«Если я врач, то мне нужны больные и больница; если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке, с мангусом. Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек, а эта жизнь в четырех стенах без природы, без людей, без отечества, без здоровья и аппетита — это не жизнь...» — так писал Антон Павлович в одном из писем месяца через полтора по возвращении в Москву из Богимова. Брат все чаще и чаще стал вновь говорить о покупке где-нибудь на Украине хутора, чтобы переселиться туда на постоянное жительство.
Как-то однажды в начале зимы он позвал меня в свою комнату и сказал:
— Послушай, Маша, не съездить ли тебе к Смагиным в Бакумовку, чтобы посмотреть там продажные хутора?
— Но ведь у меня же уроки в гимназии. Я могу поехать только во время рождественских каникул, — ответила я ему.
Так и было решено, что я выеду на Украину, как только учащихся распустят на праздничные каникулы. Незадолго до этого разговора у нас гостил А.И. Смагин и обещал помочь нам в поисках хутора в его краях, вблизи Сорочинец.
По поводу переезда куда-нибудь на хутор в собственную усадьбу у Антона Павловича были соображения и материального порядка. Сколько бы ни работал он, мы в Москве все проживали, и денежные вопросы всегда беспокоили его. В одном из писем он сам писал об этом: «Ах, свободы, свободы! Если я буду проживать не больше двух тысяч в год, что возможно только в усадьбе, то я буду абсолютно свободен от всяких денежно-приходо-расходных соображений. Буду тогда работать и читать, читать...»
Но были у него еще и заботы о собственном здоровье. Кашель, а иногда и кровохарканья у Антона Павловича продолжались. Ни он сам, ни мы не знали тогда истинного происхождения их. Но брат, как врач, чувствовал, что ему для здоровья нужно было сменить жизнь в столице на деревенскую. «Если я в этом году не переберусь в провинцию, — писал брат А.И. Смагину, — и если покупка хутора почему-либо не удастся, то я по отношению к своему здоровью разыграю большого злодея. Мне кажется, что я рассохся, как старый шкаф, и что если в будущий сезон я буду жить в Москве и предаваться бумагомарательным излишествам, то Гиляровский прочтет прекрасное стихотворение, приветствуя вхождение мое в тот хутор, где тебе ни посидеть, ни встать, ни чихнуть, а только лежи и больше ничего. Уехать из Москвы мне необходимо».
Словом, к концу 1891 года вопрос о покупке хутора Антон Павлович поставил со всей серьезностью. 22 декабря я выехала сначала к Линтваревым на Луку, а затем к Смагиным в Бакумовку. Антон Павлович без меня 26 декабря уехал в Петербург к Суворину.
Александр Иванович Смагин подготовил мне для осмотра три хутора. Один из них находился в Сорочинцах. Это была небольшая усадьба, стоявшая посередине села на красивом месте. Но сам дом произвел на меня неприятное впечатление. Стены в нем были кривые, окна маленькие, причем не открывающиеся створками, а поднимающиеся всей рамой кверху. Дом был тесный, в некоторых комнатах не было пола. В общем, для того чтобы привести его в порядок, требовалось и время и дополнительные затраты средств. Я отказалась от него. Посмотрела еще хутор в Малых Сорочинцах, но сразу же выяснилась непригодность его: низкое, болотистое место. Искала я и какой-нибудь дом, который можно было бы снять на лето как дачу, но и такого не нашла.
Единственное, что мне понравилось и подходило для покупки, — это хутор Яценко. Но стоил он дорого, и, кроме того, на хуторе было много земли (пятьдесят три десятины), но не было дома, его нужно было построить. Пока я списывалась по этому поводу с братом, Яценко продавать раздумал. Так моя поездка на Украину для покупки хутора оказалась безрезультатной. Измученной и расстроенной я вернулась в начале января в Москву, Почти в одно время со мной вернулся из Петербурга и Антон Павлович.
* * *
После неурожайного лета 1891 года во многих центральных губерниях России начался голод. Особенно сильным он был в таких губерниях, как Нижегородская и Воронежская. Кроме того, что голодал сам народ, еще и скот кормить было нечем, крестьяне за бесценок продавали своих лошадей. Это грозило повторением голода и в будущем году, потому что крестьянские поля остались бы не вспаханными и не засеянными.
Антон Павлович принял горячее участие в оказании помощи голодающим крестьянам. Он списался с нашим старым знакомым, Евграфом Петровичем Егоровым (упоминавшимся выше), который служил тогда земским начальником в одном из уездов Нижегородской губернии. Антон Павлович организовал сбор пожертвований, объявил подписку и собранные деньги отсылал Егорову. Тот покупал у крестьян лошадей, чтобы, прокормив их зимой, весной отдать бесплатно тем же хозяевам-крестьянам. Так был бы спасен урожай будущего года.
В январе 1892 года, вскоре же после возвращения из Петербурга, Антон Павлович сам съездил к Егорову в Нижегородскую губернию. Он побывал там в одной из деревень, причем ехал на санях в жестокий мороз и метель; лошадь в пути сбилась с дороги, и путников едва не занесло. Потом, вернувшись домой сильно простуженным, брат рассказывал нам о своих переживаниях в эти часы.
Помимо закупки лошадей, Антон Павлович и Егоров устраивали еще в некоторых деревнях бесплатные столовые для голодающих крестьян, помогали им чем могли. Встречаясь с крестьянами, брат хорошо узнал их и потом тепло о них отзывался. Он писал: «А какой прекрасный народ в Нижегородской губ. Мужики ядреные, коренники, молодец в молодца — с каждого можно купца Калашникова писать. И умный народ».
Прожив дома десять дней, Антон Павлович снова поехал в голодающие районы Воронежской губернии. В самом Воронеже, в селе Хреновом, в Боброве, он познакомился с мерами по оказанию помощи голодающим. Ездил он туда вместе с А.С. Сувориным, который был уроженцем этой губернии и хотел побывать в родных местах. В одном из писем ко мне Антон Павлович в ироническом тоне писал о наивности Суворина в решении практических вопросов по организации столовых для голодающих.
* * *
После моей неудачи в Сорочинцах вопрос о покупке хутора не был оставлен. Мы смотрели объявления, наши знакомые и друзья помогали нам искать. Незадолго перед тем Антон Павлович познакомился с известной украинской артисткой М.К. Заньковецкой. Она симпатизировала Антону Павловичу и тоже принимала участие в поисках для нас хутора в Черниговской губернии недалеко от ее собственного имения. Но и с этим ничего не получилось.
Однажды мы прочитали в какой-то газете о продаже имения в Серпуховском уезде, недалеко от железнодорожной станции Лопасня. Хозяином имения был художник Н.П. Сорохтин. Сначала мы списались с ним, а затем, по просьбе Антона Павловича, я и брат Михаил в самых последних числах января 1892 года поехали туда сами, чтобы осмотреть и договориться об условиях покупки. Стояла в разгаре зима, и до деревни Мелихово, где было расположено имение Сорохтина, мы верст тринадцать проехали на санях.
Усадьба находилась в самой деревне. Размер ее был весьма солидный — двести тринадцать десятин, из которых больше ста — лесу. Нам понравился дом: достаточно просторный, не старый, крытый железом, с террасой в сторону сада. Правда, внутри его было очень грязно, комнаты оклеены старыми рваными обоями, клопы, тараканы и прочие прелести. Все это, конечно, можно было вычистить и отремонтировать.
В саду были липовая аллея, фруктовые деревья, недалеко от дома — небольшой пруд. Различные службы, сараи и амбары были новые. В общем, нам с Мишей имение понравилось, хотя окрестности мы хорошо и не посмотрели, так как лежал глубокий снег. По возвращении домой мы «доложили» Антону Павловичу, что имение считаем удобным и что купить его стоит. Условия покупки тоже были сравнительно сносные: стоило оно тринадцать тысяч рублей, из которых наличными следовало заплатить четыре тысячи, на пять тысяч имелась закладная художника, по которой мы должны были платить только проценты, а остальные четыре тысячи продавец получил бы из банка после того, как заложили бы имение в банке уже мы. Правда, долгие годы потом Антон Павлович был бы связан довольно крупным банковским долгом.
Антон Павлович, не побывав в Мелихове и не посмотрев сам имения, согласился на покупку, и уже 2 февраля у нотариуса было заключено так называемое домашнее условие и Сорохтину выдан задаток. Лишь когда все формальности по покупке закончились и занятые братом у Суворина деньги уплачены, он съездил в имение и впервые его посмотрел. Это было за неделю до нашего окончательного переезда туда. К этому времени мною уже был произведен в доме полный ремонт: все комнаты оклеены новыми обоями, все вычищено, полы отремонтированы, кухня, которая помещалась в этом же доме, ликвидирована и из нее сделана комната для нашей матери. Во дворе, недалеко от дома, в двух купленных новых срубах были сделаны две кухни (одна с плитой, другая с русской печью) и комнаты для кухарки, горничной и работников по конюшне и усадьбе. Судя по великолепному настроению брата при осмотре имения, оно ему понравилось.
5 марта 1892 года закончился московский период нашей жизни и начался мелиховский. В этот день мы расстались с нашей квартирой в доме Фирганг на Малой Дмитровке и переехали всей семьей на жительство в собственную усадьбу с лесом, полями, садом, лошадьми, коровой, курами.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |