Обращение к письмам как к материалу, на котором исследуются особенности функционирования иронии в идиостиле А.П. Чехова, объясняется тем, что эпистолярное наследие Чехова во многом дополняет его художественное творчество. Это прослеживается, прежде всего, на уровне семантическом: тема искусства (литература, театр) является одной из самых актуальных для писем Чехова во все периоды его жизни, многие письма почти полностью посвящены подробному разбору чужих произведений (например, письма к Л. Авиловой, В. Баранцевичу) или комментарию к собственным рассказам, повестям, драматургическим произведениям (письма к А. Суворину, Ал. Чехову, О. Книппер-Чеховой).
Многие исследователи чеховского творчества отмечали также «литературность» писем Чехова, их несомненную художественную ценность [Паперный, 1986; Чумаков, 1975; Полоцкая, 2000]. Когда письма Чехова были изданы впервые, то их сравнивали с чеховскими рассказами: «письма похожи на его рассказы — от них трудно оторваться» [Айхенвальд, 1915. С. 5]. Э.А. Полоцкая в своей статье «Письма и талант драматурга» указывает на сценичность писем Чехова, говорит об отражении в художественной структуре чеховских писем его драматургического таланта.
Но, безусловно, существует и четкая оппозиция художественного творчества и эпистолярия. Использование эпистолярного наследия в качестве материала исследования позволяет выявить специфику иронии в аспекте изучения особенностей языковой личности писателя: насколько контекстуальная ирония характерна для эпистолярной манеры Чехова, в каком соотношении находится использование контекстуальной иронии в художественном творчестве и в письмах, сходны или различны для этих двух граней чеховского идиостиля средства реализации и функции контекстуальной иронии.
1. Средства экспликации, используемые А.П. Чеховым для реализации контекстуальной иронии в эпистолярии, ничем принципиально не отличаются от используемых в художественном творчестве. Различной явилась лишь активность использования того или иного средства выражения в художественной речи и эпистолярии.
1.1. Так, самым типичным средством актуализации контекстуальной иронии в письмах Чехова явилось семантическое противоречие, имитация причинно-следственной связи:
К Финику приходил Иванов сообщить, какие заданы уроки. Будучи приглашен наверх, он вошел в комнату Финика, сам сконфузился, сконфузился и Финик. Угрюмо глядя в одну точку, он басом сообщил, что задано, толкнул локтем Финика в бок и сказал: «Прощай, Киселев!». И, не подавая реки, удалился. По-видимому, социалист. (Т. 2. С. 333)
Здесь возникновению иронического эффекта способствует имитация причинно-следственной связи: на основании поведения ребенка, свидетельствующего о застенчивости, что и эксплицировано в тексте вербально (сконфузился), делается вывод о его модной политической принадлежности, что совершенно не соответствует, прежде всего, его возрасту.
При характеристике, данной Чеховым своему брату, контекстуальная ирония реализуется благодаря приписыванию объекту иронии не имеющихся у него побудительных мотивов:
Юморист он (Александр) неплохой. Это можно видеть из одного того, что в таганрогскую таможню поступил, когда уж оттуда все повыкрали. (Т. 1. С. 67)
Ложность причинно-следственной связи как средство реализации контекстуальной иронии представлена и в следующих контекстах, где механизм реализации контекстуальной иронии однотипен:
• Удивляюсь правительству: как вас с таким почерком терпят в департаменте! (Т. 1. С. 195)
• Весьма утешительно, что меня перевели на датский язык. Теперь я спокоен за Данию. (Т. 5. С. 56)
• Бейте в набат: Лейкину парижская выставка не понравилась. Бедные французы. (Т. 3. С. 290)
Во всех трех контекстах иронический смысл реализуется благодаря тому, что имитируется причинно-следственная связь между явлением, имеющим частный характер (почерк; перевод произведений Чехова на другой язык; мнение Лейкина о выставке), и несоизмеримым с ним по масштабу, гораздо более значительным ложным семантическим субъектом действия (правительство; Дания; французы).
1.2. Наряду с семантическими противоречиями для актуализации контекстуальной иронии в эпистолярии Чеховым очень активно используются различные стилистические несоответствия.
Самым часто употребляемым Чеховым в письмах актуализатором контекстуальной иронии стилистическими средствами становится стилистическая неуместность сообщаемого. В отличие от художественного творчества, где наиболее характерным способом реализации стилистического несоответствия явилось стилистическое снижение или стилистическое возвышение сообщаемого, в эпистолярии Чеховым очень активно используется стилизация различных манер письма, совершенно не отражающая уровень и стиль общения Чехова с тем или иным адресатом:
Многоуважаемая Лидия Стахиевна! Позвольте мне возвысится до вашего этажа, чтобы воспользоваться Вашим обещанием — напоить меня кофе. Верьте, что я не злоупотреблю Вашим доверием и буду вести себя прилично. (Т. 5. С. 125)
Лексическое наполнение данного текста и примененные устойчивые лексико-фразеологические обороты противоречат стилю общения Чехова и Мизиновой, которые были достаточно близкими друзьями (Ср.: обращение Милая Ликуся! В письме от 23.11.92. Т. 5. С. 132). Использующиеся же Чеховым лексико-фразеологические обороты обладают заложенными в семной структуре ярко выраженными возвышенно-книжными коннотациями, уместными в письме к человеку малознакомому (многоуважаемая; позвольте мне возвысится; не злоупотреблю вашим доверием), что способствует появлению насмешливо-иронического эффекта. Иронический смысл также реализуется посредством каламбура, одновременной реализации прямого и переносного значений лексемы возвыситься.
Подобными средствами актуализируется контекстуальная ирония в письме к старшему брату Александру:
За наречение сына твоего Антонием посылаю тебе презрительную улыбку. Какая смелость! Ты бы еще назвал его Шекспиром! Ведь на этом свете есть только два Антона: я и Рубинштейн. Других я не признаю... Кстати: что, если со временем твой Антон Чехов, учинив буйство в трактире, будет пропечатан в газетах? Не пострадает ли от этого мое реноме? (Т. 6. С. 77)
Усилению иронического эффекта здесь служит использование структурных средств реализации иронии — аффективного синтаксиса (обилие восклицательных предложений) и подтипа транспозиции синтаксических структур — риторического вопроса.
Посредством использования лексем, имеющих в своей семной структуре возвышенно-книжные коннотации, а также стилистического возвышения на синтаксическом уровне (инверсия), реализуется контекстуальная ирония в письме к В.В. Билибину, близкому другу Чехова:
...Чтобы моя просьба не показалась беспокойством, я предпослал ей предисловие. Книга моя, писал я, имеет быть светлым пятном в истории русской литературы и т. д. (Т. 1. С. 183)
Созданию иронии также помогает использование клишированного высказывания, отсылающего к публицистическому стилю (светлое пятно в истории русской литературы), а также канцелярского оборота имеет быть.
Иронический эффект с помощью стилистических средств может быть создан и посредством смешения в одном контексте средств различных стилей:
...Ваша дача в Мясницкой части под каланчой — там вы душой и сердцем. Мы же для вас ничто. Мы прошлогодние скворцы, пение которых давно уже забыто. (Т. 5. С. 35)
Основные стилистические средства, используемые в письме к Лике Мизиновой, создают возвышенно-книжный стилевой фон, который нарушается, во-первых, с помощью лексических средств, противоречащих контексту по своему предметно-логическому значению (каланча, Мясницкая часть), синтаксических средств (использование инверсий), а также интертекстуальных включений (смутные аллюзии на сентенции в традициях бульварного любовного романа).
1.3. Лексико-семантические средства при реализации контекстуальной иронии в письмах Чехова оказались малопродуктивны. Случаи, когда иронический эффект эксплицируется посредством антифразиса, очень редки и, как правило, актуализируют отрицательную оценку:
Уход Южакова — это громадная, незаменимая потеря для тех читателей, которых летом одолевают мухи. Статьи Южакова, как сонно-одуряющее средство, действительнее мухомора. (Т. 3. С. 269)
Здесь для характеристики несомненно отрицательного явления (бездарные статьи) используются эпитеты, имеющие в своей семной структуре безоговорочно, преувеличенно положительный компонент, который вступает в явное противоречие с последующим разъясняющим комментарием. В отличие от художественного творчества Чехова, где контекстуальная ирония выражалась, в большинстве случаев, посредством использования контекстуальных антонимов, в письмах Чехова для имплицитного противопоставления используются языковые антонимы, что вызвано, вероятно, близостью эпистолярия к разговорной речи, где гораздо активнее, по данным Л.Л. Ким, используются языковые антонимы [Ким, 1967].
