Развитие действия по линии нарастания тревоги, предчувствия близкого краха, с одной стороны, пробуждение Ани, стремление её к возрождению — с другой — таково содержание II действия.
«Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, возле неё колодец, большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья» — так заботливо выписывает автор пейзаж. Какой изумительный ряд эпитетов: это не просто эпитеты, а символы чего-то безвозвратно уходящего в прошлое, картина разрушения и запустения — «было, прошло и быльём поросло». «Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишнёвый сад». В этом действии нет ни сада, ни старого дома — всё скрыто за тополями.
«Вдали ряд телеграфных столбов и далеко-далеко на горизонте неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду».
Город ещё далеко, он даже не всегда виден, но совсем недалеко то время, когда он поглотит уютные усадьбы с их мирной тишиной и идиллическим покоем. Город надвигается властно и неотвратимо, но Гаевы, пока что, видят только «удобство» от этого соседства, а главное, от железной дороги: «Вот железную дорогу построили, и стало удобно. Съездили и позавтракали», — радуется Гаев, но он далёк от мысли, что эта дорога могла бы спасти их.
«Скоро сядет солнце. Епиходов играет на гитаре. Тишина».
На сцене снова, как и в первом действии, комические персонажи — Епиходов, Яша, Дуняша и с ними Шарлотта.
Она открывает действие жалобой на своё сиротство, на горькую бесприютность и одиночество. Ей даже «поговорить не с кем...»
За этим минорным вступлением следует комическая сцена разговора всей компании, в этой сцене мастерство чеховского юмора проявляется во всём своём блеске. Каждый из собеседников стремится щегольнуть друг перед другом, пустить, как говорится, пыль в глаза: Епиходов хвастается своим образованием, «блещет красноречием», разыгрывает роль трагического неудачника и, полный отчаяния и решимости, пугает Дуняшу револьвером; Дуняша в роли томной барышни пытается завести светский разговор о жизни за границей; Яша как «парижанин» снисходительно позволяет любоваться собой, читает наставление влюблённой в него Дуняше и выражает презрительное равнодушие к Епиходову.
Вся эта «игра в господ», эта тонкая пародия на светский салон вызывает самый весёлый, неудержимый смех у зрителя — так смешить может только Чехов! А какой это богатый материал для артиста! Какие тут можно дать занимательные мизансцены, оригинальные жесты, какая может быть мимика!
Но самая соль комизма в том, что сами собеседники не смеются, потому что они говорят о «серьёзных» вещах, с серьёзными лицами, особенно Епиходов.
Первые исполнители этих ролей — Муратова, которой поручена роль Шарлотты по указанию самого Чехова, Халютина, Александров и Москвин, неподражаемо разыгрывали эту сцену. Москвин, тогда ещё очень молодой, на репетициях так восхитил Чехова своим Епиходовым, что автор при окончательной отделке пьесы пошёл за актёром, дописав роль «в тех контурах, которые создались у Москвина» (см. Станиславский «Моя жизнь в искусстве»).
Но приближаются господа, и на сцене остаётся один Яша.
Они тоже идут прогуляться и подышать вечерней прохладой. При появлении на сцену они продолжают начатый по пути разговор всё на ту же больную тему. Как будто и не проходило времени с тех пор, как Лопахин внёс свой проект спасения. И эта сквозная тема органически связывает II действие с I и звучит во II действии, как его доминанта, как психологический центр всего действия. Лопахин, по-видимому, в сотый раз делает попытку объяснить истинное положение вещей и указать разумный практический выход, но все его усилия упираются в полное непонимание, в легкомысленные надежды на спасительное «авось», словом, в какой-то своеобразный романтизм владельцев прелестного уголка, за красотой которого они не видят его полной разрухи, хотя и страдают от каких-то неясных предчувствий. «Я всё жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом», — вздыхает Любовь Андреевна. Это непонимание доводит Лопахина до отчаяния, переходящего в крайнее раздражение, от вежливых уговоров он переходит к резкому тону и заканчивает ругательством. Но пробить эту стену непонимания он не может — всё остаётся по-прежнему...
«Надо окончательно решить, — время не ждёт. Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю под дачи или нет? Ответьте одно слово: да или нет?» — добивается он. — Только одно слово! Но Гаевы говорят о другом, они делают вид, что не слышат Лопахина, потому что они не знают, что ответить.
«Только одно слово! — умоляюще продолжает Лопахин. — Дайте же мне ответ!» Но Любовь Андреевна опускает глаза, разглядывает своё портмоне и опять говорит совсем о другом.
«Ваше имение собирается купить богач Дериганов. На торги, говорят, приедет сам лично», — неумолимо продолжает Лопахин бередить рану; и это, наконец, заставляет Гаевых отвечать на тему, но их планы опять сводятся к воздушным замкам. Это раздражает Лопахина:
«Простите, — начинает он, сдерживая себя, — таких легкомысленных людей, как вы, господа, таких неделовых, странных, я ещё не встречал. Вам говорят русским языком, имение ваше продаётся, а вы точно не понимаете».
«Что же нам делать? Научите, что?» — спрашивает Любовь Андреевна.
Она сама знает, что ответит Лопахин, но ей хочется другого ответа. Лопахин же снова повторяет о дачах.
«Дачи и дачники — это так пошло, простите», — говорит она. Это переполняет чашу — и Лопахин теряет терпение. «Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили!» — кричит он. «Баба вы!» — набрасывается он на Гаева и собирается уйти.
Любовь Андреевна (испуганно). Нет, не уходите, останьтесь, голубчик. Прошу вас. Может быть, надумаем что-нибудь.
Лопахин. О чём тут думать?
Любовь Андреевна. Не уходите, прошу вас. С вами всё-таки веселее... (Пауза.)
Любовь Андреевна в смятении. Несчастье неотвратимо, близко, она готова принять всю вину на себя, она кается в своих грехах, признаётся во всём, готова на всё — обратиться за помощью к тетушке, которую терпеть не может, отдать замуж дочь для поправления дел, определить по знакомству брата на службу, даже занять денег у своего бывшего крепостного Лопахина, — словом, на всё, кроме одного: она не может и не хочет поступиться своими дворянскими традициями.
Дворянин — не коммерсант. Эти традиции давно изжили себя, превратились в предрассудок, но для Гаевых «дачи и дачники — это так пошло»... Гаевы выше этого! Они знатны, умны, воспитаны, образованы, они неизмеримо выше Лопахиных по степени культуры, но они не могут понять, что их эстетная культура давно изжила самоё себя, она запоздала, она ненужна, как ненужны и они сами. Они отстали от времени и должны уступить своё место, свой дом и свой сад новым хозяевам жизни, трезвым, практическим, умным и деловитым Лопахиным. Ибо настало их время. Прогресс страны зависит от её экономического процветания, теперь нужны возделанные поля, железные дороги, электричество, пар («Моя жизнь»), свистки пароходов, шум локомотивов, а не благоухающие сады и нежные звуки пастушьей свирели. Всё это прекрасно, но всему бывает конец. Новое время — новые песни. И разве менее поэтичен гимн труду в устах Лопахина, чем утренняя серенада Гаевых у раскрытого окна?
«...Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами...»
Петя с юношеским пылом призывает к созидательному труду, как пути к прекрасному будущему, к лучшей жизни, переходу от красивого слова к красивому делу. Но один Лопахин отозвался на его призыв!
Настаёт пауза. Говорить не о чем. «В глубине сцены проходит Епиходов и играет на гитаре». (Ремарка.)
Любовь Андреевна (задумчиво). Епиходов идёт...
Аня (задумчиво). Епиходов идёт.
Гаев. Солнце село, господа.
Трофимов. Да.
И опять замолчали. Но молчание усугубляет тревогу, и Гаев прерывает молчание.
Только что прозвучали слова Пети о никчёмности «хороших разговоров» и о страсти «философствовать», как раздаётся, сначала «негромко», его красивая декламация: «О, природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь...». Это целая философская тирада, и если бы не Варя и Аня, она продолжалась бы без конца.
Так красноречиво прозвучали темы труда и природы в устах трёх поколений.
Природа — храм, труд — философская тема — у Гаевых.
Природа — мастерская, труд — основа жизни — у Лопахиных.
Природа — символ прекрасного будущего. Россия — сад, счастье — звезда, радостный труд — путь к этому прекрасному будущему — у молодёжи.
Снова настаёт пауза. «Все сидят, задумались. Тишина. Слышно только, как тихо бормочет Фирс...»
Действие стоит, но напряжение растёт. Такова сила психологического воздействия сценической паузы!.. Внимание всего зрительного зала собирается как бы в один фокус — в чувство ожидания. «Вдруг [неожиданно] раздаётся отдалённый звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный». Представьте только, какое впечатление он должен произвести на всех!
Это ещё один очень оригинальный и эффектный сценический приём (именно сценический, потому что в чтении он не может произвести такого впечатления), — введение в действие звука.
Это не просто звук, это звук-символ, которым потом закончится вся пьеса. Лопнут надежды, замрёт жизнь, останется неизбывная печаль и забытый всеми старый слуга в заколоченном доме.
Звук «играет» в пьесе — он отражает настроение каждого: для одних он — выражение собственного состояния духа, как для Раневской. «Это что? (вздрагивает). Неприятно почему-то. (Пауза.) ...пойдёмте»; для Фирса — дурная примета, для Трофимова — крик филина, Гаев предполагает, что это какая-нибудь птица, а Лопахин думает, что это звук сорвавшейся бадьи на работе в шахтах. Но так или иначе, больше оставаться здесь никому не хочется, настроение испорчено окончательно.
И в этот самый момент «показывается прохожий в белой потасканной фуражке, в пальто; он слегка пьян».
Изумительно использует автор роль эпизодического лица в пьесе. Это живое подтверждение принципа чеховской драматургии, что все действующие лица пьесы в одинаковой мере нужны и важны.
Его маленькая роль имеет большое значение и в композиционном плане как усиление тревожного настроения после странного звука, так взволновавшего всех... Его неожиданное появление лишает всех самообладания, и то внешнее спокойствие, которым каждый, как мог, прикрывал свою тревогу, нарушается: Варя, испугавшись, вскрикивает, Любовь Андреевна, «оторопев», отдаёт золотой, Лопахин сердится, и все смеются, чтобы успокоить себя; и в плане раскрытия содержания эта роль тоже очень значительна. Образ наглого городского проходимца, неожиданно ворвавшегося в мирную идиллию барской усадьбы, ещё раз напоминает о том, что город надвигается.
Встревоженные и расстроенные, все уходят домой.
И как значительно и громко звучит в этот момент лейтмотив тревоги, которым завершается сцена вечерней прогулки: «Напоминаю вам, господа: 22 августа будет продаваться вишнёвый сад. Думайте об этом!.. Думайте!..»
(Уходят все, кроме Трофимова и Ани.)
Второе действие, как и первое, заканчивается линией молодёжи. Опять перед нами Петя и Аня, но Аня уже другая, прозревшая и устремлённая «не назад, а вперёд», как сказал К.С. Станиславский о самом Чехове. «Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишнёвого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучшего места, как наш сад». — «Вся Россия наш сад», — отвечает ей Петя.
Так раздвигает автор рамки этого символа — прелестного сада, от индивидуального, маленького мирка — «своего сада», к общему широкому миру — «нашему саду».
«Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест». Только надо отказаться от своего личного и слить себя с общим, тогда будешь свободен и счастлив.
«Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны, как ветер».
Вспомним «связку ключей у пояса» Вари, там они — неотъемлемая принадлежность хозяйственной Вари, здесь они — символ связывающей собственности, и от них надо избавиться скорей и навсегда.
Во II действии взгляды и стремления молодёжи раскрыты очень полно, они прозвучали громко и отчётливо.
И как изумительно обрамляет Чехов сценический момент полного преломления мировоззрения Ани!
Тёмные тополи в стороне, за которыми скрыт вишнёвый сад и старый дом, звуки гитары Епиходова и голос Вари со стороны усадьбы — всё это прошлое Ани.
«Дивная» летняя ночь, «восходящая» луна, взволнованный голос Пети: «Мы идём неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! Вперёд!» — это настоящее Ани, а там впереди её светлое будущее: «Вот оно, счастье, вот оно идёт, я уже слышу его шаги».
Концовка II действия так же лирична, как и I, также оканчивается молодёжной линией, и так же все уходят со сцены.
И звуки, и освещение гармонично сливаются в какую-то нежную песню юности: мягкий звук гитары, свет луны, отдалённый голос Вари среди ночной тишины...
Но Аня и Петя идут не на голос Вари, не к усадьбе, а в противоположную сторону, к реке, вечно бегущей вперёд и вперёд.
Первые исполнители Ани и Пети — Лилина и Качалов — неподражаемо передавали и юношескую свежесть, и молодой задор, и горячий энтузиазм — словом, весь аромат юности, всегда устремлённой вперёд, готовой на всё, ради высокой идеи светлого будущего. И каким прекрасным становилось некрасивое лицо Пети, освещённое его искренним восторгом!
И как убедительно звучали и гармонично сочетались их молодые голоса, зовущие к новой жизни.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |