Разговор о своей поездке на Сахалин Антон Павлович начал еще ранней зимой, и мы до весны как-то постепенно привыкали к мысли об отъезде брата в такое далекое путешествие.
Он стал готовиться к поездке исподволь. Читал о Сахалине книги, подбирал материалы и старался еще в Москве узнать о Сахалине все, что ему могло пригодиться впереди. Он изучал климат и природу Сибири и Сахалина, труды прежних путешественников, статистические материалы и пр. Так как отыскивать старые литературные материалы о Сахалине было не так-то легко, он поручил это дело мне. Свободное от занятий в гимназии время я проводила в публичной библиотеке Румянцевского музея (ныне Государственная библиотека СССР им. В.И. Ленина), роясь в каталогах, книгах, делая из них различные выписки, нужные брату. Некоторые книги я приносила и домой, он сам их штудировал. Словом, брат очень тщательно готовился к сахалинской поездке с научной стороны. Как оказалось потом, вступительную главу для своего будущего труда «Остров Сахалин» он начал писать еще в Москве.
Кроме книг о Сибири и Сахалине, брат изучал также законодательные материалы по уголовному праву. Младший брат Михаил Павлович как раз в это время закончил университет по юридическому факультету и готовился к экзаменам. Антон Павлович прочитал все его лекции по уголовному праву, судопроизводству и тюрьмоведению.
С какой целью отправился брат в эту тяжелую поездку за тридевять земель?
Нужно сказать, что у Антона Павловича вообще была страсть к постоянным передвижениям, к путешествиям по новым местам. Всегда ему хотелось поехать куда-нибудь далеко, видеть и наблюдать что-то новое, еще не известное ему. Эти стремления к новым впечатлениям были, очевидно, инстинктивной потребностью литератора, потребностью его творческого самочувствия.
Сибирь и Сахалин для вдумчивого, серьезного писателя представляли поистине кладезь новых, необычных впечатлений. Русская общественность знала тогда о Сибири, Дальнем Востоке и о Сахалине очень мало. Думали примерно так: Сибирь огромна, пустынна, много плодородной земли, зимой страшные морозы; Сибирь — место ссылки революционеров и политически неблагонадежных для царского правительства людей. Тогда еще свежи были в памяти дела декабристов и те мучения, которым подверг их Николай I в сибирской ссылке.
А Сахалин... Это было в те времена страшное слово, которого без стыда и содрогания не мог произнести ни один истинно гуманный русский человек.
Сахалинская каторга была прямым порождением самодержавия. Туда на пароходах и баржах доставлялись осужденные на каторгу преступники как уголовные — убийцы, грабители — жертвы социального строя того времени, так и политические — борцы против царизма за свободу народа. В нечеловеческих условиях они содержались там в тюрьмах, работали на рудниках, в шахтах. После отбытия наказания люди оставлялись на Сахалине на поселение, и многие на всю жизнь. Что делалось на Сахалине, какие там были порядки, в России, по существу, мало знали, но знали, что произвол там стоял ужасный.
Увидеть все самому, изучить жизнь и быт ссыльнокаторжного населения Сахалина, написать об этом книгу — было в конечном итоге желанием Антона Павловича, причем он говорил, что книга должна будет носить не только беллетристический, но и научный характер.
Брату мало было тех книг и выписок, которые я доставала ему в библиотеке Румянцевского музея. Будучи зимой в Петербурге, он и там рылся в книгах и выписывал нужные ему статьи. Он, например, пересмотрел там ежемесячный журнал «Морской сборник», начиная с 1852 года, то есть комплект более чем за тридцать лет!
«Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, — писал в эти дни в одном из писем Антон Павлович, — сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей на холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и все это сваливали на тюремных, красноносых смотрителей... Виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно».
Последние слова относились к адресату письма. А.С. Суворину, писавшему перед тем Антону Павловичу по поводу его сборов на Сахалин, что «Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен». На эту фразу Антон Павлович ответил в своем письме еще и так: «Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов».
Когда намерение Антона Павловича поехать на Сахалин стало известным уже всем, многие выражали недоумение — зачем это писателю Чехову потребовалось ехать к «каторжникам»? Иные прямо называли это сумасбродством. П.М. Свободин писал, например, в это время брату из Петербурга: «Что за дикая фантазия, — говорил мне о Вас недавно один из литераторов, — непременно ехать изучать каторжников? Точно нет ничего на белом свете достойного изучения, кроме Сахалина?» От своего же имени Свободин напутствовал Антона Павловича: «С богом, с богом, Antoine! Добрый путь! Берите все, что может взять Ваш цветущий запас таланта и молодости».
Мало кто понимал, какое серьезное значение придавал этой своей поездке сам Антон Павлович.
* * *
Чем ближе подходил срок отъезда, назначенный братом на середину апреля, когда должна была вскрыться река Кама, тем тревожнее становилось у меня на душе. Брат это видел и за неделю до отъезда писал Суворину: «Я еще не уехал, а сестра уже начала скучать... Посылаю ее недели на две в Крым».
Маршрут Антон Павлович выбрал такой: Москва — Ярославль поездом, Ярославль — Пермь пароходом, Пермь — Екатеринбург — Тюмень опять по железной дороге, от Тюмени до Томска ему хотелось поехать пароходом, но, ввиду того что сибирские реки вскрываются поздно, Антон Павлович учитывал, что от Тюмени до Иркутска, точнее до озера Байкал, ему придется ехать на лошадях. Дальше через Байкал, а также по Восточной Сибири и Дальнему Востоку — на речных пароходах и, наконец, через Татарский пролив переплыть морским пароходом. Самым тяжелым отрезком пути, как потом и оказалось, был, конечно, путь от Тюмени до Иркутска. Железной дороги через Сибирь тогда еще не было, и этот участок протяжением свыше четырех тысяч верст предстояло проехать в тарантасе на лошадях!..
Все члены нашей семьи принимали участие в сборах Антона Павловича. Мы с матерью готовили белье, одежду, заготовляли провизию. Брат Миша купил большой чемодан, оказавшийся страшно неудобным, когда Антону Павловичу пришлось пользоваться «лошадно-тарантасным» транспортом.
Антон Павлович ехал на Сахалин на свой страх и риск. Материально его никто не субсидировал, он попросил лишь Суворина дать ему взаймы тысячу рублей, которые, как он писал, собирался «отработать», посылая с дороги для газеты очерки из Сибири. Причем даже официальная сторона пребывания Антона Павловича на Сахалине не была оформлена. Правда, будучи в Петербурге, он обращался к начальнику Главного тюремного управления Галкину-Враскому с ходатайством допустить его туда и оказать содействие в ознакомлении с Сахалином. При личной беседе Галкин-Враский обещал брату написать необходимое письмо сахалинским властям, но, как выяснилось впоследствии, обещания не выполнил. «Ни Галкин... ни другие гении, к которым я имел глупость обращаться за помощью, никакой помощи мне не оказали; пришлось действовать на собственный страх», — писал Антон Павлович по приезде на Сахалин.
Злые языки впоследствии распускали слухи, что Антон Павлович ездил на Сахалин якобы за счет редакции газеты «Новое время». Это оскорбляло брата, и я хорошо помню, как он волновался и возмущался подобными измышлениями. Взятые им у Суворина в долг деньги были действительно братом «отработаны» теми интереснейшими описаниями Сибири и путешествия по ней, которые Суворин печатал в своей газете. А корреспондентский билет «Нового времени», который брал с собой Антон Павлович, служил на Сахалине единственным официальным документом, подтверждающим литературные цели его ознакомления с каторгой.
Вначале предполагалось, что все мы — Чеховы — поедем провожать брата до станции Троице-Сергиева лавра (ныне г. Загорск). Но так как у меня и матери глаза были, как говорится, «на мокром месте», то решено было, что мы «отплачемся» на вокзале в Москве, а на поезде провожать не поедем, чтобы «не повторяться» в лавре.
Провожать Антона Павловича на Ярославском вокзале собралось много народа. Помимо нашей семьи, там были Левитан, Семашко, Иваненко, Кундасова, Мизинова, супруги Кувшинниковы и др. Перед отходом поезда доктор Кувшинников торжественно вручил Антону Павловичу бутылку коньяку с наказом открыть и выпить только на берегу Великого океана (что братом и было исполнено в точности). До Троице-Сергиевой лавры Антона Павловича поехали провожать брат Иван Павлович, Кувшинниковы, Левитан и Кундасова.
Из первого же письма, полученного от Антона Павловича уже с волжского парохода, на пути из Ярославля в Нижний, мы неожиданно узнали, что на пароходе вместе с ним едет и Кундасова, «провожая» его неизвестно докуда, что было совершенно в стиле Ольги Петровны. Брат писал: «Со мной едет Кундасова. Куда она едет и зачем, мне неизвестно. Когда я начинаю расспрашивать ее об этом, она пускается в какие-то весьма туманные предположения о ком-то, который назначил ей свидание в овраге около Кинешмы, потом закатывается неистовым смехом и начинает топать ногами или долбить своим локтем о что попало... Проехали и Кинешму, и овраги, а она все-таки продолжает ехать, чему я, конечно, очень рад».
