В начале 80-х годов наша семья каждое лето стала выезжать из Москвы на дачу. Брат Иван Павлович к тому времени стал учителем и жил в г. Воскресенске, недалеко от Москвы. Там при училище он имел большую, хорошую квартиру. К нему мы и приезжали на лето. Первые годы Антон Павлович, занятый в Москве своими литературными делами, с нами не ездил. Но начиная с 1883 года, когда он перешел уже на последний курс университета, стал уезжать из Москвы вместе с нами.
Воскресенск (ныне г. Истра) в то время был маленьким городком. Вблизи него лежал монастырь, называвшийся «Новый Иерусалим».
Вокруг городка были чудесные окрестности с лесами, лугами, рекой Истрой. Великолепные пейзажи тех мест, типичные для среднерусской полосы, запомнились мне на всю жизнь. Антон Павлович еще с юношеских лет страстно любил природу. Детство он провел на юге, в степной полосе, и теперь наслаждался прелестью и особой, неповторимой красотой среднерусской природы. Почти каждый день веселой шумной компанией мы ходили гулять по окрестным лесам, бывали в Ново-Иерусалимском монастыре, где было много памятников старины. Большой любитель рыбной ловли, Антон Павлович часами просиживал с удочкой на реке Истре.
Невдалеке от города была расположена Чикинская земская больница, которой заведовал милейший человек и прекрасный врач Павел Арсентьевич Архангельский, у которого любили проходить практику студенты и начинающие врачи. Антон Павлович тоже поработал в этой больнице в 1883 году в качестве студента-практиканта, а в 1884 году, по окончании университета, работал у Архангельского уже в качестве врача. В это же лето брат, временно заменив уехавших в отпуск врачей, работал и в Звенигороде в качестве заведующего больницей и уездного врача. Эта работа дала Антону Павловичу, по его словам, «массу беллетристического материала». Например, в таких его рассказах, как «Хирургия», «Беглец», «На вскрытии», «Мертвое тело», «Экзамен на чин» и других, использованы чикинские и звенигородские наблюдения.
Среди наших знакомых в Воскресенске была семья полковника Б.И. Маевского, командира артиллерийской батареи, расквартированной в городе. Это была очень милая семья, вокруг которой, кроме офицеров, группировалось интеллигентное общество. Почти двадцать лет спустя, читая пьесу Антона Павловича «Три сестры», я вспомнила Воскресенск, батарею, офицеров артиллеристов, всю атмосферу дома Маевских. Впечатления, вынесенные из воскресенской жизни, надолго сохранились в памяти брата и помогли ему потом при создании пьесы.
В числе офицеров батареи, между прочим, был поручик Евграф Петрович Егоров. Он, как и другие офицеры, был завсегдатаем в доме Маевских, и я нередко там с ним встречалась, но ни разу ни одного значительного разговора между нами не было. Однажды, как говорится нежданно-негаданно, я получаю от него письмо, в котором он в самых серьезных выражениях делает мне предложение. Мне, тогда юной девушке, еще ни разу не приходила в голову мысль о замужестве, и я в недоумении показала это письмо Антону Павловичу и спросила, как в таких случаях нужно отвечать.
Брат прочитал письмо, успокоил меня и сказал, что это дело он сам уладит. Как он его уладил, мне осталось неизвестным, но только ни тогда, ни после я больше никаких писем от Егорова не получала и продолжала как ни в чем не бывало встречаться с ним у Маевских.
Впоследствии Е.П. Егоров вышел в отставку и стал земским начальником в Нижегородской губернии. Именно к Егорову Антон Павлович ездил из Москвы в 1892 году и вместе с ним принимал деятельное участие в оказании помощи голодающим крестьянам.
Вспоминая о семье Маевских, нужно добавить, что у них были детишки — девочки Аня и Соня и мальчик Алеша. Антон Павлович очень любил детей и всегда с ними дружил. Дружба с детьми Маевских дала, как известно, Антону Павловичу живой материал для рассказа «Детвора».
Как-то однажды играем мы во дворе у Маевских в крокет, подъезжает к воротам нарядная тройка лошадей, запряженная в коляску, на козлах сидит кучер в шляпе с павлиньими перьями. В коляске вижу одетую во все белое красивую даму. Первое ощущение у меня было — досада на то, что нам помешали и нарушили нашу простую, непринужденную обстановку. Затем вдруг слышу, как дама говорит брату Ивану:
— Иван Павлович, познакомьте меня с вашей сестрой!
Приехавшая оказалась владелицей соседнего имения Бабкино, что было в пяти верстах от Воскресенска, Киселевой. Брат Иван как-то познакомился с ее мужем А.С. Киселевым и был приглашен репетитором к его детям. Вот как произошло у нас знакомство с Киселевыми, выросшее затем в большую дружбу.
Алексей Сергеевич Киселев приходился племянником известному во времена Николая I дипломату графу Киселеву. Ко времени нашего знакомства Киселевы уже были небогаты, владели лишь имением Бабкино, и Алексей Сергеевич занимал должность земского начальника. Вскоре он совсем разорился, и прекрасное имение продали за долги.
Мария Владимировна Киселева была дочерью директора императорских театров в Москве В.П. Бегичева, интересного во многих отношениях человека, и внучкой известного русского просветителя и издателя Н.И. Новикова. Сама она занималась литературной деятельностью, писала для детей.
В общем, это была прекрасная семья, хранившая традиции старинной русской культуры, и Антон Павлович потом крепко подружился с Киселевыми.
У меня же вскоре возникли дружеские отношения с Марией Владимировной, умной, обаятельной и, несмотря на весь свой внешний аристократизм, очень простой женщиной. Незадолго перед отъездом в Москву я гостила несколько дней в Бабкине.
Мне так понравилось тогда у Киселевых, что я даже «изменила» своей семье, оставив ее без помощи в хозяйственных делах. Я просила Антона Павловича похлопотать, чтобы домашние не сердились на меня за это, и получила от него в Бабкине такое письмо: «Наша собственная Сестра! Уезжаю. Дома уломаю всех. Если находишь лучшим жить в сих краях, а не в тех, то живи...»
* * *
Весной следующего года вновь встал вопрос о выезде на дачу. Ехать снова в самый Воскресенск брату не хотелось, да к тому же Иван Павлович там уже не служил: его уволили, причем виновником увольнения оказался брат Николай Павлович. Произошло это так.
В деревне Максимовке (недалеко от Бабкина) жил горшечник, с большим мастерством выделывавший горшечную посуду различных размеров. Он искусно обжигал свои горшки, и они при ударе издавали мелодичные звуки. Николай Павлович при своей музыкальности обратил на это внимание. Вместе с Иваном Павловичем он накупил множество горшков разных размеров, от маленьких до больших. Сделав на дне дырки, он повесил их на веревочках, как колокола, во дворе воскресенской школы. Вспомнив свое увлечение колокольным звоном в Таганроге, Николай Павлович «вызванивал» на этих горшках великолепные мелодии, чем приводил в восторг детвору, но... вызвал негодование попечителя школы ханжи Цуриковой. Этот горшечный звон сочли кощунством, и Ивана Павловича уволили.
Вот почему уже с февраля месяца Антон Павлович стал подыскивать дачу где-нибудь в окрестностях Звенигорода. В это время Киселевы предложили снять у них в Бабкине на лето флигель. Помня те чудесные места, Антон Павлович согласился.
И вот 6 мая 1885 года мы выехали в Бабкино на дачу, нанятую с «мебелью, овощами, молоком и проч.», как писал брат Лейкину.
О том, как мы ехали в Бабкино и что там нашли, Антон Павлович рассказал в письме брату Михаилу, оставшемуся временно в Москве.
«Сейчас 6 часов утра. Наши спят... Тишина необычайная... Попискивают только птицы да скребет что-то за обоями. Я пишу сии строки, сидя перед большим квадратным окном у себя в комнате. Пишу и то и дело поглядываю в окно. Перед моими глазами расстилается необыкновенно теплый, ласкающий пейзаж: речка, вдали лес, Сафонтьево, кусочек Киселевского дома... Пишу для удобства по пунктам:
a) Доехали мы по меньшей мере мерзко. На станции наняли двух каких-то клякс Андрея и Панохтея (?) по 3 целкача на рыло... Кляксы все время везли нас возмутительнейшим шагом. Пока доехали до бебулой церкви, так слюной истекли. В Еремееве кормили. От Еремеева до города ехали часа 4 — до того была мерзка дорога. Я больше половины пути протелепкался пешедралом. Через реку переправились под Никулиным, около Чикина. Я, поехавший вперед (дело было уже ночью), чуть не утонул и выкупался. Мать и Марью пришлось переправлять на лодке. Можешь же представить, сколько было визга, железнодорожного шипенья и других выражений бабьего ужаса! В Киселевском лесу у ямщиков порвался какой-то тяж... Ожидание... И так далее, одним словом, когда мы доплелись до Бабкина, то было уже час ночи... Sic!!
b) Двери дачи были не заперты... Не беспокоя хозяев, мы вошли, зажгли лампу и узрели нечто такое, что превышало всякие наши ожидания. Комнаты громадны, мебели больше, чем следует... Все крайне мило, комфортабельно и уютно. Спичечницы, пепельницы, ящики для папирос, два рукомойника и... черт знает чего только не наставили любезные хозяева. Такая дача под Москвой по крайней мере 500 стоит. Приедешь — увидишь. Водворившись, я убрал свои чемоданы и сел жевать. Выпил водочки, винца, и... так, знаешь, весело было глядеть в окно на темневшие деревья, на реку... Слушал я, как поет соловей, и ушам не верил... Все еще думалось, что я в Москве... Уснул я великолепно... Под утро к окну подходил Бегичев и трубил в трубу, но я его не слышал и спал...
c) Утром ставлю вершу и слышу глас: «крокодил!» Гляжу и вижу на том берегу Левитана... Перевезли его на лошади... После кофе отправился я с ним и с охотником (очень типичным) Иваном Гавриловым на охоту. Прошлялись часа 3½, верст 15, и укокошили зайца. Гончие плохие...
d) Теперь о рыбе. На удочку идет плохо. Ловятся ерши да пескари. Поймал, впрочем, одного головля, но такого маленького, что в пору ему не на жаркое идти, а в гимназии учиться.
e) На жерлицы попадается. На Ванину жерлицу попался громадный налим. Сейчас жерлицы не стоят, ибо нет живцов...
f) О мои верши! Оказалось, что их очень удобно везти. В багаже не помяли, а к возам привязаны сзади были... Одна верша стоит в реке. Она поймала уже плотицу и громаднейшего окуня. Окунь так велик, что Киселев будет сегодня у нас обедать. Другая верша стояла сначала в пруде, но там ничего не поймала. Теперь стоит за прудом в завадине (иначе в плесе); вчера поймала она окуня, а сейчас утром я с Бабакиным вытащил из нее двадцать девять карасей. Каково? Сегодня у нас уха, рыбное жаркое и заливное... А посему привези 2—3 верши...
g) Марья Владимировна здравствует. Подарила матери банку варенья и вообще любезна до чертиков. Поставляет мне из французских журналов (старых) анекдоты... Барыш пополам. Киселев по целым дням сидит у нас. Вчера на пироге выпил 3 громадных рюмки. Бегичев ел, но не пил... Довольствовался только тем, что глядел умоляющими глазами на графин с водкой.
h) Я не пью, но тем не менее вино уже выпито. Вино так хорошо, что Николай и Иван обязаны привезти по бутыли (в чемоданах, как я). Вино здесь находка. Что может быть приятнее, как выпить после ужина на террасе по стаканчику вина! Ты объясни им...
i) Левитан живет в Максимовке. Он почти поправился. Величает всех рыб крокодилами и подружился с Бегичевым, который называет его Левиафаном. «Мне без Левиафана скучно!» — вздыхает Бегичев, когда нет крокодила...»
* * *
Я не помню, в каком году я познакомилась с Исааком Ильичом Левитаном, но приблизительно это было в начале 80-х годов, когда Антон Павлович уже переехал в Москву. Левитан учился вместе с братом Николаем в Училище живописи, ваяния и зодчества. Одно время они и жили вместе в номерах на Садовой, где обычно ютилась бедная учащаяся молодежь.
Как-то я зашла к брату. Сижу, разговариваю, — входит его товарищ. Коля познакомил нас.
— А сестга Чехова уже багышня! — как бы удивленно сказал товарищ брата, здороваясь со мной.
Это и был И.И. Левитан. Он сильно картавил, не произносил звука «р», а вместо «ш» у него получалось «ф», меня, например, он всегда называл — Мафа.
Позднее, познакомившись с Антоном Павловичем, Левитан быстро с ним подружился, стал постоянно бывать у нас и сделался для нашей семьи близким человеком. Левитан глубоко любил русскую природу, очень тонко чувствовал ее и своим талантом живописца поистине воспел красоту русского пейзажа. Антон Павлович в литературе был великим мастером, глубоко чувствующим красоту русской природы. Эта общая любовь к природе, признание таланта друг друга — сблизили и взаимно привлекли великих художников.
У Левитана было выразительное лицо, крупный нос, томные с поволокой глаза, шапка темных волос. Я бы не сказала, что он был красив, но он пользовался успехом у женщин и сам был необыкновенно влюбчивым и экспансивным в проявлении своих чувств. Однако временами он впадал в мрачную меланхолию, готов был покончить с собой, повеситься, застрелиться, но эти настроения проходили.
В Бабкино вместе с нами он попал не случайно. Вот как описал это сам Антон Павлович в одном из писем с дачи: «Со мной живет художник Левитан (не тот1, а другой — пейзажист)... С беднягой творится что-то недоброе. Психоз какой-то начинается. Хотел на Святой с ним во Владимирскую губернию съездить, проветрить его (он же и подбил меня), а прихожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал... В конце апреля вернулся откуда-то, но не из Кавказа... Хотел вешаться... Взял я его с собой на дачу и теперь прогуливаю... Словно бы легче стало...»
Первое время Левитан жил в деревне Максимовке, а затем по настоянию Антона Павловича переехал в небольшой флигелек к нам в Бабкино. На этом домике Антон Павлович повесил шутливую вывеску «Ссудная касса купца Левитана». Никто без смеха не мог пройти мимо.
Меланхолия Левитана прошла. Чего только они с Антоном Павловичем не проделывали потом в Бабкине, заставляя всех покатываться со смеху! Тут были и пантомима с «убийством мусульманина Левитана бедуином Чеховым»: Левитан, расстелив на лужайке коврик, становился на колени (вернее, садился) и начинал молиться на восток, кланяясь до земли, а Антон Павлович, подкравшись сзади, стрелял в этот момент в него из ружья (разумеется, холостым), тот перевертывался и падал... Или знаменитый суд над Левитаном, в котором принимали участие А.С. Киселев — председателем суда, и Антон Павлович — прокурором, причем оба выступали в мундирах, расшитых золотом (из гардероба Киселева и Бегичева). Незадолго перед этим «судом» брат писал архитектору Ф.О. Шехтелю — общему приятелю его, Левитана и брата Николая: «Бросьте Вы Вашу архитектуру! Вы нам ужасно нужны. Дело в том, что мы (Киселев, Бегичев и мы) собираемся судить по всем правилам юриспруденции, с прокурорами и защитниками, купца Левитана, обвиняемого в a) в уклонении от воинской повинности, b) в тайном винокурении (Николай пьет, очевидно, у него, ибо больше пить негде), c) в содержании тайной кассы ссуд, d) в безнравственности и проч. Приготовьте речь в качестве гражданского истца». Нужно было только слышать блещущую остроумием обвинительную речь самого Антона Павловича на этом «суде»!.. Николай Павлович изображал зрителя, плакавшего от умиления... Редко в нашей дальнейшей жизни было столько искреннего веселья, юмора, сколько их было в Бабкине.
А какие чудесные поэтические вечера мы проводили в парке у большого дома Киселевых! Представьте себе теплый летний вечер, красивую усадьбу, стоящую на высоком крутом берегу, внизу реку, за рекой громадный лес... ночную тишину... Из дома через раскрытые окна и двери льются звуки бетховенских сонат, шопеновских ноктюрнов... Киселевы, мы всей семьей, Левитан сидим и слушаем великолепную игру на рояле Елизаветы Алексеевны Ефремовой — гувернантки детей Киселевых.
— Чегт возьми, как хогошо!.. — говорит Левитан.
Иногда пел гостивший у Киселевых бывший премьер Московского Большого театра тенор Владиславлев. Пела и сама Мария Владимировна Киселева. На меня, да и на всех моих братьев эти музыкальные вечера в Бабкине производили неизгладимое впечатление.
А порой вместо музыки происходило нечто вроде литературных вечеров. Очень интересными были воспоминания В.П. Бегичева о его деятельности в бытность директором императорских театров в Москве.
Много импровизировал и Антон Павлович. Передавал сценки, сюжеты рассказов, иногда тут же создавал почти законченные литературные миниатюры. Спустя многие годы читаю, бывало, новый рассказ брата и чувствую, что я где-то об этом уже читала или слышала... Начинаю вспоминать, пока передо мной не встанут картины летних вечеров в Бабкине, наша большая компания, расположившаяся кто где: на ступеньках, на перилах, внимательно слушающая Антона Павловича. Я не знаю, были ли уже тогда у Антона Павловича записные книжки, но так или иначе примечательно то, что сюжеты своих произведений он мог хранить и не использовать долгое время, пока они у него не «созревали».
Во многих письмах Антона Павловича к Киселевым можно прочесть его вопросы о «фальшивомонетчике», приветы ему и т. д. Это была забавная собака Киселевых, которая всегда смотрела как-то исподлобья и вкось, почему и получила от брата такое прозвище. Во время музыкальных и литературных вечеров в Бабкине «фальшивомонетчик» обычно сидел вместе с нами на ступеньках. В одном из писем к М.В. Киселевой Антон Павлович вспоминал эти «беседы вечером на крылечке... в присутствии Ма-Па, фальшивого монетчика и Левитана».
* * *
В Бабкине Антон Павлович ежедневно занимался приемом больных. Пациентами его были окрестные крестьяне.
В те времена, при крайней скудости в сельских местностях врачебных пунктов, крестьяне обычно шли за медицинской помощью к близ живущим помещикам, как к людям образованным, разбирающимся в болезнях. Установилась такая связь с крестьянами и у Марии Владимировны Киселевой, которая, как могла, «лечила» крестьян. Хорошо, если крестьяне попадали в таких случаях к достаточно культурным и умным людям вроде Киселевой, которая знала, что, кроме лечения простейших, общеизвестных заболеваний, она не имеет права лечить ничего.
Когда мы стали в летние месяцы жить в Бабкине, Киселева очень обрадовалась, узнав, что Антон Павлович врач. Вначале она приглашала его на помощь в более или менее серьезных случаях заболеваний приходивших крестьян, а позднее уже весь прием они производили вдвоем, хотя, впрочем, правильнее было бы сказать втроем, так как я тоже принимала самое деятельное участие в этих приемах, правда больше всего в качестве «низшего медицинского персонала»: что-то подать, принести, подержать и т. д.
Но со временем я так напрактиковалась на этих приемах, что, когда не было дома Антона Павловича, сама отпускала больным лекарства. Помню случай, когда мне пришлось очень переживать собственную оплошность.
Однажды пришел мужичок-крестьянин с жалобой на то, что ему что-то давит в животе. Я решила дать ему касторки. Но по ошибке дала ему выпить вместо касторового масла — камфарного. Когда я потом обнаружила свою ошибку, я испугалась: «Что теперь будет?» Весь день ходила сама не своя, плохо спала ночь. Когда же на другой день мужичок, как ни в чем не бывало, снова пришел, я ему очень обрадовалась и набросилась на него с вопросами:
— Ну как? Что?
— Ох, голубушка, спасибо тебе! Как же хорошо ты мне вчера помогла. Вот еще пришел к тебе...
Я была радешенька, но вместе с тем встала в тупик: «А чего же ему в таком случае сегодня дать?» А брат все еще не вернулся...
* * *
Иду я однажды по дороге из Бабкина к лесу и неожиданно встречаю Левитана. Мы остановились, начали говорить о том о сем, как вдруг Левитан бух передо мной на колени и... объяснение в любви.
Помню, как я смутилась, мне стало как-то стыдно, и я закрыла лицо руками.
— Милая Мафа, каждая точка на твоем лице мне дорога... — слышу голос Левитана.
Я не нашла ничего лучшего, как повернуться и убежать.
Целый день я, расстроенная, сидела в своей комнате и плакала, уткнувшись в подушку. К обеду, как всегда, пришел Левитан. Я не вышла. Антон Павлович спросил окружающих, почему меня нет. Миша, подсмотрев, что я плачу, сказал ему об этом. Тогда Антон Павлович встал из-за стола и пришел ко мне.
— Чего ты ревешь?
Я рассказала ему о случившемся и призналась, что не знаю, как и что нужно сказать теперь Левитану. Брат ответил мне так:
— Ты, конечно, если хочешь, можешь выйти за него замуж, но имей в виду, что ему нужны женщины бальзаковского возраста, а не такие, как ты.
Мне стыдно было сознаться брату, что я не знаю, что такое «женщина бальзаковского возраста», и, в сущности, я не поняла смысла фразы Антона Павловича, но почувствовала, что он в чем-то предостерегает меня. Левитану я тогда ничего не ответила, и он опять с неделю ходил по Бабкину мрачной тенью. Да и я никуда не выходила из дома. Но вскоре все бабкинцы об этом «происшествии» узнали. Придет, бывало, Владимир Петрович Бегичев и зовет:
— Ну, Марьюшка, пойдем немного пройдемся.
Возьмет меня под руку и непременно поведет в сторону левитановского флигеля, и чем ближе мы подходим, тем все крепче прижимает мой локоть, чтобы я не убежала.
Потом, как это всегда в жизни бывает, я привыкла и стала вновь встречаться с Левитаном. На этом весь наш «роман» и закончился. Всю его жизнь мы продолжали быть с ним лучшими друзьями. Он много помогал мне в занятиях живописью. Правда, он мне не раз говорил потом и повторил незадолго перед своей смертью, когда я навестила его уже тяжело больным:
— Если бы я когда-нибудь женился, то только бы на вас, Мафа...
Но Левитану не суждено было жениться. Вся жизнь его прошла в увлечениях, в метаниях. Однажды он так запутался в одном романе, героинями которого были мать и дочь, что даже стрелялся. Антон Павлович ездил тогда в имение, где произошли эти события, лечить Левитана и прожил у него около недели. Но Левитана нужно было лечить не столько от раны, сколько от психической подавленности.
Позднее Левитан откровенничал со мной:
— Чегт знает что! Понимаете, Мафа, мать и дочь...
На что я ему ответила:
— Это вы взяли из Мопассана...
Еще об одном увлечении Левитана, которое в какой-то степени нашло отражение в рассказе Антона Павловича «Попрыгунья», много писалось и говорилось. Добавлю лишь, что как ни старался Антон Павлович отмахнуться от «обвинения», но все-таки отношения между художником Рябовским и «попрыгуньей» Дымовой и весь сюжет рассказа во многом напоминают то, что произошло между Левитаном и художницей С.П. Кувшинниковой, хотя, конечно, нельзя ставить знака равенства между Левитаном и Рябовским. Этот рассказ был единственной причиной временного перерыва дружеских отношений между Левитаном и Антоном Павловичем, продолжавшегося около трех лет, до января 1895 года, когда наша общая приятельница Татьяна Львовна Щепкина-Куперник привезла Левитана в Мелихово. Встретились они с Антоном Павловичем тепло и радостно. Левитан, проведя у нас вечер и ночь, рано утром уехал, оставив брату такую записку: «...Я рад несказанно, что вновь здесь у Чеховых. Вернулся опять к тому, что было дорого и что на самом деле и не переставало быть дорогим». Все было забыто, и в нашем доме вновь зазвучал милый голос «крокодила».
Левитан нежно любил Антона Павловича. Когда брат в 1897 году неожиданно для всех заболел, Левитан прислал ему тревожное письмо, предлагал вместе поехать для лечения за границу, спрашивал, не нужно ли денег. «Ах, зачем ты болен, зачем это нужно, тысяча праздных, гнусных людей пользуются великолепным здоровьем! Бессмыслица!» — писал он в этом письме. Причем у самого Левитана дела со здоровьем в это время были неважные. У него было тяжелое сердечное заболевание. Приведу одно из писем Левитана, написанное мне в Мелихово в этот период:2
«Хорошая моя Мария Павловна! Я писал как-то Антону Павловичу, но ответа не получил, из чего заключаю, что его нет в деревне. Где он, а главное, как его здоровье? На днях один мой знакомый прочел, что Антон Павлович был в Одессе. Правда это? Проездом куда-нибудь?3 Разве ему посоветовали теперь ехать на юг? Голубушка Мафа, напишите обо всем этом.
Какую дивную вещь написал Антон Павлович — «Мужики». Это потрясающая вещь. Он достиг в этой вещи поразительно художественной компактности. Я от нее в восторге.
Что вы поделываете, дорогая моя славная девушка? Ужасно хочется вас видеть, да так плох, что просто боюсь переезда к вам, да по такой жаре вдобавок. Я немного поправился за границей, а все-таки слаб ужасно и провести два часа в вагоне, да потом еще 10 верст по плохой дороге — не под силу. Может быть, похолоднее будет, решусь приехать к вам. Мало работаю — невероятно скоро устаю. Да, израсходовался я вконец, и нечем жить дальше! Должно быть, допел свою песню. Что ваши, здоровы ли? Мой привет им. Искренно преданный вам Левитан».
Два года спустя, в декабре 1899 года, Левитан приезжал к нам в Ялту. Здоровье его тогда было уже настолько плохо, что, гуляя с ним по окружающим нашу дачу холмам, я протягивала ему палку и, идя впереди, тянула его кверху.
Через полгода Левитан скончался в возрасте всего лишь тридцати девяти лет. Антон Павлович искренно горевал о ранней смерти своего друга и все собирался написать о нем статью, да так и не собрался.
Вскоре после смерти Исаака Ильича его брат Адольф Ильич передал мне фотокопию завещательной записки Левитана, в которой тот просил после его смерти сжечь все его письма. А.И. Левитан выполнил волю брата. Вот почему остались неизвестными письма Антона Павловича к И.И. Левитану.:
* * *
Вспомнив в связи с Бабкиным о Левитане, я не закончила свой рассказ о самом Бабкине. Воспоминания о нем были бы неполными, если бы не упомянуть о детишках Киселевых, девочке Саше и мальчике Сереже. Я уже говорила о любви брата к детям. Не мог он не полюбить и не подружиться и с Киселевскими ребятишками.
Шутливое произведение Антона Павловича «Сапоги в смятку», включенное в полное собрание его сочинений, было посвящено детям Киселевых.
Саша была бойкой девочкой лет десяти. Антон Павлович называл Сашу в шутку Василисой, а она его Васенькой. Левитан как-то нарисовал ей в альбом крымский вид, а Антон Павлович сделал подпись: «Вид кипариса перед Вами, Василиса».
Именно о ней говорится в одном из немногие стихотворений Антона Павловича:
Милого Бабкина яркая звездочка!
Юность по нотам allegro промчится:
От свеженькой вишни останется косточка,
От скучного пира — угар и горчица.
Спустя лет двенадцать Антон Павлович получил письмо от Саши, собиравшейся уже выходить замуж. Как написал мне брат, «ее жених, по фамилии Лютер, сделал приписку внизу письма и расписался потомственным дворянином. Я решительно не знаю, что отвечать».
Таким был финал дружески веселых отношений Антона Павловича с девочкой Василисой, ставшей потом женой «потомственного дворянина»...
Ее брат, Сережа Киселев, когда начал учиться в гимназии, одно время жил у нас в Москве, на Садовой Кудринской. Впоследствии он работал в театре и женился на артистке цыганского хора.
* * *
С Бабкиным было связано начало моих занятий живописью. Произошло это так. В те годы мы иногда приезжали в Бабкино к Киселевым и зимой. Погостим несколько дней, отдохнем и возвращаемся в Москву. Во время одного из таких зимних приездов в Бабкино у меня вдруг родилось желание написать масляными красками вид, открывавшийся из окна гостиной дома Киселевых. Это был зимний пейзаж с чернеющим вдали Дарагановским лесом. Этюд, к моему удивлению, получился недурной. Приехав в Москву, я показала его Левитану.
— О Мафа, молодец, и у вас тоже способности! — сказал он.
Эта похвала моего дебюта обрадовала меня, и я стала заниматься живописью серьезно.
* * *
Много красивого и хорошего впоследствии пережили мы и на Луке у Линтваревых и у себя в Мелихове, но воспоминания о Бабкине стоят как-то особняком. Да и на творчестве Антона Павловича жизнь в Бабкине, без сомнения, сказалась очень сильно. Великолепные описания картин среднерусской природы, которые Антоном Павловичем были потом разбросаны по многим его произведениям, были, конечно, навеяны бабкинскими местами. Ряд рассказов был прямо связан с Бабкиным, как, например, «Ведьма», «Недоброе дело». Кажется, и сейчас сохранилась сторожка и Полевщинская церковь у Дарагановского леса, где мы раньше гуляли, собирали грибы и откуда по ночам доносился колокольный звон, когда сторож отбивал часы. Известный рассказ Антона Павловича «Налим» написан с натуры, такой случай был, когда у Киселевых строили купальню. В графе Шабельском пьесы «Иванов» можно узнать В.П. Бегичева и т. д.
При воспоминании о молодости, возможно, все кажется прекрасным и поэтическим, но только поэзия и красота летних месяцев в Бабкине остались в моей памяти неизгладимыми на всю жизнь. Недаром мы три года подряд — с 1885 по 1887 — жили там. Когда я сейчас прохожу по кабинету Антона Павловича в Ялтинском доме-музее и вижу в нише за письменным столом чудесную картину Левитана «Река Истра», написанную им в Бабкине в 1885 году, всякий раз в моей памяти возникают далекие милые образы.
Примечания
1. Имеется в виду брат И.И. Левитана художник Адольф Левитан.
2. Полностью публикуется впервые.
3. Это была газетная «утка». Антон Павлович летом 1897 года в Одессе не был.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |