Я хорошо помню то первое впечатление, которое произвела на меня Москва в 1876 году. Мне тогда было уже тринадцать лет. После провинциального тихого Таганрога, с его патриархальным бытом и непролазной грязью немощеных улиц, Москва меня поразила. Огромные дома, великолепные театры, бесконечные улицы, переулки, тупики, в которых мне потом не раз случалось заблудиться, бесчисленные магазины, лавки, лабазы, шумные базары на площадях, напоминающие ярмарки, знаменитый московский колокольный звон, громыхающие по рельсам вагоны конки — все это сильно подействовало на мое воображение.
Сейчас облик Москвы настолько изменился, что перенеси современного молодого москвича в ту Москву, которую я впервые узнала более чем три четверти века назад, — ему этот город, наверное, показался бы незнакомым, несколько забавным и таким же тихим, провинциальным, каким нам в свое время казался Таганрог по сравнению с Москвой. Но в то время для нас это был огромный, шумный, поражающий всем город, это была Москва — старинная русская столица, многовековую историю которой мы знали со школьных лет.
В Москве мы поселились на улице Грачевке, что между Садовой Сухаревской улицей и Трубной площадью, сняв одну комнату в полуподвальном этаже небольшого дома. Брат Николай вначале тоже переехал к нам. После жизни в обширном таганрогском доме тяжело было ютиться всей семьей в одной комнате.
В дальнейшем нас ожидали еще худшие испытания. Начались годы нужды, лишений и всяческих неприятностей. Отец никак не мог найти работу. Денег не было, и перед матерью каждый день вставал вопрос, чем накормить семью. В квартире было неуютно, сыро, холодно. Зимой покупать дрова было не на что, и я помню, как будущий академик архитектуры Франц Осипович Шехтель — приятель и соученик моего брата Николая по Училищу живописи, ваяния и зодчества — вместе с Колей таскали с подвод поленья и приносили их нам, чтобы затопить печку и согреться.
Потом мы переменили много квартир, ютясь по московским переулкам. Отыскивать квартиры мы обычно ходили втроем: мать, Миша и я. Мать, боясь собак, оставалась с братом у ворот, а я всегда смело входила во двор, расспрашивала о сдающихся внаем квартирах и, если находилось что-нибудь подходящее, вела туда мать.
Прошло для меня время беззаботного детства. Другая, уже серьезная жизнь встала передо мною. Теперь я должна была по-настоящему помогать семье.
Тяжелая жизнь постепенно делала свое дело: из маленькой избалованной девочки я превращалась в самостоятельную хозяйку. Убитая переживаниями мать часто хворала, и я должна была полностью заменять ее в хозяйстве. Я стряпала обеды, стирала для всей семьи белье, занималась штопкой. В свободные же минуты я вязала платки из шерсти и, продавая их по пятнадцать — двадцать копеек, вносила свою лепту в общий семейный кошелек. Старший брат Александр помогал семье из своих скудных студенческих заработков, но это было редко и мало. Антоша по просьбе матери продавал в Таганроге оставшийся там домашний скарб и вырученные деньги посылал нам в Москву.
В моих трудах по дому мне помогал младший брат Миша. По утрам он должен был вставать задолго до рассвета и отправляться в лавки, чтобы купить хлеба и чего-нибудь съестного. Нам, самым младшим, выпала доля принимать самое активное участие в обслуживании семьи, и это очень сблизило нас. Мне жаль было маленького Мишу, который в ненастье, в холод, в мороз, плохо одетый, бегал по Москве, выполняя мелкие поручения.
Так начался московский период жизни нашей семьи.
Осенью мы стали думать о том, что мне и Мише нужно продолжать учиться. В Таганроге я перешла уже в третий класс гимназии, а Миша во второй. Но теперь денег, необходимых для платы за учение, у семьи не было. И вот мы с Мишей решили сами попытаться уговорить директора какой-нибудь гимназии принять нас, освободив от платы за учение. Мише неожиданно повезло. Во Второй мужской гимназии, расположенной на Разгуляе, очень далеко от нашего дома, одиннадцатилетний мальчик сумел уговорить директора принять его в число освобожденных от платы учеников. Так он сам себя «определил» в гимназию.
Мне не везло. Сколько я ни ходила, одна и с матерью, с гимназией у меня ничего не получалось, никто не хотел принимать меня без платы за учение. Так первый учебный год для меня был потерян.
Как-то, уже на второй год нашей жизни в Москве, через одного нашего знакомого, учителя рисования К.И. Макарова, я случайно попала на ученический бал в один из московских кадетских корпусов. Там я познакомилась с девочкой, учившейся в Филаретовском женском епархиальном училище. Она рассказала мне, как хорошо они учатся, интересно проводят время, танцуют, и мне очень захотелось там учиться. Но платить за учение по-прежнему было нечем.
Много мы говорили с младшим братом по этому поводу. Я решила последовать примеру Миши и попытаться кого-нибудь «уговорить». Епархиальное училище принадлежало духовному ведомству, и я решила отважиться пойти прямо к московскому митрополиту и просить его принять меня в училище бесплатно или же — чтобы он заплатил за меня! Миша пошел вместе со мной «помогать».
Долго ходили мы вокруг митрополичьего дома, пока наконец не собрались с духом и не позвонили. Как сейчас помню: большая, высокая комната, в углу у столика сидит митрополит. Мы робко подошли под благословение, сбивчиво объяснили, зачем мы пришли, и обратились к нему с просьбой заплатить за меня, если уж нельзя принять меня на бесплатное учение. Выслушав нас, митрополит развел руками и внушительно изрек:
— Я не миллионщик! Ничего не могу сделать.
Так ни с чем мы и вернулись от митрополита.
Но потом судьба наконец улыбнулась мне. Один из таганрогских купцов-богачей, по фамилии Сабин-ников, знавший нашего отца еще по Таганрогу, увидев нашу плачевную московскую жизнь, согласился платить за мое обучение. Моя мечта исполнилась, я поступила учиться в Филаретовское училище, выдержав в августе 1877 года вступительный экзамен во второй класс.
Теперь к моим домашним делам и заботам прибавилось еще учение. Вставали мы с Мишей задолго до рассвета. Он убегал в лавочку, я тем временем топила русскую печь, варила суп для обеда, и уже после этого мы бежали по своим гимназиям. Миша был слабеньким мальчиком, в классе частенько его обижали, он плакал. Отправляясь в гимназию, Миша всегда просил у матери два носовых платочка: второй предназначался для слез. И когда мать давала ему только один, он напоминал: «А плакальный?..»
Часто Миша плакал и на улице. У него было плохонькое холодное пальтишко, в котором он замерзал, в суровые московские зимы. А ходить в гимназию было далеко. Мне бывало бесконечно жаль братишку, когда он, заливаясь слезами, останавливался, не в силах идти по морозу.
* * *
Весной 1877 года на пасхальные каникулы к нам приехал из Таганрога Антоша. Старший брат Александр еще перед рождеством послал ему пятнадцать рублей, приглашая приехать в Москву во время зимних каникул, но Антоша приехать тогда не смог и отложил поездку до весны.
Приезд всеми любимого веселого Антоши был радостным событием для семьи. Жили мы тогда на Сретенке, в Даевом переулке, в доме Морозовых и Леонтьевых, в стареньком деревянном флигеле, расположенном в глубине двора. Позади флигеля был чудесный старинный сад с беседкой, как в усадьбах, описанных Тургеневым. Антоше, да и всем нам, привыкшим к яркой южной природе, этот сад очень нравился своей поэтичностью.
Москва произвела на брата большое впечатление, захватила его. Можно смело утверждать, что уже с этого первого приезда зародилась большая любовь Антона Павловича к Москве, продолжавшаяся до последних дней его жизни. Недаром потом, в первые годы студенчества, брат писал одному из своих таганрогских товарищей: «Я ужасно полюбил Москву. Кто привыкнет к ней, тот не уедет из нее. Я навсегда москвич». Миша тогда целыми днями, как «старый» житель Москвы, водил Антошу по городу, показывал Кремль, магазины, бульвары... Антоша уже тогда был любителем театра, побывал в Московском Большом театре и пришел в восторг.
Брат увидел и понял всю тяжесть нашей жизни в Москве. Он не мог не отметить происшедшую во мне перемену со времени отъезда из Таганрога, заинтересовался моей жизнью и оценил то положение, которое я заняла в нашей семье. Очевидно, это и послужило первым толчком к нашей глубокой в будущем дружбе.
Увидев наше бедственное положение, Антоша стал материально помогать нам, посылая из Таганрога часть зарабатываемых им денег. Эти его «заработки» состояли из грошовой оплаты уроков в разных концах Таганрога. Он посылал нам посылочки: кофе, маслины, халву. Он морально поддерживал своими письмами мать, тяжело переживавшую нашу бедность. Эти заботы Антоши о семье, его поддержка матери и отца очень тронули меня и навсегда расположили к брату.
Так продолжали мы жить в Москве, разделяя нужду и лишения, пока осенью 1879 года не кончил гимназию и не переехал к нам Антон Павлович.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |