У читателей Чехова давно сложилось, очевидно под влиянием портрета писателя работы художника И. Браза и популярных фотографий начала 1900-х годов, представление о внешнем облике Чехова1. Это рано постаревший, надломленный болезнью человек. В характерной «чеховской» бородке проступает седина. Добрые, проницательные, усталые глаза пристально смотрят через «чеховское» пенсне.
Таков был Антон Павлович в последние годы жизни. Таким мы чаще всего видим Чехова в работах художников и скульпторов.
А ведь совсем иным был облик Чехова в кудринские годы. Когда Антон Павлович переехал в дом на Садовую-Кудринскую, ему было всего 26 лет. Он был в расцвете молодости, душевных и физических сил. Лучший словесный портрет Чехова второй половины 80-х годов нарисовал Владимир Галактионович Короленко, не раз бывавший в доме на Садовой-Кудринской.
«Передо мною, — говорит Короленко, — был молодой и еще более моложавый на вид человек, несколько выше среднего роста, с продолговатым, правильным и чистым лицом, не утратившим еще характерных юношеских очертаний. В этом лице было что-то своеобразное, что я не мог определить сразу и что впоследствии, по-моему, очень метко определила моя жена, тоже познакомившаяся с Чеховым. По ее мнению, в лице Чехова, несмотря на его несомненную интеллигентность, была какая-то складка, напоминавшая простодушного деревенского парня. И это было особенно привлекательно. Даже глаза Чехова... лучистые и глубокие, светились одновременно мыслью и какой-то, почти детской, непосредственностью. Простота всех движений, приемов и речи была господствующей чертой во всей его фигуре, как и в его писаниях. Вообще в это первое свидание Чехов произвел на меня впечатление человека глубоко жизнерадостного. Казалось, из глаз его струится неисчерпаемый источник остроумия и непосредственного веселья, которым были переполнены его рассказы. И вместе угадывалось что-то более глубокое, чему еще предстоит развернуться... Мне Чехов казался молодым дубком, пускающим ростки в разные стороны, еще коряво и порой как-то бесформенно, но в котором уже угадывается крепость и цельная красота будущего могучего роста».
Особенно привлекательны были глаза Чехова — улыбающиеся, сияющие, обаятельные, искренние. Во внешнем облике Чехова оставалось нечто юношеское, и одному современнику Антон Павлович показался похожим на «бесконечно симпатичного студента». О «студенческом лице» Чехова говорят и другие знавшие его люди.
Современники восхищались демократизмом, простотой Чехова, полным отсутствием в нем какой бы то ни было искусственности, позы, его редким талантом общения. Писатель Владимир Тихонов, познакомившийся с Чеховым в 1888 г., так рассказывает о первой встрече с Антоном Павловичем:
«Вот и дом Корнеева... Звоню. Горничная впускает меня прямо в переднюю.
— Антон Павлович Чехов дома? — спрашиваю я.
А слева отворяется дверь, и на пороге ее стоит довольно высокий, худощавый молодой человек с молодой белокурой бородкой и таким теплым-теплым баском отвечает мне за нее:
— Дома.
Я сразу угадал, что это Антон Павлович, и назвал свою фамилию.
— А! Пожалуйте. Очень рад.
Мы вошли в кабинет и... были уже знакомы, т. е. случилось что-то странное: через минуту я сидел на каком-то диване и курил, а Антон Павлович ходил взад и вперед по комнате... и говорил со мной, как с человеком, с которым он уже давным-давно знаком и с которым не виделся всего каких-нибудь два-три дня, но за эти два-три дня накопилось кое-что, о чем надо поговорить. И он говорил об этом, а я смотрел, отвечал, сам старался говорить и чуть уже ему не завидовал.
— Боже мой! Что это за удивительная простота, — думал я. — Откуда она? Чем она достигается?
И эта простота не есть пренебрежение человека, чувствующего себя выше своего собеседника и думающего: мне, дескать, все равно, что ты обо мне подумаешь. Я, дескать, себе цену и сам знаю; это не простота человека, привыкшего к бесчисленным посещениям и новым знакомствам, нет, это простота какая-то органическая, это именно та простота, с которой каждый человек должен был подходить к другому: «Ты, дескать, человек, я — человек, стало быть, мы братья».
Антон Павлович с искренним вниманием и уважением относился к каждому человеку. Девятнадцатилетний Чехов в ответ на письмо младшего брата Михаила, назвавшего себя «ничтожным и незаметным братишкой», писал: «Среди людей нужно сознавать свое достоинство». Эти слова воспринимаются как своего рода декларация писателя, посвятившего свое творчество защите униженного достоинства человека.
Пройдет восемь лет, и Антон Павлович скажет в другом письме: «Не следует унижать людей — это главное. Лучше сказать человеку «мой ангел», чем пустить ему «дурака», хоть человек более похож на дурака, чем на ангела». Так мог сказать только писатель, любящий человека, уверенный в его силах и возможностях. «В отношении с людьми побольше искренности и сердца, побольше молчания и простоты в обращении», — писал Чехов старшему брату. Доброжелательно, бережно относился Чехов к людям, и, чувствуя такое отношение, они становились лучше, чище.
Чехов был прост, искренен, внимателен в общении с людьми независимо от их общественного положения. В 1883 г. он писал знакомому гимназических лет: «Вы пишете: «...может быть, наша масть вам уже не под стать». Этакие слова грех писать. Неужели вы думаете, что я уже успел сделаться скотиной? Нет-с, подождите немножко, теперь еще пока рано, еще не испортился, хоть и начал жить. Да и в будущем я едва ли буду делить людей на масти».
«Чехов был одним из самых отзывчивых людей, которых я встречал в своей жизни, — свидетельствует писатель А.С. Лазарев-Грузинский. — Услышав о чьем-либо горе, о чьей-либо неудаче, Чехов первым делом считал нужным спросить: «А нельзя ли помочь чем-нибудь?» Необычайно трогательная и характерная фраза Чехова... на тему о том, что на каждую просьбу нужно отозваться, а если нельзя дать того, что просят, в полной мере, то нужно дать хоть половину, хоть четверть, но дать непременно. Эту отзывчивость Чехов пронес через всю свою жизнь, как драгоценное вино, не расплескав, не утратив ни капли».
Очень скромный, Чехов замыкался в себе, когда становился центром внимания. Зато он был общителен в небольшой компании знакомых, близких ему людей. И здесь в полной мере проявлялся свойственный Чехову талант собеседника, увлекательного рассказчика.
«Беседа с Чеховым была для меня величайшим наслаждением, — вспоминает писатель И.Л. Леонтьев-Щеглов. — Вопросы искусства и литературы, мимоходные мнения о разных лицах, самые заурядные будничные мелочи — все получало в его устах свежую, оригинальную окраску, ту неуловимую прелесть жизни и юмора, которая почти непередаваема на бумаге».
Речь Антона Павловича искрилась юмором, смелыми, неожиданными сравнениями. Чехов, как никто, умел несколькими словами показать смешное в людях или жизненных ситуациях. Несомненно, Антон Павлович обладал настоящим талантом актера-юмориста.
Еще в ранней юности Чехов любил разыгрывать у себя дома сочиненные им самим сценки. Потом, став известным писателем, он не оставил этих артистических импровизаций. Брат писателя Михаил Павлович вспоминает, как в конце 80-х годов где-то в гостинице небольшого города на Украине Чехов и его знакомый, артист П.М. Свободин, разыграли на удивление окружающим смешную буффонаду. Свободин выдал себя за богатого графа, а Чехов очень удачно изобразил камердинера.
О другом подобном же случае рассказывал сам Антон Павлович. Дело происходило в вагоне поезда по пути в Москву, куда возвращались с Украины писатель и его домашние. Вместе с Чеховыми был их близкий знакомый — музыкант М.Р. Семашко. Случайным соседом писателя оказался известный историк литературы Н.И. Стороженко, у которого на Высших женских курсах училась сестра писателя Мария Павловна.
«Маша во всю дорогу делала вид, что незнакома со мной и с Семашко, так как с нами в одном вагоне ехал профессор Стороженко, ее бывший лектор и экзаменатор. Чтобы наказать такую мелочность, я громко рассказывал о том, как я служил поваром у графини Келлер и какие у меня были добрые господа; прежде чем выпить, я всякий раз кланялся матери и желал ей поскорее найти в Москве хорошее место. Семашко изображал камердинера»2.
Все это свидетельствовало о душевном здоровье молодого Чехова, о радостной игре его богатых творческих сил. В личности Чехова гармонически сочетались лучшие человеческие качества. Он был одинаково прекрасен в общении с людьми и в минуты одиноких раздумий, во время отдыха и веселья, в часы сосредоточенной творческой работы.
Личность человека наиболее полно раскрывается в отношении к труду. Чехов был в полном смысле слова человеком труда. Антону Павловичу была ненавистна богема с ее неорганизованностью, неумением и нежеланием целеустремленно, систематически работать. «Тут день прогуляешь, и то совесть мучает, а они могут всю жизнь кутить», — негодовал он по адресу некоторых знакомых литераторов.
Порой напряженность работы тяготила писателя. Но в конечном итоге творчество давало ему самое большое удовлетворение и радость. Оно рождало у Чехова чувство кровной связи с людьми, с окружающей жизнью. Оно было вдохновляющим открытием нового. Творчество укрепляло писателя, делало его сильным.
Одним из основных качеств нравственной личности Чехова было чувство глубочайшего человеческого достоинства, неразрывно связанное с отрицанием всего сковывающего творческие силы человека. «Ничего так не люблю, как личную свободу», — говорил Чехов. Конечно, эта свобода не имела ничего общего с анархическим своеволием, эгоистическим самоутверждением оторванного от людей индивидуалиста. Это была свобода от всего условного, лживого, предвзятого. Любовь к свободе с неизбежностью вела Чехова к обостренному чувству личной ответственности, к глубоко осознанной необходимости, к внутренней дисциплине.
Чувство личной свободы у Чехова естественно выражалось в глубокой правдивости. И это хорошо ощущали современники, знавшие писателя. Литератор В.М. Лавров, познакомившийся с Чеховым в садово-кудринские годы, так говорит об этой важнейшей стороне личности Чехова:
«Отличительной чертою его характера была правдивость — чистая, кристальная правдивость, не выработанная искусственно. Она пропитывала весь его организм, побуждала его также правдиво относиться к жизни и на окружающих его производила впечатление, что этот человек не может солгать ни перед богом, ни перед людьми, ни перед самим собою, не может солгать, даже если бы и хотел. Из его уст не могло выйти лживое слово. Правдивостью этой насквозь пропитаны и все его произведения».
Чехов всегда был самим собою, а не «казался». С полным правом он мог сказать о себе: «Мне кажется, что меня можно скорее обвинить в обжорстве, в пьянстве, в легкомыслии, в холодности, в чем угодно, но только не в желании казаться или не казаться».
Полная душевная зрелость не так уж часто бывает связана с молодостью, обычно она приходит с годами. Вот почему мудрость и старость — синонимы. Но тех, кто знал Чехова в 80-х годах, поражала его внутренняя зрелость. Сохранив все лучшее, что присуще молодости — ее непосредственность, искренность, стремление к новому, — Антон Павлович обладал еще качествами сложившегося человека.
Большое внутреннее равновесие, спокойствие, независимость, вдумчивость Чехова отметил в своих воспоминаниях В.И. Немирович-Данченко, встречавшийся с писателем в 80-х годах. Другой современник так передавал свое впечатление от молодого Антона Павловича: «От Чехова веяло умом, в нем была видна большая духовная сила, в манере держать себя сквозило какое-то внутреннее благородство, и мне казалось, что от Чехова не может укрыться ни малейшая фальшь, и ему невозможно солгать».
Об исключительном мужестве Чехова говорил И.Е. Репин, познакомившийся с Антоном Павловичем в 1887 г.: «Чехов с удовольствием чувствовал на себе кольчугу мужества. Мне он казался несокрушимым силачом по складу тела и души».
А писатель В.А. Тихонов занес в свой дневник 1890 г.: «Какая могучая, чисто стихийная сила — Антон Чехов. [Литератор] Кигн как-то мне сказал про него: «Да, с ним хорошо... за ним не страшно!» Уж подлинно, что не страшно».
Короленко сравнил Чехова с растущим дубом — символом крепости и мужественной красоты. Интересно, что независимо от Короленко этот же поэтический образ возник и у артистов Малого театра, с которыми Чехов встречался в 1880-х годах. Да, это был молодой, но уже могучий дуб, выросший на русской народной почве, и силу свою он черпал от простых людей, среди которых жил с детства! Пройдет еще немного времени, и Чехов скажет слова, которые знает и помнит каждый его читатель: «Все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем, есть дело народное».
Чехов никогда не ставил себя над людьми, не ощущал себя каким-то особенным, избранным. И обыкновенный человек рядом с ним чувствовал себя просто, спокойно — он как бы вырастал в собственных глазах, становился сильнее и лучше. Антон Павлович, хотел он этого или не хотел, привязывал к себе людей, брал их в душевный плен, вызывал у них чувство полного доверия, сердечного, родственного расположения. Люди искренне восхищались душевной красотой писателя. Об этом хорошо говорит в своих воспоминаниях И.Л. Леонтьев-Щеглов: «Даже выражение «знакомство с Чеховым» как-то сюда не укладывается, вернее было бы назвать тогдашнее настроение — «опьянение Чеховым»... опьянение его талантом, умом, юмором, всей его личностью, чуждой фразы и мелочной условности. И я ли один, спрашивается, испытал это чувство? В большей или меньшей степени его переживали все соприкасавшиеся тогда с Чеховым».
Те, кто восхищался Чеховым-человеком, вряд ли понимали до конца, в чем источник его редкой душевной красоты. Они не видели, да и не могли увидеть, какая огромная работа над собой сопутствует каждому дню жизни писателя. И только немногие высказывания Чехова свидетельствуют об этом.
«Чтобы воспитаться... нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля... Тут дорог каждый час...» — писал Чехов брату Николаю Павловичу в 1886 г. Через четыре года, накануне отъезда на Сахалин, Антон Павлович, сообщая своему корреспонденту о причинах, побудивших его предпринять путешествие, говорил: «Надо себя дрессировать». Самовоспитание Чехова было глубоким и всеобъемлющим. Оно включало самый широкий круг вопросов, связанных с отношением к самому себе и к людям. Оно сказывалось и в большом, и в мелочах, которые тоже характеризуют человека.
«Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценой молодости» — эти слова Чехова можно поставить эпиграфом к большому периоду биографии писателя. Антону Павловичу приходилось завоевывать с юных лет то, что многие его сверстники получали готовым. Может быть, всего ярче видно это, когда думаешь о борьбе Чехова за культуру, не за образование только, а именно за внутреннюю душевную культуру.
Конечно, Чехов хорошо осознавал всю социальную типичность своего жизненного пути. Широко известно высказывание Антона Павловича в письме 1889 г.: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет не рабская кровь, а настоящая человеческая». Совершенно очевидно, что значение сказанного выходит за пределы личной биографии писателя. Это своего рода комментарий к жизни многих интеллигентов-разночинцев поколения Чехова.
«Выдавливание раба» не надо понимать слишком узко. «Рабское» — не только то, что присуще мещанскому миру с его уродующей людей властью собственности. Это все то, что стоит на пути человека к широкой общественной, творческой жизни, что отделяет его от других людей, что мешает ему стать большим, сильным, настоящим.
Творчество Чехова — утверждение любви, этого самого человеческого из человеческих чувств. Антон Павлович с величайшей ответственностью относился к семье, браку, женщине. В этом смысле характерно его письмо к брату Александру Павловичу, собиравшемуся жениться на одной их общей знакомой. Чехов приводит в своем письме слова брата: «Мне хочется семьи, музыки, ласки, доброго слова» — и отвечает ему: «...Семья, музыка, ласка и доброе слово даются не женитьбой на первой, хотя бы и весьма порядочной, встречной, а любовью. Если нет любви, то зачем говорить о ласке? А любви нет и не может быть, так как Елену Михайловну ты знаешь меньше, чем жителей луны... Положение, в котором вы теперь оба находитесь, определяется кратко: ты не чувствуешь к ней ничего серьезного, кроме желания жениться во что бы то ни стало... Она тоже тебя не любит... Оба вы чужды друг другу, как колокольный звон кусочку мыла...»
Антон Павлович в то время был еще далек от мысли о своей женитьбе. Он хорошо понимал, что только очень большое чувство может заставить человека перестроить свою жизнь. Сохранилось интересное свидетельство знакомой писателя, артистки Малого театра К.А. Каратыгиной. «Помню, — говорит Каратыгина, — как Чехов злился на одну из наших дам, которая задумала его женить на прелестной молоденькой, скромной актрисе из хорошей, честной семьи Г.П.3 «...И что это Л. сует свой нос куда не следует! Никогда артисты, художники не должны соединяться браком. Каждый художник, писатель, артист любит лишь свое искусство, весь поглощен лишь им, какая же тут может быть взаимная любовь супружеская?»
Известно, что впоследствии Чехов изменил свое отношение к браку. Но и в 80-х годах у Антона Павловича не было никакого «семейного нигилизма». Можно без всякого преувеличения сказать, что в жизни Чехова семья занимала большое место. Писатель прошел почти весь свой жизненный путь с теми же людьми, которые его окружали с детских лет. И это было не вынужденное соседство не всегда внутренне близких родственников, а крепкое, органическое единство.
Чехов был по-настоящему привязан к своей семье, всегда ощущал глубокую внутреннюю связь с нею. Уезжая куда-либо, Антон Павлович скучал без родных и писал длинные письма «господам кудринцам», как шутливо он называл своих домашних. «Я помню, когда разговор начинался о семье, о родных вообще, как он [Антон Павлович] тепло, с какой любовью говорил всегда о своей матери, о сестре, о братьях», — рассказывает К.А. Каратыгина.
Возражая знакомому литератору, которого тяготило бремя семейных забот, Чехов в свойственной ему полушутливой манере писал: «У меня тоже есть «родственный клобок»... Впрочем, мой клобок, если сравнивать его с наростом, представляет из себя нарост доброкачественный, но не злокачественный. Клобок мой отлично шьет мне сорочки, отлично варит и всегда весел. Зимой клобок состоит из 8 человек, а летом из 5 (в том числе 2 прислуги). Во всяком случае, мне чаще бывает весело, чем грустно, хотя, если вдуматься, то я связан по рукам и ногам... У Вас, батенька, квартирка, а ведь у меня целый дом, хоть и паршивенький, но все-таки дом, да еще двухэтажный... У Вас жена, которая простит вам безденежье, а у меня порядок, который рухнет, если я не заработаю определенное количество рублей в месяц, рухнет и повалится мне на плечи тяжелым камнем».
В доме на Садовой-Кудринской вместе с А.П. Чеховым жили мать Евгения Яковлевна, сестра Мария Павловна, младший брат Михаил Павлович. Отец писателя Павел Егорович, квартировавший у сына Ивана Павловича, ежедневно бывал в кудринском доме. Здесь эпизодически жили брат писателя Николай Павлович и тетушка Федосья Яковлевна Долженко с сыном Алешей. Зимой 1888/89 г. в семье писателя жил сын знакомых Сережа Киселев.
Евгения Яковлевна Чехова была человеком необычайной душевной мягкости и, если так можно сказать, тишины. Чехов с любовью и нежностью относился к матери. Он говорил об Евгении Яковлевне: «Мать очень добрая, кроткая и разумная женщина, ей я и мои братья обязаны многим», «Душа в нас со стороны матери».
Скромная и незаметная, Евгения Яковлевна вместе с Марией Павловной несла тяжесть ежедневных домашних забот, вникая во все мелочи быта большой чеховской семьи. При этом Евгения Яковлевна меньше всего думала о самой себе. «Все ее хлопоты заключаются в заботах обо всех и в нерадении о самой себе» — так определил Михаил Павлович Чехов эту важнейшую черту характера матери. Евгения Яковлевна была по натуре деятельным человеком, не могла обходиться без работы. В редкие часы отдыха Евгения Яковлевна любила в своей комнате раскладывать пасьянсы, и Михаил Павлович через много лет в письме к сестре вспоминал «мамашины засаленные карты».
Во второй половине 80-х годов бедность и лишения первых московских лет остались для Чеховых уже позади, и хоть далеко не всегда хватало денег на необходимые расходы, семья жила полной жизнью. Дети, которым Евгения Яковлевна посвятила всю свою жизнь, выросли и стали взрослыми. Антон Павлович уже завоевал положение в литературе. Особенно радовали Евгению Яковлевну успехи сына, хоть она и говорила с грустью В.Г. Короленко: «Мне кажется, что Антоша теперь уже не мой». Уже тогда Евгения Яковлевна чувствовала, что сын принадлежал не только ей.
Евгения Яковлевна относилась к сыну с какой-то благоговейной нежностью. К.А. Каратыгина передает рассказ Чехова о том, как его берегли и лелеяли мать и сестра: «Если не хочу есть или задумаюсь, мать, стараясь сдержать беспокойство, подходила: уж здоров ли ты, Антошенька? А если я уходил из дома, то они до тех пор не ложились спать, пока я не вернусь, и уж мать наверно пряталась за дверью, пока мне отворяли, чтобы убедиться, что я жив и невредим».
При всем различии характеров матери и отца писателя была одна черта, которая их соединяла, хотя и проявлялась по-разному, — это любовь к детям. И характерно, что семнадцатилетний Антон Чехов писал: «Отец и мать единственные для меня люди на всем земном шаре, для которых я ничего никогда не пожалею. Если я буду высоко стоять, то это дело их рук, славные они люди, и одно безграничное их детолюбие ставит их выше всяких похвал, закрывает собой все их недостатки, которые могут появиться от плохой жизни...»
Правда, к отцу Чехов не мог относиться с такой же теплотой, как к матери. Слишком уж памятным было для Антона Павловича все трудное, что было связано с отцом в детстве. Павел Егорович Чехов прошел суровую школу жизни, и это навсегда наложило отпечаток на весь склад его характера. В отце писателя было много черт, типичных для среды, откуда он вышел, и вместе с тем его облик не был лишен известной противоречивости.
Купец третьей гильдии, еле сводивший в своей таганрогской лавочке концы с концами, был все-таки хозяином, хотя и мелким. Воспитанный в среде, где деспотизм, подавление воли зависимых людей было законом, Павел Егорович перенес это в семейные отношения. Чехов вспоминал об ужасе и отвращении, какое он чувствовал в детстве, когда отец за обедом поднимал скандал из-за пересоленного супа или бранил мать. Педантичный, точный, Павел Егорович в течение многих лет вел ежедневные записи самых мелких расходов, вплоть до копейки, поданной нищему.
И в то же время отец писателя вовсе не был обыкновенным торговцем, занятым исключительно накоплением. В его жизни большое место занимали эстетические интересы. В Таганроге он руководил церковным хором, играл на скрипке, рисовал. «Талант у нас со стороны отца», — говорил Антон Павлович.
Гости чеховского дома чувствовали, как в этом суховатом, замкнутом человеке по временам проявлялся темперамент художника. «Много раз, за дружеской чаркой вина, я беседовал с Павлом Егоровичем, — рассказывал В.А. Гиляровский. — Холодный, расчетливый, практического ума человек таял и предо мной был совершенно другой, полный поэзии, когда разговор переходил на степь, на привольную жизнь, на табуны, на казачество. Молодел и изменялся Павел Егорович».
Жизнь сильно изменила к лучшему характер Павла Егоровича. Разорение в 1876 г., бегство от долговой тюрьмы в Москву, годы нужды, зависимая и однообразная работа писцом в конторе у крупного торговца-оптовика — все это не прошло бесследно. Во второй половине 80-х годов Павел Егорович уже не был прежним домашним деспотом. «Твой дядя Павел Егорович сильно стареет, но по-прежнему бодр, — писал Чехов двоюродному брату. — С каждым годом он делается все мягче и добрее».
Значительное место в жизни чеховского дома занимала единственная сестра писателя Мария Павловна. Во второй половине 80-х годов ей было 22—26 лет. Вместе с братьями Мария Павловна прошла суровую школу нужды и лишений. Несмотря на все трудности, Мария Павловна окончила среднюю школу и получила высшее образование. В 1886 г. она стала преподавать историю и географию в женском учебном заведении Л. Ржевской. В своих воспоминаниях ученицы гимназии говорят, что Мария Павловна пользовалась как педагог общей любовью и уважением. Она интересовалась литературой, увлекалась театром, посещала концерты.
Еще в юные годы Мария Павловна стала помощником старшего брата. Она понимала, какое большое значение имеет для писателя полная творческая сосредоточенность, возможность всецело отдаться своему делу. Мария Павловна избавила Чехова от больших и малых хозяйственных забот, от всего, что могло отвлечь его от литературы. Она отказалась от личной жизни, чтобы не оставлять брата без своей заботы. Легко, весело и просто делала она все для брата, и это было для нее самым большим счастьем.
Энергичная, бодрая, Мария Павловна обладала хорошей чеховской деловитостью и вместе с матерью успешно вела хозяйство большой семьи. Сестре писателя приходилось заниматься приемом многочисленных гостей. В отсутствие Антона Павловича она была как бы представителем семьи. Ей обычно адресовал письма Антон Павлович, уезжая из Москвы. Характерно, что перед отъездом на Сахалин Чехов писал: «В случае утонутия или чего-нибудь вроде, имейте в виду, что все, что я имею и могу иметь в будущем, принадлежит сестре; она заплатит мои долги». «...Марья Павловна у нас главная, и без нее каша не варится. Я полагаюсь во всем на нее; как она захочет, так пускай и будет», — писал А.П. Чехов, когда нужно было решить один важный для семьи вопрос.
Чехов с братской любовью относился к сестре, которую иногда шутливо называл «Ма-Па», и до конца своих дней нежно заботился о ней. Как вспоминает Иван Павлович Чехов, один из первых гонораров писатель потратил на пальто или шубу для Марии Павловны. С детских лет дружил с сестрой и Михаил Павлович. «Сестра — это верх совершенства», — писал он в 1887 г.
Мария Павловна бережно хранила литературное наследие Чехова. Она была основателем и до конца своих дней бессменным директором Дома-музея Чехова в Ялте. «Счастлив тот человек, который, прожив до глубокой старости, может сказать: я выполнил то, что хотел. Жизнь была посвящена любимому делу, и я удовлетворена, что это дело принесло пользу! Моя жизнь была посвящена брату», — так говорила Мария Павловна, подводя итоги своей долгой жизни.
Михаил Павлович был на пять лет моложе старшего брата. Как человек он сформировался под благотворным влиянием старшего брата. В Антоне Павловиче младший Чехов видел повседневный пример самоотверженного труда и гуманного отношения к людям.
Интересно, что в доме на Садовой-Кудринской комната Михаила Павловича составляла единое целое с комнатами Чехова, и жизнь писателя проходила буквально на глазах его брата, тогда студента юридического факультета Московского университета.
В воспоминаниях одной из первых литературных учениц Чехова, страстной поклонницы его таланта Е.М. Шавровой-Юст, так запечатлен облик Михаила Павловича тех лет: «Это был жизнерадостный, восторженный, румяный студент, интересовавшийся всем: и литературой, и музыкой, и театром, но главное достоинство его было в том, что он постоянно говорил с нами об Антоне Павловиче, которым восхищался едва ли не больше нас... Мы всегда знали, что делает, чем занят и куда собирается его любимый старший брат».
Далеко не всегда те, кто живет рядом с большим человеком, осознают масштаб его личности. Это понимание чаще всего приходит позднее. Знаменательно, что в юношеском восхищении Михаила Павловича старшим братом соединилось не только родственное чувство, но и любовь к писателю. Михаила Павловича, художника по натуре, влекла могучая сила таланта Чехова.
Литературная работа Чехова стала частью жизни Михаила Павловича. С большой радостью он выполнял поручения старшего брата по связям с редакциями, переписывал красивым, четким почерком произведения писателя. Студенческую комнату Михаила Павловича в кудринском доме Чехов шутливо называл своей тайной канцелярией.
Под влиянием творческой атмосферы, с юношеских лет окружавшей Михаила Павловича, у него рано пробудился интерес к литературе. Еще будучи учеником 3-го класса гимназии, младший Чехов начал писать, а в годы жизни на Садовой-Кудринской уже сотрудничал в детских журналах, помещая в них очерки и рассказы под псевдонимом «М. Богемский».
Чехов поощрял литературную работу брата. Иногда это приобретало характер своеобразной веселой игры. Писатель И.А. Белоусов, бывавший в доме на Садовой-Кудринской, вспоминает: «Темы для рассказов доставлял Антону Павловичу его брат Михаил Павлович — в то время студент Московского университета. Антон Павлович заключил с ним такое условие: за каждым обедом и чаем Михаил Павлович должен был рассказать что-нибудь интересное и за каждый удачный рассказ получал по двугривенному».
Герои юношеских литературных опытов Михаила Павловича — страдающие, обездоленные люди: мальчик, отданный в учение к жестокому хозяину, итальянец-шарманщик, бедный акробат, нищие-слепцы. Михаил Чехов отдал дань и романтике путешествий в заморские страны. В 1887 г. в журнале «Детский отдых» (Антон Павлович шутливо называл его «Детско-богемский отдых») были помещены его очерки «В океан» и «На Дальнем Востоке».
Оба произведения имеют подзаголовок — «Отрывок из моих воспоминаний», хотя это воспоминания о местах, где Михаил Павлович никогда не бывал. Здесь повествуется о путешествии мальчика-гимназиста и его старшего брата на пароходе «Быстрый» в Китай и на Таити. Конечно, автор этих очерков — внимательный читатель Жюля Верна, книгами которого увлекалось не одно поколение юношества. Однако интересно, что в рассказе о воображаемом путешествии есть и черты реальной действительности — это нарисованный с большой теплотой образ «любимого без ума» старшего брата.
Уже имя героя очерка — Анатоль — по созвучию напоминает имя Антон, и даже темные глаза Анатоля, о которых пишет автор, представляются характерной деталью портрета Чехова. Михаил Павлович делает своего героя врачом и не забывает отметить, что лицо Анатоля, сидящего у постели больного мальчика, «светилось добротой, лаской и любовью». Это тоже живая деталь, характеризующая отношение молодого Чехова к его пациентам. Анатоль также и литератор. Автор очерка рисует «широкую спину» своего героя, склонившегося над тетрадью путевых впечатлений. Много раз из своей студенческой комнатки Михаил Павлович наблюдал Антона Павловича за работой, видел его за письменным столом.
И уже реальный образ Чехова тех лет Михаил Павлович запечатлел в своих письмах. Это куски лирического дневника, сохранившие для нас часы и даже минуты жизни Антона Павловича и его семьи.
Михаил Павлович был человеком разнообразно одаренным. Еще в детстве он выучился по слуху играть на пианино, неплохо рисовал. Большую ценность для биографии Чехова представляют акварели Михаила Павловича, изображающие места, где жил писатель. «Мишка открыл в себе еще один талант: превосходно рисует на фарфоре, — сообщал Чехов старшему брату Александру. — Я покупаю тарелки и краски, он рисует, Бодри [владелец посудного магазина в Москве] выжигает. Получается очень красивая посудная мебель». На одной из таких тарелок был нарисован дом Корнеева. Это первое известное нам изображение дома. Есть основания полагать, что такая «посудная мебель» украшала кабинет Чехова.
Но одаренность Михаила Павловича проявилась прежде всего в литературе, которой он посвятил себя всецело с начала 1900-х годов. Михаил Павлович выступал в самых различных жанрах. Он — автор повестей, рассказов, стихотворений, статей, пьес, театральных рецензий4. Михаил Павлович много занимался переводами, был плодовитым детским писателем и редактором популярного в свое время журнала для детей «Золотое детство».
Михаил Павлович много получил от общения с Чеховым и многое отдал людям. Он явился первым биографом Чехова, автором биографических очерков, открывавших каждый из шести томов писем Антона Павловича, вышедших в 1912—1916 гг. Михаил Павлович — автор ценных мемуаров, из которых наибольшую известность получила книга «Вокруг Чехова». Стала уже крылатой образная характеристика этой книги — «чеховская энциклопедия». К этой мемуарной энциклопедии обращаются все, кому близок и дорог Чехов. В воспоминаниях Михаила Павловича запечатлены эпизоды из жизни Чехова в доме на Садовой-Кудринской.
Дом в Кудрине был центром и для членов чеховской семьи, не живших здесь постоянно. Ежедневно после работы, а в праздники и целый день бывал брат писателя Иван Павлович, тогда неженатый. Его квартира была неподалеку. В «Адрес-календаре города Москвы» за 1888 г. Иван Павлович Чехов упомянут как учитель Арбатского городского начального училища, и здесь же назван его адрес: «Кудринская-Садовая, дом Фацаради, квартира в здании училища».
Уезжая летом 1887 г. в Таганрог, Антон Павлович писал домой: «Во всем слушайтесь Ваню. Он положительный и с характером». В другом письме Чехов так охарактеризовал Ивана Павловича: «Это один из приличнейших и солиднейших членов нашей семьи. Он стал уже на свои ноги окончательно, и за будущее его можно ручаться. Трудолюбив и честен».
Всю свою жизнь Иван Павлович посвятил благородному труду народного учителя. Безусловно, он был одаренным педагогом. По своему внешнему облику Иван Павлович более всех братьев походил на Антона Павловича. По словам В.И. Немировича-Данченко, И.П. Чехов «необыкновенно напоминал» писателя «улыбкой, голосом, интонациями и одним жестом: как-то кулаком делать акценты на словах».
Бывал и подолгу жил в доме на Садовой-Кудринской брат писателя Николай Павлович, художник. «Хороший, сильный, русский талант» Николая Павловича, по определению Чехова, отличается художественной зрелостью. Писатель высоко ценил работы брата и даже, как вспоминает М.П. Чехова, не раз говорил: «Эх, если бы мне талант Николая».
Почти одновременно братья Антон и Николай Чеховы начали сотрудничать в юмористических журналах. Превосходный рисовальщик, мастер уверенной и точной линии, Николай Павлович тонко чувствовал цвет и умел правдиво передать его в своих работах, полных наблюдательности и заразительного веселья. С виртуозной легкостью и без особых, казалось, усилий Николай Павлович создавал свои сложные композиции для журналов «Будильник», «Осколки», «Зритель», «Свет и тени». Особенно он любил изображать толпу. Художника захватывало ее движение, красочность, многоликость.
Москва 80-х годов прошлого века оживает в рисунках Николая Чехова. Вот наполненный нарядной публикой Кузнецкий мост. Картина московской предпраздничной суеты изображена художником на листе «Дешевая распродажа». Целая галерея типов москвичей проходит перед нами на большом полотне «Гулянье в Сокольниках», репродукция с которого была помещена в журнале «Москва». Близка была Н.П. Чехову и стихия театрального зрелища. К числу его лучших композиций относятся рисунки «Татьянин день», «Салон де Варьете», «Концерт в Благородном собрании».
Многие из рисунков Николая Павловича по своим темам и творческой манере воспринимаются как иллюстрации к произведениям А.П. Чехова, хотя и не являются таковыми. Особенно интересен лист «Свадебный сезон» (1881 г.), где оба брата — писатель и художник — дополняют друг друга. Н.П. Чехов явился первым иллюстратором произведений брата. В острой пародийной манере он иллюстрировал рассказы Антона Павловича, вошедшие в сборник 1882 г., издание которого не было завершено. В 1887 г. художник нарисовал обложку для сборника рассказов Чехова «Невинные речи».
Одаренность Николая Павловича проявилась и в портретном жанре. В начале 80-х годов он создал первые художественные портреты Антона Павловича, из которых отличается глубиной психологической характеристики портрет 1883 г. В кабинете А.П. Чехова есть работа его брата-художника.
С довольно большого овального полотна на нас глядит полное детской чистоты и непосредственности лицо девочки. Это Аня Маевская, дочь знакомого Чеховых, командира артиллерийской батареи Б.И. Маевского, жившего в Воскресенске (ныне город Истра). Антон Павлович, бывая здесь в 1882—1884 гг., сблизился с Маевским, образованным, интересным человеком, вокруг которого группировалась местная интеллигенция. Писатель очень подружился с детьми Маевского. Как утверждает Михаил Павлович Чехов, они явились прототипами героев рассказа «Детвора». Знакомство с Маевским и наблюдения над военной средой помогли впоследствии Чехову при создании пьесы «Три сестры».
Николай Павлович — автор картины «Бедность», полной сочувствия к трудящемуся человеку. Бесконечно усталая женщина задремала за своей тяжелой однообразной работой. Это своеобразный лирический жанр.
Перед нами художник широкого диапазона — живописец и график, портретист и жанрист, юморист и лирик, художник больших творческих возможностей, который со временем мог бы стать где-то рядом со своим братом Антоном Павловичем.
Николай Чехов рано стал самостоятельным. Да он, наверное, и не смог бы надолго ужиться в семье. Это был характерный представитель художнической богемы 80-х годов. Он скитался по дешевым меблированным комнатам и вел совершенно беспорядочный образ жизни. Лишь по временам, особенно когда к этому вынуждала необходимость — болезнь или безденежье, Николай Павлович на некоторое время переселялся в дом на Садовую-Кудринскую. Чувствуя заботу родных, художник оживал, начинал рисовать, много играл на пианино.
А.С. Лазарев-Грузинский так рассказывал о встрече с Н.П. Чеховым на Садовой-Кудринской: «...Однажды пришел к Николаю Чехову (живет у Антона), просидел у него часа полтора и с живейшим любопытством слушал его рассказы о юге и их прежней жизни. После Антона наиболее мил Николай... И рассказывает он живо и занимательно». Дар рассказчика был присущ не только самому писателю и его матери, но и Николаю Павловичу. Он писал хорошим, выразительным языком, о чем свидетельствуют страницы начатых им воспоминаний о детстве.
Помимо тесной родственной связи и общих интересов в искусстве Антона и Николая Чеховых соединяло и нечто общее в их характерах — доброта, сердечность, бескорыстие. Эту внутреннюю близость писателя и художника чувствовали все, их знавшие. Так, например, поэт Л.И. Пальмин писал: «Милые братья Антоша и Николай. Это мое утешение в Москве. Недавно целый день мы проводили, и день этот для меня остался приятным воспоминанием, что большая редкость в моей старенькой жизни. Они оба талантливы. У них что-то теплое, артистическая душа, огонек».
Только в одном отношении писатель и художник резко отличались друг от друга. Если Антону Павловичу была присуща величайшая собранность, воля, поразительная внутренняя дисциплина, то для художника были свойственны неорганизованность, неумение упорно, систематически работать.
Антон Павлович принимал близко к сердцу все жизненные невзгоды любимого брата, жалел его и старался помочь ему выйти из-под влияния окружавшей его богемы. Известно большое письмо А.П. Чехова к Николаю Павловичу (1886 г.), в котором писатель с необычайной страстностью и силой убеждения зовет брата преодолеть то, что стоит на его пути художника и человека. Но значение этого письма выходит далеко за узкосемейные пределы. Это замечательный документ, запечатлевший мысли Чехова о том, каким должен быть настоящий человек, о таланте, труде и воле художника.
Периодически, иногда подолгу, жили в доме на Садовой-Кудринской тетка писателя, родная сестра его матери Федосья Яковлевна Долженко, с сыном Алексеем Алексеевичем. В сущности, они были членами чеховской семьи.
Прежде Федосья Яковлевна с семьей жила в Таганроге. Как и Павел Егорович Чехов, ее муж был мелким торговцем. После его смерти Федосья Яковлевна пыталась самостоятельно повести торговлю и очень скоро разорилась. Чеховы взяли ее жить к себе. Федосья Яковлевна помогала сестре Евгении Яковлевне по хозяйству, а мальчик Алеша рос вместе с младшими детьми Чеховых. В 1876 г. разорился Павел Егорович и вместе с семьей вынужден был уехать в Москву. В Таганроге остались Антон Павлович и его тетушка с сыном. Когда материальное положение Чеховых несколько улучшилось, Федосья Яковлевна была вызвана родными в Москву. Здесь она жила то у сестры, то на своей квартире.
Антон Павлович был очень привязан к Федосье Яковлевне, любил и уважал ее. «Славная была женщина. Святая». «Тетка была общей любимицей, считалась у нас олицетворением доброты, ласковости и справедливости, если только все сие олицетворить можно», — писал Чехов.
В среде, откуда вышла Федосья Яковлевна и ее родные, господствовали погоня за прибылью, страсть к копейке, жадность, беззастенчивый обман в торговых делах, подозрительность и недоброжелательное отношение к людям, возведенные в принцип. И вот на этом фоне появлялись неожиданные проблески человечности. Таким был дядя писателя Митрофан Егорович, которого любил и уважал Чехов, такими были мать и тетка Антона Павловича.
Среди родных Чехова были сверстники Антона Павловича и его братьев. Судьбы этих людей сложились по-разному, но чаще всего не очень благоприятно. Трудные материальные условия жизни не позволили им получить даже среднего образования. Природные дарования не имели возможности развиваться. Таким был двоюродный брат писателя Алексей Алексеевич Долженко.
Одаренность и душевные качества этого доброго, отзывчивого человека ценил Чехов. Он писал: «А.А. Долженко игрок на скрипке и на цитре; из него вышел прекраснейший человек. Он бывает у нас раза 2 в неделю и очень привязан к нам. Он необыкновенно остроумен, честен и порядочен. Беднягу сбивают только ять, фита и і. Пишет прескверно и немало горюет по этому поводу. Талантлив он, как покойный Иван Яковлевич [родной брат Евгении Яковлевны Чеховой]».
В детстве Алеша был отдан «в люди» — служил мальчиком в лавке. В Москве он поступил в оптовую торговлю московского купца-галантерейщика, где тогда служил П.Е. Чехов. Проработав там несколько лет, А.А. Долженко вышел в приказчики. Потянулись долгие годы скучного однообразного труда в купеческом амбаре. С раннего утра до позднего вечера А.А. Долженко приходилось отпускать товар оптовым покупателям.
Между тем мысли молодого человека были очень далеки от счетов и тюков с товарами. Художник по натуре, он с детства полюбил музыку. Еще будучи «мальчиком», А.А. Долженко на заработанные тяжелым трудом деньги купил у старьевщика скрипку и самоучитель игры на ней. Тайком от хозяина он забирался после работы на чердак и, забывая все, погружался в чудесный мир звуков. Однажды юного музыканта застали на месте преступления. Скрипка тут же была разбита, а мальчика жестоко высекли.
Только взрослым Алексей Алексеевич получил возможность заниматься музыкой. Ему удалось взять несколько уроков у известного скрипача И.В. Гржимали, и его дела пошли настолько успешно, что он стал играть в симфонических оркестрах. А.А. Долженко выучился также играть на гобое, мандолине, гитаре, рояле и цитре.
«Чтобы освежить и обновить воздух в своей квартире, взял к себе в жильцы молодость в образе гимназиста первоклассника, ходящего на голове, получающего единицы и прыгающего всем на спины», — писал Антон Павлович в сентябре 1888 г.
В большой семье писателя не хватало детей, которых так любил Чехов. Поэтому в доме на Садовой-Кудринской и появился сын знакомых Чехова, живших под Москвой, Сережа Киселев, он же Финик, Коклюш, Котафей Котафеич, Грип, Коклен Младший (так шутливо называл Антон Павлович мальчугана). Появление нового члена семьи, естественно, прибавило забот самому Чехову и его домашним, но сделало их жизнь еще более полной.
«Каждое утро, лежа в постели, я слышу, как что-то громоздкое кубарем катится вниз по лестнице и чей-то крик ужаса: это Сережа идет в гимназию, а Ольга [горничная] провожает его. Каждый полдень я вижу в окно, как он в длинном пальто и с товарным вагоном [ранцем] на спине, улыбающийся и розовый, идет из гимназии. Вижу, как он обедает, как занимается, как шалит...» — писал Чехов Сережиной матери.
Чеховы и их гости восхищались детской непосредственностью Сережи, его чудесной искренностью, неисчерпаемой жизнерадостностью. Случалось, что Антон Павлович, как глава семьи и врач, переживал и неприятные минуты. Как-то мальчик тяжело заболел — температура 40 градусов, головная боль, бред. Всех в доме охватила тревога. К счастью, болезнь скоро прошла.
В письмах Чехова рассказан ряд эпизодов из жизни Сережи в доме на Садовой-Кудринской. С юмором вспоминает писатель о встрече двух маленьких гимназистов:
«17 сентября 3½ часа пополудни. Свежая новость. К Финику приходил Иванов сообщить, какие заданы уроки. Будучи приглашен наверх, он вошел в комнату Финика, сам сконфузился, сконфузился и Финик. Угрюмо глядя в одну точку, он басом сообщил, что задано, толкнул локтем Финика в бок и сказал: «Прощай, Киселев!» И, не подавая руки, удалился. По-видимому, социалист».
Вот зарисовка преподавателя гимназии, где учился Сережа, точно переносящая нас на много лет вперед в атмосферу рассказа Чехова «Человек в футляре»:
«...Приходил из гимназии классный наставник птенца, человек забитый, запуганный циркулярами, недалекий и ненавидимый детьми за суровость (у него прием: взять мальчика за плечи и трепать его; представьте, что в ваши плечи вцепились руки человека, которого вы ненавидите). Он у меня конфузился, ни разу не сел и все время жаловался на начальство, которое их, педагогов, переделало в фельдфебелей... Оба мы полиберальничали, поговорили о юге (оказались земляками), повздыхали... Когда я ему сказал: «А как свободно дышится в наших южных гимназиях!» — он безнадежно махнул рукой и ушел.
Классные наставники обязаны посещать квартиры учеников; положение их дурацкое, особенно когда, придя к ученику, они застают толпу гостей: конфуз всеобщий».
В марте 1889 г. Сережа Киселев оставил дом на Садовой-Кудринской, так как его родители переселились в Москву.
Чехов включил в свой «семейный клобок» не только родных, но и двух девушек-прислуг, к которым писатель и его семья относились сердечно. Рассказывая брату Александру Павловичу о домашних новостях, Чехов сообщал: «Ольга выходит замуж». Эти несколько слов дополняет в своем письме Михаил Павлович: «Наша Ольга сосватана. На днях было благословение. Мамаша и папаша были ее посажеными отцом и матерью, оба плакали, а Ольга больше всех».
Чехов очень любил животных и не раз изображал их в своих произведениях. В кудринском доме, как позднее в Мелихове и Ялте, жили собачка (вроде левретки) Корбо и кот. В письмах Антон Павлович не раз вспоминал четвероногих жильцов дома и посылал им шутливые приветы. «Собачка без спины, которую наш Корнеев зовет гиеной, здравствует, — сообщает писатель. — Кот Федор Тимофеич изредка приходит домой пожрать, все же остальное время гуляет по крышам и мечтательно поглядывает на небо. Очевидно, пришел к сознанию, что жизнь бессодержательна».
Имя кота — Федор Тимофеич — попало в рассказ «Каштанка», над которым Чехов работал в 1887 г. Даже основная черта характера Федора Тимофеича — равнодушие ко всему — напоминает об этом обитателе чулана корнеевского дома: «Он охотно бы не просыпался, потому что, как видно было, он недолюбливал жизни. Ничего его не интересовало, ко всему он относился вяло и небрежно, все презирал и даже, поедая свой вкусный обед, брезгливо фыркал».
Антон Павлович с юмором рассказывает в одном из писем о котенке, попавшем к Чеховым. «Водовоз где-то украл сибирского котенка с длинной белой шерстью и с черными глазами и привез к нам. Этот котенок принимает людей за мышей; увидев человека, он прижимается брюхом к полу, делает стойку и бросается к ногам. Сегодня утром, когда я шагал из угла в угол, он несколько раз подстерегал меня — и бросался à la тигр на мои сапоги. Я думаю, что мысль, что он страшнее и сильнее всех в доме, доставляет ему высочайшее наслаждение».
Дом в Кудрине объединял всех Чеховых. Главой семьи, ее крепкой опорой еще с начала 80-х годов стал Антон Павлович. Он никого не подавлял своим авторитетом, но к его голосу прислушивались все, его пожелания любовно исполнялись. Вокруг Антона Павловича была атмосфера дружеского внимания, ласки, в которой так нуждается всякий человек.
«Мать Чехова, дорогая Евгения Яковлевна, и его молоденькая сестра, Мария Павловна, были решительно добрыми гениями Антона Павловича, и нежно заботливому уходу, которым он был неизменно окружен... наверно позавидовал бы не один современный муж», — рассказывал И.Л. Леонтьев-Щеглов.
Когда Чехов куда-либо уезжал, кудринский дом как-то сразу пустел. «Твое отсутствие весьма чувствительно», — сообщает Михаил Павлович старшему брату. Письма Чехова читались и обсуждались всей семьей. «Дневник [обширные письма из Таганрога в 1887 г.] читаем с восторгом и деремся за него», — писал Иван Павлович брату.
Семья принимала близко к сердцу все писательские успехи и неудачи Чехова. «В былое время каждая написанная им [Антоном Павловичем] пьеса производила в нашей семье большое событие», — рассказывала Мария Павловна. «Каждый газетный отзыв обо мне волнует и меня, и мою семью... В декабре, например, в журнале «Русское богатство» была статья критика Оболенского под заглавием «Чехов и Короленко»... Эта статья сделала у нас в доме переполох», — сообщал Чехов своему таганрогскому родственнику.
Материальное положение писателя-разночинца и его семьи, особенно в первые кудринские годы, было еще довольно неустойчивым. Даже в 1889 г. Антон Павлович писал: «Быть литератором — значит не знать покоя... вечно ждать гонорара и никогда не иметь гроша в кармане». В письмах Чехова 80-х годов то и дело встречаются упоминания о полном отсутствии денег. Порой, чтобы спасти положение, приходилось закладывать в ломбард вещи или семейную реликвию — золотую монету. Но писатель и его домашние не жаловались на это, а дружно, весело преодолевали все трудности.
Три раза в день — за завтраком, обедом и ужином — в столовой собирались члены семьи писателя. Они вели оживленные разговоры, обсуждали очередные домашние дела, обменивались новостями. В семье Чеховых любили и ценили шутку, и часто за столом раздавался заразительный смех, особенно когда Антон Павлович был в ударе.
В одном из писем 1889 г. Михаил Чехов нарисовал такую картину послеобеденного отдыха: «Сейчас же после обеда, когда Машета [Мария Павловна], утомленная разливанием супа да раскладыванием по тарелкам жаркого, разваливается на своей кушетке, а Антоша и Ваня садятся против нее у горячей печки и начинают раскуривать свои папиросы, — я хватаю милого Иваненку за бока, усаживаю его за пианино и под его аккомпанемент начинаю петь. Иваненко играет и морщится, Антон улыбается, а Машета умоляет меня перестать. «Надоел! Просто душу на части рвет твой гадкий голос!» — кричит она из своей комнаты, а я все пою и пою. Пою до тех пор, пока с натуги не начнут ныть глаза. «Ну, голос», — говорит Иваненко, глядя мне в глаза, и укоризненно... мотает головой».
Из этого письма Михаила Павловича, да и из многих других писем и воспоминаний, встает картина дружной, сплоченной семьи, где отношения были проникнуты родственной теплотой и где иногда были не прочь беззлобно подшутить друг над другом.
«В родной семье редко чувствуешь себя так душевно легко, тепло и уютно, как чувствовал я себя в радушной семье Чехова», — отмечал И.Л. Леонтьев-Щеглов. «Семейство ваше приняло меня так душевно, что я чувствовал себя в нем, как в родном мне семействе», — сообщал А.Н. Плещеев писателю. Близкий к дому Чехова человек, музыкант А.И. Иваненко, писал Антону Павловичу: «Прежде всего я страшно соскучился без Вас и Вашей семьи, вспоминаю с удовольствием то время, когда имел возможность слушать и мотать на ус то, что делалось в Вашей семье, ценю искрение добрые отношения, любовь и ласку Вашу и всех Ваших... Самое лучшее, что я видел, происходило в Вашей семье».
В доме на Садовой-Кудринской царила атмосфера дружбы, сердечности, творческого труда, бескорыстной любви к литературе и искусству. И прав был В.Г. Короленко, который говорил о кудринских годах как о «самом счастливом времени» жизни Чехова и его семьи.
Поэт А.Н. Плещеев ласково называл семью писателя «милой Чехией». Образ этой трудолюбивой, гостеприимной, дружной семьи встает из стихотворения А.Н. Плещеева, посвященного Антону Павловичу (1888 г.):
Отрадно будет мне мечтой
Перенестись сюда порой, —
Перенестись к семье радушной,
Где теплый, дружеский привет
Нежданно встретил я, где нет
Ни светской чопорности скучной,
Ни карт, ни пошлой болтовни,
С пустою жизнью неразлучной,
Но где в трудах проходят дни...
Примечания
1. Чехов резко отрицательно относился к своему портрету, написанному И.Э. Бразом.
2. Интересно, что в следующем поколении Чеховых мы встречаем такого крупного актера, как Михаил Александрович Чехов.
3. Автор воспоминаний имеет в виду артистку Малого театра Глафиру Викторовну Панову.
4. В 1969 г. в издательстве «Московский рабочий» вышел сборник повестей, рассказов и очерков М.П. Чехова «Свирель».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |