Введение

В 1985 г. и 1994 г. в немецком г. Баденвейлере прошли два Международных чеховских симпозиума, участники которых обратили пристальное внимание на философские проблемы творчества Чехова, его связи с известными философскими концепциями прошлого, повлиявшими на развитие русской литературы, и философами-современниками писателя. Философское измерение творчества Чехова предстало как актуальное и плодотворное направление в чеховедении.

Истоки и основы философского мировоззрения Чехова, особенности его художественной философии и, в частности, художественной антропологии основательно рассматривались в трудах таких литературоведов, как П.М. Бицилли, В.Б. Катаев, А.П. Чудаков, И.Н. Сухих, А.С. Собенников, А.Д. Степанов, П.Н. Долженков, М.О. Горячева, Е.К. Созина, Н.Е. Разумова, О.В. Шалыгина, С.В. Тихомиров, М.М. Одесская, Г.И. Тамарли¹ и др., в серии статей философа С.А. Лишаева².

Благодаря усилиям А.С. Собенникова, Иркутский государственный университет проводит ставшие уже традиционными Международные научные конференции «Философия Чехова». По материалам конференций выходят тематические сборники статей³, в которых не только затрагиваются разные аспекты философии Чехова (гносеология, онтология пространства и времени, антропология, интертекстуальность, вопросы веры), но и предлагаются разные подходы к самому содержанию термина (художественная философия, философия как система взглядов, философия языка, философия жанра)⁴.

Нам представляется, что сегодня тема иркутских конференций, оставаясь сложной и неоднозначной, уже не воспринимается в литературоведении как спорная, и ни у кого из исследователей Чехова не появляется сомнений в ее правомерности и необходимости. В.Б. Катаев констатирует: «сейчас как будто достигнуто общее согласие, что философское начало у Чехова есть», при этом ученый настойчиво призывает не забывать об особом качестве чеховской философии, которая обнаруживается «не в пересказе или иллюстрации тех или иных философских тезисов (этим Чехов наделяет многих своих героев) и не в прямом авторском теоретизировании (отсутствие этого отличает его от большинства предшественников и современников в русской литературе). <...> Не иллюстрацию философских положений при помощи картин и образов, а целостное воплощение мира в свете своего «представления жизни» даёт нам писатель»⁵. Современный философ также подчеркивает: «Чехов создает произведения, нацеленные на исключение самой возможности трансляции квазимыслительных форм, которые читатель отслаивал бы от «живой» писательской мысли»⁶.

Один из самых важных вопросов изучения художественной философии писателя — своеобразие художественной антропологии Чехова. «Каждый автор создает свой образ человека, т. е. свою художественную антропологию, которая может быть выделена в отдельную область знаний, подобно религиозной антропологии, философской, педагогической, психологической», — отмечает В.В. Савельева⁷.

Антропология в современном мире — это совокупность научных дисциплин: такие разновидности антропологии как биологическая (физическая), социально-культурная (этнографическая, историческая, сравнительная), философская хотя и имеют общее название и общий предмет изучения — человека, но значительно различаются задачами и методами исследования. В своей известной статье «Литературная антропология, антропология литературы — обновление традиции или поиск новых подходов?» Т.Е. Автухович разводит понятия «литературная антропология» и «антропология литературы», исходя из понимания антропологии прежде всего как этнографии. С этой точки зрения, действительно, литературоведение, понимающее литературу как фиксацию-отражение действительности (в духе научных школ XIX века), «с одной стороны, отбрасывая традиции анализа и интерпретации художественного произведения, накопленные в XX в., возвращается к традициям, растворявших литературу как искусство слова в проблематике историко-культурных исследований; с другой стороны, утрачивает свой предмет и превращается в своеобразный «эрзац» собственно антропологии»⁸. Рецептивная эстетика, опираясь на идеи философской антропологии, как наиболее близкой по методам литературоведению, дает иное представление об антропологическом векторе в литературоведении: «если литературная антропология и следующее за ней литературоведение ограничиваются по существу констатирующим описанием, удовлетворяясь наличным (полученным из текста) знанием о мире и человеке, то антропология литературы (в своем идеальном, разумеется, варианте) носит глубоко эпистемологический характер, рассматривая литературу как возможность вслед за автором задать вопросы: таков ли мир, каким мы его видим? правильно ли мы понимаем мир вокруг нас? как мы интерпретируем этот мир и презентируем его в текстах? <...> как в языке и использованных в тексте риторических практиках «проговаривается» авторское «я», соотношение его осознанных намерений и подсознательных желаний?»⁹ Однако и потенциал традиционного литературоведения (не только рецептивной эстетики) или собственно литературоведения, на наш взгляд, может быть значительно расширен: «не только художник, но и литературовед «не может представить себе возможность модели личности вне тех идей, которые предлагает ему философия»¹⁰.

С одной стороны, современные философы (и прежде всего экзистенциалистской направленности) «все более и более эстетизируют, психологизируют предмет философии, понимая искусство, художественную деятельность как наиболее глубинную форму познания, имеющую неоспоримый приоритет перед рациональной наукой»¹¹. С другой стороны, «методологическое поле филологической науки необходимо нуждается в горизонте духовно-философской рефлексии. Помнить об их постоянной соотнесенности полезно, поскольку в литературе речь идет о месте человека в мире, об онто-гносеологическом статусе и смысле человеческого бытия, о самосознании личности, о проблеме «я/иное», о добре и зле, о свободе. А здесь без выхода на уровень предельных, «метафизических» обобщений не обойтись»¹². Если философу, по словам А.М. Пятигорского, «самое время подумать о филологии»¹³, то филологу, литературоведу, давно пора подумать о достижениях философии.

Наше понимание литературной антропологии (художественной антропологии и антропологического подхода к анализу литературы) в целом не выходит за рамки собственно литературоведения. Под художественной антропологией мы понимаем как исследование человека во всей его целостности художественными средствами, так и воплощение в творчестве (текстах) авторской художественно-философской концепции человека (или «представления человека»¹⁴), посредством которой осуществляется поиск ответов на вопросы, рано или поздно неизбежно возникающие перед каждым из людей: «Что я могу знать? Что мне надлежит делать? На что я смею надеяться?»¹⁵. Однако в своей работе мы стремимся опираться и на достижения философской антропологии¹⁶, прежде всего экзистенциальной антропологии Киркегора. Литературная антропология, используя методы философской антропологии, например, сократической майевтики, феноменологический или методы герменевтики, на наш взгляд, может и должна соединить «скрупулезный анализ текста с философской интерпретацией сотворенного писателем человеческого бытия»¹⁷. Киркегоровская философская антропология становится для нас и объектом анализа, и своеобразной методологией изучения литературной антропологии, прежде всего Чехова.

Наше обращение к проблематике художественной антропологии обусловлено, во-первых, тем, что именно антропологический аспект, поиски решения проблемы человека сближают художественные образы и философские идеи, что позволяет нам адекватно говорить о созвучиях художественной философии писателя Чехова и литературно изложенной философии мыслителя Киркегора. Во-вторых, что также закономерно, веяниями современности, когда антропологический поворот в литературоведении признается закономерным процессом, призванным обновить науку о литературе и вернуть ей былой статус.

В последнее время нередко речь заходит об экзистенциальной (даже экзистенциалистской) направленности творчества Чехова¹⁸. «Универсальная сюжетная ситуация в произведениях Чехова — «человек и экзистенция»», пишет, например, А.С. Собенников¹⁹.

Проблема «Чехов и экзистенциализм» как один из возможных аспектов изучения художественной философии писателя назревала в чеховедении давно, начиная еще с известной статьи Л. Шестова «Творчество из ничего». На наш взгляд, многое в миросозерцании Чехова действительно свидетельствует о его близости к экзистенциализму. Р.С. Спивак справедливо отмечает: «Ретроспективный взгляд на художественную систему Чехова из XXI века, сквозь толщу литературного процесса прошедшего столетия, дает основание говорить о явной типологической общности творчества Чехова как целостного художественного феномена и литературного направления европейского экзистенциализма. О ней свидетельствует «общее чувство жизни» (термин А. Скафтымова): абсурдность мира, его непрозрачность для разума и безучастность к человеку, исключительная ценность человеческой индивидуальности, глубокое отчуждение личности от общества, любого «другого» и себя самой, повышенное внимание к проблеме свободы выбора в критической ситуации, трагически обостренное ощущение конечности и однократности каждого отдельного существования»²⁰.

Изучение наследия Чехова в экзистенциальном аспекте и выявление типологической близости его творчества и мировоззрения с концепциями экзистенциализма представляется нам сегодня необходимым и перспективным.

Однако экзистенциализм как философское направление отличается крайней разнородностью и разноречивостью, на что указывают и сами философы-экзистенциалисты. Например, немецкий экзистенциалист О.Ф. Больнов считает существенной чертой экзистенциальной философии то, что собственно, «чистой» экзистенциальной философии не существует вовсе. «По своей сути экзистенциальная философия есть пролог к углубленному пониманию философствования. <...> Невозможно просто взять за основу замкнутую группу экзистенциальных философов и исходя непосредственно из них получить единую картину, ибо в случае со всеми, подпадающими под рассмотрение, речь всегда уже идет о совершенно различных самобытных усовершенствованиях и преобразованиях, понимающихся скорее не из исходного смысла понятия существования, а из особенного намерения каждого отдельного философа»²¹. В современном философском словаре особо подчеркивается: «экзистенциальная философия — не столько единое философское направление с общей системой категорий, исходных принципов и методологических установок, сколько выражение (достаточно пестрое) «духа времени» в определенной тональности. <...> Сам термин «экзистенциализм» достаточно условен»²².

Специфика философии экзистенциализма, к которой причисляют таких разных и нередко противоречащих или даже противостоящих друг другу мыслителей и художников, как С. Киркегор, М. Хайдеггер, Г. Марсель, К. Ясперс, Э.-М. Рильке, Ф. Кафка, А. Камю, Ж.-П. Сартр, Л. Шестов, Н.А. Бердяев, П. Тиллих, Р. Барт, М. Мерло-Понти, С. де Бовуар, Х. Ортега-и-Гассет, М. де Унамуно и др., заставляет нас задуматься о легитимности самой возможности какого-либо рода сопоставлений экзистенциальной философии и художественной философии Чехова и, главное, о критериях подобных сопоставлений. Исследователь проблемы «Чехов и экзистенциализм» неизбежно сталкивается с трудностями не только методологического, но и концептуального характера. Может быть, именно по указанной причине, — «в истории изучения данного вопроса поражает одна странность: в работах о Чехове есть блестящие интерпретации отдельных произведений писателя в духе экзистенциализма, но вне постановки вопроса об экзистенциализме Чехова. С другой стороны, иногда в научных работах можно встретить при определении художественной индивидуальности Чехова термин экзистенциализм, но без подтверждения права на его использование применительно к творчеству Чехова, без конкретного анализа авторской позиции и художественной структуры его художественного мира»²³.

Возможный путь изучения вопроса, на наш взгляд, может заключаться в следующем: делая разного рода сравнения и сопоставления, находя аналогии, корректно опираться на философию конкретного экзистенциалистского мыслителя. Вот почему мы ограничили нашу работу рамками одного представителя экзистенциальной философии. И в данном случае имя Сёрена Киркегора, которого традиционно считают предтечей или даже основателем экзистенциализма, появляется, по нашему убеждению, почти неизбежно, чему способствует множество предпосылок.

Обращение к теме «Чехов и Киркегор» имеет под собой серьезные типологические основания. Так, С.Г. Бочаров заметил, что «в европейской философии Кьеркегор возник на фоне Гегеля как философского «генерала». Чехов в русской литературе явился на фоне Толстого и Достоевского»²⁴. Чехов никогда не претендовал на знание объективной абсолютной истины: «Все великие мудрецы деспотичны, как генералы, и невежливы и неделикатны, как генералы, потому что уверены в безнаказанности. <...> Толстой ругает докторов мерзавцами и невежничает с великими вопросами, потому что он тот же Диоген, которого в участок не поведешь и в газетах не выругаешь. Итак, к чёрту философию великих мира сего!» (П., 4, 270)²⁵, — читаем в одном из его писем. В своем творчестве Чехов не решил ни одного вопроса, поскольку считал, что гораздо важнее уметь правильно поставить вопросы, и сознавал своей обязанностью оставаться просто человеком, писателем. По сравнению с Л. Толстым Чехова можно назвать «частным мыслителем» (каковым считал себя и Киркегор), находящимся в постоянном художественном поиске истины. Исследователь замечает: «Что, кстати, более всего и смущает в Толстом: его кажущаяся постоянная публичность, повернутость к средствам вещания, непрерывность его чувства своей общественной ответственности»²⁶. Чехов никогда не претендовал на публичную роль мудреца, общественного пророка, нравственно-религиозного проповедника, религиозного реформатора.

Невозможно представить, чтобы вокруг него возник миф, подобный толстовскому. Право оставаться субъективным «частным мыслителем» всей своей жизнью и своим творчеством отстаивал и Киркегор.

В письме самого Чехова мы обнаружим размышления о значимости и плодотворности типологического метода изучения явлений культуры: «Для тех, кого томит научный метод, кому бог дал редкий талант научно мыслить, по моему мнению, есть единственный выход — философия творчества. Можно собрать в кучу всё лучшее, созданное художниками во все века, и, пользуясь научным методом, уловить то общее, что делает их похожими друг на друга и что обусловливает их ценность. Это общее и будет законом. У произведений, которые зовутся бессмертными, общего очень много; если из каждого из них выкинуть это общее, то произведение утеряет свою цену и прелесть. Значит, это общее необходимо и составляет conditio sine qua non всякого произведения, претендующего на бессмертие» (П., 3, 54).

Философия Чехова, как подчеркивает В.Б. Катаев, «несводима к философским суждениям, логическим тезисам», и именно это обстоятельство также сближает Чехова прежде всего с «субъективными» философами-экзистенциалистами или с метафоричным Ницше, но не с Гегелем и другими «объективными» философами, которых современный исследователь назвал представителями «объективного антиантропологизма»²⁷. «Как скажет Альбер Камю: «Хочешь заниматься философией — пиши роман». Современные философы (например, Ричард Рорти) признают, что не философия, а литература с сюжетами и образами скорее способна рассказать истину о нашей природе и мире в целом. Романисты и поэты могут сказать нам гораздо больше, чем философы: повествование предпочтительнее споров и теорий»²⁸.

Художественная литература, не теряя своего изначального предназначения и специфики, становится способом экзистенциального философствования, начиная именно с Киркегора, который, несомненно, был блестящим писателем и оставил заметный след в истории европейской литературы²⁹.

Возможно и даже вероятнее всего, сам Киркегор не согласился бы с определением себя как «первого европейского экзистенциалиста», поскольку его философия была уникальным явлением, не вмещающимся ни в какие не только современные Киркегору, но и более поздние философские рамки, представляя собой экзистенциализм до экзистенциализма. Собственно, практически то же самое можно сказать и о Чехове, следовавшего в писательстве принципам «абсолютнейшей свободы»³⁰, «взаимодополнительных неопределенностей» и «незавершенности», рождающих ощущение полноты и незавершенности мира³¹. Именно поэтому, на наш взгляд, в творчестве Чехова появляется экзистенциализм до и вне экзистенциализма, декаданс до и вне декаданса, абсурд до и вне литературы абсурда, интертекстуальность до и вне интертекстуальности и т. д.

Состояние современных Киркегору искусства и философии, характеризующееся разрывом между высокими идеями и экзистенциальной практикой, отвлеченностью от самых насущных проблем конкретного индивида («что делать человеку? как жить?»³²), не могло удовлетворять датского «субъективного экзистирующего мыслителя», как принципиально называл себя Киркегор. Идеалы расходились с повседневностью применительно к личности, Киркегор же с полной самоотдачей искал такую философию, которая бы не дробила, не заслоняла человека различными общими и отвлеченными понятиями, как гегелевская, а исходила бы из реального существования человека так, чтобы он мог оставаться «философом» в своем повседневном существовании. «Философия для Киркегора становится сферой, где он решает вопрос «быть или не быть», и решает его для себя, ибо никто не может решить такой вопрос для другого. В этом смысле очень точно определил экзистенциальную философию Киркегора Л. Шестов: «Свою философию он называл экзистенциальной — это значит: он мыслил, чтобы жить, а не жил, чтобы мыслить»»³³. Само понятие «экзистенция» в значении «специфически человеческого существования в его безосновности и беспредпосылочности» впервые ввел именно Сёрен Киркегор³⁴. Понятие «экзистенция» неразрывно связано не с бытием, жизнью вообще, но с человеческой жизнью, человеческим бытием. Экзистенция позволяет рассматривать человека как уникальное существо, обладающее неповторимым жизненным опытом и внутренним миром переживаний.

В своей работе мы различаем понятия «экзистенциальный» и «экзистенциалистский», ориентируясь на определения, данные одним из ведущих современных теологов и философов культуры П. Тиллихом. Понятие «экзистенциальной позиции», впервые провозглашенное Киркегором, когда он порвал с гегелевской системой сущностей, П. Тиллих в своем трактате «Мужество быть» формулирует следующим образом: «Экзистенциальная позиция, в отличие от просто теоретической или беспристрастной, — это позиция вовлеченности. В этом смысле «экзистенциальную» позицию можно определить как позицию соучастия индивида — всем его существованием — в ситуации, особенно в когнитивной ситуации. А ситуация подразумевает временные, пространственные, исторические, психологические, социальные, биологические условия»³⁵.

Используя термин «экзистенциалистская точка зрения», мы также опираемся на положение, высказанное в упомянутом сочинении П. Тиллиха: «...если мы обратимся к экзистенциализму — но не к экзистенциальной позиции, а к содержанию экзистенциализма, — то сможем обнаружить три свойственных ему функции: представлять точку зрения, выражать протест и служить средством выражения. Экзистенциалистская точка зрения представлена прежде всего в теологии, а также в философии, искусстве и литературе. При этом она остается просто точкой зрения, порой — неосознанной»³⁶. Безусловно, во многом сходство экзистенциальных исканий Чехова с философскими воззрениями Киркегора объясняется не столько генетической связью или сознательным заимствованием, сколько общими философскими основаниями взгляда на мир и человека. Таким образом, собственно экзистенциалистское содержание предстает в творчестве Чехова прежде всего как экзистенциалистская точка зрения.

Философские поиски Киркегора приобретают необычайную актуальность для нашего времени. Основатель современной синергийной антропологии или антропологии размыкания, философ С.С. Хоружий неоднократно утверждал, что философия Кьеркегора не ограничивается рамками своего времени и даже веком двадцатым, поскольку «выступает как ценный ресурс нового антропологического мышления. Это отнюдь не противоречит ее каноническому образу как философии, заложившей основания экзистенциализма. Да, разумеется, это экзистенциальная философия; но это и новая антропология — и сегодня, когда творческие импульсы и ресурсы экзистенциализма давно исчерпаны, это более интересно»³⁷.

Современный мир переживает антропологический кризис. Сегодня «рушится система ценностей, и более всего теряет ценность сам человек — и в своих собственных глазах, и в общественном сознании. Человек как личность, человек как индивидуум, человек как образ и подобие Божие — все это обесценивается. Одновременно с этим происходит и еще один процесс — все обессмысливается»³⁸, — замечает протоирей Алексий Уминский.

Киркегор же решительно отстаивал, защищал Единицу, единичного человека, неуклонно возвышая его над общим. «Если бы мне предложили выбрать себе надпись на могиле, я бы не просил никакой другой, кроме — «Единица». Если эту категорию еще не поняли, то поймут со временем»³⁹, — писал философ в своих дневниках. Даже если бы Единицы сплотились, они потеряли бы для датского мыслителя свое значение, поскольку слияние с массой избавляет человека от насущности личного выбора и мужественной ответственности быть: «существует концепция Жизни, полагающая, что там, где большинство, там и Истина, что в самой Истине заложена потребность в большинстве. Но есть и другая концепция Жизни. Она полагает, что там, где большинство — там истина отсутствует, ибо большинство не-Истина... Масса — не выражает Истину, ибо несет в себе безответственность и не испытывает угрызений совести, или, по крайней мере, ослабляет ответственность индивидуума, делая его/ее всего лишь маленьким винтиком»⁴⁰. Пристальное внимание Чехова и Киркегора к обычному человеку как уникальному явлению сегодня, в эпоху омассовления, нивелирования личности, делает их творчество остро современным, актуальным.

Так же, как Киркегора, Чехова тревожил вопрос, как и чем жить человеку, при чем не герою, не выдающемуся представителю людского рода, а самому обыкновенному, заурядному человеку, который бьется в тисках повседневности, томится будничной тоской, поглощаемый собственной временностью и сознающий свою конечность. Ведь «самое важное для нас», — как считал датский философ, — «обрести такой взгляд на человеческую жизнь и на этот мир, с которым можно было бы жить»⁴¹.

Именно Киркегор первым обозначил проблему выбора «как конституирующего элемента человеческой личности»⁴². Философская концепция Киркегора о выборе человека на стадиях жизненного пути, на наш взгляд, близка чеховской концепции самоактуализации⁴³ личности. По нашему убеждению, в конце XIX века Чехов особенно остро ощущал кризис человеческого существования, и гарантией от духовной катастрофы могло стать только постоянное напряженное усилие отдельной личности осуществиться, ее устремленность к самостоянью. «Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна...» (П., 8, 101). Все творчество писателя было обращено к отдельному человеку, к Единице, осознающей себя как личность. Самого Чехова как художника и человека отличало, по свидетельству его современника (И.А. Бунина), «чувство личной свободы»⁴⁴. По мнению одного из исследователей чеховского творчества, — «духовная самостоятельность» писателя была не только «резкой и определяющей чертой натуры, но и основным принципом, чистоту которого он оберегал ревниво, даже с примесью подозрительности, <...> сознательно культивировал ее в своей душе»⁴⁵.

«Не лгать себе и не прикрывать своей пустоты чужими лоскутьями вроде идей 60-х годов» (П., 5, 134), — кредо личности Чехова, не подчинявшегося никаким авторитетам и одно из условий его творчества. В этом проявлялась оригинальность его авторской позиции: «Никаких надежд на историю, на социальные или иные внешние перемены — только вопреки им человек становится самим собой»⁴⁶. В частности, в конце XIX века одна из неоспоримых для деятелей 60-х годов (в том числе и для Достоевского и Л. Толстого) идей, придающих смысл жизни, — апелляция к народу как высшей истине, идея «служения народу» и обществу, перестала играть роль универсальной опоры, что нередко и отражали чеховские произведения.

Сближает Чехова с Киркегором и косвенный метод, ставший для обоих не просто способом изложения, но «способом существование в писательстве»⁴⁷, — как справедливо полагает М. Сендерович. Прежде всего косвенный метод проявляется, по ее мнению, в псевдонимности Чехова и Киркегора как особая коммуникативная позиция по отношению к своему авторству и к читателю. «Для обоих характерен дуализм в отношении к своим творениям: разделение на псевдонимное творчество и на открытое, никак не скрываемое и не вуалируемое авторство. <...> Хотя явление псевдонимности коренилось в бытующей традиции (романтической в случае Киркегора, журналистской по преимуществу в случае Чехова), его актуальный смысл из нее не объясняется. <...>. Здесь находит выражение пристрастие обоих авторов к изощренным мистификациям, к игре в сокрытие, с последующим узнаванием, а то и самораскрытием. Другим аспектом косвенного метода Киркегора явилось его выражение в иронической манере письма, иронической манере общения с читателем, с публикой в широком смысле, что было более чем стилистической особенностью. Это было выражением мироощущения, способом существования»⁴⁸. Ирония как стиль и способ существования в творчестве, несомненно, отличает и Чехова.

В конце XX века тема «Чехов и Киркегор» всерьез привлекла внимание ученых: интересные научные подходы к ее исследованию были намечены в отдельных статьях и выступлениях на конференциях М. Сендерович⁴⁹, Р. Нойхойзера⁵⁰, С.Б. Рубиной⁵¹, П. Алберга Енсена⁵². Степень разработанности темы подробно освещена в первой главе нашей работы. Особо подчеркнем, что тема «Чехов и Киркегор» до сего времени никогда не становилась предметом целостного монографического исследования в отечественном чеховедении, по этой причине, несомненно, требуется более глубокое и разностороннее рассмотрение художественной философии Чехова в экзистенциальном (в частности, экзистенциалистском) аспекте путем анализа генетических и типологических связей прозы и драматургии Чехова и философских произведений Киркегора.

Актуальность исследования обусловлена тем, что

1) изучение художественной философии и мировоззрения Чехова является одной из самых востребованных, перспективных и плодотворных областей современного литературоведения;

2) проблематика литературных связей Чехова и Киркегора остается недостаточно освещенной в науке о литературе;

3) в современном чеховедении назрела необходимость изучения творчества писателя в экзистенциальном аспекте, что требует от ученого выработки особых подходов к художественному материалу;

4) в филологии остро стоит вопрос об обновлении методов исследования художественных текстов, при условии сохранения изначального предназначения и специфики литературоведения; одним из путей такого обновления может стать опора на достижения философской мысли, а именно, экзистенциальной антропологии, предлагающей свою модель человеческого существования;

5) изучение произведений Чехова в экзистенциально-антропологическом аспекте позволяет актуализировать творчество Чехова как писателя, способного ответить на жгучие вопросы XXI века, переживающего антропологический кризис.

Объектом нашей работы является художественная антропология Чехова в экзистенциальном аспекте. Предметом научных изысканий становится типологическая и генетическая близость художественно-философской концепции личности Чехова и антропологии раннего экзистенциализма (в лице Киркегора).

Материалом для анализа послужили наиболее репрезентативные с точки зрения экзистенциально-художественной проблематики произведения Чехова разных жанров, преимущественно зрелого периода. Из всего творческого наследия Чехова мы отобрали тексты, в которых наиболее ярко, на наш взгляд, представлена чеховская модель человеческого существования и проявляется экзистенциальная или экзистенциалистская точка зрения писателя: драмы «Иванов» и «Три сестры», рассказы и повести «Страх», «Скучная история», «Гусев», «Три года», «Чёрный монах», «Моя жизнь», «Ионыч», «О любви», «Дама с собачкой», «Дом с мезонином», «Студент», «В овраге», «Архиерей» и др.

Наше представление о философии Киркегора основано на изучении его художественно-философских книг «Афоризмы эстетика», «Дневник обольстителя», «Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал», «Несчастнейший», «Повторение», философско-психологических трактатов «О понятии иронии», «Болезнь к смерти», «Понятие страха», «Философские крохи», «Заключительное ненаучное послесловие к Философским крохам», с использованием отрывков из дневников философа. Для своего исследования мы привлекаем довольно широкий круг трудов Киркегора далеко не случайно. Авторская позиция датского философа, глубина его антропологической концепции выявляется только в совокупности созданных им произведений, по сути являющихся своеобразным сверхтекстом. Играя многочисленными псевдонимами, масками, концептуальными персонажами, Киркегор заставляет читателя в столкновении различных мировоззрений самому искать истину. И методика некоторых литературоведов, определяющих позицию Киркегора исключительно через «Афоризмы эстетика» («Диапсалмата») и «Дневник обольстителя» (произведения, выражающие точку зрения эстетика), представляется нам, по меньшей мере, неубедительной и для нас неприемлемой.

Цель работы состоит в том, чтобы рассмотреть особенности чеховского художественного видения и понимания модусов человеческого существования в экзистенциальном аспекте (в свете философской концепции Киркегора о «стадиях жизненного пути» и связанных с этой концепцией основных экзистенциальных переживаний).

Указанная цель предполагает решение следующих задач:

1. Рассмотреть пути изучения темы «Русская литература XIX века и Киркегор», в частности, «Чехов и Киркегор», определить возможные продуктивные подходы к осмыслению вопроса.

2. Исследовать, каким образом философская концепция Киркегора об эстетической, этической, религиозной стадиях жизненного пути и экзистенциальном выборе отражается в творчестве Чехова, особое внимание при этом обратив на специфику героев и сюжетов чеховских произведений, способы изображения человека и мира и выражения авторской позиции.

3. Проанализировать основные черты типов эстетика и этика в художественной антропологии Чехова через сходство и различие с киркегоровской типологией эстетиков и этиков.

4. Рассмотреть чеховскую концепцию искусства с точки зрения представлений писателя об эстетическом и этическом и киркегоровского понимания эстетизма.

5. Установить, какую роль в изображении человека у Чехова играла экзистенциальная психология основополагающих, с точки зрения философии Киркегора, переживаний человека — скуки, отчаяния, страха, а также определить особенности воплощения в творчестве Чехова экзистенциально значимых категорий смерти и любви.

6. Проанализировать своеобразие пространственно-временных измерений человека в произведениях Чехова, отражающих экзистенциальную позицию писателя, рассматривая типологию героев в связи с топологией пространства.

7. Прояснить особенности художественно-экзистенциального взгляда Чехова на человека как природное и историческое существо.

8. Расширить научные представления о философском контексте не только творчества Чехова, но и в целом русской литературы XIX века, обращаясь к сходным, в русле заявленных задач, явлениям русской литературы и художественной философии.

Научная новизна исследования обусловлена тем, что анализ произведений Чехова через призму философии Киркегора («с постоянным обращением к Киркегору»⁵³), впервые проведенный в отечественном чеховедении, позволяет по-новому взглянуть на особенности литературной антропологии и экзистенциальную подоплеку чеховского творчества. Философская парадигма Киркегора представлена не только как объект анализа, но и предлагается в качестве своеобразной методологии изучения экзистенциально-художественной антропологии Чехова. В работе убедительно доказываются генетические и типологические связи творчества русского писателя с ранним экзистенциализмом, обнаруживаются важнейшие экзистенциальные основания поэтики Чехова, обусловленные его художественной антропологией; рассматриваются экзистенциальные доминанты чеховских произведений, связанные с разными модусами человеческой жизни; предлагается оригинальная интерпретация ряда чеховских произведений; по-новому раскрывается проблема чеховского «историзма»; расширяются научные представления о философском контексте и художественно-философских исканиях русской литературы XIX века.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в том, что осуществляется комплексный подход к изучению творчества Чехова, объединяющий значимые методы литературоведения и философской антропологии, что позволяет в дальнейшем разрабатывать новые методы изучения литературных явлений. Предпринятое исследование убедительно вписывает в литературно-философский контекст творчества Чехова имя первого европейского экзистенциалиста Сёрена Киркегора, а также углубляет научное представление о художественной антропологии Чехова, о художественной антропологии вообще, об особенностях мировоззрения писателя, что должно способствовать дальнейшим научным теоретическим изысканиям в области чеховедения и истории русской литературы XIX века.

Практическая значимость диссертационного исследования определяется тем, что его материалы могут быть использованы в вузовской практике преподавания истории отечественной литературы, философии литературы, литературной антропологии, спецкурсов и спецсеминаров по творчеству Чехова и дисциплин, связанных со сравнительным литературоведением.

Степень достоверности исследования подтверждается его успешной апробацией на следующих Международных конференциях и симпозиумах:

Международных научных конференциях «XXX Чеховские чтения в Ялте-2009» (6—10 апреля 2009 года, Дом-музей А.П. Чехова «Белая дача») и «XXXI Чеховские чтения в Ялте-2010» (12—16 апреля 2010 года, Дом-музей А.П. Чехова «Белая дача»);

Международной научной конференции «Философия А.П. Чехова» (1—6 июля 2011 года, г. Иркутск, Иркутский государственный университет);

Международной научной конференции «Чехов и мировая культура: взгляд из 21 века» (29 января — 2 февраля 2010 года, г. Москва, МГУ);

Южно-российских научных чтениях — 2010, Международной научной конференции «Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст. 150 лет со дня рождения писателя» (1—3 октября 2010 года, г. Ростов-на-Дону, ЮФУ);

Южно-российских научных чтениях — 2010, Международной научной конференции «Литература в диалоге культур — 8» (1—3 октября 2010 года, г. Ростов-на-Дону, ЮФУ);

XXXIII Международных научных чтениях «Чернышевский и его эпоха» (21—22 октября 2011 года, г. Саратов, Саратовский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского, «Музей Н.Г. Чернышевского»);

Международной научной конференции «Грехнёвские чтения — VII» (5—6 февраля 2008 года, г. Нижний Новгород);

Международной научной конференции «Дергачевские чтения — 2008: Русская литература: национальное развитие и региональные особенности» (0911 октября 2008 года, г. Екатеринбург);

Международной научной конференции «Пограничные процессы в литературе и культуре», посвященной 125-летию со дня рождения Василия Каменского (17—19 апреля 2009 года, г. Пермь);

Международном симпозиуме «Русская лексикография и фразеография в контексте славистики» (Магнитогорский государственный университет, 18—20 ноября 2009 года);

Международном симпозиуме «Лексикография и фразеография в контексте славистики» (18—20 ноября 2011 г., г. Магнитогорск, Международный комитет славистов, Санкт-Петербургский государственный университет, Магнитогорский государственный университет);

Международных научных конференциях VIII Ручьевские чтения «Изменяющаяся Россия в литературном дискурсе: исторический и теоретический методологический аспекты» (г. Магнитогорск, Магнитогорский государственный университет, 2007 г.) и IX Ручьевские чтения «Динамика литературного процесса в контексте регионального пространства» (г.

Магнитогорск, Магнитогорский государственный университет, 4—5 октября 2011 г.) и др.

Теоретико-методологической базой исследования стали ученые труды литературоведов в области чеховедения и истории и философии русской литературы: П.М. Бицилли, А.Б. Дермана, Н.Я. Берковского, А.П. Скафтымова, А.П. Чудакова, Я.С. Билинкиса, Э.А. Полоцкой, Л.Я. Гинзбург, М. Сендерович, Б.И. Зингермана, С.Г. Бочарова, В.Б. Катаева, И.Н. Сухих, А.С. Собенникова, А.Д. Степанова, В.И. Тюпы, В.М. Марковича, Ю.В. Доманского, А.В. Кубасова, Е.К. Созиной, Л.Е. Бушканец, М.М. Одесской, Р.Е. Лапушина, П.Н. Долженкова, А.Г. Головачевой, С.В. Тихомирова; труды философов и культурологов по философии экзистенциализма, философской антропологии, творчеству С. Киркегора: П. Тиллиха, М.М. Бахтина, С.А. Исаева, Н.В. Исаевой, Т.В. Щитцовой, С.А. Лишаева, П.С. Гуревича, А. Фришмана, О.Ф. Больнова, М. Бубера, П.П. Гайденко, В.А. Подороги и др.

В работе используется комплексный подход к изучению литературных явлений: сравнительно-исторический, культурно-исторический, компаративистский, типологический, биографический методы исследования художественных текстов, методы герменевтики. Учитывая тенденцию чеховского творчества к интертекстуальности⁵⁴, мы используем также методы интертекстуального анализа, обращаясь к родственным явлениям русской литературы и художественной философии, затрагивая таких авторов, как Пушкин, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Л. Толстой, В. Соловьев, Н. Бердяев и др. Особое внимание мы уделяем творчеству Лермонтова как художника, по нашему убеждению, наиболее близкого по экзистенциальному мироощущению и Чехову, и Киркегору.

Положения, выносимые на защиту:

1. В художественно-философской концепции Чехова об эстетической и этической поведенческих установках, выраженной особыми средствами поэтики, нашло свое отражение философское учение Киркегора о стадиях на жизненном пути.

2. Экзистенциальные психологические переживания скуки, страха, отчаяния, любви Чехов так же, как Киркегор, переводит в область этики и, погружая своих героев в различные ситуации, изображает данные категории как важнейшие условия пробуждения личности и ее устремленности к подлинному существованию.

3. Экзистенциалистская точка зрения Чехова на феномен смерти как на жизнетворящий фактор, пограничную ситуацию, заставляющую обратиться к поискам подлинного существования, основанная не только на личностном экзистенциальном переживании-восприятии этого феномена, но и на особом художественном мироотношении писателя, нашла отражение в его творческом и эпистолярном наследии, личных высказываниях (по воспоминаниям современников).

4. Существующие переклички в представлениях Киркегора и Чехова о субъективном переживании времени позволяют исследовать особенности временного измерения человека в произведениях Чехова. Эстетическое восприятие времени как бессмысленного и быстропроходящего обесценивает жизнь чеховских эстетиков; время проходит мимо человека и распадается на отдельные моменты, вынуждая героев бежать в выдуманный мир воображения, находящийся вне времени и пространства. Время чеховского этика, напротив, наполнено смыслом и непрерывностью, связано с объективным общечеловеческим временем, направлено на становление личности героя и устремлено в будущее.

5. Географическое пространство и хронологическое время в произведениях Чехова нередко наполняются субъективным содержанием, экзистенциальным смыслом, превращаясь в неразделимое пространство-время героя. Многие герои Чехова при этом пребывают на границах времени и бытия, по тем или иным причинам останавливаясь перед необходимым и желанным переходом на иную стадию жизни.

6. Своеобразие чеховской историософии обусловлено тем, что историческая роль человека определяется, по убеждению Чехова, его личной вовлеченностью в историческую ситуацию, его уникальным экзистенциальным выбором, что перекликается с размышлениями датского философа о невозможности передавать «истинно человеческое» от поколения к поколению. «Истинно человеческому» каждое поколение и каждый человек вынуждены учиться каждый раз заново.

7. Вопрос о религиозной сфере человеческой жизни не ставился Чеховым открыто, прямо, но подспудно присутствует во многих его произведениях как проблема высших целей человеческого индивидуального бытия или в виде опыта переживания «нуминозного» (священного), предполагающего интуитивное постижение «величия разума, воплощенного во всем сущем»⁵⁵. Чехов так же, как Киркегор, приводит своего читателя к размышлениям о том, что увидеть самого себя и понять собственную сущность можно только, обозначив свое отношение к абсолютному бытию.

В соответствии с целями и задачами сложилась следующая структура диссертации:

В первой главе, которая носит, в основном, обзорный характер, мы рассматриваем историю изучения вопроса, определяем степень ее разработанности и основные проблемы более общей темы «Русская литература XIX века и Киркегор», уточняем основные результаты исследований русско-киркегоровских литературных параллелей, полученные благодаря усилиям филологов, философов, культурологов, а также устанавливаем возможные пути дальнейшего исследования заявленной темы. Поскольку экзистенциальная антропология Киркегора, знаменитое учение о трех сферах человеческого существования (эстетической, этической и религиозной) является, по нашему убеждению, средоточием его философии и во многом определяет киркегоровский выбор экзистенциалов для философско-психологического анализа, важное место в главе занимает изложение самой философской концепции Киркегора об особенностях и соотношении трех экзистенциальных сфер: эстетической, этической и религиозной. В дальнейшем наше исследование киркегоровской философии повлияет на отбор для анализа экзистенциальных категорий творчества Чехова.

Большое внимание, уделенное Киркегору в первой главе, отнюдь не означает, что философ Киркегор начинает играть ведущую роль в нашем исследовании. Диссертационная работа посвящена изучению творчества Чехова, проникновению в чеховские смыслы, невысказанные прямо, но выраженные художественными средствами, и если такое осмысление-проникновение происходит благодаря Киркегору, мы считаем закономерным и необходимым отвести философу, его учению и его типологическим связям с русской литературой должное место в нашей работе.

Вторая глава посвящена анализу генетической связи и типологического сходства чеховского видения и понимания модусов человеческого существования с философской концепцией Киркегора о «стадиях жизненного пути». Движение исследовательской мысли происходит следующим образом: от анализа первого опыта изображения Чеховым типичного эстетика (в киркегоровском смысле), героя одноименной драмы, — Иванова (первый раздел), до рассмотрения образа центрального героя повести «Моя жизнь» Мисаила Полознева (третий параграф), персонажа, воплощающего, на наш взгляд, этический способ существования. Во втором разделе рассматривается образ героя «переходного» (от эстетики к этике), а именно — персонаж повести «Три года» Алексей Лаптев, «человек литературный», также особое внимание уделяется повести «Черный монах», на наш взгляд, ярко представляющей чеховскую концепцию искусства и действительности, или, если воспользоваться терминами Киркегора, проблему эстетизма в высшем его человеческом проявлении — в ипостаси художника, поэта.

Во третьей главе нами рассматриваются важнейшие для Чехова и Киркегора экзистенциальные категории антропологии, лежащие в самой глубине, основе человеческого существования. «Чехов стремился с беспристрастием и добросовестностью естествоиспытателя установить, насколько в самом деле в человеке, в глубине человеческого естества укоренено собственно человеческое»⁵⁶, — подчеркивал Я.С. Билинкис. Поэтому Чехов не раз изображал человека в экзистенциальных ситуациях скуки, отчуждения, отчаяния, страха, преддверия смерти, психологию которых виртуозно исследовал и Киркегор. Предметом анализа в отдельном параграфе также становится любовь как эстетическая и этическая категория художественной антропологии Чехова.

Предметом четвертой главы являются важнейшие «экзистенциальные составляющие личности», пространственно-временные измерения человека: 1) «существование с кем-то» (отношение «я» и «ты» как основа человеческой экзистенции), 2) «существование в чем-то», конкретизируемое как «существование в пространстве» («жилища» человека — тело, дом и свободное пространство, а также одушевленное «где», воплощающее человеческое существование — общество) и 3) «существование во времени» (личность как временное и историческое существо), 4) «проецирование в мир»⁵⁷. Большая часть главы посвящена рассмотрению чеховской концепции становления личности как временного и исторического существа через призму философского учения Киркегора о стадиях жизненного пути и киркегоровской концепции христианства, с привлечением историософских взглядов Лермонтова (как художника, близкого Киркегору и Чехову по своему экзистенциальному мироощущению).

Проблемами исследования в данной главе становятся экзистенциальный аспект образа провинциального города в чеховской повести «Моя жизнь» (пространственно-экзистенциальное измерение, отношения человека и общества), особенности переживания времени этиком и эстетиком (также на материале повести «Моя жизнь»), специфика изображения пространства и времени на примере пьесы «Три сестры» как развернутой модели чеховской художественной антропологии; экзистенциальный взгляд на историю, ярко выраженный в рассказе А.П. Чехова «Студент». Проблема «проецирования в мир»⁵⁸ тесно связана с вопросом об Абсолюте, о движении к Вере: в последних разделах главы наше внимание закономерно приковано к чеховским героям в их стремлении к Миру Сущего, в переживании ими «священного», к их поискам времени и Веры (вечности).

Наиболее употребительные написания фамилии датского философа Kierkegaard на русском языке: Кьеркегор и Киркегор. В переводах и исследованиях наследия датского мыслителя на русском языке также встречаются варианты: Керкегор, Киркегард, Кьёркегор и др. Как заметил В.В. Бибихин, к датскому произношению ближе транскрипция «Кергегор»⁵⁹. Философ и переводчик Д.А. Лунгина также считает, что «наиболее близко к датскому произношению звучало бы Кергегор, к немецкому — Киркегард» и «неоправданно сложному написанию Кьеркегор и немецко-датскому смешению Киркегор» предпочитает «отчасти адаптированное к графике, отчасти к русской традиции Керкегор»⁶⁰. Однако мы вслед за философами П.П. Гайденко, Т.В. Щитцовой, В.А. Подорогой, литературоведами В.И. Мильдоном, М. Сендерович и др. остановимся на широко распространенном в русскоязычных текстах и менее сложном варианте Киркегор, который был принят и первым переводчиком сочинений датского философа на русский язык П.Г. Ганзеном.

Примечания

1. См., например: Бицилли П.М. Трагедия русской культуры. М.: Русский путь, 2000; Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979; Чудаков А.П. «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле...» // Новый Мир. 1996. № 9. С. 186—192; Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1987; Собенников А.С. «Между «есть Бог» и «нет Бога»...»: (о религиозно-философских традициях в творчестве А.П. Чехова). Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1997; Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М.: Языки славянской культуры, 2005; Долженков П.Н. Чехов и позитивизм. М.: Изд-во «Скорпион», 2003; Горячева М.О. Мотив «психологического» времени в драматургии А.П. Чехова // О поэтике А.П. Чехова. Сб. научн. трудов. Иркутск: Изд-во Иркутск. ун-та, 1993. С. 192—206; Созина Е.К. Опыт шестидесятников в прозе А.П. Чехова (Чехов и Решетников) // Поэтика и риторика диалога: сб. науч. ст. (к 60-летию проф. Т.Е. Автухович). Гродно: ГрГУ, 2011. С. 204—218; Разумова Н.Е. Творчество А.П. Чехова в аспекте пространства. Томск: Томский государственный университет, 2001; Шалыгина О.В. Развитие идеи времени: от А.П. Чехова к А. Белому // Чеховский сборник. М.: Изд-во Лит. ин-та им. А.М. Горького, 1999. С. 145—158; Тихомиров С.В. Творчество как исповедь бессознательного: Чехов и другие. М., Ярославль: Изд-во «Ремдер», 2002; Одесская М.М. Чехов и проблема идеала. М.: РГГУ, 2011; Тамарли Г.И. Синхронный диалог Чехова с культурой. Таганрог: ТГПИ, 2014.

2. Лишаев С.А. А.П. Чехов: выразительность невыражения (О метафизическом смысле «сдержанности» и «паузы» в «мире Чехова») // Философия культуры'98: Сб. научн. статей. Самара: Изд-во «Самарский ун-т», 1998. С. 29—48; А.П. Чехов: дух, душа, и «душечка»: (Форма и материя по рассказу А.П. Чехова «Душечка») // Mikstura verborum'99: онтология, эстетика, культура. Самара, 2000. С. 117—143; С. 179—210; А.П. Чехов: критика быта как репрезентация бытия (Образ Чехова в пространстве метафизики) // Философия культуры'96: Сб. научн. статей. Самара: Изд-во «Самарский университет», 1996. С. 49—67; А.П. Чехов: стилистика неопределенности // Mikstura verborum'99: онтология, эстетика, культура. Самара, 2000. С. 144—155; А.П. Чехов и новая рациональность (К постановке вопроса) // Философия и культура: Сб. к 60-летию В.А. Конева. Самара: Изд-во «Самарский университет», 1997. С. 171—182.

3. Философия А.П. Чехова: материалы Междунар. науч. конф. Иркутск, 2—6 июля 2011 г. / [под ред. А.С. Собенникова]. Иркутск: Изд-во ИГУ, 2012. 285 с.; Философия Чехова: Материалы Международной научной конференции (Иркутск, 27 июня — 2 июля 2006 г.) / Под ред. А.С. Собенникова. Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2008. 280 с.

4. См.: Щербакова А., Бондарев А. Философия Чехова // Чеховский вестник. М.: МАКС Пресс, 2006. № 19. С. 113.

5. Катаев В.Б. Истинный мудрец // Философия Чехова: Материалы Международной научной конференции (Иркутск, 27 июня — 2 июля 2006 г.) / Под ред. А.С. Собенникова. Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2008. С. 69—70.

6. Лишаев С.А. А.П. Чехов: Жизнь души в зеркале состояний (К анализу эффекта неопределенности в произведениях А.П. Чехова) // Философия: в поисках онтологии. Сб. трудов Самарской гуманитарной академии. Вып. 5. Самара: Изд-во СаГА, 1998. С. 185.

7. Савельева В.В. Художественная антропология. Алматы: АГУ им. Абая, 1999. С. 7.

8. Автухович Т.Е. Литературная антропология, антропология литературы — обновление традиции или поиск новых подходов? // Антропология литературы: методологические аспекты проблемы: сборник научных статей. В 3 ч. Ч. 1. Гродно: ГрГУ, 2013. С. 5—6.

9. Автухович Т.Е. Литературная антропология, антропология литературы — обновление традиции или поиск новых подходов? С. 8.

10. Колесников А.С. Философия и литература: современный дискурс // История философии, культура и мировоззрение. К 60-летию профессора А.С. Колесникова. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. С. 19.

11. Там же.

12. Козлов С.В. Литературная антропология и поэтика персонажа // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 7 (25). 2013. С. 94.

13. Пятигорский А.М. Краткие заметки о философском в его отношении к филологическому // Philologica. 1995. № 3/4. С. 127.

14. По аналогии с установившимся в чеховедении понятием «представление жизни», впервые употребленным М. Горьким: «У Чехова есть нечто большее, чем миросозерцание — он овладел своим представлением жизни и таким образом стал выше ее» (М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания. М.: Гослитиздат, 1951. С. 124).

15. Бубер М. Проблема человека // Я и ты / М. Бубер. М.: Высш. шк., 1993. С. 76—78.

16. Философская антропология — это «наука о сущности и сущностной структуре человека, о его основных отношениях: к природе, обществу, другим людям, самому себе, о его происхождении, о социальных и метафизических основаниях его существования, об основных категориях и законах его бытия» // Губин В.Д. Философская антропология // Философия: энциклопедический словарь / Под ред. А.А. Ивина. М.: Гардарики, 2006. С. 932.

17. Козлов С.В. Литературная антропология и поэтика персонажа. С. 92.

18. См., например: Регеци И. Чехов и ранний экзистенциализм // Studia Slavica Academiae Scientiarum Hungaricae. Budapest. 1995. T. 40, fasciculi 1—4. P. 95—104; Лапушин Р.Е. «...Чтобы начать нашу жизнь снова» (Экзистенциальная и поэтическая перспективы в «Трех сестрах») // Чеховиана. «Три сестры» — 100 лет / Науч. совет по истории мировой культуры. М.: Наука, 2002. С. 19—32; Долженков П.Н. Чехов и позитивизм. М.: Изд-во «Скорпион», 2003. С. 161—175; Спивак Р.С. Чехов и экзистенциализм // Философия Чехова. Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2008. С. 193—208 и др.

19. Собенников А.С. «Между «есть Бог» и «нет Бога»...»: (о религиозно-философских традициях в творчестве А.П. Чехова). Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1997. С. 190.

20. Спивак Р.С. Чехов и экзистенциализм // Философия Чехова. Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2008. С. 193.

21. Больнов О.Ф. Философия экзистенциализма. СПб.: Изд-во «Лань», 1999. С. 24—25.

22. Стрелков В.И. Экзистенциализм // Философия: энциклопедический словарь / Под ред. А.А. Ивина. М.: Гардарики, 2006. С. 1002—1005.

23. Спивак Р.С. Чехов и экзистенциализм. С. 193.

24. Бочаров С.Г. Чехов и философия // Филологические сюжеты / С.Г. Бочаров. М.: Языки славянских культур, 2007. С. 335, 635—636.

25. Все цитаты из Чехова приводятся по Полному собранию сочинений и писем А.П. Чехова (В 30 т. М.: Наука, 1974—1983. Соч.: В 18 т.; Письма: В 12 т.). Ссылки даются в тексте с указанием серии (С. или П.), номера тома и страницы, выделенной курсивом.

26. Болдырев Н.Ф. Болезнь-к-жизни (О пути Льва Толстого с постоянной оглядкой на Киркегора) // Лев Толстой, сам свидетельствующий о себе и своей жизни / Янко Лаврин. Челябинск: Урал LTD. 1999. С. 282.

27. Хоружий С.С. Неотменимый антропоконтур. 4. Философия Кьеркегора как антропология размыкания // Вопросы философии. — 2010. — № 6. —С. 152—166. URL: http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=143&Itemid=44

28. Катаев В.Б. Истинный мудрец. С. 70.

29. Достаточно вспомнить его «Афоризмы эстетика» или роман «Дневник обольстителя».

30. См. известное высказывание Чехова из письма А.Н. Плещееву 4 октября 1888 г.: «Мое святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником» (П., 3, 11). Художественная свобода позволяла Чехову творить «вопреки всем правилам», разрушать границы любого метода, жанра, быть не зависимым от любых литературных и философских влияний.

31. См.: Тюпа В.И. Коммуникативная стратегия чеховской поэтики // Чеховские чтения в Оттаве. Тверь; Оттава: Лилия Принт, 2006. С. 31.

32. Кьеркегор С. Наслаждение и долг. Ростов н/Д: Изд-во «Феникс», 1998. С. 219.

33. Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному. М.: Республика, 1997. С. 18—19.

34. Никитина И.П. Экзистенция // Философия: энциклопедический словарь / Под ред. А.А. Ивина. М.: Гардарики, 2006. С. 1005.

35. Тиллих П. Мужество быть // Избранное / П. Тиллих. М.: Юристъ, 1995. С. 12.

36. Там же.

37. Фонарь Диогена. Проект синергийной антропологии в современном гуманитарном контексте / отв. ред. С.С. Хоружий. М.: Прогресс-Традиция, 2010. С. 30.

38. Уминский А. Предисловие // Кьеркегор С. Беседы. М.: Свято-Владимирское изд-во, 2009. С. 7.

39. Цит. по: Роде П.П. Сёрен Киркегор, сам свидетельствующий о себе и своей жизни. Челябинск: Урал LTD, 1998. С. 354.

40. Цит. по: Сёрен Кьеркегор. Жизнь. Философия. Христианство / Сост. и пер. с англ. И. Басс. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. С. 86.

41. Роде П.П. Сёрен Киркегор, сам свидетельствующий о себе и своей жизни. Челябинск: Урал LTD, 1998. С. 261.

42. Исаева Н. Выбор духа — бессмертие на вырост // Кьеркегор С. Или-или. Фрагмент из жизни: в 2 ч. / пер. с дат., вступ. ст., коммент., примеч. Н. Исаевой и С. Исаева. СПб.: Издательство Русской Христианской Гуманитарной Академии: Амфора. ТИД Амфора, 2011. С. 10.

43. Самоактуализация — «желание самоосуществиться». Пользуемся известным термином американского психолога А. Маслоу. См.: Маслоу А. Самоактуализация // Психология личности. Тексты. М.: Изд-во МГУ, 1982. С. 108—117.

44. См.: О Чехове. Сборник воспоминаний. М., 1910. С. 23.

45. Дерман А. Творческий портрет Чехова. М.: «Мир», 1929. С. 74—75.

46. Мильдон В.И. Чехов сегодня и вчера («Другой человек»). М.: ВГИК, 1996. С. 157.

47. Senderovich M. Чехов и Киркегор // Anton P. Čechov — Philosophische und religiöse Dimensionen im Leben und Werk. München: Verlag Otto Sagner, 1997. P. 31.

48. Senderovich M. Чехов и Киркегор. С. 31.

49. Ibid. С. 30—41.

50. Neuhäuser R. Čechov und das Kierkegaard'sche Paradigma // Anton P. Čechov — Philosophische und religiöse Dimensionen im Leben und Werk. München: Verlag Otto Sagner, 1997. P. 45—58.

51. Рубина С.Б. Природа иронии Чехова // Ирония и пародия: Межвузовский сборник научных статей. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2004. С. 98—116.

52. См.: Степанищева Т. Четыре дня в Тарту. URL: http://www.russ.ru/pole/CHetyre-dnya-v-Tartu

53. Мы перефразируем здесь название магистерской диссертации Киркегора: «О понятии иронии, с постоянным обращением к Сократу», или в другом переводе «с постоянной оглядкой на Сократа».

54. На интертекстуальную художественную установку Чехова обратил внимание еще Н.Я. Берковский, который заметил, что Чехов пишет «об описанном уже другими как бы снова <...> вторым слоем, по текстам Л. Толстого, да и по многим другим текстам» (Берковский Н.Я. Литература и театр. М.: Искусство, 1969. С. 67).

55. Тиллих П. Избранное: Теология культуры. М.: Юристъ, 1995. С. 331.

56. Билинкис Я.С. Непокорное искусство: О процессе художественного развития. Л.: Сов. писатель, 1991. С. 163.

57. Эспиноза Сервера А. Кто есть человек? Философская антропология // Это человек: Антология. М.: «Высшая школа», 1995. С. 99.

58. Там же. С. 101.

59. Историко-философский ежегодник, 89. М.: Наука, 1989. С. 268.

60. Лунгина Д.А. Комментарии // Керкегор С. Повторение. М.: Лабиринт, 2008. С. 156.