Гений места. Место гения. Несколько слов о книге «Таганрог и Чеховы»

Genius loci — дух места, влияние которого ощущали на себе уже древние — на самом деле витает над каждым. Человек всегда откуда-то, и отпечаток пространства, в котором он жил или живет, остается навсегда. Пережитое и «присвоенное» памятью, оно напоминает о себе в снах и присутствует в дневном сознании, им полны воспоминания, перекраивающие его по своим законам, а потом складывающие, как из мозаики, новую его картину. И только этот личный образ пространства становится для человека фактом обладания им.

Книга «Таганрог и Чеховы: материалы к биографии А.П. Чехова» как раз об этом: о месте, где родился великий писатель; о духе этого места, который рождался и поддерживался самим строем идущей здесь жизни; о людях, жизненными усилиями которых этот строй создавался, оставался с Чеховым.

Пространство, в которое погружен человек, этот внешний по отношению к нему фон, на самом деле исподволь формирует его внутренний мир и, наполняя личную память определенными картинами-представлениями, создает собственный язык переживания жизни.

Чехов провел в Таганроге девятнадцать лет из отпущенных ему сорока четырех — немногим меньше, чем половина жизненного пути. Но если учесть, что это время, когда формируется восприятие и видение, отношения личности с языком и многое другое, что ложится в основание писательства как особого напряжения самоощущения, то переоценить таганрогские годы в судьбе Чехова, а значит, и в судьбе нашей литературы, и в истории мировой литературы, трудно.

«Таганрога я не миную», — написал Чехов, уже осуществив свою программу жизни — став «навсегда москвичом», и это оказалось вернее, чем он, может быть, думал, когда писал эти слова. Таганрог отзывался эхом пережитого здесь всю дальнейшую его жизнь.

Таганрогом, ни разу в ней не названным, оказалась насыщена посланная в Москву старшему брату писавшаяся после гимназических уроков пьеса — неуклюжая, подробная, как роман. Ее нашли в архиве почти через два десятилетия после смерти Чехова, когда он был уже признан реформатором мировой сцены, и тогда-то обнаружилось, что в ученически беспомощном сочинении были намечены мотивы, темы и даже приемы той самой чеховской драматургии, что перевернула театральные каноны. А ведь в «Безотцовщину» вошло как раз все то, что гимназист Чехов успел увидеть, узнать, прочитать, пережить, осмыслить именно здесь, в Таганроге, ибо ничего другого, кроме родного города, начинавшейся сразу за шлагбаумом степи да мелкого Азовского моря, ветра, который продувал город почти насквозь, и нескольких поездок неподалеку от города — к деду, родне гимназического товарища, знакомым — он просто еще не видел, не знал. Из потребности выразить себя и наблюдений над окружающим, в отрочестве и юности переполняющих воображение и память, из представлений о том, как писать, чтоб получалось «по-настоящему», выуженных из прочитанных в городской библиотеке книг и увиденных в местном театре пьес, рождались и первые собственные опыты, и первые навыки писательства, а может, зрели будущие бунты «против условий сцены».

Таганрогские впечатления, вытесняемые потом обилием московских, навалившихся на провинциала-южанина массой своих контрастов, вырывались из запасников памяти, когда он, студент Московского университета, отложив в сторону медицинские учебники, писал ночами для юмористических журналов свои копеечные «мелочишки». То в одной детали, то в другой неожиданно «просвечивал» оставленный и казавшийся уже таким далеким Таганрог. Да и свой главный псевдоним — Антоша Чехонте, который известен сегодня всему миру, он тоже увез из родного города, из детства. Так называл своего ученика протоиерей Федор Покровский, преподававший в мужской гимназии Закон Божий. И когда юмористика и малая пресса были наконец оставлены для «большой» литературы, когда не Антоша Чехонте, а Антон Чехов стал ее надеждой, а потом и славой, а таганрогская жизнь отодвинулась почти в небытие, Чехов проехал Сибирь, на Сахалине переписал собственноручно каторжан, не один раз побывал в Европе, стал не просто москвичом, перебиравшимся с одной снятой квартиры на другую, а почти помещиком, обладателем подмосковного Мелихова, а потом, спасаясь от болезни, вдруг поселился в Ялте, — Таганрог продолжал присутствовать в переписке, воспоминаниях. И в пьесах, и в прозе нет-нет да и появятся его отблески — в отданных тому миру, который возникал на бумаге, деталях и реалиях быта, в поворотах сюжетных коллизий, напоминающих жизненные истории знакомых ему когда-то людей, в чертах характера персонажей, чем-то похожих на них.

Таганрог однажды стал и пожизненным его долгом — туда он многие годы будет отсылать книги из личной библиотеки, подаренные ему авторами, и закупать специально, по заранее продуманным спискам, словари, энциклопедии, беллетристику и научную литературу, комплектуя полноценную библиотеку. А что значит в жизни человека, который хочет от нее немножко больше, чем просто есть, пить и плодить себе подобных, хорошая библиотека, он знал тоже по таганрогскому опыту — своему, братьев, товарищей по гимназии. И делал все возможное, чтобы у города была такая библиотека. Даже уезжая в Баденвейлер и догадываясь, что едет умирать, он не забыл распорядиться, чтобы в Таганрог была отправлена очередная партия книг. И уже из Баденвейлера за две с небольшим недели до смерти не забыл известить об этом городского голову П.Ф. Иорданова. Здесь же, при библиотеке, по его инициативе был создан музей. И, обремененный писательством, болезнью и многими заботами, он не жалел времени и сил на переписку с бывшими и нынешними таганрожцами по поводу его создания, на поиски для него экспонатов, понимая, что музей, как и библиотека, поднимет культуру города на ступеньку выше. Может, не случайно и сегодня в жизни Таганрога такое место занимают его музеи и библиотека.

И во многом благодаря усилиям Чехова венчает сегодня мыс Таганий Рог, на котором построен город, памятник его основателю Петру Первому работы выдающегося скульптора Марка Антокольского. Памятник, которым могла бы гордиться любая столица. Не один раз, наверное, думая о наиболее удобном месте для установки памятника, Чехов мысленно пробегал в памяти собственные ежедневные маршруты по городу — к морю, по Банному спуску или Депальдовской лестнице с ее бесконечными ступеньками, где с каждым маршем открывается новый вид, в гимназию, куда он ходил одиннадцать лет, потому что дважды оставался на второй год, городской сад неподалеку от нее, где таганрожцы любили гулять, слушать музыку и где проходили все важные встречи гимназистов с гимназистками, или в городскую библиотеку, где, собрав по копейкам два рубля, он получал временный абонемент, и в театр, где пересмотрел, кажется, весь репертуар, ну и, конечно, к товарищам, родственникам, знакомым, и еще на уроки, которые стал давать в качестве репетитора уже в пятом классе.

В книге «Таганрог и Чеховы» эти факты, эти линии, которыми испещрено чеховское пространство города, делаются почти осязаемыми и наполненными той достоверностью конкретики, которая вырастает из смысла и логики правильно прочитанных документов и контекста, который они создают.

Замысел книги и форма же, конечно, подсказаны фигурой Чехова — жизнь его была действительно полна таганрогскими знаками, а Таганрог оказался полон знаками его присутствия в своем пространстве. Во всяком случае, ассоциация Чехов — Таганрог, или Таганрог — Чехов давно уже привычна для любого мало-мальски культурного человека. В самом же Таганроге она материализуется буквально на каждом шагу. А книга дает этому чеховскому пространству особую четкость и глубину — как дает ее фотоизображению правильная наводка на резкость. И еще, пожалуй, она дает возможность увидеть само это пространство в разных планах — то крупным чье-то лицо, то панорамой происходящие события, то в движении — городской пейзаж, в котором происходят изменения. Здесь, пожалуй, и сказался профессиональный опыт музейщиков, перед тем создавших в Таганрогском литературном музее одну из лучших чеховских экспозиций. А еще это под силу кинокамере.

В старой части города — историческом его центре — на присутствие Чехова натыкаешься за день десятки раз... На Полицейской, ныне ул. Чехова, в неправдоподобно крохотном домике, что стоит в глубине двора, он родился. На углу Монастырской и Ярмарочного переулка (ныне Александровской ул. и Гоголевского пер.) был другой дом — с лавкой в первом этаже, где Антон с братьями помогал отцу торговать, и жилыми комнатами на втором, где дети играли, учили уроки, читали книги, ссорились и мирились, разрешая свои конфликты и проходя свои первые жизненные университеты; здесь отец порол старших сыновей за непослушание, а вечерами вслух читал газеты и рассуждал о жизни, здесь проходили спевки хора, которым он руководил. Неподалеку от вокзала была лавка — там в летнее время торговали Антон и старший брат Александр. На теперешней Октябрьской, в прошлом Гимназической, все так же стоит гимназическое здание — там теперь отличный музей, можно войти в класс, где Чехов учился, посмотреть актовый зал и даже карцер, куда отправляли в наказание и будущего писателя. На главной улице города Петровской стоит театр — тот самый, в котором гимназист Антоша с галерки знакомился с русской и мировой драматургией. Сегодня каждый может подняться по витой лестнице наверх и оттуда посмотреть на зал и сцену. А на Конторской (теперешней ул. Розы Люксембург) стоит дом, недолго бывший вожделенной собственностью Павла Егоровича Чехова — именно из него однажды ночью бежал от долговой тюрьмы отец семейства. А рядом, в соседнем доме, жили знакомые Чеховых Агали, потомки которых до сих пор сражаются за право считать своих предков прототипами чеховских героев... Гуляя по городу, обязательно пройдешь мимо дома, где жил инспектор гимназии Дьяконов, черты внешнего облика которого, как гласит легенда, были отданы человеку в футляре. А на одном из домов по ул. Фрунзе висит мемориальная доска: здесь жил одноклассник Чехова Андрей Дросси, в его доме гимназисты разыгрывали домашние спектакли, здесь ставились и первые сочинения Чехова, а мать Андрея рассказывала Антону, которого выделяла среди товарищей сына, об имении своего отца и вишневых садах, а в доме был старый слуга, которого, возможно, Чехов вспомнил, когда писал свою последнюю пьесу о проданном саде и человеке, которого случайно забыли.

Эти и другие линии чеховского пространства рисуют на сегодняшней карте города причудливые узоры канувшего в Лету времени и давно завершившихся жизней. Многие дома сохранились, не изменилась планировка улиц исторической части города; как и тогда, ведут сегодня к морю спуски с двух сторон Таганьего Рога, и само море, наверное, такое же, как и было при Чехове. Но все же сегодняшний Таганрог, сохраняющий свое «лица необщее выраженье», — это уже наше пространство, сквозь которое, как на палимпсесте, проступает то, чеховское. Тот Таганрог — времени Чеховых и Чехова — мы воссоздаем в собственном воображении сами. Потому что этот Таганрог — это не одно пространство домов, улиц, моря, но, прежде всего, пространство во времени, а время составляют не только дома, становящиеся потом памятниками ушедшей эпохи, но и люди, жившие в них, их дела и судьбы. Это еще и один из очень полезных и важных для понимания Чехова и для собственного самостояния уроков.

Вчитываясь в документы, в сохранившиеся личные письма, в стилистике которых угадываются проживаемые людьми сценарии жизней и представления о мире, в деловую вязь метрических выписок о рождениях и крещениях, свадьбах, смертях, наспех писаные газетные сенсации или лаконичную хронику событий полуторавековой давности, безликие строки послужных списков чьих-то карьер, в бесхитростные и нередко косноязычные свидетельства ничем не выдающихся людей, которые когда-то оказались рядом с Чеховым, вдумываясь в то, что стояло за фактами биографий живших в этих домах и ходивших по этим улицам людей, таких бесконечно далеких от нас и таких похожих в своих заботах на все жизни до и после, слышишь то, чему нет цены — язык ушедшего времени. Потому что жизнь и память сохраняется в языке и через язык. И как важно, что авторы книги не стали пересказывать документы сегодняшним языком, а дали слово им самим. Дошедшая до нас в их форме и стилистике «часть» речи того времени, речи, питавшей будущего писателя, в этой книге создает поразительный эффект озвучивания немой хроники фактов.

В книге, первой прикладной научной задачей которой, конечно же, является воссоздание сохранившихся фактов жизни ближайшего окружения Чехова в Таганроге, ее исторической, психологической, бытовой типологии как материалов к биографии великого писателя, сам Таганрог оказывается принципиально важен и равноправен как действующее «лицо» ее внутреннего сюжета.

Книга не случайно названа не «Чехов в Таганроге» и даже не «Чеховы в Таганроге», как этого можно было ожидать, а «Таганрог и Чеховы». Потому что здесь два равнозначных героя — город, творимый населяющими его людьми, и сами люди, живущие в творимом ими пространстве. В книге, кроме самого Чехова и Чеховых, присутствуют соседи и знакомые Чеховых, гимназические учителя, однокашники братьев Чеховых и гимназистки, врачи, купцы, священнослужители, градоначальники, чиновники... В конце книги есть именной указатель — миниатюрная энциклопедия кратких биографий таганрожцев, которые действуют в своеобразном сюжете жизни города, складывающемся на наших глазах из реальных документов времени.

Конечно же, нам интересно знать о Чеховых и их человеческих связях и контактах как можно больше потому, что это было ближайшее окружение будущего писателя. Рядом с этими людьми он рос, их представления о жизни и самый способ жить он незаметно усваивал или отвергал, в «притяжениях» и «отталкиваниях». В этой языковой среде формировался его собственный язык, чтобы потом вырастить собственное «переживание жизни». По этой причине они нам и интересны, ведь все они были типологическими — вероятностными и частотными — прототипами чеховских героев, но оказывается вдруг, что сегодня интересно и то, как сложились их собственные судьбы, независимо от Чехова — ведь все они были еще и просто людьми, живущими в своем времени по его законам, как жил в этом же времени и сам Чехов.

Но факты, сколько бы их ни набралось, какими бы интересными и редкостными они ни были сами по себе, остаются хаотичными и немыми, если нет единой точки обзора, единого отношения к историческому первоисточнику. В данной книге, которая сделана не столько на материале, сколько из материала, это особенно важно.

Добиваясь точности, возможной полноты — а она никогда не может быть абсолютной — смотря на эти материалы из сегодняшнего дня, но хорошо осознавая, что у того времени была своя логика и свой язык представлений, который надо не подменять сегодняшним, а попытаться понять, авторы этой книги, может быть, и не вспоминали слова Юрия Тынянова о том, как важно уметь заглянуть за документ. Но именно в тех случаях, когда это им удается, документ и начинает говорить. Конечно же, соединяет в единый текст разнородный и трудно, казалось бы, организуемый материал, не давая ему распадаться на бесформенные и случайные группы цитат, документов, фактов, именно Чехов. Но самая компоновка, осмысление документов, даже стилистика комментариев к ним требовали от составителей четкого понимания — зачем это делается и зачем делается именно так, зачем здесь тот или иной документ? Почему берется именно эта цитата, почему обрывается в этом месте, а не раньше или позже? Почему нужен именно этот факт, но лишним оказывается другой, близкий этому, почти аналогичный? Наконец, что могло быть в разрывах между найденными фактами — в несохранившихся газетах, в не найденных еще или, увы, уничтоженных письмах и дневниках, в так и не написанных воспоминаниях, в не дошедших до нас фотографиях, что могли бы сказать разрушенные постройки и пр.? Вот здесь-то необходимо все: умение видеть сам документ, способность заглянуть «за» него и еще — способность видеть общий контекст документов, его логику, а не приписывать ему сегодняшнюю. Но видеть все это из сегодняшнего дня.

Бытовые подробности жизни города — проведение водопровода, введение нумерации домов, открытие лечебниц или библиотек, репертуар театра, благоустройство городского сада, увеличение платы за обучение в гимназии, работы по укреплению берега, постройка кирпичной пожарной каланчи, эпидемии, разнообразные праздники, формирование во время войны ополчения из горожан и пр., или жизненные коллизии, которые угадываются за приведенными документами о смертях, погребениях, рождениях, свадьбах, разорениях, слежке за неблагонадежными гражданами и пр., случайно сохраненные чьей-то памятью штрихи жизней тех, кто знаком нам по биографии Чехова часто только по именам, — здесь, на страницах книги, материализуют — делают зримым и осязаемым тот самый genius loci, дух места. Он приземлен повседневностью, в которой проходит реальная жизнь реальных людей, и возвышен душевными усилиями, на которые они оказываются способными.

Ландшафт дается тому или иному пространству природой. В качестве места проживания оно избирается людьми. Таким или иным его делают их множественные усилия. И люди, сделавшие Таганрог именно таким, а не иным, их судьбы, которые то едва угадываются, то наконец разгадываются в найденных и собранных авторами книги подробностях их жизней — все это оказывается актуально сегодня, потому что в движении времени вдруг открываются повторяемые матрицы — поведений и выборов, соотношений причин и следствий, противоборства здравого смысла и абсурда. И это — боковой, но содержательно очень важный результат чтения этой, казалось бы, только «прикладной» к Чехову книги.

Вообще тому, кто даст себе труд вчитаться в ее страницы, она открывает редкостную возможность и самому тоже попробовать «заглянуть за документ».

Важно составить свой образ времени и в естественном течении дней, когда события еще не разделены на исторические и бытовые — ведь и к свершению истории люди неизбежно и незаметно адаптируются через обыденные дела, строя дома, прокладывая улицы, открывая гимназии и библиотеки, издавая газеты, рожая и воспитывая детей, хороня покойников, ссорясь, враждуя, помогая друг другу, любя, ненавидя, отголоски чего слышны в этой книге — ощутить саму эту субстанцию реального пространства жизни, текучесть которой и есть ее история.

Люди обедают, только обедают, а в это время совершаются их судьбы — написал как-то Чехов, имея в виду состояние, которое хотел передать в своих пьесах. Очень может быть, что первые ощущения того, что привело потом к этой программной формуле, тоже дал ему Таганрог — вот эта повседневность, в которой история прокладывает себе русло, лавируя между усилиями бессчетных жизней, брошенных в ее поток. И ценность этой книги в том еще, что она наталкивает на неожиданные и необходимые сегодняшнему дню мысли.

Составители, как очевидно любому, кто на опыте знаком с подобной работой, проделали колоссальный труд по извлечению и собиранию материалов. Но они проделали не меньшую работу и по переживанию этого материала — для этого потребовалось их личное воображение, профессиональная культура, преданность делу и своему городу. Они, составители, ведь тоже таганрожцы. И эта книга также и о гении их места, и о месте, где они живут после гения, но в его присутствии. Таганрог живет после гения, но в его присутствии.

Любой город всегда ложится печатью на живущих в нем, но и жившие в нем остаются в памяти города — в лежащих под спудом документах, в чьих-то воспоминаниях, в апокрифах и легендах, историях, передаваемых от поколения к поколению и обрастающих мифами и интерпретациями поздних лет. Эта книга как раз и показывает все это — связи, тени, следы, пересечения...

Книга задумывалась — это видно из подзаголовка — как научная специальная книга. И в этом качестве она, несомненно, будет не просто полезна ученым, которые изучают Чехова, собранным в ней материалом, но, надо думать, натолкнет их на новые гипотезы, открытия, поставит перед ними и новые вопросы. Она, безусловно, окажется столь же полезной культурологам и экологам культуры, которые изучают связь человека и пространства. Аналогов у этой книги, похоже, нет — так что она может даже породить новый жанр. А жанр отражает потребности времени. И вот здесь, пожалуй, нужно сказать о том значении, которое книга приобретает как бы независимо от первоначального замысла и усилий ее авторов. Книга «Таганрог и Чеховы», какой она получилась, удовлетворяет еще и главную потребность всех нормальных — т. е. внимательных к состоянию культуры людей — потребность в осознании себя жителями определенного пространства (в конце концов, им оказывается и все мировое пространство). А если в книгу заглянут сегодняшние хозяева Таганрога, они узнают немало для себя поучительного — как, например, их предшественники руководили городом, что и как делали для его благоустройства, какая память о них осталась потомкам, потому что ведь, что ни говори, след, оставляемый человеком в истории ли человечества, в истории ли города, в памяти ли отдельных людей, — есть главный итог и высший смысл любой жизни. От человека остается то, что он успевает сделать для других. Не больше, но и не меньше. Говорят, история учит тому, что она ничему не учит. Между тем, она должна учить тому, что каждый живущий — звено в общей «цепи жизни». А «прошлое... связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекающих одно из другого... дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Кстати, рассказ «Студент», где именно это вдруг ощущает его герой, писался в весенней Ялте, действие его происходит в холодную предпасхальную ночь в средней полосе России, в месте, похожем на Мелихово, а чувство, которым рассказ полон, — не просто знание Священного Писания, а переживание его смыслов в обычной, повседневной жизни — оно уходит в таганрогское детство...

Когда-то из провинциального Таганрога уезжал в Москву только что окончивший гимназию юноша. Он был одинок, нищ, но полон надежд. И никто не знал, что уезжал отсюда великий писатель, покидал это место гений. Но, покорив мир, он остался таганрожцем.

Гений места есть у каждого живущего на земле. Гением, прославившим то или иное место на нашей планете, оказывается один из многих, но все, кто живет рядом, до или после него, создают среду, т. е. жизнь — хорошую или плохую. Это зависит от них. А место, имеющее в своей истории выросшего здесь гения, становится достоянием общекультурного пространства. Книга «Таганрог и Чеховы» — и об этом тоже.

Примечания

Первая публикация: Гитович И. Гений места. Место гения. Несколько слов о книге «Таганрог и Чеховы» // Таганрог и Чеховы: материалы к биографии А.П. Чехова. Науч. ред. и предисловие И.Е. Гитович. Таганрог, 2003. С. 5—9.