В середине марта 1891 года Антон Павлович уехал в Петербург, чтобы вместе с Сувориным поехать за границу. Я была немножко удивлена этим решением брата. Ведь только три месяца прошло, как он вернулся из своей большой поездки на Сахалин. За это время он успел уже побывать в Петербурге и прожить там три недели. В сущности, не отдохнул еще хорошенько и вот опять — за границу... Он и сам понимал это и писал шутливо М.В. Киселевой: «В писании сказано: он ахнуть не успел, как на него медведь насел. Так и я: ахнуть не успел, как уже неведомая сила опять влечет меня в таинственную даль». Так всегда его тянуло к новым впечатлениям, и я говорила ему в таких случаях:
— Непоседа ты, Антоша!
Это было первое заграничное путешествие брата по Западной Европе. Он побывал проездом в Вене, а затем совершил большую поездку по Италии. Был в Венеции, которая произвела на него огромное впечатление. Был во Флоренции, Риме, Неаполе. На обратном пути побывал в Ницце и Париже.
Антон Павлович отдал должное красоте Италии, лучшим образцам старинной архитектуры, бессмертным творениям великих мастеров живописи и скульптуры. Он восхищался музыкальностью итальянского народа, назвал и французов «превосходным народом», но с горечью писал нам о «презренной и мерзкой жизни с ее артишоками, пальмами, запахом померанцев», о «рулеточной роскоши», которая производит впечатление «роскошного ватерклозета». По возвращении брат рассказывал нам, как он соскучился по обыкновенным русским щам и гречневой каше... Нужно сказать, что у Антона Павловича очень сильно было развито чувство любви к родине и ко всему родному, русскому. Из Парижа он сообщал, например, что «русские художники гораздо серьезнее французских», а из Италии писал: «Заграничные вагоны и железнодорожные порядки хуже русских. У нас вагоны удобнее, а люди благодушнее». И в дальнейшем, когда Антон Павлович бывал за границей, он никогда не мог долго оставаться вне родины и всегда начинал тосковать.
В отсутствие Антона Павловича мы сняли на лето дачу под городом Алексиным Тульской губернии. Дело в том, что еще во время пребывания Антона Павловича на Сахалине младший брат Миша получил службу в г. Алексине и переселился туда. В то время это был крошечный городишко, стоявший на берегу Оки. По ту сторону реки, недалеко от железнодорожной станции, стояли три-четыре небольшие деревянные дачки, ничем даже не огороженные. От реки они были далековато и вообще ничего интересного из себя не представляли, особенно для нас, после таких дач, какие у нас были на Луке и в Бабкине. Михаил Павлович, искавший дачу по поручению брата в окрестностях Алексина, ничего лучшего не мог найти и снял один из этих домиков.
Сразу же по возвращении из-за границы Антона Павловича мы всей семьей переехали на дачу. Самым главным недостатком ее была теснота — четыре небольших комнаты на нашу немалую семью да еще с неизбежными гостями! «Внутри тесновато, снаружи простор», — шутил Антон Павлович.
Прожили мы на этой даче недолго.
Когда Лика и Левитан ехали к нам в Алексин, то познакомились на пароходе с местным помещиком Е.Д. Былим-Колосовским. Он узнал от них, что писатель Чехов живет на даче недалеко от его имения в селе Богимове. И вот вдруг однажды он присылает нам две тройки лошадей с приглашением посетить его. Мы поехали и увидели большое запущенное имение с огромным двухэтажным домом, двумя или тремя флигелями и великолепным старинным парком с аллеями и прудами. Видя, что имение Антону Павловичу понравилось, Былим-Колосовский предложил ему бросить нашу дачку под Алексиным и снять верхний этаж его большого дома. Имение, парк и вся обстановка для летнего отдыха так понравились Антону Павловичу, что, несмотря на дороговизну двух дач (за старую было уплачено девяносто рублей, и новая стоила сто шестьдесят рублей), он решил перебраться в Богимово, куда мы вскоре и переехали.
Антон Павлович был в восторге от поэтической обстановки этой дачи. Вот ее описание, сделанное братом в одном из писем к Суворину: «Какое раздолье! В моем распоряжении верхний этаж большого барского дома. Комнаты громадные; из них две величиною с Ваш зал, даже больше; одна с колоннами; есть хоры для музыкантов. Когда мы устанавливали мебель, то утомились от непривычного хождения по громадным комнатам. Прекрасный парк; пруд, речка с мельницей, лодка — все это состоит из множества подробностей, просто очаровательных... Караси отлично идут на удочку. Я вчера забыл о всех печалях: то у пруда сижу и таскаю карасей, то в уголке около заброшенной мельницы и ловлю окуней... Я буду ждать Вас. Хорошо бы Вам поспешить, а то скоро перестанут петь соловьи и отцветает сирень».
Суворин принял предложение Антона Павловича и два раза приезжал к нам, но жил только по нескольку дней. Гостила у нас в Богимове и моя подруга Наталья Михайловна Линтварева. Потом и я в свою очередь ездила к ней в Сумы, но прожила там недолго, так как Антон Павлович начал меня торопить вернуться. Он писал Наталье Михайловне, чтобы она «длинной хворостиной» погнала меня домой, «ибо Маша нужна». А мне писал в шутливой форме: «...без тебя наше интензивное хозяйство пришло в совершенный упадок. Есть нечего, мухи одолели... мангус разбил банку с вареньем и проч. и проч.».
Кроме нашей семьи, в Богимове были и другие дачники. Под нами, в первом этаже, жила семья известного художника Александра Александровича Киселева, у которых были веселые детишки, «киселята», как мы их звали, девочки-подростки. Как и все дети, всегда любившие Антона Павловича, эти девочки подружились с ним, вместе гуляли, бывали у нас, а главное, они были замечательны тем, что сами инсценировали рассказы Антона Павловича и сами же их разыгрывали в домашних спектаклях, о которых я расскажу дальше.
В одном из флигелей жил также молодой ученый, читавший лекции в Московском университете, зоолог В.А. Вагнер, ставший впоследствии профессором. С ним жили его жена и тетушка. Он обычно с утра и до вечера сидел где-нибудь под деревом в парке и занимался изучением пауков. Брат добродушно подшучивал над ним, прозвал его «паучком» и смеялся, что когда тот кончит изучать пауков, то примется за блох, которых «будет ловить на своей тетушке!» Часто вечерком Антон Павлович подсаживался к Вагнеру, и они вели серьезные беседы и даже споры на научно-естественные и философские темы. В это время в Богимове Антон Павлович писал повесть «Дуэль». Создавая образ зоолога фон Корена, брат использовал для характеристики Корена многие мысли и положения из своих споров с В.А. Вагнером.
С Владимиром Александровичем Вагнером было связано одно серьезное выступление Антона Павловича в печати в защиту науки от шарлатанства. Это выступление имело прямое отношение к деятельности великого русского ученого-революционера, профессора Московского университета К.А. Тимирязева. В 1891 году вышла в свет небольшая брошюрка Климента Аркадьевича под заголовком «Пародия науки», в которой он обвинял дирекцию Московского зоологического сада во главе с известным профессором А.П. Богдановым в том, что организованная при Зоологическом саде «ботаническая опытная станция» ничего общего с наукой не имеет и что по существу она является шарлатанским предприятием. Он писал, что «если дирекция Зоологического сада имеет смелость публично называть свою жалкую затею «ботанической опытной станцией», то знающие свое дело ботаники нравственно обязаны сказать той же публике: не верьте, это недостойная пародия, свидетельствующая о прискорбном неуважении к науке и публике».
В.А. Вагнер в беседах с Антоном Павловичем рассказал о неприглядном положении дела в Зоологическом саду, показал ему отчетные материалы, раскрыл псевдонаучную деятельность «ученых мужей» этого сада. И вот на основании этого материала Антон Павлович написал в Богимове статью «Фокусники» и отправил ее Суворину для напечатания в газете «Новое время». В сопроводительном письме брат писал: «Дело в том, что у нас в Москве и в России вообще есть проф. Богданов, зоолог, очень важная превосходительная особа, забравшая в свои руки все и вся, начиная от зоологии и кончая российской прессой. Сия особа проделывает безнаказанно все, что ей угодно. И вот Тимирязев выступил в поход...
...Как добавление к брошюре, посылаю заметку. Тимирязев воюет с шарлатанской ботаникой, а я хочу сказать, что и зоология стоит ботаники. Вы прочтите заметку до конца; не надо быть ботаником или зоологом, чтобы понять, как низко стоит у нас то, что мы по неведению считаем высоким...
...Подписываюсь я буквой Ц, а не собственной фамилией на том основании, что, во-первых, заметка писана не мною одним, во-вторых, автор должен быть неизвестен, ибо Богданову известно, что Вагнер живет с Чеховым, а Вагнеру надо защищать докторскую диссертацию и т. д. — и ради грехов моих Вагнеру могут без всяких объяснений вернуть назад его диссертацию».
В своей статье Антон Павлович обвинил дирекцию Зоологического сада в том, что вся его деятельность и вновь открытая ботаническая опытная станция и зоологическая лаборатория — все это «служит образчиком прискорбного неуважения к науке и публике». «Фокусники», так же как и брошюра Тимирязева, наделали много шуму. Интересно то, что сам К.А. Тимирязев долгое время не знал, что автором «Фокусников» был Чехов. Уже много позднее Антон Павлович и Климент Аркадьевич как-то встретились в редакции «Русской мысли», и Тимирязев узнал, кто тогда выступал вместе с ним против шарлатанства в науке. Об этом рассказал мне в письме сам Тимирязев. В 1914 году, к десятилетию со дня смерти Антона Павловича, Книгоиздательство писателей в Москве, членом которого я была, издало сборник «Слово» с воспоминаниями и материалами об Антоне Павловиче. В этом сборнике была перепечатана и статья «Фокусники». Экземпляр сборника со своей дарственной надписью я направила в 1916 году К.А. Тимирязеву и получила от него в ответ такое интересное письмо:1 «Многоуважаемая Мария Павловна! Приношу Вам глубокую благодарность за присланную мне крайне для меня интересную статью Вашего незабвенного брата. Статья эта была для меня долгие годы загадкой, пока Антон Павлович не разрешил ее мне лично при встрече в редакции «Русской мысли». Но даже после его смерти я все же не считал себя вправе разглашать кому-нибудь подкладку, так как разговор был без свидетелей. Теперь печать с этой истории снята, и я как-нибудь расскажу ее в подробностях и в печати. Скажу только мимоходом, что последним результатом научной деятельности проф. Богданова было то, что я был выгнан из Петровской академии, да и ее прикрыли.
Вот Вам страничка из интимной истории нашего русского просвещения...»
* * *
В Богимове наша жизнь проходила очень разнообразно. Как всегда, любимым занятием Антона Павловича в свободное от литературной работы время были рыбная ловля и прогулки в лес за грибами. Но вместе с тем почти не было дня, чтобы Антон Павлович не принимал какого-нибудь больного: то к нему привезут, то самого его вызовут.
Наш хозяин Евгений Дмитриевич Былим-Колосовский вначале пытался казаться очень серьезным и «вумным», как шутил Антон Павлович, но потом оказался простым и симпатичным. Он ходил в русской поддевке, придерживался либеральных взглядов и называл себя «социалистом». Родные называли его Геге, так прозвали его в шутку и мы в своей семье. Однажды он организовал пикник, чтобы все его дачники могли поближе познакомиться друг с другом. Закончился этот пикник не совсем благополучно. Уже ночью, часа в три, Антон Павлович и Былим-Колосовский поехали кататься в тарантасе. Во время поездки лошади вдруг чего-то испугались, понесли и опрокинули седоков. Тарантас разбился вдребезги. Брат вернулся домой пешком с распухшим носом — при падении из тарантаса он ударился носом о землю.
К числу наших милых развлечений относились те домашние спектакли, которые устраивали в парке девочки Киселевы. Любопытно, что, будучи подростками, в возрасте от восьми до двенадцати лет, они умело инсценировали короткие рассказы Антона Павловича и разыгрывали их, изображая взрослых мужчин и женщин. Так, например, однажды ими был разыгран рассказ Антона Павловича «Размазня». Роль господина, обсчитывающего гувернантку, исполняла десятилетняя Соня, по своему характеру робкая и застенчивая, а гувернантку играла восьмилетняя Надя — девочка очень бойкая. В результате выходило все наоборот: гувернантка наседала и выглядела совсем не размазней, а обижающий ее хозяин получился страдающим лицом.
Антон Павлович от души смеялся во время этих спектаклей. После инсценировок обычно устраивались еще живые картины, а иногда и факельные шествия по парку.
Однажды в середине лета был устроен целый праздник, и после спектакля в липовой аллее, освещенной фонариками, были танцы и игры. Во время них Антон Павлович куда-то исчез, а затем неожиданно появился с надетым на себя футляром от больших старинных часов. Сверху он накинул плед и такой фантастической фигурой бегал среди детей, издавая рычащие звуки, чем приводил в восторг всех «киселят». Брат всегда искренно веселился и любил поразить их чем-нибудь неожиданным.
Как-то после одного из таких веселых спектаклей «киселят» Антон Павлович написал шуточную рецензию, над которой все дачное население Богимова от души смеялось. Когда, спустя почти четверть века, я стала издавать полное собрание писем Антона Павловича, я включила эту рецензию в число писем за 1891 год, и она впервые была опубликована мною в третьем томе писем (изд. 1913 г., Москва). Привожу эту рецензию-пародию Антона Павловича.
«Вчера в селе Богимове любителями сценического искусства дан был спектакль. Это знаменательное событие как нельзя кстати совпало с пребыванием в Кронштадте могущественного флота дружественной нам державы, и, таким образом, молодые артисты невольно способствовали упрочению симпатий и слиянию двух родственных по духу наций. Vive la France! Vive la Russie!2
Спектакль был дан в честь маститого зоолога В.А. Вагнера. Не нам говорить о значении зоологии как науки. Читателям известно, что до сих пор клопы, блохи, комары и мухи — эти бичи человечества и исконные враги цивилизации — истреблялись исключительно только персидским порошком и другими продуктами латинской кухни, теперь же все названные насекомые превосходно дохнут от скуки, которая постоянно исходит из сочинений наших маститых зоологов.
На сцене было представлено что-то очень похожее на сцены из «Ревизора» и следующие живые картины: 1) Индус в панталонах Хлестакова, 2) Цыгане на пиру у греческих царей, 3) Греческие цари в цыганском таборе, 4) Гений, венчающий банным веником готтентота и испанку. Исполнение, в высшей степени талантливое, добросовестное и обдуманное, вызвало всеобщий восторг. Г. Киселев, обладающий прекрасной сценической наружностью (А.А. Киселев был маленьким и щупленьким мужчиной! — М.Ч.), выказал свой превосходный комический талант. Он несомненно комик. Но когда он становился к публике в профиль, то в его игре и в костюме чувствовался глубокий, потрясающий трагизм. Г-жа Киселева 1-я с самого начала овладела вниманием и сочувствием публики, заявив себя артисткою во всех отношениях выдающеюся. Хорошие вокальные средства при несомненном умении прекрасно владеть ими, сценический талант при большой выработке его, громадном знании сцены и сценической опытности делают из нее отличную актрису. Ей горячо аплодировали и после каждого акта подносили венки и букеты, которые публика приобретала за кулисами у гг. исполнителей, озаботившихся преждевременно приготовить предметы, необходимые для их чествования. В игре г-жи Киселевой 2-й, исполнявшей трудную роль Мишки, мы не заметили тех недостатков, которые так не нравятся нам в Сарре Бернар и Дузе; дебютантка входила в комнату в шляпе и не брала письма, когда ей давали его, и такими, по-видимому ничтожными, нюансами и штрихами она выказала оригинальность своего дарования, какой могла бы позавидовать даже М.Н. Ермолова. Что же касается г-жи Вагнер, то игра ее произвела фурор; эксцентричное, полное веселого шаржа исполнение, легкость, воздушность, небесность и притом прекрасная дикция в связи с редким знанием условий сцены были истинным торжеством таланта (жена В.А. Вагнера Мария Аполлоновна была незаметной, тихой, несколько странной молодой женщиной, дружившей со старшей девочкой Киселевых Верой — М.Ч.); ее появление и уход всякий раз возбуждали в публике неудержимый смех. Из исполнительниц живых картин надо прежде всего отметить г-жу Киселеву 3-ю (Надю), сияющее лицо которой все время заменяло артистам и публике бенгальский огонь.
Аменаиса Эрастовна, к сожалению, участия в спектакле не принимала». («Аменаиса Эрастовна» — экономка в имении Былим-Колосовского, рыжеватая блондинка с косящим взглядом, малоразвитая и довольно злая особа. Звали ее, собственно, Анимаиса Орестовна, но Антон Павлович называл ее всегда Аменаиса Эрастовна или — «для краткости», как говорил, — Семирамида и Мюр-и-Мерилиза, а иногда еще и Усириса. Он уверял, что она была неравнодушна к своему хозяину и очень ревнива! В своих богимовских письмах Антон Павлович не раз упоминал о ней.)
* * *
Все лето я много, серьезно и с большим увлечением занималась живописью. Моя комната была сплошь увешана этюдами. Как-то зашел ко мне А.А. Киселев, посмотрел мои работы, похвалил и сказал:
— Если есть призвание, то выйдет художник!
Теперь, спустя более шести десятков лет, я могу сказать, что призвание-то у меня, пожалуй, было, но отдаться полностью живописи я не могла. Иные пути, иные цели, связанные с жизнью и работой брата, стояли предо мной.
Прожив на даче в Богимове до первых чисел сентября, мы вернулись в Москву, в ту же квартиру в доме Фирганг на Малой Дмитровке.
Примечания
.1. Подлинник этого письма мною был утерян в Москве в годы революции. Данный текст воспроизводится по черновику письма, сохранившемуся в архиве К.А. Тимирязева и обнаруженному там И.В. Федоровым. Им же была сделана первая публикация в журнале «Наука и жизнь» за 1944 г., № 9.
2. Да здравствует Франция! Да здравствует Россия! (франц.)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |