному учению, каждая человеческая личность является богоизбранной, каждому из нас дан в изобилии тот или иной харизматический дар, и от нас самих зависит, отвергнуть его или принять и в какой мере принять»8. Образ и подобие Божие, в первую очередь, выражаются в свободной воле человека. Если человек стремится к истине, к добру, — к правде Божьей, то он становится подобием Божиим. Если же человек любит только самого себя, лжет, враждует, делает зло, заботится только о земных благах и думает только о теле своем, и не заботится о душе своей, то такой человек перестает быть подобием Божьим, а делается похожим в своей жизни на животных и может окончательно уподобиться злому духу — дьяволу.
Абсурдны поступки чеховских героев ранних произведений: они лечат и лечатся с помощью весьма сомнительных рецептов, верят в приметы, принимают участие в спиритических сеансах, гадают.
Отваром бузины, маслом из лампадки лечат впавшего в депрессию чиновника в рассказе «Упразднили» (1885), генеральша Марфа Петровна Печонкина («Симулянты» (1885)) 10 лет практикует на поприще гомеопатии. А чем только не лечат герои Чехова зубную боль («Хирургия» (1884), «Ах, зубы!» (1886), «Лошадиная фамилия» (1885))? Здесь и водка с хреном или хрен с керосином, и полоскание теплым молоком, и вымазывание десен йодом, и даже одеколон с чернилами.
Помощник бухгалтера («Из дневника помощника бухгалтера» (1883)) верит кухарке Пелагее в отношении приметы (собака воет к смерти), он желает смерти бухгалтера Глоткина, после похорон видит его во сне в белой хламиде грозящего пальцем. Верит в приметы ямщик, говорит, что быть беде, потому что заяц перебежал дорогу. Помещик же Шилохвостов («Не судьба!» (1885)) говорит, что «верить не нужно, но на всякий случай не мешает подчиняться этим проклятым приметам»... (С. 4, 64). Он боится встретить на пути попа или зайца, не начинает дела 13 числа, верит в эти приметы, хотя университет окончил. В «Руководстве для желающих жениться» (1885) советуют не связывать свою судьбу с рыжими, потому что на них женятся только черти и лешие, опять-таки по народным поверьям.
В произведения Чехова желают узнать свое будущее с помощью различных гаданий представители почти всех слоев общества. Гадает старуха-нянюшка, гадает чиноша, каким будет его новый начальник, гадает барышня, гадает редактор ежедневной газеты, гадает докторша («Гадальщики и гадальщицы» (1883)). Именно в силу своей предрасположенности к суеверному восприятию мира, люди верят в духов, магию, спиритические сеансы. А.П. Чехов в письме Суворину от 11 июля 1894 года пишет: «Как-то, лет 10 назад, я занимался спиритизмом, и вызванный мною Тургенев ответил мне: «Жизнь твоя близится к закату»» (П. 5, 306).
Очевидно, личные впечатления от этого отразились в рассказе «Страшная ночь» (1884). Магнетизер из рассказа «На магнетическом сеансе» (1883), «несмотря на свою физическую мизерность и несолидность, сиял, блистал и сверкал. Ему улыбались, аплодировали, повиновались... Перед ним бледнели», потому что верили, хотя он и был человеком нечестным. Архитектор Ваксин («Нервы» (1885)) верит в духов, привидений, ходит на спиритические сеансы, сам вызывает духов, но боится их. Действительный тайный советник Навагин («Тайна» (1887)) начал заниматься гипнотизмом, медиумизмом, бишопизмом, спиритизмом из-за того, что в течение 13 лет на листе для визитеров появлялась фамилия Федюков, и никто не знал, кто это, думали, что дух. «С его [Навагина] легкой руки занялись спиритизмом и все его подчиненные». (С. 6, 150)
Мотив зеркала как судьбоносного предмета тоже актуален для Чехова. В рассказе «Зеркало» (1885) Нелли, гадая в предновогодний вечер, встречается с суженым, чувствует «наслаждение, невыразимо сладкий кошмар». В этом рассказе Чехов прибегает к общеромантическому мотиву святочного гадания.
Каждый человек хоть раз в жизни задумывается над тем, почему окружающие нас люди столь злы? Почему они постоянно лгут, лицемерят, делают друг другу больно? И почему наш сегодняшний мир больше напоминает сумасшедший дом, дом абсурда и отчаяния, нежели человеческий дом? И, наконец, что является причиной этого безумия? В произведениях А.П. Чехова, скорее всего, это страдание людей, отрекающихся от веры, от Бога. Человек в мире А.П. Чехова очень часто бывает отчуждён, непонят. А бывает, что намеренно ставит барьер между собой и окружающим его обществом, не хочет замечать происходящее вокруг. Отчуждение — ключевое слово жизни, нарисованной Чеховым в некоторых произведениях, ключ к пониманию бездуховности окружающего его мира.
Страх... — это второй ключик для шкатулки с секретом причин бездуховности, показанных А.П. Чеховым. Страх плавно вытекает из отчуждения, наполняя его смыслом, давая толчок к действию. Просто отчуждённый человек — ещё не убийца, не лицемер, не предатель, но отчуждённый с глазами, затуманенными страхом... Да, — это уже демон, без жалости и совести.
В произведениях А.П. Чехова проскальзывает тень человека — вершителя жизни — отчуждённого, всего боящегося ничтожества. И.А. Бунин сказал как-то, что если бы Россия вдруг исчезла, испарилась с лица Земли, то по рассказам Антона Павловича всегда можно было бы её воссоздать до мельчайших подробностей; так правдиво и точно описывал он окружающее. Чехов не только показывает угодничество, предательство, ложь, лесть, другие пороки человека, но он даёт и анализ причин, принуждающих людей унижаться, терпеть оскорбления, фальшь отношений. В письме Суворину Чехов пишет: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая» (П. 3, 34). Стоит вчитаться в эти строчки — и приходит понимание того, о чём пишет писатель. А он пишет как раз о той самой рабской крови, что так прочно засела в человеческом организме... Это своеобразная эволюция темы маленького человека.
Деньги, авторитет, власть, достаток и обогащение — это тоже порабощение, а его инструмент — страх. В рассказе «Смерть чиновника» (1883). Маленькая, абсурдная история о Иване Дмитриче Червякове, который сидел во втором ряду... и глядел... на «Корневильские колокола». И вдруг этот Червяков совершает совершенно обыденное действо, которое даже не зависит от его разума — чихает. И всё бы ничего, да вот сидевший перед ним генерал Бризжалов, бормоча что-то недоброе, вытирает лысину..., жизнь Червякова разбита, и в страхе перед тем, что может ему сделать генерал, он извиняется, преследует Бризжалова везде, вызывает у того, в конце концов, неописуемую ярость. Эта ярость служит причиной столь сильного испуга Червякова, что «придя домой, не снимая вицмундира, он лёг на диван и помер». Много рассказов и повестей, пьесок и юморесок зиждется именно на этом чувстве. «Маска», где узнавание в неизвестном хаме местного миллионера Пятигорова сводит на нет благородные побуждения интеллигентов, заставляет их унижать собственное достоинство. Или вот «Дорогие уроки». Казалось бы, просто история о любви, но и тут за спиной у Алисы Осиповны постоянно маячит тень страха, которая превращает её из в общем-то симпатичной, гордой девушки в жалкое ничтожество. Все запуганы: взрослые и дети, богатые и бедные. Можно много ещё приводить примеров не только из раннего, но и позднего периодов творчества: «Палата № 6» (1892), «Страх» (1892), «Человек в футляре» (1898), «Архиерей» (1902) и другие.
И ещё у писателя начинает прослеживаться мысль о необходимости страшиться не столько «мира привидений, покойников», сколько человеческого мира — нашей жизни: «наша жизнь и загробный мир одинаково непонятны и страшны. Кто боится привидений, тот должен бояться и меня, и этих огней, и неба...», — говорит Дмитрий Петрович Сулин своему приятелю в рассказе «Страх». Да, ужас перед жизнью владеет душой Беликова, «человека в футляре». Но ведь Беликов умудрился запугать весь город. «Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять—пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего».
По христианскому учению чувство страха должно проявляться в человеке только как страх Божий (одно из проявлений Святого Духа в человеке). «Страх Божий — это, конечно, не страх в нашем обычном человеческом понимании этого слова: это благоговейный трепет перед величием Божьим, неразрывно связанный с неизменною верою в истину бытия Божия, в действительность существования Бога, как нашего Творца, Промыслителя, Спасителя и Мздовоздаятеля»9.
Чувство страха в обычном нашем понимании греховно по своей сути, так как его причинами, на наш взгляд, являются и неверие в силу Бога, и боязнь потерять материальные ценности, и создание кумира, и неуважение к себе. Уже в ранних рассказах А.П. Чехова показаны разные проявления неуважения к себе, создан целый цикл произведений о «тряпичных натурах», а один из них так и называется — «Тряпка» (1885). В таких произведениях как «Папаша» (1880), «Корреспондент» (1882), «Смерть чиновника» (1883), «Толстый и тонкий» (1883), «Маска» (1884), «Капитанский мундир» (1885), «Конь и трепетная лань» (1885), «Ниночка» (1885) и другие эта мера бездуховности выражена явно, нередко гротескно. Подобное встречается и в более поздних произведениях автора, например, «Рассказ неизвестного человека» (1893 г.) В образе чиновника «особых поручений» Кукушкина все, начиная с портрета, подчинено раскрытию его карьеристского угодничества, отсутствия человеческого достоинства: губы «сердечком», усики «как будто были приклеены лаком», «он не входил, как-то вползал, мелко семеня ногами».
«Это был карьерист не до мозга костей, а глубже, до последней капли крови... он готов был идти на какое угодно унижение, клянчить, льстить, обещать...» (С. 8, 146) Только среди таких людей возможен следующий тип, нарисованный Чеховым. Пришибеев («Унтер Пришибеев» (1885)) — такое же популярное, всем знакомое лицо, как Чичиков, Собакевич, Ноздрев, Хлестаков, Иудушка Головлев и многие другие. «Пришибеевщина» стала символом наглого и глупого самодовольства, самоуверенного невежества, хамского высокомерия, грубого и нелепого вмешательства не в свое дело, стремления пресечь все живое.
Пошлость в художественном мире Чехова является своеобразным синонимом бездуховности. Пошлость обычно знаменует бездарность, которая часто сочетается с излишней самоуверенностью, узостью мысли, жестокостью по отношению к окружающим.
Еще одна причина психологического отчуждения, которую можно найти в произведениях А.П. Чехова — это ложь. Если в творчестве Л.Н. Толстого ложь знаменует фальшь «людского закона», указывает на отдаление от «природной» сущности, и это обычно видно в описании представителей власти, «высших» кругов общества, то у А.П. Чехова ложь является показателем уровня духовной культуры человека любого социального положения: она воспринимается как оскорбление собеседника и неуважение к самому себе. Оскорбительная сущность лжи показана в повестях «Именины» (1888), «Рассказ неизвестного человека» (1893), «Володя» (1887), «Володя большой и Володя маленький» (1893).
Бездуховность в художественном мире А.П. Чехова чаще всего раскрывается в любовных взаимоотношениях. На рассказах о любви остановимся чуть подробнее, так как, на наш взгляд, они более разнообразны по сюжетам и более сложны и неоднозначны для читательского восприятия. Эта тема наблюдается в творчестве А.П. Чехова на протяжении всей его жизни. Причем, хочется отметить, что в ранние произведения автора на эту тему менее спорны, нежели поздние.
В повести «Живой товар» (1882) некто Бугров, бедняк и неудачник, продает жену ее воздыхателю, богатею Грохольскому за 150 тысяч. В результате жена, прельщенная нынешним богатством мужа, возвращается к нему, а бывший любовник влачит жалкое существование рядом с ними. Неуважение к ближнему, жажда наживы, отсутствие любви, греховное чувство вожделения — вот, что мы видим в этом произведении.
В рассказе «В море» (1883) в форме монолога матроса рассказывается, как он подглядывал за сценой в каюте: молодой английский пастор продавал свою очаровательную супругу безобразному старику за соответствующую сумму. Цель Чехова здесь та же, что и в «Живом товаре»: показать, что у дурных людей богатство укрупняет пороки. Весь ужас происходящего и отношение к этому автора мы понимаем благодаря образу матроса-рассказчика, который считает, что «человек... вообще гадок, а матрос, признаться, бывает иногда гаже всего на свете...» Но он ошибался: картина, представшая его глазам, была невыносима даже для него и его отца, счастье которых заключалось в пьянстве, разврате, подглядывании за молодоженами, для которых была на корабле отдельная каюта. «Я отскочил от стены, как ужаленный. Я испугался. Мне показалось, что ветер разорвал наш пароход на части, что мы идем ко дну. Старик-отец, этот пьяный, развратный человек, взял меня за руку и сказал:
— Выйдем отсюда! Ты не должен этого видеть! Ты еще мальчик...» (С. 2, 271) Все та же тема звучит в зарисовках «Салон де Варьете» (1881) — описании одного из «злачных мест» современной Чехову Москвы. Внимание сосредоточено на бездуховности, примитивизме людей, готовых довольствоваться лишь физическим суррогатом любви.
В «Драме на охоте» (1884—1885) предстает Оленька, дочь лесничего, сложившая голову в бесшабашной погоне за «красивой жизнью». Совращенная графом и погубленная ревнивым поклонником, Оленька умирает на фоне пикника, на фоне весело уминающей бутерброды с икрой компании. В этом произведении очень ярко показана вся бессмысленность и никчемность жизни внешне красивой, а внутреннее бездуховной, пошлой.
В рассказе «Несчастье» (1886) вполне добродетельная жена и мать способна, к собственному ужасу, за один день потерять голову и уйти к любовнику, задыхаясь и двигаясь какими-то толчками, будто кто ее толкает в спину..., «она задыхалась, сгорала от стыда, не ощущала под собой ног, но то, что толкало ее вперед, было сильнее и стыда её, и разума, и страха...» (С. 5, 259)
В этом рассказе белеющая «большая шестиглавая церковь с поржавленной крышей» вполне может символизировать «прохудившуюся» совесть любовников: ведь для них, при всем уважении к «семейным устоям», главной ценностью в жизни становится «страсть», годами скрываемая от всех, в том числе и от себя.
Обращает на себя внимание по силе воздействия на читателя рассказ «Володя» (1887). Некрасивый, угнетенный бедностью и неудачливостью подросток Володя кончает жизнь самоубийством после первой близости с женщиной — пожилой, малопривлекательной дамой. У А.П. Чехова молодой человек переполнен стыдом, ибо польстился, не любя, поддался вожделению. Он принял эту нелюбовь, суррогат счастья, и тем самым признал, что готов довольствоваться этим, недостоин большего. «И чем тяжелее становилось у него на душе, тем сильнее он чувствовал, что где-то на этом свете, у каких-то людей есть жизнь чистая, благородная, теплая, изящная, полная любви, ласк, веселья, раздолья...» (С. 6, 206)
Весь ужас происходящей душевной трагедии усугубляется еще тем, что на моральное падение Володи благосклонно смотрит его родная мать: она шепчется с «особой» о замеченном ими обеими влечении подростка, и обе не находят тут ничего зазорного. Володя ненавидит мать, ненавидит ложь и неискренность окружающих его людей, он морально раздавлен. Единственный вопрос, мучающий его: «Куда уйти?» Самоубийство кажется ему выходом. Но самоубийство — это не выход, это «глубокая пропасть», по мнению Чехова.
Крайне интересен образ Ольги Семеновны из рассказа «Душечка» (1899). Она душа в душу живет поочередно с тремя разительно непохожими друг на друга мужьями. На первый взгляд, в Душечке можно увидеть черты исконно русского нравственного идеала. Ведь она незаменимая опора для всех своих мужей. Она, как кажется, идеальный пример самоотречения, подлинное воплощение идеала «служения» ближнему. На самом же деле, «служение» это заключается в одном и том же: в ласковости, уюте, отсутствии собственного мнения и непременном чае с вареньем. И нельзя обвинить ее в неискренности. И все же, искренне оплакивая умершего супруга, она трижды выходит замуж, по сути, трижды изменяя и себе, и умершему мужу. Хотя согласно церковным правилам, в подобных случаях брак разрешается именно до трех раз, да и Евангельское отречение Петра от Иисуса состоялось трижды. Всем своим мужьям Душечка может предложить одно и то же, что говорит об отсутствии какого бы то ни было личного творческого начала. Она действует по шаблону, лишенному высоких стремлений. Э. Полоцкая видит в Душечке «душевность без духовности». Действительно у героини есть мысли, чувства, желания — все то, что в православии называется оживотворяющим началом, жизненной силой. Но человеке сказано, что Бог «вдунул в лицо его дыхание жизни», то есть Святой Дух, высшее начало в человеке. Нашему Духу от природы свойственно искать Бога, стремиться к соединению с Ним. Ничем тварным и земным наш дух удовлетворяться не может. Душечка же пытается найти счастье только в земном — покое, уюте, чае с вареньем. Получается, что действительно душа в ней есть, а духа нет.
В более поздних произведениях с этой тематикой у писателя все чаще будет встречаться мотив чистой, светлой любви; любви, пробуждающей в человеке все лучшее. Автором мир показан так, что в любви действуют те же общие нравственные законы, что и в других сферах человеческого общения, она их не отменяет, не оправдывает. Чехов видел сущность любви в пробуждении духовного в человеке. А если этого нет, то она не настоящая, порочная, греховная. Порочные люди не достойны настоящей любви. Писатель наблюдает отсутствие красоты в жизни таких людей.
Вызывая отвращение к безнравственной и физической грязи, ставя рядом примеры красоты, призывая на помощь природу как символ прекрасного и залог возможности превращения всей земли в цветущий сад, Чехов призывал людей к обновлению, к духовному воскрешению. Кто не помнит грязных лестниц, отвратительных «углов» в произведениях Ф.М. Достоевского. Но там изображение грязи, духоты рисуется так, чтобы вызвать жалость к обреченным жить в таких условиях, чтобы создать атмосферу удушья, безысходности, тупика, предчувствия трагедии. Достоевский акцентирует внимание на том, что окружающая пошлая, бездуховная атмосфера давит на человека. Чехов же делает акцент на «зависимость» грязи от человека. У Чехова подобные детали всегда заключают в себе прежде всего характеристику самих людей, свидетельствуют об их эстетической и моральной тупости, темноте, бездуховности. С одной стороны, «в жизни их нет ничего такого, чему нельзя было бы найти оправдания». С другой стороны, Чехов показывает и такие образы, которые вызывают щемящее чувство презрения и жалости к человеку, у которого подавлено чувство собственного достоинства: «Фекле же... была по вкусу вся эта жизнь: и бедность, и нечистота, и неугомонная брань. Она ела, что давали, не разбирая; спала, где и на чем придется; помои выливала у самого крыльца: выплеснет с порога, да еще пройдется босыми ногами по луже» («Мужики»). Так теряет человек свой облик.
Трудно, конечно, перечислить все оттенки неуважения к человеку, образу и подобию Божьему, все оттенки презрения собственного достоинства, показанные Чеховым в его произведениях. Они простираются от явно оскорбительного обращения до тончайших проявлений неуважения к себе (вроде стремления вызвать сочувствие), непонимания того, что иная похвала или любезность унижает хуже хулы.
Серая тусклая действительность, бедность, нищета кругом, чувство гнета, приглушающие в человеке с детства стремление к свободе, наличие которой автор считал необходимым условием для истинно духовного человека. Нужно всё это прочувствовать, пережить, чтобы понять то мироощущение, в каком Чехов видит и рисует эту жизнь, враждебную подлинно человеческим отношениям, превращенную в тюремный застенок для собственной свободной личности. Люди без духовно-нравственной идеи сами загоняют себя в клетку.
Кажется, что может быть общего между «Палатой № 6» и «Дамой с собачкой»? Но вот Гуров оказывается в провинциальном городке и первое, что бросается в глаза: напротив дома, где живет Анна Сергеевна, — все тот же унылый, ненавистный «забор, серый, длинный, с гвоздями», символизирующий замкнутость, ограниченность, душевную несостоятельность персонажей.
Ужас положения заключается в том, что герои зачастую оказываются в душевном и духовном тупике. Вот Алексей Федорович Лаптев (повесть «Три года») выходит из отцовского дома (он в сердцах называет его тюрьмой), чтобы подышать свежим воздухом, и снова возникает зловещий образ-символ: «... белые стены замоскворецких домов, вид тяжелых запертых ворот...» Бескрылая, жалкая жизнь.
Погружая читателя в атмосферу духовной неудовлетворенности, Чехов высказывал мысль о необходимости высших целей в жизни каждого из нас. Иногда даже кажется, что А.П. Чехов открывает грехи человечества лишь с одной целью, чтобы нам легче было осознать их и покаяться. «Вы хотите излечиться от греховной болезни, но как же духовный врач излечит вас, если вы не скажете ему прямо обо всей болезни? Стыдно как-то бывает открывать всё духовнику? Стыдись грешить, а открывать грех уже нечего стыдиться. Тяжело это для тебя? Что ж делать! Грех и прощен быть может только тогда, если грешник восчувствует и, так сказать, вынесет всю его тяжесть», — говорит протоиерей Путятин10.
Болея душой за будущее России, Чехов как истинный художник знает, насколько мала разница между болезнями тела и души, и он показывает нам то и другое. Личная драма его героев — одно из проявлений глобального конфликта между живым чувством и устоявшейся жизненной формой, лишенной духовного содержания.
Примечания
1. Шестов Л. Творчество из ничего (А.П. Чехов). — СПб., 1909. — С. 56.
2. Камянов В. Время против безвременья. — М., 1989. — С. 146.
3. Полоцкая Э.А. О поэтике Чехова. — М., 2000. — С. 158.
4. Там же. — С. 167—168.
5. Меньшиков М.О. Кончина века // Меньшиков М.О. Критические очерки. — СПб., 1899—1902. Т. 2. — С. 390.
6. Мережковский Д. Больная Россия. — Л., 1991. — С. 17.
7. Закон Божий. Для семьи и школы. — Ульяновск, 1997. — С. 596.
8. Экономцев И.Н. (игумен Иоанн) Православие, Византия, Россия. — М., 1992. — С. 151.
9. Закон Божий. Для семьи и школы. Сост. протоиерей Серафим Слободской. — Ульяновск, 1997. — С. 127.
10. Поучение перед исповедью протоиерея Путятина // Чаша жизни. Святые отцы о Таинстве Причащения. — М., 1999. — С. 27.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |