Университетский человек

[А.П. Чехов — воспитанник Московского университета / Ред.-сост. В.Б. Катаев, Э.Д. Орлов, А.Н. Подорольский. М.: ИПО «У Никитских ворот», изд-во «Литературный музей», 2015. 320 с.]¹

Эта книга вышла к 155-летию Чехова и 260-летию Московского университета, который он окончил.

Московская университетская юность, как и таганрогское детство и отрочество, — наиболее плохо изученный период биографии Чехова, хотя в становлении его личности и писательства они играли определяющую роль. Мы знаем об этом времени до обидного мало. Почти не осталось воспоминаний о Чехове-гимназисте и Чехове-студенте; вернее, они просто не были написаны, ибо никто из его окружения того периода не подозревал, что живет рядом с великим человеком...

В большом клане Чеховых только в семье Павла Егоровича росли будущие студенты университета — интеллигенты в первом поколении, для которых получение высшего образования было закономерным и логичным развитием их жизненного пути, как он им виделся. За три года до Антона в Московский университет поступил Александр, а спустя несколько лет после него там стал учиться и младший, Михаил.

В 1879 году, окончив Таганрогскую гимназию и добившись от Городской думы стипендии от города, Чехов с двумя одноклассниками-пансионерами прибыл в Москву. Он подал прошение ректору университета с просьбой зачислить его на медицинский факультет и с сентября того же года стал «университетским человеком», как он идентифицировал студента Московского университета, что для него имело особое значение.

Медицинский факультет был очень привлекательным для тех, кто после реформы 1861 года получил возможность учиться в высшем учебном заведении. Л.А. Трахтенберг в своей статье «Общественная жизнь Москвы в 1879—1884 годах» приводит очень впечатляющие цифры: количество учившихся на факультете студентов и количество кончивших его. К сожалению, нам неизвестен ни социальный состав однокурсников Чехова, студентов одного из первых выпусков пореформенного времени, ни география мест, откуда они приехали в Москву, чтобы доказательно утверждать, что туда ринулись в основном дети вчерашних крепостных.

Факультет был едва ли не самым трудоемким из университетских курсов: лекции и практические занятия, ежедневная домашняя подготовка, занятия в клиниках, огромное число изучаемых предметов, а потом бессчетное количество экзаменов и зачетов, которые, кстати сказать, студент Антон Чехов сдавал в срок и сдавал хорошо.

Биографы Чехова почему-то долго ломали голову над выбором им медицинского факультета, хотя ничего загадочного в этом выборе на самом деле не было. Чехов смолоду был ответственным человеком — и перед самим собой, и перед семьей — и выбирал себе занятие, практическая необходимость в котором была бы всегда и везде. Оно давало гарантированный заработок и известную независимость, огромный опыт наблюдений над жизнью людей и еще — было связано с естествознанием, к которому у Антона был особый интерес. Но усилиями министра образования Толстого, который считал его провоцирующим в молодежи революционные настроения, оно было исключено из гимназического курса.

Юный Чехов вряд ли тогда мог сформулировать, что именно отличало систему университетского образования в России. В.Б. Катаев в своей статье «Чехов и Московский университет» приводит очень важное высказывание на этот счет великого реформатора чеховской эпохи С.Ю. Витте о разнице «между университетом и школой», которая заключается в том, что «университет живет свободной наукой. Если университет не живет свободной наукой, то, по его мнению, в таком случае он не достоин звания университета. <...> Если университет действительно удовлетворяет своему назначению, т. е. если в нем преподают свободную науку и преподают ее студентам, которые способны воспринять эту науку, то, изучая предметы одной категории, студенты в то же время находятся в сфере наук всех категорий, которыми в данный момент обладает человечество. Поэтому правильно поставленный университет есть самый лучший механизм для научного развития. Вот с этой точки зрения многие говорят: важно, чтобы студент приобрел не научные знания, а научное развитие». Эта мысль целиком объясняет ценность университетского образования именно для Чехова.

Сборник открывается статьей В.Б. Катаева, задача которой дать книге, состоящей из статей или очерков разных авторов, единое концептуальное направление. Две координаты, не перестающие быть актуальными в чеховедении, образуют эту концепцию. Мысль о том, что «Чехов должен был войти в русскую литературу не только «со стороны», но и «после всех» — когда в ней все уже как будто состоялось: возведение здания классического русского романа, создание национального драматического репертуара», — образует и главное, задающее тон всему содержанию книги утверждение, что именно из университетских лет Чехов вынес не просто знания, которые дали ему право называться врачом, но и понимание глубинной близости между искусством слова и искусством врачевания и что общемедицинские знания и навыки органически вошли в жизненный состав писательства Чехова.

Чехов не был единственным писателем с медицинским образованием, но был единственным, кто медицинскую традицию сохранил и развил в своем творчестве. Именно на этом пути произошел окончательный выбор писательства как личной судьбы и этапа в истории литературы. Понять Чехова вне его медицинского образования и полученных от него принципов творчества невозможно.

Л.А. Трахтенберг в статье «Общественная жизнь Москвы в 1879—1884 годах» опубликовал очень интересный материал по организации студенческой жизни чеховского времени, о студенческих сходках и стачках и участии в них студентов-медиков. И если персонально о Чехове сведений по поводу его участия в этих сходках и отношения к ним мы практически не имеем, то сам этот контекст в его жизни существовал и имел важное значение для его развития. «Он стал студентом за две недели до того, как народовольцы приняли решение убить Александра II, и окончил университет через два месяца после того, как правительство Александра III закрыло «Отечественные записки», — подводит итог автор статьи. — На первые годы, проведенные им в Москве, пришелся подъем общественного движения в России, и прежде всего движения революционного. Находясь в среде университетской молодежи, политически активной и большей частью революционно настроенной, Чехов стал свидетелем этих событий», а затем — «неминуемого поражения общества в борьбе с правительством. Поражение потерпели не только революционеры: общее усиление репрессий коснулось всех, в том числе и тех, для кого совершенные ими убийства были неприемлемы.

Как показали дальнейшие события, победа консервативных сил не была окончательной: менее чем через четверть века произошла революция 1905 года — но Чехов ее уже не увидел. А до тех пор — наступала эпоха, когда поначалу ничто не предвещало перемен». Автор статьи отмечает следующий факт, важный и в биографии Чехова, и в истории литературы. Он показывает, как эти события, которые ни один живой человек не мог обойти стороной, и все эти впечатления входили потом в ткань прозы Чехова: «За последние десять — пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Бояться громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, бояться помогать бедным, учить грамоте», — приводит он слова одного из героев «Человека в футляре» (1898); «Россия вступала в эпоху безвременья» (с. 78).

Здесь уместно было бы вспомнить признание Александра Чехова, который взрослым и немолодым человеком с ужасом вспоминал, какой страх испытывал он в свои студенческие годы, как тень этих событий ложилась на его жизнь, как отец пугал его рассуждениями о том, что студенту, пойманному на участии в тех или иных событиях общественной жизни, в это время грозил арест, допросы, наказание ссылкой или даже каторгой. В 1880-е годы в Таганроге жило много политических ссыльных. Пансионер Чеховых, живший у них в доме Моисеева, Павловский, уехавший после окончания гимназии в Санкт-Петербург в Военно-медицинскую академию, был вскоре арестован и предан суду Особого присутствия Сената по обвинению в составлении противоправительственного сообщества, в участии в нем и в распространении преступных сочинений («процесс 193-х»), он был сослан в Архангельскую губернию, но ему удалось бежать за границу. Чуть позже подруга Маши по гимназии, после окончания ее ставшая учительницей, Н. Малаксиано (в замужестве Сигида), увлекшись идеями народников, вступила в «Народную волю», была арестована, судима и приговорена к каторге. Таганрогские обыватели как огня боялись причастности близких к этим событиям и связей с этими людьми. Не может быть, чтобы тех же напутствий отец лишил своего третьего сына.

Две серьезных статьи в книге, касающиеся двух ипостасей жизни Чехова, принадлежат перу Э.Д. Орлова: «Чехов — студент медицинского факультета императорского Московского университета» и «Чехов — сотрудник периодических изданий 1880-х годов». Он выстраивает в своеобразную хронику известные факты пребывания Чехова в университете, приводит сведения о курсах, которые тот слушал, рассказывает о профессорах, у которых тот учился (там же впервые в литературе о Чехове воспроизведены фотографии очень многих из них), подробно останавливается на отношении Чехова к Г.А. Захарьину, оказавшему на него огромное влияние. Все это имеет конечной целью показать роль захарьинской школы в формировании писательского метода Чехова. Чехову также был близок научный подход и другого его учителя проф. А.А. Остроумова, в чьей клинике он, будучи уже известным писателем, лежал после кровотечения из легкого. Как и Захарьин, Остроумов последовательно проводил тщательное индивидуализированное изучение и лечение каждого пациента, продолжая дальнейшее усовершенствование детального расспроса больных. Особенно ценно было то, что клиническое учение Остроумова было связано с его взглядами на значение среды как фактора, «который может, с одной стороны, вызывать заболевания, а с другой — способствовать выздоровлению и укреплению организма».

Авторы сборника — каждый в своей логике — приходят к некоторым общим положениям относительно московской школы медицины в судьбе студента Чехова, которая именно как школа складывалась в эти годы и которая так сильно повлияла на провинциала из Таганрога, который ее принципы и традиции усвоил и принял, кажется, раньше, чем традиции литературы. В этой традиции формировался метод мышления, с которым он подходил ко всему — к представлениям о жизни и человеке, к чтению, к своим опытам в литературе. Жаль, что никто из авторов не остановился на этом специально. А как важно было бы наконец сформулировать, чем отличалась эта школа от медицинских школ других университетов, куда мог бы поступить Чехов. Усвоив ее традицию, он использовал ее принципы в своем писательстве, которое все больше и больше поглощало его.

Надо сказать, что Чехов в эти университетские годы не только внимательно и серьезно относился к учебе «на врача», сдавал многочисленные экзамены и зачеты, писал учебные истории болезни, в которых был уже виден будущий писатель, но одновременно печатал короткие сценки и рассказы в малой прессе, в которой активно сотрудничал и испытывал ее давление. Он колебался, поначалу не зная, которому из этих двух занятий отдать предпочтение.

В эти студенческие годы сам сюжет становления писателя был для него — и главное, для литературы — не менее актуален, чем получение специальности врача.

Особо хочу отметить, что статьи Э.Д. Орлова изобилуют мыслями, брошенными как будто случайно, но при дальнейшем их додумывании они способны вырасти в самостоятельные исследования. Встречи с больными во время практики в клиниках и наблюдения над ними, отражавшиеся в историях болезни или просто запоминаемые внимательным студентом, оказывались потом необходимым источником деталей и впечатлений, нашедших отражение, например, в рассказах «Беглец» и «Хирургия». Почтмейстер Воскресенска, где во время одних каникул Чехов работал в чикинской больнице, подсказал ему сюжет рассказа «Экзамен на чин», участие в судебно-медицинских вскрытиях отразилось в рассказе «Мертвое тело».

Так исследование поэтики Чехова обогащается новыми возможностями, которые открывают перед исследователем новые горизонты в изучении творчества, проливают свет на проблему прототипов, специфику выбора героев и импульсов к выбору сюжетов, тем и идей его рассказов, импульсов, которые становятся своеобразным запускающим механизмом столь необычного творчества.

В свои университетские годы Чехов, как мы знаем, дважды собирался писать чисто научную работу. Первый раз это была «История полового авторитета», идея которой его очень увлекла. Он предлагал брату Александру, своему главному собеседнику на научные темы, писать ее вместе и в письмах к нему изложил главный принцип работы и предмет исследования. Вторая — «История врачебного дела в России», для которой он составил списки литературы и даже сделал кое-какие выписки и заметки. Было бы интересно взглянуть на эти работы с точки зрения будущего науки и определить, было ли в них рациональное зерно.

Вторая статья Орлова посвящена работе Чехова в иллюстрированных журналах и литературному быту малой прессы. Еще будучи гимназистом, он читал эти журналы в таганрогской городской библиотеке, где по выходным собирались гимназисты и, кроме Бокля и Шопенгауэра, запоем читали юмористические журналы. Так что Чехов уже с тех лет был знаком и с юмором этих журналов, и с характерными для них жанрами и стилевыми особенностями. Автор пишет о сотрудниках этих журналов — Амфитеатрове, Кичееве, Давыдове, Кугеле, Гиляровском, Курепине, рассматривает сами журналы — «Будильник», «Зритель», «Волна», «Спутник», «Свет и тени», «Мирской толк», «Развлечение», наконец, «Осколки», газеты «Новости дня» и «Московский листок», приводит новые подробности быта редакций. Здесь же даны фотографии обложек журналов, и уже по ним видно, как в оформлении закреплялись штампы и общие места. Мысль, приведенная выше, о приходе Чехова в литературу «со стороны», здесь обрастает новыми деталями и подробностями, по-новому прописанным контекстом.

Подводя итог высказанным соображениям, Орлов пишет: «Несомненно, поэтика Чехова, характер его творчества во многом обязаны именно «малой прессе», законам ее поэтики, так как именно через усвоение (в начале творчества) и одновременно отталкивание от них происходило становление Чехова-писателя».

Содержание рецензируемого сборника, что очень важно для понимания его места в современной литературе о Чехове, постепенно выходит за границы только университетской темы, превращаясь в работу о культуре столицы и усвоении ее студентом из провинции. Это книга о жизни Чехова в Москве и о том, каким образом он получал столь необходимые ему художественные впечатления, без которых невозможно было стать писателем. Так в сборнике появляются статья А.Н. Подорольского о дружбе Чехова с молодыми художниками Москвы и статья М.Г. Светаевой о театральной жизни города.

Кроме занятий в университете и работы в журналах, в эти первые московские годы Чехов оказался тесно связан со студентами Училища живописи, ваяния и зодчества, где учился брат Николай. «Вся московская живописующая и рафаэльствующая юность мне приятельски знакома», — этой строчкой из письма Чехова названа статья А.Н. Подорольского. Через Николая он познакомился тогда с Коровиным, Левитаном, Шехтелем, Симовым и многими другими художниками. Автор статьи пишет о том, как ценили художники вкус и врожденные творческие способности студента-медика. Замечания, которые он делал по поводу их работ, всегда были замечаниями не профессионала-художника, а «художника по натуре», по существу своего видения, как писал Симов. Эта особенность была свойством его писательства. Читая подаренные Чеховым первые его сборники рассказов, Левитан восхищался способностью Чехова к описанию природы: «Ты поразил меня как пейзажист. Я не говорю о массе интересных мыслей, но пейзажи <...> — это верх совершенства, например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец поразительны». Общение с художниками, знакомство с их бытом, творчеством, беседы с ними были важной составляющей художественных впечатлений молодого Чехова. Художник Симов, будущий оформитель спектаклей по пьесам Чехова в Художественно-общедоступном театре, вспоминал, как, бывая в театральной мастерской, где писались декорации для Частной оперы С.И. Мамонтова, Чехов высказывал меткие и очень значительные по смыслу соображения по поводу создаваемых декораций. Художники поражались феноменальной наблюдательности Чехова, и такой прием его поэтики, как изображение случайных деталей, по мнению автора статьи, мог быть непосредственно перенят им у художников, например, такие необязательные подробности, как кусочки пробки в бокале вина. Они делали изображенное более достоверным. То же относится и к описанию молодым литератором душевного состояния через видимое рассказчиком — мимику, жесты, выразительность поз.

Тогда же, в годы московской юности, Чехов довольно близко познакомился и с театральной жизнью столицы. Он стал завзятым театралом еще в Таганроге. Именно там ученик 7-го класса гимназии сочинил большую пьесу «Безотцовщина» и послал ее на суд в Москву брату Александру, в то время уже студенту университета и сотруднику юмористических изданий. Александр раскритиковал пьесу, хотя и отметил явные признаки дарования неопытного автора. Приехав в Москву, Чехов стал не только театральным зрителем, но и пишущим о театральной жизни корреспондентом. «Запечатленный на страницах его фельетонов московский театр выглядит довольно несерьезно и неприглядно. В том числе и Малый театр — старейшая драматическая сцена, признанная первой в России». В Малом театре Чехову, как пишет М.Г. Светаева, не нравилось тогда все: и публика, и репертуар, и актеры, и даже рецензенты спектаклей. Правда, «это не отвратило его от театра как такового — он будет стремиться туда постоянно», театр притягивал его всю жизнь и точно так же отталкивал, никогда не принося полного удовлетворения.

В Приложении к книге напечатано несколько документов. Ассигновка, по которой Чехов должен был получить сто рублей стипендии, присланные из Таганрогской городской управы, дело Правления императорского Московского университета о «беспорядках» с участием студентов 1-го и 2-го курсов медицинского факультета. Список выпускников медицинского факультета Московского императорского университета и фотография выпуска. Воспоминания доктора П.А. Архангельского, у которого в Чикинской больнице проходил практику Чехов, воспоминания Г.И. Россолимо, а также медицинские анекдоты, напечатанные в журнале «Свет и тени» в 1884 году. Все воспроизведенные в книге документы уже печатались, некоторые неоднократно, специалистам они известны. Но почему здесь, например, пропущены выписки и заметки Чехова по анатомии, которую он в это время сдавал в университете?

Подготовка этой книги стала для авторов стимулом к работе в историческом архиве Москвы, где хранятся дела студентов университета и многие другие документы, касающиеся организации университетской жизни. Но список курса Чехова, наконец полностью воспроизведенный, не стал поводом к более тщательному изучению состава студентов-медиков, их участия в сходках, наконец, их после университетской судьбы. Очевидно, больше можно было сказать и о педагогах, преподававших на курсе Чехова, и их участии в создании московской медицинской школы. Неужели мы так и не дождемся исследователей, которые будут «копать» архивы, находя там бесценные подробности ушедшего времени? Ведь досадный неинтерес современных чеховедов к серьезной работе в архивах обесценивает в какой-то степени их исследования. Безусловно, очень бы выиграла статья о театре 70—80-х годов, если бы туда вошел анализ репертуара, пьес, которые в огромном количестве писали практически все начинающие авторы.

В целом же современная чеховиана пополнилась интересной и полезной книгой.

Примечания

1. Первая публикация: Гитович И. Университетский человек // Чеховский вестник. 2016. № 32. С. 6—15.