Со всего пути следования Антона Павловича мы получали от него интереснейшие письма с описанием путешествия, быта и нравов, которые он наблюдал в Сибири и на Дальнем Востоке. Наиболее подробные и интересные в этом смысле письма были из Екатеринбурга (где брат, кстати, встретился с отдаленным родственником — двоюродным племянником нашей матери Симоновым), из Томска, Красноярска и Иркутска. В томском письме брат поистине художественно описывал езду на лошадях в тарантасе по бескрайним дорогам, залитым водой и грязью, переправы на паромах через сибирские реки в дождь, ветер, в ледоход, рассказывал о столкновении с тройкой лошадей, в результате чего буквально случайно остался жив и невредим, или, наконец, о переправе на лодке через разлившуюся реку Томь при сильном ветре, поднявшем большие волны, когда брат думал: «Если лодка опрокинется, то сброшу полушубок и кожаное пальто... потом валенки... потом и т. д.».
Из Томска Антон Павлович поехал в собственной коляске, купленной за сто тридцать рублей, сменив неудобный чемодан-сундук (московская покупка Михаила Павловича) на «какую-то кожаную стерву, которая имеет то удобство, что распластывается на дне тарантаса как угодно». Дорога и после Томска была плохая, и под Красноярском новая повозка брата два раза ломалась и чинилась.
Великолепнейшие письма присылал Антон Павлович с берегов Ангары и Байкала, а затем с пароходов, плывущих по Амуру. Антон Павлович был буквально в восторге от сибирской природы. «Скотина Левитан, что не поехал со мной, — писал он в одном письме, — ...направо лес, идущий на гору, налево лес, спускающийся вниз к Байкалу. Какие овраги, какие скалы! Тон у Байкала нежный, теплый... А в Забайкалье я находил все, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днем скачешь по Кавказу, ночью — по Донской степи, а утром очнешься от дремоты, глядь уже Полтавская губерния — и так всю тысячу верст». «От Байкала начинается сибирская поэзия», — писал он в другом письме.
Очень тепло Антон Павлович отзывался о народе, живущем на Амуре. «Амур чрезвычайно интересный край. До чертиков оригинален. Жизнь тут кипит такая, о какой в Европе и понятия не имеют, — писал он еще в одном письме. — ...Здесь не боятся говорить громко. Арестовывать здесь некому и ссылать некуда... Народ все больше независимый, самостоятельный и с логикой...»
* * *
Вскоре после отъезда Антона Павловича на Сахалин мы поехали на дачу к Линтваревым в Сумы. Это было уже третье лето, которое мы проводили у них, правда теперь без Антона Павловича. Квартиру в доме Корнеева мы оставили, так как летом она нам была не нужна, да и зимой брат собирался вернуться из своей поездки только в декабре, а стоила эта квартира довольно дорого.
В середине лета я с Натальей Михайловной Линтваревой совершила свое первое путешествие в Крым. Антон Павлович еще перед своим отъездом дал мне для этого деньги.
Я думаю, у каждого, кто побывал впервые в Крыму, будь то в прежнее время или теперь, остались незабываемые впечатления от неповторимых красот южного берега Крыма. Именно, когда впервые увидишь залитое солнцем море, зеленые горы, подступающие к самым берегам, буйную растительность садов и парков... Когда в первый раз окунешься в морскую воду, почувствуешь ее солоноватый вкус и с непривычной легкостью поплывешь... Когда впервые увидишь темные южные ночи, силуэты стройных кипарисов на фоне неба, услышишь неумолчный стрекот ночных цикад...
Не избежала всех этих первых ощущений и я. С тех пор минуло шестьдесят пять лет, а я отчетливо помню, как я купила себе на почтовом дилижансе билет 1-го класса, то есть место впереди, с каким почти детским восторгом воспринимала все, что постепенно открывалось перед моими глазами на пути от Симферополя до Ялты. А ехали на лошадях долго, целый день, иногда и больше.
В Ялте я прожила больше двух недель. Везде побывала, осмотрела все достопримечательности южного берега Крыма. Кстати, я познакомилась там с одной молоденькой девушкой чрезвычайно маленького роста, но говорившей совершенно басом — графиней Кларой Ивановной Мамуной. Позднее я познакомила ее с нашей семьей, и она стала бывать у нас в Москве, а затем и в Мелихове. Младший брат Миша за ней ухаживал, и некоторое время она считалась его невестой. Антон Павлович шутливо издевался над ним, что он «делает себе карьеру». Так как потом Михаил Павлович все как-то медлил со своей женитьбой, то в конце концов Мамуне было сделано другое предложение, и она вышла замуж. Михаил Павлович пришел в негодование от вероломства, возненавидел ее и потом уничтожал и выбрасывал... маленькие предметы, напоминавшие ему маленькую графиню Мамуну!
* * *
С Сахалина Антон Павлович нам не писал, если не считать одного письма, посланного накануне отъезда домой. Была еще получена деловая телеграмма на имя брата Ивана Павловича, касающаяся присылки на Сахалин школьных учебников, программ земских училищ и пр. На Антона Павловича особенно тяжелое впечатление произвело положение детей на Сахалине. Школ там было мало, учебников не было, школьные библиотеки находились в жалком состоянии. Антон Павлович заботился о детях сахалинских каторжан и ссыльных, находясь еще на острове, и продолжал помогать им по возвращении в Москву. Он организовал сбор учебников и учебных пособий, и я, по поручению брата, не один раз упаковывала и отсылала на Сахалин посылки с книгами.
Как известно, Антон Павлович проделал на Сахалине огромную работу. Чего стоила ему одна только перепись всего населения острова! Он самолично заполнил там около десяти тысяч статистических карточек, для чего ему пришлось говорить с каждым каторжанином и поселенцем, побывать в каждой избе. Он потом говорил, что видел на Сахалине все, кроме смертной казни. Созданная им впоследствии книга «Остров Сахалин» раскрыла даже и в подцензурном издании царского времени тяжелое, невыносимое положение ссыльнокаторжного населения острова. На книгу не могли не обратить внимание и высшие представители тюремного ведомства. Но вполне понятно, что никаких коренных изменений, улучшающих положение ссыльных и каторжных, сделано не было.
Антон Павлович возвращался с Сахалина домой другим путем, не через Сибирь. Он поехал на пароходе морем вокруг Азии до Одессы. Ему пришлось побывать в Гонконге, Сингапуре, на острове Цейлоне и в других южных портах. Своим обратным путешествием он остался очень доволен.
Еще осенью, возвратившись в Москву с дачи, мы сняли новую квартиру, на Малой Дмитровке, в доме Фирганг. Это был небольшой особнячок в два этажа, стоявший в глубине двора. Сюда 8 декабря Антон Павлович и приехал, вернувшись с Сахалина. Помимо многих интересных вещей и сувениров, он привез с собой с острова Цейлона трех зверьков, называвшихся мангусами. Правда, один из них был, как вскоре оказалось, пальмовой кошкой. Дикая нравом, она сидела большей частью под книжным шкафом. Антон Павлович писал шутливо в одном из своих писем: «Мангусы уже имеют имена. Один мангус зовется сволочью — так, любя, прозвали его матросы; другой, имеющий очень хитрые, жульнические глаза, именуется Виктором Крыловым;1 третья, самочка, робкая, недовольная и вечно сидящая под рукомойником, зовется Омутовой»2.
Потом у нас остался только один мангус. Это был чудесный и интереснейший зверек. Он быстро приручился и стал вести себя в доме полным хозяином. Совершенно поразительным и необыкновенным было его любопытство. Он исследовал каждую щель, лазил по столам, осматривал все, что там лежало, перелистывал книги, заглядывал в чернильницы и даже макал в них лапки и потом оставлял следы. Смешной, но и не совсем приятной особенностью мангуса было обследование карманов. Представьте себе картину: приходит гость, садится на стул, вдруг к нему на колени вскакивает зверек размером с взрослого котенка и начинает выворачивать карманы его пиджака, интересуясь каждой вещью, находящейся там... У женщин он разбрасывал сложенные в прическу волосы и вынимал все шпильки и гребенки. Если мангус находил щелку или дырку в обоях, то немедленно разрывал ее больше, исследуя, нет ли там чего-нибудь. У себя на родине мангусы уничтожают ядовитых змей. Эту способность зверек продемонстрировал нам, когда летом мы жили на даче в Богимове. Как-то в парке из травы выползла большая змея. Михаил Павлович сбегал в дом и принес мангуса. Сначала он, сжавшись в комок, как ежик, долго смотрел на змею, затем прыгнул на нее и перегрыз ей голову.
Мангус очень любил людей, и когда его оставляли в одиночестве, он буквально плакал. Когда же кто-нибудь входил в комнату, он прыгал и ласкался, как собака. А ночью он обязательно спал на чьей-нибудь постели, причем мурлыкал, как кошка.
И все-таки, несмотря на общую любовь к этому зверьку, нам пришлось с ним расстаться. Уж очень много с ним было хлопот. В комнатах всегда царил беспорядок, все было разбросано, земля из цветов почти каждый день выгребалась, посуда билась, все завязанное и завернутое разворачивалось и разрывалось. Любопытство мангуса не имело границ. Решено было отдать его Московскому зоологическому саду, в котором, кстати, не было экземпляра такого зверька. Я сама отвезла туда нашего милого мангусика и сдала администрации. Потом в свободное время я ездила в зоологический сад и навещала зверька. Разговаривая с ним, наклонишь к нему голову, и он непременно опять вынет из волос гребенки и шпильки и растреплет всю прическу...
* * *
Прожив месяц в Москве, Антон Павлович уехал в Петербург, где собирался работать. Он остановился у Суворина. Писать ему там удавалось мало, мешали разговоры то с самим Сувориным, то с многочисленными посетителями, приходившими поговорить о Сахалине. Брат писал оттуда в одном из писем: «Целый день, от 11 ч. утра до 4 часов утра я на ногах; комната моя изображает из себя нечто вроде дежурной, где по очереди отбывают дежурство гг. знакомые и визитеры. Говорю непрерывно. Делаю визиты и конца им не предвижу. Поездке моей на Сахалин придали значение, какого я не мог ожидать: у меня бывают и статские и действительные статские советники. Все ждут моей книги и пророчат ей серьезный успех, а писать некогда!»
В Петербурге брат побывал у известного прогрессивного судебного деятеля А.Ф. Кони, с которым потом у него сохранились дружеские отношения. Он много рассказывал ему об ужасах сахалинской каторги и о положении там детей и подростков. Он и Кони собирались побывать у Нарышкиной — придворной дамы, занимавшейся благотворительной деятельностью в области попечительства о ссыльнокаторжных и о семьях ссыльных. Но визит этот не состоялся, и Антон Павлович решил отложить его до выхода в свет книжки о Сахалине.
Книга о Сахалине писалась медленно. То Антон Павлович уезжал куда-нибудь, то у него возникали какие-то неотложные дела, как, например, общественная деятельность по оказанию помощи голодающим крестьянам, но, пожалуй, главной причиной, задерживавшей окончание работы над книгой о Сахалине, была постоянная нужда в деньгах. Создание большой книги требовало много времени, а жить чем-то нужно было! Поэтому Антону Павловичу приходилось все время переключаться на писание небольших произведений, гонорар за которые получался быстро. Если посмотреть, сколько других произведений было написано братом с момента его возвращения с Сахалина до момента окончания работы над книгой «Остров Сахалин», то станет понятно, почему задерживался выход в свет книги. «Остров Сахалин» писался с 1891 по 1894 год. За это же время братом было написано около двадцати произведений, среди них такие большие и серьезные рассказы, как «Дуэль», «Палата № 6», «Попрыгунья», «Черный монах», «Рассказ неизвестного человека» и другие.
«Остров Сахалин» начал печататься в журнале «Русская мысль» в 1893 году по частям. Первые главы появились в октябрьском номере журнала (если не считать, что одна из глав — «Беглые на Сахалине» — была напечатана в 1892 году в сборнике, изданном газетой «Русские ведомости» в пользу голодающих), а последние были напечатаны в июльском номере журнала за 1894 год. В 1895 году «Остров Сахалин» был издан «Русской мыслью» отдельной книгой.
Антон Павлович, стремясь пробудить в русском обществе внимание к положению ссыльнокаторжных на Сахалине, достиг своей цели. Общественное значение этой книги было бесспорно огромным. И я была горда и рада, когда брат сам мог прочитать в 1902 году в журнале «Мир божий»: «Если бы г. Чехов ничего не написал более, кроме этой книги, имя его навсегда было бы вписано в историю русской литературы и никогда не было бы забыто в истории русской ссылки»3.
Примечания
1. Плодовитый, но бездарный драматург, пьесы которого Антон Павлович не любил.
2. Артистка театра Корша Е.В. Омутова, исполнявшая роль Сарры в пьесе Антона Павловича «Иванов».
3. Журнал «Мир божий», № 9, 1902.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |