В Перми обнаружен неизвестный науке сын Чехова. На правах рекламы

[Легендарный Шаров. Сборник статей / Ред. Ю.Н. Соловьевой. М., 2005. 63 с.]¹

Благодаря совершеннейшей случайности попала мне недавно в руки тоненькая книжечка, собственно говоря, и не книжечка, а брошюрка в 63 страницы под названием «Легендарный Шаров. Сборник статей под ред. Ю.Н. Соловьевой» (М., 2005), посвященная артисту и режиссеру Петру Федоровичу Шарову, который недолго служил в МХТ, в 1919 году оказался в эмиграции, успешно работал в театрах Западной Европы, умер в Риме, там же похоронен, на могиле было поставлено надгробие, выполненное по мотивам чеховских «Трех сестер», которое дважды (оригинал и копия) исчезало с кладбища.

Я бы и внимания на эту брошюрку не обратила, если бы в аннотации не прочла: «Шаг за шагом изучая биографию Петра Федоровича, мы нашли немало моментов пересечения его жизни с судьбой писателя и его персонажей». Последняя фраза и заставила меня отнестись к случайности серьезно и прочесть все 63 страницы.

Так как в руки коллег эта книжица вряд ли попадет, хочу познакомить их с «моментами пересечения». В биографии Чехова имя Шарова до сих пор как будто не возникало. Нет его ни в именном указателе ПССП, ни в двухтомнике «Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер», ни в одном из известных нам документов — воспоминаниях, письмах... И получается, что зря неизвестно. Ведь если «моменты пересечения» действительно имели место, то Шаров отныне и наша забота. Да еще какая...

Уроженец Перми (родился в 1885 году), страстный почитатель Чехова, каким Шаров стал в студенческие годы, увлекшись театром, — вот две исходных координаты, которые, как параллельные в геометрии Лобачевского, где-то дальше, за пределами жизни писателя, образуют неведомый ему роковой «момент пересечения». А авторская логика высекает в его точке огонь сенсации. «Из-за того, что Шаров «патологически» был предан Чехову, возникла мысль о возможных путях пересечения их судеб (выделено мной специально, чтобы читатель был внимателен к системе доказательств. — И.Г.). И приоткрылись сокровенные нюансы человеческой натуры, неизвестные прототипы пьесы «Три сестры» (с. 3) — интригует читателя составитель и автор пяти из тринадцати заметок этой брошюрки.

Какие уж тут нюансы, тут сенсация, открытие! Шаров энтузиазмом Соловьевой на 60-й странице объявлен... сыном Чехова. При этом ни одной ссылки на какие-нибудь письменные свидетельства. А книжечка-то рассчитана на ученых-генеалогов. На их научном форуме она и фигурировала — дарилась составителем и автором в качестве генеалогического источника ученым мужам.

Но вернемся к ошеломляющему, потому что, прежде всего, нам неизвестному факту. Чехов, как хорошо известно, был в Перми дважды. Первый раз по дороге на Сахалин. Гипотетический сын уже был пятилетним отроком и мирно жил с родителями в Мотовилихе. Отец (ненастоящий, выходит) работал там земским учителем и ни о чем таком не догадывался. В новой «Летописи жизни и творчества А.П. Чехова» (Т. 2) со всеми подробностями описана эта дискомфортная поездка в Мотовилиху. Но выходит, что Чехов хотел не завод посмотреть, а сына повидать, да признаться настоящему отцу в грехе своей молодости? Зачем бы ему ехать туда на пару часов, да так, что обратно пришлось до Перми идти четыре версты пешком в дождь и грязь... Второй раз Чехов оказался в городе, где рос его сын, в июне 1902 года — во время поездки в уральское имение Саввы Морозова. Поездка эта тоже расписана по часам.

Был такой замечательный уральский краевед А.К. Шарц, изучивший пребывание Чехова на Урале во всех подробностях. О нем в этой книжке, что характерно, ни слова. А у него было много публикаций и даже книжка выходила. Впрочем, как и о других источниках, откуда взяты сведения, нам известные, в этом труде ни гу-гу. Так вот, приехал Чехов в Пермь 21 июня в 5 часов вечера. А на следующий день в 12 часов дня уже отходил его пароход на Усолье. По версии Соловьевой, Чехов по приезде и поспешил в семью своего незаконного отпрыска, чтобы «слегка обнять мальчика и спросить его об учебе и интересах», а мальчику-то было уже 17 лет... Обнимешь такого... И почему об этом объятии великовозрастный сын сам потом нигде не вспоминал, если позже так безумно полюбил Чехова, неизвестно. Уезжал Чехов из имения Морозова, как известно, совсем больным, в Перми на обратном пути было уже не до объятий.

Ну, а Пермь, видимо, косвенно за грехи свои перед Шаровым, которые жгли душу, Чехов обессмертил до этой встречи. Ведь «Три сестры» к этому времени уже почти полтора года шли на сцене МХТ, в них был изображен город, как сообщил сам Чехов Суворину, «вроде Перми». Тем самым он и дал пермякам на столетие вперед ощутить некоторое свое преимущество перед другими провинциальными городами — хотя бы в усердных поисках прототипов. Удивительно ли, что до сих пор большой популярностью у пермских интеллигентов пользуются эти так согревающие душу слова из письма Чехова («вроде Перми»), повышая самооценку пермяков. Только неужели им нечем больше гордиться в своем городе? Пермский журналист, некто Королев, считает даже, что «в Москву! В Москву!» у пермяков в крови. И, уже опуская «вроде», решительно заявляет, что «недаром три сестры живут в Перми...» Хотя при этом сообщает, что пермяки по приезде Чехова в их город перепутали его с Горьким. Даже знаковое пенсне не помогло его опознать. И ту газетную заметку, где об этом рассказывается, Чехов якобы аккуратно вырезал и послал Горькому... на Капри. Ну, просто булгаковщина какая-то. Горький-то на Капри попал, когда Чехова давно уже не было в живых. Но косвенно он и этим закрепил, по мнению автора гипотезы, свою связь с растущим там незаконным наследником.

Узнал же Шаров о своем истинном происхождении, когда, будучи студентом-юристом, уже после смерти писателя приехал в Пермь на погребение дяди, в доме которого жил гимназистом и где его и обнял тайный отец. И там-то и тогда-то восьмидесятилетняя бабушка, которая подолгу уже не выходила из своей комнаты, рассказала зашедшему проведать ее юноше, «что его отец — Антон Павлович Чехов, но умоляла никому об этом не говорить... Это известие громом поразило Петра, и будто в калейдоскопе завертелось прошлое: он осознал, почему его выделяли и баловали, вспомнил встречу с писателем, его болезненный вид. Будучи благородным по своей природе, он никому об этом не рассказал, но вся его дальнейшая жизнь проходила под этим знаком» (с. 58). Вот тогда-то, с того момента он несказанно полюбил Чехова — той самой патологической привязанностью. Потом уже «в Москве познакомился с Ольгой Леонардовной Книппер-Чеховой, Марией Павловной Чеховой, Мишей Чеховым, старался быть ближе к ним, ездил в Ялту и Гурзуф. И все отчетливее становилось его внешнее сходство с писателем. Благоволил к нему и К.С. Станиславский. Часами Петр сидел у него в уборной и наблюдал, как Константин Сергеевич гримируется, одевается, слушал его реплики, сам не встревая» (с. 59). И опять-таки ни единой ссылки на то, что сам Шаров где-то об этом писал или кому-то об этом рассказывал, а собеседник записал эту трогательную историю и эта запись хранится в каком-то архиве. Ну ни единой ссылки. Зато проводится сличение известной фотографии М.А. Чехова с изображением Шарова и утверждается, что на той фотографии, которую наверняка видел не раз в печати сам М.А. Чехов, вовсе не он, а Петруша Шаров. Семейное, в общем, сходство проявилось...

Но что действительно было, так это то, что в 1929 году Шаров виделся в Баденвейлере с О.Л. Книппер-Чеховой, когда там отмечали 25-летие со дня смерти писателя. И переписывался с Книппер какое-то время.

А будучи, значит, сыном Чехова, «оставался верен его памяти, его репертуару (?), и это привело к тому, что где бы он ни работал — в Германии (Дюссельдорф), Голландии, Риме, — он с неизменным успехом ставил чеховские пьесы, хотя их дух вовсе не соответствовал Европе» (с. 60). Но чего же не сделаешь для родного отца... Так кончается эта трогательная история.

А в постскриптуме подводится итог: «Возможно, тайну Шарова знала Ольга Леонардовна и Станиславский, и они были добрыми его гениями», т. е., как партизаны на допросе, тайны не выдали, а любовь «к репертуару» поощряли.

В 1960 году Шаров приезжал в Москву, потом второй раз — в 1965-м. Доехал даже до Новосибирска, где жил его брат (вероятно, двоюродный?), который и рассказал, при каких обстоятельствах мать Петра Надежда Петровна Шарова познакомилась с Чеховым. Об этом она поведала племяннику незадолго перед смертью. «Но рассказы — одно, а доказательства — другое, эпически замечает автор открытия. И не стал Шаров признаваться. Но его подвижничество при постановке пьес А.П. Чехова бросалось в глаза, будто выдавало, и было оценено общественностью, о чем записано в мировой энциклопедии» (с. 60).

Я не очень поняла, что именно записано и в какой такой энциклопедии, но подумала вот о чем, может, заняться нам на досуге новой темой? Младший сын Авиловой, помнится, претендовал на эту роль, да и в Японии, говорят, затерялось дитя Чехова, и на Сахалине вот ищут... Так что детей наверняка еще обнаружится немало, небось, в очередь станут с находками... И тема свежая... Женщины-то поднадоели... Глядишь, и пьесы новые пойдут у наших драматургов, певцов чеховской интимной жизни, косяком — каждому ребенку по пьесе... И чеховедение оживится, а то все интертекст да мокрые простыни братьев Чеховых... А, кстати, куда ж глядели господа Бычков и Рейфилд, инвентаризируя чеховских женщин? Проворонили-таки Надежду Петровну Шарову.

Примечания

1. Первая публикация: Гитович И.Е. В Перми обнаружен неизвестный науке сын Чехова. На правах рекламы // Чеховский вестник. 2006. № 18. С. 77—81.