Такое лексико-семантическое средство экспликации контекстуальной иронии, как каламбур, для художественного творчества Чехова оказалось малопродуктивен, но в письмах каламбур зачастую актуализирует именно иронию:
Вы писали мне, что бросили курить и пить, но курите и пьете. Меня обманула Лика. Это хорошо. Хорошо в том отношении, что я могу теперь, ужиная с приятелями, говорить: «Меня обманывает блондинка»... (Т. 5. С. 147)
Иронический смысл высказывания в письме к Лике Мизиновой эксплицируется благодаря каламбуру: происходит одновременная реализация двух значений полисемантичного слова — эксплицитно выражено значение «говорить неправду», а имплицитное значение — «быть неверной кому-то».
Каламбур, реализующий контекстуальную иронию, может основываться на ложном полисемантизме слова:
Ваш книжный магазин осиротел. Оказывается, что в нем нет ни одной моей книжки. Чехов, одним словом, выродился, о чем и свидетельствует прилагаемая при сем метрическая выпись. (Т. 4. С. 255)
Лексема «выродился» выступает здесь и в своем прямом значении: «вырождение — угасание, исчезновение чего-либо» [БАС. Т. 4. С. 286], в данном случае — снижение творческого потенциала; и в значении, которое не зафиксировано в словарях, но выводится из контекста: «выродился — противопоставлено «родился»», что подтверждено метрической выписью (также не существующее слово, по аналогии с метрической записью).
Своеобразная полисемия реализуется и в следующем каламбурном высказывании:
Справьтесь, пожалуйста, в редакции «Начала»: продав Марксу свои сочинения, буду ли я иметь право называться марксистом? (Т. 8. С. 50)
Здесь игра слов, порождающая иронический эффект, возникает благодаря совпадению фамилий издателя чеховского собрания сочинений и основоположника философско-политического учения, то есть возникает своеобразная омонимия имен собственных.
1.4. Менее активен, чем в художественном творчестве, такой способ реализации контекстуальной иронии, как интертекстуальные включения:
При мне на двадцать тысяч человек было прислано из Петербурга пятьдесят четыре пуда сухарей. Благотворители хотят пятью хлебами пять тысяч накормить — по-евангельски. (Т. 4. С. 347)
Резко-отрицательную ироническую окраску в письме к А. Суворину приобретает оценка Чеховым деятельности благотворительного фонда в голодающих районах. Реализации иронии происходит благодаря присутствию в тексте аллюзии на Библию, причем источник интертекстуальности эксплицирован самим Чеховым.
В эпистолярии Чехова в целях создания иронического эффекта присутствуют и примеры автотекстуальности, то есть использование в тексте письма цитат или аллюзий на собственные произведения:
Ноябрьские ветры дуют неистово, свистят, рвут крыши. Я сплю в шапочке, в туфлях, под двумя одеялами, с закрытыми ставнями — человек в футляре. (Т. 8. С. 307)
1.5. Структурные средства реализации контекстуальной иронии в письмах Чехова встречаются нечасто, исключение составляет лишь риторический вопрос, что, вероятно, отражает своеобразную близость эпистолярия и живой разговорной речи, где риторический вопрос является одним из основных структурных средств реализации иронии. Чаще всего риторический вопрос при реализации контекстуальной иронии сочетается с семантическими или стилистическими актуализаторами:
Если бы Вы не прислали мне марок, то от этого не пострадали бы ни я, ни литература. Что за рыцарство? Точно я Плюшкин или беден, как Диоген. Не пришлете ли уж кстати почтовой бумаги и конвертов? (Т.З. С. 275)
Или:
Глама-Мещерская поссорилась и уходит от Корша. Незаменимая потеря! Кто теперь будет играть больных кошек в психопатических пьесах? (Т.З. С. 60)
В следующем контексте реализация контекстуальной иронии происходит с помощью комплекса средств:
К великом моему удовольствию, приехала к нам удивительная астрономка. Она на вас сердита и называет Вас почему-то «красноречивым» сплетником. Во-первых, она свободна и самостоятельна, во-вторых, она не признает мужчин, в третьих, все печенеги и инсипиды (фр. — пошляки), и Вы осмелились написать ей мой адрес с таким обращением: «Обожаемое Вами существо живет...» и т. д. Помилуйте, разве можно заподозрить земные чувства у астрономок, летающих под небесами? (Т. 4. С. 257)
Здесь наряду с риторическим вопросом актуализации иронического смысла способствует организация текста в виде несобственно-прямой речи (разговорные конструкции и их лексическое наполнение, явно свойственное объекту иронии, использование графических средств реализации — кавычек), а также несоответствующая ситуации стилистически возвышенный тон высказывания.
Другие разновидности структурных средств реализации контекстуальной иронии в эпистолярии Чехова, в отличие от художественного творчества, единичны. Это, безусловно, объясняется тем, что структурные средства реализации иронии представляют собой формальное усложнение текста, и использование их в эпистолярии происходит только в том случае, когда эпистолярный текст по тем или иным причинам максимально приближен к художественному:
Вчера какой-то, по-видимому, очень молодой человек прислал мне из Воронежа рукопись листов в 40, мелко написанную. Роман. Название очень новое: «Нищие духом». (...) Стал я ночью перелистывать роман, а там все честное прошлое, служение народу, общность интересов, заходящее солнце. (Т. 4. С. 313)
В этом отрывке из письма к А. Суворину приближение эпистолярного текста к художественному повествованию диктуется темой сообщения — эпигонский роман автора-непрофессионала. Здесь основным средством реализации иронии становится подтип синтаксической конвергенции — хаотическое перечисление, и данный контекст соотносится с художественным творчеством Чехова раннего периода, где с помощью хаотического перечисления (лексическим наполнением которому служили штампы и стереотипы современной Чехову литературы) описываемому явлению давалась отрицательная оценка.
Чаще всего структурные средства реализации контекстуальной иронии присутствуют в письмах, адресованных Лике Мизиновой:
Спешу порадовать Вас, достоуважаемая Лидия Стахиевна: я купил для Вас на пятнадцать копеек такой бумаги и конвертов. Обещание мое исполнено. Думаю, что эта бумага вполне удовлетворит изысканным вкусам высшего света, к которому принадлежат Левитан, Федоров и кондуктора конно-железной дороги. (Т. 5. С. 47)
Иронический эффект, актуализируемый посредством хаотического перечисление мнимых (кондуктора железной дороги) и существующих (художники Федоров и Левитан) адресатов Мизиновой, дополняется использованием несообразной для дружеского общения Чехова и Мизиновой стилистической манеры письма.
Структурные средства эксплицируют иронию и в следующем контексте:
Милая Ликуся! Вы пишете, что Вам было досадно уезжать из Мелихова, и что в Москве Вам некуда деваться от тоски. Вы хотите, чтобы я вам поверил? Извольте, ангел мой! Вы вскружили мне голову до такой степени, что я готов верить даже тому, что дважды два — пять. Могу себе представить, как вы, бедняжка, тоскуете в обществе Архипова, Куперник, кн. Урусова и проч., как противен Вам коньяк и каким рам представляется Вам Мелихово, когда Вы в Симфоническом щеголяете в своем новом голубом платье, которое, говорят, Вам очень к лицу. (Т. 5. С. 334)
Здесь иронический эффект возникает благодаря использованию структурных средств — транспозиция синтаксических структур, где положительные в формальном аспекте высказывания оказываются отрицательными по содержанию.
Думается, что в вышеприведенных контекстах повышенное внимание к форме высказывания, литературность, призваны завуалировать прежде всего истинное, очень сложное отношение Чехова к Л. Мизиновой, его нежелание каким-то образом выяснять и определять характер их отношений и стремление поддержать общий эмоциональный тон писем — насмешливый, легкий.
2. Функции контекстуальной иронии в эпистолярии Чехова схожи с функциями, выполняемыми ею в художественном творчестве, различие выявляется лишь благодаря тому, какие функции более характерны для художественных произведений и писем.
2.1. Контекстуальная ирония в письмах Чехова чаще всего выступает как самоирония. Объектом иронии в этом случае могут являться неудачи, несчастья адресанта иронии:
Деньги — это дым! Во всяком случае мне нужно теперь же двадцать пять тысяч на уплату долгов, сделанных по твоему совету. (Ты часто говорил мне: «В твои годы Пушкин уже имел тридцать тысяч долгу»). (Т. 8. С. 34)
Или:
Упорное молчание господ членов того военно-полевого суда, который судил моего «Лешего», я могу объяснить не чем иным, как только горячим сочувствием к моему таланту и желанием продлить то райски-сладострастное наслаждение, какое доставляет мне приятное неведение. Кто знает? Быть может, моя пьеса признана гениальной... Разве не сладко гадать? (Т.З. С. 269)
Сочетание средств реализации иронии — антифразис, столь редко встречающийся в эпистолярии Чехова (приятное неведение), а также контраст безусловно негативной ситуации и преувеличенно положительного семантического наполнения, использованного при ее характеристике. Помогает созданию иронического эффекта и многократное повторение использованного структурного средства реализации иронии — риторического вопроса.
Самоиронией является и следующее высказывание Чехова в письме к А. Суворину.
Чтобы нажить капиталы, как вы пишете, и вынырнуть из пучины грошовых забот и мелких страхов, для меня остался только один способ — безнравственный. Жениться на богатой или выдать «Анну Каренину» за свое произведение. (Т. 4. С. 251)
Здесь реализация иронии осуществляется за счет бинарного контекста: изложение ситуации и ее комментирование. Эксплицитно автором выражается намерение, которое никогда не будет выполнено ввиду абсолютной его абсурдности. Причем создана своеобразная градация невозможности воплощения перечисляемых действий: если намерение «жениться на богатой» неприемлемо только этически, но вполне возможно, то второй вариант выхода, поставленный в один ряд с первым, получает, несмотря на абсурдность, статус тоже неэтичного, но осуществимого, хотя и с еще большими моральными потерями.
Еще чаще, чем неудачи и несчастья, объектом контекстуальной самоиронии в чеховских письмах становятся его удачи, его популярность:
Гете и Эккерман легки на помине. Я недавно упоминал их в своей великой повести. Называю ее великою, потому что она в самом деле выходит великою, то есть большою и длинною, так что даже мне надоело ее писать.
Здесь посредством каламбура — одновременной реализации двух значений полисемантичного слова — Чеховым реализуется ироничная оценка своего произведения, вызванная не объективными качествами повести, но обычным для Чехова критичным отношением к своему творчеству.
Насмешкой над своими писательскими привилегиями звучит следующее высказывание Чехова в письме к М. Киселевой:
В одном номере автор может располагать maximum тремя листами. Правда, в моей «Степи» шесть листов, но ведь для Чеховых и Шекспиров закон не писан... (Т. 2. С. 234)
Иронический смысл в этом случае реализуется благодаря переводу имен собственных в имена нарицательные с помощью обобщения, что способствует ироническому снижению возвышающего Чехова сравнения.
В письме к своей хорошей знакомой, М.В. Киселевой, Чеховым вновь для оценки своей пьесы используется ироническое сопоставление:
Мой Иванов продолжает иметь колоссальный, феноменальный успех. В Питере теперь два героя дня: нагая Фрина Семирадского и одетый я. (Т. 3. С. 156)
Сопоставление внутри контекста несопоставимых вещей — человека и статуи само по себе несет иронический смысл. Причем для сопоставления берется обязательно нечто великое, имеющее мировое значение. Усилению сопоставления способствует формальное единство и семантическое противоречие используемых эпитетов — в отношении статуи этот эпитет является номинативным, а в отношении Чехова выступает как плеоназм.
Похожим образом, то есть с помощью сопоставления несопоставимых по логико-понятийному наполнению предметов (гора и человек) реализуется ирония и в следующем отрывке из письма к М.В. Киселевой:
Сегодня утром явился некий гусь от князя Урусова и просил у меня небольшой рассказ для охотничьего журнала, издаваемого оным князем. Конечно, я отказал, как отказываю всем, прибегающим с мольбами к подножию моего пьедестала. В России есть теперь две недосягаемые высоты: вершина Эльбруса и я. (Т.З. С. 296)
Иную функцию выполняет использование иронии в следующем контексте из письма к Л.А. Авиловой, часто просившей Чехова дать оценку ее произведениям:
Ваши герои как-то ужасно спешат. Выкиньте слова «идеал» и «порыв». Ну их!
Когда критикуешь чужое, то чувствуешь себя генералом.
Здесь самоирония призвана смягчить критику Чеховым чужого произведения.
2.2. Очень часто контекстуальная ирония в эпистолярии Чехова выполняет функцию доброжелательной насмешки, объектом которой, как правило, оказывается адресат. Обязательным условием использования иронии в этой функции являются безусловно близкие, дружеские отношения Чехова и его адресата:
От Вашего письма, милая актриса, веет черной меланхолией! Вы мрачны, вы страшно несчастны, но это, надо думать, не надолго, так как скоро, очень скоро Вы будете сидеть в вагоне и закусывать с большим аппетитом. (Т. 9. С. 68)
В этом контексте ирония реализуется посредством воспроизведения эмоционального тона письма адресата Чехова, О.Л. Книппер, для стиля которой характерно обилие слов-интенсификаторов и нарочитой гипертрофированности эпитетов, эмоциональные повторы и аффективный синтаксис.
Подобное функционирование контекстуальной иронии происходит и в отрывке из письма к брату Александру:
Ты будешь вознагражден отлично: тебя упомянет в моей биографии будущий историк: «Был-де у него брат Алексей, который исполнял его поручения, чем немало способствовал развитию его таланта». Для моего биографа не обязательно знать, как тебя зовут, но по подписи «Ал. Чехов» ему будет нетрудно догадаться, что тебя зовут Алексеем. (Т. 4. С. 45)
Здесь иронический эффект достигается путем семантические и стилистического несоответствия, поскольку в дружеском письме к брату используется стилистическая манера официального письма, приводится несуществующая цитата и сообщаются заведомо ложные сведения.
При выполнении контекстуальной иронией функции доброжелательной насмешки в эпистолярии Чехова объектом ее может являться не только адресат иронии, но и человек, являющийся для адресата и адресанта близким знакомым или родственником:
Папаша по-прежнему философствует и задает вопросы вроде: зачем тут лежит снег? Или: почему там есть деревья, а здесь нет? Читает все время газеты и потом рассказывает матери, что в Петербурге учреждается общество для борьбы с классификацией молока. Подобно всем таганрожцам, неспособен ни к какой другой работе, кроме как возжиганию светильников. С мужиками говорит строго. (Т. 6. С. 88)
В этом контексте вновь смешиваются различные способы актуализации контекстуальной иронии. Это, прежде всего, цитирование высказываний объекта иронии, претендующих на значительность и мудрость, но на самом деле являющихся лишенными смысла; перечисление столь же бесполезных действий. Созданию иронического смысла способствуют также стилистические средства — немотивированное появление в бытовом контексте слова с возвышенно-книжным компонентом в структуре значения (возжигание) и семантическое противоречие (работа — возжигание светильников).
2.3. Выполнение контекстуальной иронией функции отрицательной оценки, столь характерное для художественного творчества Чехова, эпистолярию совершенно не свойственно. Отрицательная оценка вообще крайне редко встречается в письмах Чехова, что, несомненно, соотносится с принципами Чехова, старавшегося никого не судить и всегда осторожно дающего какую-либо оценку.
Объект и адресат иронии в случае выполнения ею отрицательной оценки в эпистолярии Чехова никогда не совпадают:
Никакой ум не может постигнуть всей глубины ее ума. Я когда слушаю ее, то решительно теряюсь перед неисповедимыми судьбами, создающими иногда такие редкие перлы... Непостижимое создание! Я еще не забыл анатомии, но, глядя на ее череп, начинаю не верить в существование вещества, именуемого мозгом. (Т. 2. С. 84)
Ироническая оценка общей знакомой в этом отрывке из письма к Чеховым выражена с помощью семантического противоречия (невозможность постигнуть всю глубину ума происходит вследствие сомнений в наличии мозгов), стилистического возвышенной манеры повествования и использования аффективного синтаксиса.
Объектом иронической оценки выступает не только какой-либо человек, но и некое социальное явление:
Пьесу получил и внимательно прочел. (...) По нынешним временам она, безусловно, не цензурна и цензурою дозволена не будет. Ее придется посылать в цензуру, а в ней, не говоря уже об адюльтере, добро в конце концов не побеждает зло, фигурирует безнравственное превосходительство и часто упоминается слово «министр». (Т. 4. С. 311)
Экспликация иронии происходит с помощью безадресного, безличного цитирования неких клише и структурного средства реализации — хаотического перечисления, символизирующего набор явлений, которые между собой связывает лишь объект иронии, которым в данном случае служит не упоминаемая пьеса, автор которой, А.С. Киселев, является адресатом этого письма, но цензурный комитет.
При реализации отрицательной оценки с помощью контекстуальной иронии объектов иронии может быть несколько:
Талантом даже и не пахнет, но очень возможно, что пьеса будет иметь успех, так как попадаются в ней такие слова, как «амфора», — и Карпов скажет, что она обстановочная. (Т. 9. С. 70)
Одним из объектов отрицательной иронической оценки здесь является автор неталантливой пьесы, вся ценность которой состоит в модной «античной» теме (использованная для характеристики слово «амфора»). Другим объектом иронии Чехова становится не менее бесталанный режиссер, потрафляющий банальным вкусам публики (ирония вновь локализуется в одном слове и подчеркивается графическим способом выражения).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |