«Пора творческого половодья»

Ко времени переезда в дом на Садовой-Кудринской Чехов имел за плечами сравнительно недолгий, но большой опыт литературной работы. В 1880—1886 гг. в юмористических журналах и газетах было напечатано несколько сот его рассказов и миниатюр.

Чехову приходилось работать в трудных условиях. Первые годы Антон Павлович вынужден был совмещать занятия литературой с учением на медицинском факультете, требовавшим много времени. Обстоятельства заставляли Чехова очень много писать. Сотрудничество в юмористических журналах, рассчитанных на невзыскательного читателя, не давало Чехову большого творческого удовлетворения. И наконец, что очень существенно, литературная работа Чехова развертывалась в обстановке реакции 80-х годов и самого жестокого цензурного террора.

Молодой писатель во многом сумел преодолеть эти неблагоприятные условия. Именно в этот период в юмористических еженедельниках и газетах вырабатывался новаторский тип чеховской новеллы, несущей большую социальную тему.

В ряде коротких рассказов Чехов выступил как беспощадный обличитель реакции, полицейского произвола и чиновничества самодержавной России. Одновременно Чехов разоблачал мещанство с его рабьей психологией, бескультурьем, искажающей человека властью собственности. Молодой писатель сумел подняться до больших художественных обобщений в таких произведениях, как «Унтер Пришибеев», «Хамелеон», «Толстый и тонкий», «Смерть чиновника», «Брак по расчету». Наряду с этой разоблачительной темой в творчестве Чехова обозначилась другая большая тема — тема народа, страданий человека, обездоленного дворянско-самодержавным строем. Писатель создал «Устрицы», «Тоску», «Горе».

Важную роль в повышении творческого самосознания Чехова сыграло знаменитое письмо Д.В. Григоровича, полученное за несколько месяцев до переезда в Кудрино, в марте 1886 г. Современник В.Г. Белинского и Н.А. Добролюбову, автор прославленных повестей «Деревня» и «Антон Горемыка», еще в 40-х годах XIX века смело выступивший в защиту закрепощенного крестьянства, Григорович был для Чехова олицетворением лучших демократических традиций русской литературы. Старый писатель сумел разглядеть в 26-летнем авторе маленьких рассказов талант, большие творческие возможности.

«У Вас настоящий талант, — талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколения... — писал Григорович Чехову. — Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нужно: уважение к таланту, который дается так редко. Бросьте срочную работу... Поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, отделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения».

Письмо Григоровича потрясло Чехова, который впервые услышал авторитетную, искреннюю, полную доброжелательства оценку своего творчества. А личное знакомство, состоявшееся вскоре в Петербурге, еще более укрепило взаимную симпатию писателей.

Григорович подарил Чехову свою фотографию. На фотографии — пожилой человек с бакенбардами и свободно повязанным галстуком-бантом. Внизу надпись: «От старого писателя на память молодому таланту». Фотография была постоянно перед глазами Чехова, когда он работал. Старший брат Чехова, Александр Павлович, сообщал ему: Григорович «умилился, когда узнал, что ты держишь его портрет на своем столе».

В мае 1886 г. вышел в свет сборник «Пестрые рассказы» — своего рода итог творчества писателя первой половины 80-х годов. Несколько десятков рассказов, вошедших в сборник, широко и многообразно раскрыли дарование молодого новеллиста. Здесь, например, такие произведения, как «Хамелеон», «Толстый и тонкий», «Смерть чиновника», «Горе», «Тоска», «Мертвое тело», «Егерь», «Устрицы», «Пересолил», «Детвора», «Шведская спичка».

Превосходная характеристика «Пестрых рассказов» была дана В.Г. Короленко: «Вся книга... сверкала юмором, весельем, часто неподдельным остроумием и необыкновенной сжатостью и силой изображения. А нотки задумчивости, лиризма и особенной, только Чехову свойственной печали, уже прокрадывавшиеся где-то сквозь яркую смешливость, — еще более оттеняли молодое веселье этих действительно «пестрых» рассказов».

Первые годы жизни в доме на Садовой-Кудринской совпали с годами перелома в творчестве Чехова. Резко обострилось самосознание писателя, повысилось чувство ответственности за литературную работу. Значительно расширился тематический и жанровый диапазон произведений. Углубилось критическое отношение к русской действительности. Одновременно в произведениях Чехова прозвучала жизнеутверждающая тема родины.

Кудринские годы — пора страстных творческих поисков Чехова, время бурного созревания таланта великого писателя-реалиста. В одном из писем этих лет Антон Павлович дает замечательную формулу, освещающую все творчество писателя: «Художественная литература потому и называется художественной, что рисует жизнь такою, какова она есть на самом деле. Ее назначение — правда безусловная и честная».

С точки зрения этой высокой правды оценивал Чехов все большие и малые явления литературы. Показательны в этом смысле слова писателя в письме к брату Александру Павловичу: «Отделывай и не выпускай в печать... прежде чем не увидишь, что твои люди живые и что ты не лжешь против действительности». Чехов требует от писателя глубокого знания жизни, потому что, по его определению, «где нет знания, там нет и смелости».

В произведениях второй половины 80-х годов читатель ощущает всю силу и своеобразие чеховского реализма. Поражает бесконечное богатство, многокрасочность и полнозвучие жизни в изображении писателя, рассказывающего о людях самых различных социальных слоев. Молодому Чехову доступно изображение известного ученого и незаметного канцеляриста. Ему одинаково близок человек, стоящий на высших ступенях интеллектуальной жизни, и неграмотный пастух. Он проникает в сознание женщины, готовящейся стать матерью, и передает восприятие мира трехлетним ребенком.

Чехов переживал тогда необычайный творческий подъем, и это бросалось в глаза всем, кто близко общался с писателем. «То была пора творческого половодья, когда река вдохновения выступала из берегов и несла смелого пловца, минуя мели и пороги», — вспоминал И.Л. Леонтьев-Щеглов.

Поражает стремительность творческого роста Чехова. Это ощущаешь, читая одно за другим произведения, созданные Антоном Павловичем в кудринском доме. Чехов вошел сюда молодым, подающим надежды писателем, а оставил его зрелым художником, признанным передовыми русскими читателями.

Антон Павлович шутил: «Кроме романа, стихов и доносов, я все перепробовал. Писал и повести, и рассказы, и водевили, и передовые, и юмористику... Оборвавшись на повести, я могу приняться за рассказы; если последние плохи, могу ухватиться за водевиль и этак без конца, до самой дохлой смерти».

За письменным столом в кудринском доме Чехов создал около ста произведений самых различных жанров. Это были не однодневки, а произведения зрелого художника. Некоторые из них стали этапными в творчестве Чехова. В кабинете кудринского дома были написаны десятки рассказов, первые художественно значительные повести Чехова, первые его пьесы, поставленные на сцене¹.

В творчестве Чехова второй половины 80-х годов количественно преобладает излюбленный писателем жанр рассказа. Мастерство новеллиста поднимается теперь на новую высоту. Чтобы в полной мере оценить новаторство Чехова в этом жанре, необходимо вспомнить, что годы, предшествовавшие началу литературной деятельности писателя, были расцветом русского романа. В течение сравнительно небольшого отрезка времени Россия дала миру такие шедевры, как «Дворянское гнездо», «Отцы и дети» И.С. Тургенева, «Обломов» И.А. Гончарова, «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского, «Война и мир» и «Анна Каренина» Л.Н. Толстого.

Роман предоставлял писателю огромный простор для изображения жизни. Автор мог показать множество действующих лиц, развернуть широкую панораму событий, дать описания природы, детальные портреты и биографии героев. Для подавляющего большинства тогдашних читателей именно роман был настоящим, большим искусством.

Антон Павлович часто создавал рассказы объемом лишь в несколько листков почтовой бумаги. По необходимости он должен был прибегать к максимальной экономии изобразительных средств. «Перед Вами, — писал молодому Чехову Григорович, — сто гряд, засеянных фиалками; художественная задача в том, чтобы в одном небольшом флаконе сосредоточить фиалковый запах этих ста гряд». Антон Павлович блестяще разрешил эту труднейшую задачу. В небольшом рассказе он давал огромное содержание, вызывая у читателя ощущение широты, рельефности, масштаба жизни; в миниатюре раскрывал целый мир.

При этом Чехов, умевший мастерски развертывать сюжет, отнюдь не стремился к внешней занимательности. «Чем проще фабула, тем лучше», — утверждал писатель. И это было особенно трудно. Только гениальный художник слова мог увидеть предмет художественного изображения там, где другие не замечали ничего.

Н.Д. Телешов рассказывает об одном памятном разговоре с Чеховым в 1887 г. Беседа происходила в несколько необычной обстановке — в трактире для извозчиков где-то вблизи Чугунного моста. Чехов и Телешов зашли сюда на рассвете после затянувшегося свадебного ужина у одного из общих знакомых.

«Сели за стол, покрытый серой, не просохшей с вечера скатертью. Подали нам чаю с лимоном и пузатый чайник с кипятком. Но от нарезанных кусочков лимона сильно припахивало луком.

«Превосходно! — ликовал Антон Павлович. — А Вы вот жалуетесь, что сюжетов мало. Да разве это не сюжет? Тут на целый рассказ материала».

Перед глазами у нас, я помню, была грязная пустая стена, выкрашенная когда-то масляной краской. На ней ничего не было, кроме старой копоти да еще на некотором уровне — широких, темных и сальных пятен: это извозчики во время чаепития прислонялись к ней в этих местах своими головами, жирно смазанными для шика деревянным маслом, по обыкновению того времени, и оставляли следы на стене на многие годы.

С этой стены и пошел разговор о писательстве.

«Как так сюжетов нет? — настаивал на своем Антон Павлович. — Да все — сюжет, везде сюжет. Вот посмотрите на эту стену. Ничего интересного в ней нет, кажется. Но вы вглядитесь в нее, найдите что-нибудь «свое», чего никто еще в ней не находил, и опишите это. Уверяю Вас, хороший рассказ может получиться. И о луне можно написать хорошо, а уж на что тема затрепанная. И будет интересно».

«Бессюжетность» рассказов Чехова вовсе не означает отсутствия действия. Чеховское повествование построено не на условном, нарочито «литературном» конфликте, а на конфликте жизненном, глубоком, психологически правдивом.

Природу этого конфликта хорошо понял А.С. Макаренко, который в одной из своих записей говорит: «Конфликт становится более тонким, более глубоким, более нежным, он отражает более сокровенные глубины человеческой личности. Это «очеловечение» конфликта заметно у Чехова».

Расширяя возможности углубленного реалистического изображения жизни, Чехов выступает против излишней субъективности писателя: «Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление». Разумеется, объективность не безразличие художника к тому, что изображается. Объективность Чехова, когда он как бы отходит в сторону и заранее не подсказывает свой вывод, основана на желании писателя возбудить творческую активность читателя и тем усилить идейное, эмоциональное воздействие художественных образов. Читатель словно становится соавтором писателя, и в этом огромная радость от чтения Чехова.

Этой же цели служит и другой прием чеховского мастерства. Писатель не говорит всего об изображаемом явлении жизни, а через мгновенно возникшую характерную деталь показывает целую картину. Так, ощущение лунной ночи он дает только одной запоминающейся чертой: на мельничной плотине блестит яркой звездочкой стеклышко от разбитой бутылки. Это сделано Антоном Павловичем впервые в рассказе «Волк», опубликованном в 1886 г. Впоследствии Чехов ввел эту художественную деталь в пьесу «Чайка».

Чехов — мастер маленького рассказа — выступил новатором и в области языка. Шаблонному, изысканному, полному условных «красот стиля» литературному языку Чехов противопоставил простую, правдивую, изящную речь. Новаторство Чехова ясно ощущали современники писателя.

Автор статьи, опубликованной в одном дореволюционном издании, писал: «Гладкую, закругленную, периодическую литературную речь он [Чехов] заменил простым, точным, благородным, нервно-коротким слогом, сближенным со звуками обычного свободного разговора... Его литературный язык до того сближается с разговорным языком, тем обычным языком, который мы слышим везде и повсюду... что начало его рассказа казалось продолжением того, что только что происходило в жизни, и жизнь казалась продолжением того, о чем только что говорил Чехов».

С этими словами перекликается образная характеристика В. Маяковского: «Язык Чехова определенен, как «здравствуйте», прост, как «дайте стакан чаю».

Точность и простота не лишают чеховский стиль красочности, поэтичности, не делают его сухим, абстрактным. Чеховская интонация полна чудесной теплоты и сердечности. Писатель рассказывает о своих героях с любовью и полным доверием к читателю, просто, серьезно, душевно.

Чехова привлекают не исключительные герои в необычайных положениях, а обыкновенные люди в их повседневной, будничной жизни. Писатель идет по наиболее трудному пути — открытия большого в малом и на первый взгляд рядовом, незначительном. Это открытие необычного в обыкновенном ни в какой степени не является эстетизацией быта. За каждым кусочком жизни у Чехова всегда ощущается перспектива, воздух, ветер, свобода.

Ненависть к шаблону, смелость и оригинальность никогда не приобретали у Чехова самодовлеющего значения, всегда помогали писателю с наибольшей художественной убедительностью раскрыть идейное содержание.

В начале своей литературной деятельности Чехов отдал обильную дань смешному рассказу, бытовой сценке, анекдоту. В 1886—1887 гг. Антон Павлович продолжал сотрудничать в газетах и в юмористическом журнале «Осколки». В это время были напечатаны такие удивительные по комизму рассказы, как «Месть», «Оратор», «Произведение искусства», «Неосторожность», «Беззаконие», «Драма» и еще многие другие. За всем смешным, о чем рассказывает Чехов, мы видим страшную духовную скудость и нестерпимую духоту мещанской жизни.

Чехов упорно и настойчиво ищет новые пути в жанре короткого рассказа, стремится к новым, более широким обобщениям. Письма Чехова отражают этот перелом в сознании художника.

«Рад бы вовсе не работать в «Осколках», так как мне мелочь опротивела. Хочется работать покрупнее, или вовсе не работать», — пишет Антон Павлович 17 января 1887 г.

«В юмористических журналах я почти уже не работаю» (18 января 1887 г.).

«Едва ли уж я вернусь в газеты! Прощай, прошлое!» (между 15 и 17 февраля 1888 г.).

И наконец, «Псевдоним «А. Чехонте» мною упразднен» (25 марта 1889 г.).

В сущности, последнее сообщение было запоздалой констатацией факта — Антошу Чехонте давно уже сменил Антон Чехов.

Чехов прекратил сотрудничество в юмористических журналах, но это не значит, что юмор иссяк в творчестве писателя. Юмор был органически присущ Чехову-художнику. Элементы юмора присутствуют в, казалось бы, совсем не смешных по основной тональности произведениях Чехова. Юмор в его творчестве входит в органический сплав вместе с лирикой, драматическим и даже трагическим.

Современник Чехова писатель П.А. Сергеенко утверждал: «Большую близорукость проявляют те читатели, которые в Антоне Чехове не видят прелестного Антошу Чехонте... выключая из Чехова его яркие и свежие, как весеннее утро, юмористические очерки... А шутка ли сказать? В наше пасмурное время заставить пасмурных людей смеяться в течение целого вечера хорошим, свежим, обновляющим смехом. Ведь это все равно, что внести в затхлую и заплесневшую мелкими интересами атмосферу освежающие струи духовного озона. Юмор был душою Чехова».

В рассказах, повестях и пьесах Чехова второй половины 80-х годов продолжается и углубляется критическая струя. Писатель правдиво показывает, что мешало русскому человеку развернуть его творческие возможности, что стояло на его пути к светлой, свободной жизни, со всей силой художника-реалиста выступает против социального зла.

В творчестве Чехова второй половины 80-х годов получает дальнейшее развитие тема разоблачения мещанства. И характерно, что в 1887 и 1889 гг. писатель публикует под одинаковым заглавием «Обыватели» два разных по содержанию рассказа. Второй из них позднее, в 90-х годах, вошел в состав рассказа «Учитель словесности». При всем различии персонажей этих рассказов в них есть нечто общее — эгоизм, сытое самодовольство, пошлость.

В понятии Чехова пошлость — это стремление поставить интересы своего маленького «я» в центре мира, равнодушие ко всему, что выходит за пределы личной выгоды, ограниченность, самодовольство, ложь. Далеко не всегда, особенно на первый взгляд, пошлость выглядит отвратительной. Часто она прячется за внешней утонченностью, интеллигентностью, и тем она страшнее! Чехов боролся с пошлостью, потому что она разрушает самое ценное в мире — человека, стоит на его пути к полной, творческой жизни.

Пошлый человек всегда хочет побольше взять у других и поменьше им дать, ему органически чужд и враждебен труд на благо людей, который являлся смыслом жизни Чехова. Писатель осуждает все формы социального паразитизма. В этом смысле характерны рассказы «Пьяные» (1887 г.) и «Княгиня» (1889 г.). В первом из них, показывая несколько часов жизни богатого фабриканта Фролова, Чехов заставляет нас почувствовать всю бессмысленность его существования. В рассказе «Княгиня» писатель рисует пустоту и лицемерие представительницы знатного княжеского рода. «Нехорошая... бесстыдная жизнь», — говорит о самом себе Фролов, и эти слова могут быть отнесены ко всем персонажам Чехова, которые живут чужим трудом.

В галерее образов, созданных писателем, большое место занимают те, кто не сумел найти себя в жизни, кто с трагической остротой ощущает ее бесплодность. Таков герой полного тончайшей лирики рассказа «На пути» (1886 г.) вечный скиталец Лихарев. Таков герой рассказа «Шампанское» (1887 г.), молодость которого «погибала ни за грош, как ненужный окурок». Таков молодой статистик Огнев (рассказ «Верочка», 1887 г.), прошедший мимо редкого, сильного чувства. Таковы герои «Рассказа госпожи NN» (1887 г.), горячо полюбившие друг друга, но не сумевшие преодолеть сословных предрассудков и потерявшие свое счастье. Чехов нашел точную характеристику, которая относится и к только что названным, и еще ко многим другим персонажам его произведений: «бессилие души».

Один из самых значительных рассказов Чехова второй половины 80-х годов — «Припадок». Создание этого рассказа связано с именем замечательного русского писателя В.М. Гаршина, трагически погибшего в марте 1888 г. Смерть этого большого художника глубоко взволновала Чехова, как и многих его современников. В ноябре 1888 г. Антон Павлович написал рассказ «Припадок», который был напечатан в сборнике памяти В.М. Гаршина. В облике героя рассказа студента Васильева писатель воплотил черты редкой по своей нравственной красоте личности Гаршина.

«Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант — человеческий. Он обладает тонким, великолепным чутьем к боли вообще», — так говорит Чехов о своем герое. Васильев не может жить спокойно, когда рядом совершается страшная несправедливость. Он чувствует свою личную ответственность за все зло, царящее вокруг, страдает до глубокой душевной боли.

В рассказе «Припадок» Чехов выступил против отношения к человеку, как к вещи, которую можно купить и продать, против социальной несправедливости, обрекающей людей на унижения, духовно убивающей и калечащей их. Тема совести, личной ответственности за страдания людей — одна из важнейших в творчестве писателя.

Борьба с равнодушием, призыв к активному отношению к жизни пронизывают рассказ «Припадок», как и многие другие произведения Чехова.

Гуманистический пафос рассказа одним из первых оценил Д.В. Григорович, написавший Чехову: «Главное лицо здесь вовсе не он [Васильев]; не в нем кристаллизуется вся суть дела; оно главным образом в высоком человеческом чувстве, которое от начала до конца все в нем освещает...»

Оптимист по натуре, Чехов не всегда мог преодолеть чувство скорби, рождавшееся у него при взгляде на жизнь. Слишком уж велико было противоречие между высоким идеалом, сложившимся в сознании писателя, и русской действительностью. Но как бы ни была сурова и страшна проза жизни, изображаемая Чеховым, его произведения никогда не рождают ощущения нравственной духоты, отчаяния, безысходности и мрака.

«Как богата Россия хорошими людьми!» — восклицает Чехов. Он знает, как бесконечны богатства ума и сердца русского человека, как он талантлив, какой прекрасной может быть его жизнь. Высокая одухотворенность, могучая сила преодоления скорби, радость утверждения жизни исходят от произведений Чехова.

Огромным «талантом человеческим» была для Чехова любовь, преображающая, возвышающая человека. Вслед за классиками русской литературы А.С. Пушкиным, И.С. Тургеневым, Л.Н. Толстым Чехов создает поэтические образы русских женщин, умеющих верно и самоотверженно любить. Первой в ряду этих образов является Верочка, героиня одноименного рассказа. Этой бесконечно обаятельной молодой девушке присуща удивительная душевная чистота, простота, искренность, глубина и сила чувства. Дочь обеспеченных родителей, Верочка не удовлетворена окружающей средой. Она стремится к настоящему, нужному людям делу, в «большие, сырые дома, где страдают, ожесточены трудом и нуждой».

С горячим сочувствием к страдающим и угнетенным изображает Чехов простых людей, и прежде всего народные характеры. В рассказах писателя о народе нет бездейственной, сентиментальной жалости, нет и холодного этнографизма. Для Чехова люди из народа интересны и значительны сами по себе. У каждого из них свое индивидуальное, неповторимое лицо, своя душевная жизнь.

Писатель-реалист не закрывает глаза на отсталость, темноту народа, обусловленные веками угнетения и произвола правящих классов России. Чехов показывает, как невыносимые условия жизни толкают отдельных людей на путь преступления (рассказ «В суде»). Картина суда над крестьянином Николаем Харламовым становится обвинением самодержавного строя. Чехов обличает «машинное бесстрастие» судебных чиновников, их полнейшее равнодушие к судьбе живого, страдающего человека. Интересно, что эта сцена суда была написана Чеховым задолго до знаменитых страниц в романе Л.Н. Толстого «Воскресение».

Зоркий глаз художника видит в народе огромные, глубоко скрытые творческие силы. В рассказе «Счастье» (1887 г.) Чехов в удивительно живописных образах воплотил мечту народа о лучшей жизни. Антон Павлович считал «Счастье» «самым лучшим из всех своих рассказов» 80-х годов. И действительно, это великолепный образец чеховской лирико-философской новеллы. Проза в этом произведении стала подлинной и высокой поэзией.

Особое место в творчестве Чехова 80-х годов занимают рассказы о детях. Дети привлекали писателя своей правдивостью, непосредственностью, остротой восприятия мира. Многое привычное, что не вызывает интереса у взрослых, привлекает внимание пытливого ребенка, для которого каждый день — открытие нового мира. Природа, люди, вещи предстают в детском сознании точно вымытые, очищенные от всего наносного (рассказ «Гриша»). Писатель относится к ребенку, как к полноправному человеку. Он живет вместе с ним, радуется его радостями, печалится его невзгодами.

Во второй половине 80-х годов один за другим появляются чеховские рассказы о детях, каждый из которых маленький шедевр. В 1889 г. вышел сборник «Детвора», куда вошли рассказы «Детвора», «Событие», «Ванька», «Кухарка женится», «Беглец», «Дома». И — редкий случай — Чехов, требовательный к самому себе, был доволен этим сборником!

В 1887 г. был напечатан рассказ «Каштанка» (первоначальное название «В ученом обществе») — одно из самых любимых детьми чеховских произведений. С юмором и лирической теплотой изображены здесь животные, попавшие в руки клоуна-дрессировщика. В рассказе отразился интерес Чехова к цирку. Одним из прототипов Каштанки была, по-видимому, дрессированная собака известного клоуна Владимира Дурова.

Уже в первый год жизни в кудринском доме Чехов почувствовал интерес читателей к себе и своему творчеству. Растущая популярность доставляла Антону Павловичу много беспокойства. В начале 1887 г. он писал: «Рассказы мои читаются публично на вечерах, всюду, куда ни являюсь, на меня тычут пальцами, знакомства одолели меня своим изобилием и т. д., и т. д. ...Нет дня покойного, и каждую минуту чувствуешь себя, как на иголках».

Брат писателя Александр Павлович сообщал Чехову 29 января 1887 г.: «Мне ежечасно приходится слышать массу разноречивых отзывов, начинающихся словами: «Извините, хоть Вы и брат ему...» или «так передайте как брату...» Все они складываются в моем сознании, как убеждение, что в тебе есть божия искра и что от тебя ждут — чего и сами не знают, но ждут. Одни требуют большого, толстого, другие серьезного, третьи отделанного, а Григорович боится, чтобы не произошло размена таланта на мелкую монету... Многие говорят: «это еще что, а вот погодите, дайте срок, не то еще будет...» Эта вера и упование... не увлечение, а чаяние общества, жажда поворота. Дальше и лучше я выразить не сумею и не требуй. Я еще сам не разобрался, но ты, вероятно, скорее схватишь чутьем, чего от тебя «ждет Россия».

В конце 1887 г. произошел один любопытный случай, наглядно свидетельствующий о росте известности Чехова. Во время приезда в Петербург Антон Павлович посетил редакцию журнала «Осколки». Н.А. Лейкин похвастался перед ним талантливым рассказом, присланным неизвестным начинающим автором. Чехов заинтересовался рукописью. Оказалось, это был один из его ранее напечатанных рассказов, подписанный другой фамилией. В.Г. Короленко, сообщивший в своих воспоминаниях этот эпизод, замечает: «Лучший признак известности: плагиат уже, очевидно, оценил новое дарование и тянулся к нему, как чужеядное растение».

Как бы много ни печатался литератор в журналах или в газетах, выход книги для него всегда событие. «Издать книгу — это значит повысить свой гонорар на 1 копейку и стать одним чином выше», — шутливо заметил по этому поводу Чехов.

В 1887 г. вышел в свет сборник рассказов Чехова «В сумерках», посвященный Д.В. Григоровичу. Произведения, включенные в сборник, были с большой тщательностью отобраны писателем. Сюда вошли рассказы «Агафья», «Мечты», «Панихида», «На пути», «Святой ночью», «Кошмар», «Враги», «Верочка» и др.

В декабре 1887 г. Антон Павлович получил письмо Д.В. Григоровича, в котором была дана высокая оценка сборника «В сумерках». Маститый писатель так передал свое впечатление от новой книги Чехова:

«Помнится, раз в Кадиксе в Духов день, когда все население отправляется за город, я принялся сводить счет красивым женщинам; через десять минут я бросил милое занятие, потому что хорошенькие женщины шли не в одиночку, а целыми толпами. То же самое произошло при чтении Ваших рассказов... Рассказы «Мечты» и «Агафья» мог написать только истинный художник... Такое мастерство в передаче наблюдений встречается только у Тургенева и Толстого... По цельности аккорда, по выдержке общего сумрачного тона рассказ «Недоброе дело» просто образцовый... Рассказы «Несчастье», «Верочка», «Дома», «На пути» доказывают мне только то, что я давно знаю, т. е., что Ваш горизонт отлично захватывает мотив любви во всех тончайших и сокровенных проявлениях».

Григорович горячо просил Чехова «бросить писание наскоро и исключительно мелких рассказов». «Привинчивайте-ка себя к столу — как Вы говорите — и утопайте в большой неспешной работе!» — так заканчивалось это письмо. Конечно, Антону Павловичу было очень дорого это признание. Письмо старого писателя Чехов, по собственному выражению, оценил «на вес золота».

Григорович не был одинок в своем отношении к творческим возможностям Чехова. Такие крупные писатели, как В.Г. Короленко и А.Н. Плещеев, приглашали Антона Павловича сотрудничать в толстом журнале. В начале 1888 г. Чехов начал работу над большой повестью «Степь», которая была опубликована в том же году в мартовской книжке журнала «Северный вестник».

Тема повести закономерно выросла из жизненных наблюдений. Еще с детских лет Антон Павлович полюбил степь под Таганрогом. Навсегда остались у него в памяти поездки в приазовские степи. Весной 1887 г., в прекрасную пору цветения степи, Чехов предпринял путешествие на юг России. Встреча с родными местами всколыхнула детские воспоминания. Чехов был восхищен поэтическими картинами, развернувшимися перед ним. Новые волнующие впечатления потребовали художественного воплощения.

Чехов работал над повестью глубокой зимой. По контрасту с занесенными снегом московскими улицами недавние впечатления приобрели еще большую рельефность. Стены маленького кабинета точно раздвигались, и воображение Чехова рисовало картины степных просторов с такой конкретностью, что писателю казалось, будто возле него «пахнет летом и степью».

Никогда еще Чехов не работал с таким вдохновением, с таким полным напряжением своих творческих сил. Антон Павлович назвал свою работу «каторжной». Конечно, причиной напряжения было и то, что Чехов еще не привык писать значительные по объему вещи (в «Степи» около пяти авторских листов).

Записи современников сохранили нам образ Чехова, когда он работал над повестью. Интересны воспоминания литератора Р.А. Менделевича: «Как часто мы проводили здесь [в кабинете дома Корнеева] долгие зимние вечера! На рабочем столе Антона Павловича горит лампа под зеленым абажуром, углы кабинета тонут в таинственном полумраке... Писал он [«Степь»] на больших листах писчей бумаги, писал очень медленно, отрываясь часто от работы, меряя большими шагами кабинет. Прихожу как-то вечером к Антону Павловичу, смотрю: на письменном столе лист исписан только наполовину, а сам Антон Павлович, засунув руки в карманы, шагает по кабинету.

— Вот никак не могу схватить картину грозы! Застрял на этом месте!

Через неделю я опять был у него, и опять тот же наполовину исписанный лист на столе.

— Что же, написали грозу? — спрашиваю Антона Павловича.

— Как видите, нет еще. Никак подходящих красок не найду.

И все, кто читал «Степь», знают теперь, какие «подходящие краски» нашел Антон Павлович для описания грозы в степи».

Картина грозы — одна из наиболее совершенных страниц чеховской прозы. Не случайно А.М. Горький наизусть читал этот отрывок из «Степи» молодым литераторам как образец, по которому следует учиться сжатости и образной силе художественной речи.

На редкость взыскательный, требовательный к самому себе художник, обычно склонный приуменьшать достоинства собственных произведений, Чехов давал такие характеристики своего авторского замысла:

«...Выходит у меня нечто странное и не в меру оригинальное... Быть может, она [«Степь»] раскроет глаза моим сверстникам и покажет им, какое богатство, какие залежи красоты остаются еще нетронутыми, и как еще не тесно русскому художнику» (письмо к Д.В. Григоровичу, 12 января 1888 г.).

«Описываю я степь. Сюжет поэтичный, и если я не сорвусь с того тона, каким начал, то кое-что выйдет у меня «из ряда вон выдающее» (письмо к А.Н. Плещееву, 19 января 1888 г.).

«Степь» — глубоко новаторское, оригинальное по жанру произведение. Это лирическая повесть, где очень большое место занимает пейзаж. Картины природы в «Степи» не пассивный фон, а важнейшее художественное слагаемое произведения. В повести переплетаются две основные контрастные пейзажные темы — тема безотрадной, выжженной солнцем тоскливой степи и степи, полной жизни, величественной и прекрасной.

Мы видим степь ранним утром, в знойный день, летним вечером, ночью. Полна светлой радости картина восхода солнца, завершающаяся мажорной концовкой: «Вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой». Очень значителен в художественном целом повести величественный образ широкой степной дороги — настоящей дороги богатырей.

«Вся энергия художника должна быть обращена на две силы: человек и природа», — писал Чехов во время работы над «Степью». Мир природы и мир людей тесно связаны в повести. С неповторимым мастерством нарисованы образы людей — глубоко индивидуальные и социально-типичные. Здесь подводчики и степной хищник — миллионер Варламов, озорник Дымов и жадно воспринимающий мир мальчик Егорушка, сухой делец Кузьмичев и благодушный отец Христофор, графиня Драницкая и содержатель корчмы Моисей Моисеевич и еще многие другие.

Большое место в «Степи» занимают народные образы. Несмотря на всю внешнюю неприглядность некоторых крестьян-подводчиков, Чехов почти в каждом из них видит какие-то глубоко скрытые творческие возможности, не находящие выхода в тогдашних условиях жизни. Особенно интересна в этом отношении фигура Дымова, в котором бурлят и клокочут огромные внутренние силы.

Один из лучших народных образов повести — Константин. Ночью к костру в степи, возле которого расположились на отдых подводчики, приходит чужой, незнакомый человек и рассказывает впервые увиденным людям о своей любви к жене, о своем счастье. Константин носит в себе душевное богатство, которое ничто не может сломить. Эти страницы «Степи» утверждают тему счастья. Они говорят, что каждый человек может и должен быть счастлив. Это маленькая лирическая поэма радости.

В повести Чехова есть замечательный, поэтический пейзаж лунной ночи в степи, который читатель воспринимает как полный глубокого значения реалистический образ-символ. Рисуя картину просторов степи, необъятную глубину неба, молчаливые курганы, бесшумный полет ночной птицы, повествователь взволнованно говорит: «И тогда... во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется летать над степью вместе с ночной птицей».

В этом коротком отрывке все весомо: и слова о прекрасной родине, о торжестве красоты, о страстной жажде жизни. Страстное стремление к иной, прекрасной, широкой, свободной жизни — своего рода лирический подтекст произведения.

«Степь» — лирическая повесть, и рядом со всем разнообразием ее героев из лирических отступлений, из особенной задушевной интонации повествования возникает обаятельный образ автора, безраздельно любящего свой народ, Россию. Многие страницы «Степи» звучат как поэма о родине, об огромных, еще скрытых творческих силах простого русского человека.

В письме Чехова к А.С. Лазареву-Грузинскому мы встречаем такую лаконичную авторскую характеристику «Степи»: «...она мой шедевр, лучше сделать не умею». Повесть «Степь» не только одно из лучших произведений Чехова, она входит в число самых художественно совершенных произведений русской и мировой литературы.

Одним из первых оценил поэтическое богатство «Степи» руководитель литературного отдела журнала «Северный вестник» А.Н. Плещеев. Познакомившись с рукописью, он писал автору: «...Прочитал я ее с жадностью. Не мог оторваться, начавши читать. Короленко тоже... Это такая прелесть, такая бездна поэзии, что я ничего другого сказать Вам не могу и никаких замечаний не могу сделать — кроме того, что я в безумном восторге. Это вещь захватывающая, и я предсказываю Вам большую, большую будущность».

Предвидение Плещеева скоро оправдалось. Русские читатели и видные представители литературы 80-х годов приветствовали «Степь» как художественное открытие. А.Н. Плещеев и В.М. Гаршин читали вслух знакомым отдельные эпизоды повести. Строгий в своих критических оценках, М.Е. Салтыков-Щедрин говорил, что возлагает на Чехова великие надежды. Прочитав «Степь», В.М. Гаршин сказал: «В России появился новый первоклассный писатель».

Начало сотрудничества в «Северном вестнике» было важным событием биографии Чехова. Только в толстом журнале в полной мере могли раскрыться творческие возможности писателя. Здесь он вошел в новую литературную среду. Здесь Чехова узнали широкие круги русских читателей.

Вслед за «Степью» в том же 1888 г. Чехов опубликовал в «Северном вестнике» повесть «Огни». Это значительное произведение, в которое Чехов вложил свои задушевные мысли и чувства. «Огни» принадлежат к основным произведениям, созданным писателем в кудринские годы.

Герой повести инженер Ананьев, во многом характерный представитель интеллигенции эпохи реакции, пытается найти оправдание своей душевной опустошенности в идеях модного тогда пессимизма. Немногим позднее, в 1889 г., Чехов дал меткую характеристику носителей этих пессимистических настроений: «Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция... которая не патриотична, уныла, бесцветна... которая брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать».

Пессимизму, по существу отрицающему большие духовные человеческие ценности, сопутствуют холодная рассудочность, равнодушие к людям, цинизм. «Наше мышление поселяет даже в очень молодых людях так называемую рассудочность. Преобладание рассудка нал сердцем у нас подавляющее... Где же рассудочность, там холодность, а холодные люди... не знают целомудрия. Эта добродетель знакома только тем, кто тепел, сердечен и способен любить», — замечает повествователь «Огней», и в этих словах — ключ к идейному замыслу произведения. В повести происходит своеобразный поединок холодного, рассудочного человека и человека любящего, сердечного.

Сюжет повести несложен. Инженер Ананьев приехал в родной город, где давно не был (в нем можно узнать некоторые черты чеховского Таганрога). Случайно Ананьев встретил знакомую гимназических лет, которую гимназисты когда-то называли ласковым именем — Кисочка. Эта молодая обаятельная женщина замужем за грубым и пошлым дельцом. Она душевно одинока и глубоко страдает. От скуки инженер сходится с Кисочкой, полюбившей его глубоко и страстно. Но Ананьев испугался этого большого чувства и позорно убежал от Кисочки. Только в поезде, когда у инженера заговорила совесть, он осознал, что «совершил зло, равносильное убийству». Ананьев возвратился к Кисочке и вымолил у нее прощение.

Герой повести пережил большое душевное потрясение. Он осознал то, чего не понимал раньше, и дал такую беспощадную оценку самому себе: «Я понял, что мысли мои не стоят гроша медного и что до встречи с Кисочкой я еще не начинал мыслить и даже понятия не имел о том, что значит серьезная мысль; теперь, настрадавшись, я понял, что у меня не было ни убеждений, ни определенного нравственного кодекса, ни сердца, ни рассудка; все умственное и нравственное богатство мое состояло из специальных знаний, обрывков, ненужных воспоминаний, чужих мыслей, — и только, а психические движения мои были несложны, просты и азбучны, как у якута».

Новое сознание инженера Ананьева рождается в столкновении с человеком большого сердца — самоотверженно любящей Кисочкой. Чехов раскрыл в «Огнях» огромное социальное зло бессердечия, показал нравственное превосходство сердечного, открытого людям человека. Образ страдающей и любящей Кисочки принадлежит к числу лучших женских образов Чехова.

Для писателя-гуманиста сердечность — огромное душевное богатство, проявление внутренней цельности, духовной красоты человека. Сердечность говорит о крепкой внутренней связи человека с другими людьми, с миром. Без глубокой жизни сердца нет и не может быть подлинной творческой жизни. Эти мысли утверждают не только «Огни», но и вся галерея положительных образов Чехова.

С марта по сентябрь 1889 г. Чехов работал над повестью «Скучная история», напечатанной в том же году в ноябрьской книжке журнала «Северный вестник». «Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые», — сообщал Антон Павлович А.Н. Плещееву.

Острым критическим чутьем великого художника-реалиста Чехов уловил большую опасность, вставшую перед русской интеллигенцией в эпоху реакции, — опасность потери направляющей жизнь идеи. Герой повести большой русский ученый Николай Степанович переживает тяжелую трагедию. Под старость он осознает, что не имеет целостного мировоззрения, которое могло бы осмыслить всю его жизнь, связать специальную область его науки с высшими нравственными законами жизни людей.

«В моем пристрастии к науке... во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое... А коли нет этого, то, значит, нет и ничего», — размышляет профессор. С огромной художественной силой раскрыл Чехов духовный крах человека, понявшего, что в его жизни нет самого главного — общей идеи.

Тяжелая болезнь, ясно осознаваемая близость смерти заставляют профессора с особенной остротой это ощущать. Николай Степанович находит в себе «новые мысли и новые чувства». Он точно прозревает и видит все духовное убожество окружающей среды. Николаю Степановичу далек и ненавистен мир ученых тупиц, буржуазных дельцов, мещан с их самодовольным благополучием. И даже в своей семье старый профессор находит теперь нечто ему глубоко чуждое.

Николай Степанович страшно одинок еще и потому, что лишен необходимого человеку полного, сердечного общения с людьми. Он живет только в мире отвлеченных идей. «Мой герой, — говорит Чехов, — и это одна из его главных черт — слишком беспечно относится к внутренней жизни окружающих, и в то время, когда около него плачут, ошибаются, лгут, он преспокойно трактует о театре, литературе».

Профессор не хочет и не может повлиять на любимую дочь Лизу, связывающую свою жизнь с пошляком Гнеккером. На глазах Николая Степановича душевно погибает самый близкий ему человек — Катя, которой профессор заменил отца. Молодая женщина ищет и не находит своего пути. Она глубоко несчастна и на краю гибели.

Один из самых драматических эпизодов повести — сцена, когда до конца измученная, потерявшая внутреннюю устойчивость Катя приходит к профессору и умоляет его: «Помогите!.. Ведь вы мой отец, мой единственный друг! Ведь вы умны, образованны, долго жили! Вы были учителем! Говорите же: что мне делать?» И Николай Степанович растерянно отвечает: «Не знаю», хотя понимает, что его ответ окончательно убьет Катю.

«Равнодушие — это паралич души, преждевременная смерть». Эти слова — приговор герою повести «Скучная история». Образ профессора Николая Степановича открывает целый ряд чеховских персонажей, воплощающих нравственное бессилие оторванной от народа интеллигенции.

Другой великий художник, старший современник Чехова М.Е. Салтыков-Щедрин писал в одном из «Писем к тетеньке»: «Жить так, хлопать себя по ляжкам, довольствоваться разрозненными фактами и не видеть надобности в выводах (или трусить таковых) — вот истинная норма современной жизни... Нет выводов! Только и слышится кругом. И вот одни находят, что страшно жить среди такой разнокалиберщины, которую даже съютить нельзя; а другие, напротив того, полагают, что именно так жить и надлежит».

Основной идейный смысл повести «Скучная история» — отрицание жизни без выводов, духовно умерщвляющей человека. «Осмысленная жизнь без определенного мировоззрения — не жизнь, а тягота, ужас», — писал Чехов.

Известный критик Н.К. Михайловский, назвавший «Скучную историю» «лучшим и значительнейшим» из всего, что создал до того времени Чехов, писал: «Талант должен время от времени с ужасом ощущать тоску и тусклость «действительности», должен ущемиться тоской по тому, «что называется общей идеей или богом живого человека». Порождение такой тоски и есть «Скучная история». Оттого так хорош и жизненен этот рассказ, что в него вложена авторская боль».

Повесть Чехова высоко оценили вдумчивые читатели. Алексей Николаевич Плещеев, давший в письме к Чехову развернутый отзыв на «Скучную историю», писал автору: «У Вас еще не было ничего столь сильного и глубокого, как эта вещь». Близкая знакомая Чехова и его семьи, писательница М.В. Киселева, так оценила новое произведение Чехова: «Ни разу еще не затрагивал Антон Павлович так глубоко «нутро» человека, и я убеждена, что много «Николай Степановичей» переживет жестокие часы. Это не скучная история, а страшная история, от нее отдает Шекспиром».

Одновременно со своими первыми повестями Чехов создал одно небольшое по объему, но исключительно важное для характеристики мировоззрения писателя публицистическое произведение. Это статья-некролог памяти незадолго перед тем скончавшегося знаменитого путешественника и ученого Н.М. Пржевальского. Деградировавшим, потерявшим «общую идею» интеллигентам Чехов противопоставил образ великого деятеля русской науки, страстно любящего свою родину.

Рассказывая о героической жизни Н.М. Пржевальского, Чехов писал: «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие... подвижники нужны как солнце... Их личности — это живые документы, указывающие обществу, что... есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели... Такие люди, как Пржевальский, дороги особенно тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка... Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав».

В облике Пржевальского отразились для Чехова черты нравственного идеала человека. «Таких людей, как Пржевальский, я люблю бесконечно», — говорил писатель.

Чехов стремится к новым, еще более широким обобщениям. От повести Антон Павлович обращается, казалось бы, к далекому от него жанру романа. «Ах, если бы Вы знали, какой сюжет для романа сидит в моей башке! Какие чудные женщины! Какие похороны, какие свадьбы! Если б деньги, я удрал бы в Крым, сел бы там под кипарис и написал бы роман в 1—2 месяца. У меня уже готовы три листа, можете себе представить», — сообщает Чехов А.Н. Плещееву 9 февраля 1888 г.

В октябре того же года Антон Павлович рассказывает Д.В. Григоровичу о своем творческом замысле: «Хочется писать роман, есть чудесный сюжет, временами захватывает страстное желание сесть и приняться за него, но не хватает, по-видимому, сил. Начал и боюсь продолжать. Я решил, что буду писать его не спеша, только в хорошие часы, исправляя и шлифуя; потрачу на него несколько лет; написать же его сразу, в один год не хватает духа, страшно своего бессилия, да и нет надобности торопиться... Ведь если роман выйдет плох, то мое дело навсегда проиграно.

Те мысли, женщины, мужчины, картины природы, которые скопились у меня для романа, останутся целы и невредимы. Я не растранжирю их на мелочи и обещаю Вам это. Роман захватывает у меня несколько семейств и весь уезд с лесами, реками, паромами, железной дорогой. В центре уезда две главные фигуры, мужская и женская, около которых группируются другие шашки».

Среди упоминаний о работе над романом в письмах Чехова мы находим и характеристики идейного замысла произведения. В письме к А.Н. Плещееву от 9 апреля 1889 г. Чехов пишет: «Роман значительно подвинулся вперед и сел на мель в ожидании прилива. Посвящаю его Вам... В основу сего романа кладу я жизнь хороших людей, их лица, дела, слова, мысли и надежды; цель моя — убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы... Буду держаться той рамки, которая ближе сердцу и уже испытана людьми посильнее и умнее меня. Рамка эта — абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества, черта, свобода от страстей и проч.».

В другом письме Чехов сообщает заглавие романа — «Рассказы из жизни моих друзей». Роман должен был состоять из отдельных, внутренне законченных звеньев, связанных единством идеи, общностью фабулы и главных действующих лиц. Но роман Чехов все же не написал. Можно думать, что некоторые темы, эпизоды и действующие лица романа дали материал для ряда прекрасных рассказов Чехова.

Творческие достижения Чехова получили общественное признание. В октябре 1888 г. Академия наук присудила писателю Пушкинскую премию за сборник рассказов «В сумерках». Премия выдавалась «за лучшие художественные произведения, которые отличались высшим художественным достоинством». Получение Пушкинской премии явилось большим событием садово-кудринского периода биографии Чехова.

Инициатором награждения Чехова был поэт Яков Петрович Полонский. Имя поэта было хорошо известно Чехову, как и всем русским читателям. Пользовались популярностью стихотворение Полонского «Узница», написанное в связи со знаменитым делом революционерки Веры Засулич, шутливая поэма «Кузнечик-музыкант», вошедшее в школьные хрестоматии «Солнце и месяц» и др. На стихи Полонского П.И. Чайковский написал один из своих лучших романсов — «Ночь» («Отчего я люблю тебя, светлая ночь...»). Да и кто не знает в наше время стихотворения Полонского «Песня цыганки» («Мой костер в тумане светит...»), ставшего народной песней!

Лучшую характеристику этого большого лирика дал И.С. Тургенев: «Талант его представляет особенную, ему лишь одному свойственную, смесь простодушной грации, свободной образности языка, на котором еще лежит отблеск пушкинского изящества и какой-то иногда неловкой, но всегда любезной честности и правдивости впечатлений. Временами, и как бы бессознательно для него самого, он изумляет прозорливостью поэтического взгляда...»

Чехов познакомился с Полонским в Петербурге в конце 1887 г. Поэт, как он сам говорил, «нежно полюбивший» Чехова, посвятил Антону Павловичу стихотворение «У двери». Чехов ответил Полонскому посвящением рассказа «Счастье».

«Известие о премии имело ошеломляющее действие. Оно пронеслось по моей квартире и по Москве, как грозный гром бессмертного Зевеса», — писал Чехов. За этим несколько юмористическим высказыванием чувствуется большое, радостное волнение писателя.

Получение Пушкинской премии на некоторое время выбило Антона Павловича из обычной колеи. «Премия для меня, конечно, счастье, и если бы я сказал, что она не волнует меня, то солгал бы, — писал Чехов Григоровичу. — Я себя так чувствую, как будто кончил курс, кроме гимназии и университета, еще где-то в третьем месте. Вчера и сегодня я брожу из угла в угол, как влюбленный, не работаю и только думаю».

Присуждение премии, высокая оценка творчества крупными писателями — все это не заставило Чехова возгордиться. Антон Павлович ощущал приток новых творческих сил, он полон увлекательных художественных замыслов. «Если... говорить по совести, то я еще не начинал своей литературной деятельности, хотя и получил премию. У меня в голове томятся сюжеты для пяти повестей и двух романов... В голове у меня целая армия людей, просящихся наружу и ждущих команды. Все, что писал до сих пор, ерунда в сравнении с тем, что я хотел бы написать и что писал бы с восторгом». Эти слова лучше всего характеризуют настроение Чехова в памятные для него дни.

Один из корреспондентов Чехова приводит в письме к Антону Павловичу (1889 г.) чеховские слова: «Вы говорите, что художник тот, кто видит новое или понимает старое, то, что и другие видели, но не понимали». Это высказывание из не дошедшего до нас письма Чехова очень значительно. Художественное творчество для писателя прежде всего — открытие нового.

Чехов полностью осознает новаторское значение своего труда. В ответ на поздравление одного из литераторов он говорит: «Все мною написанное забудется через 5—10 лет; но пути, мною проложенные, будут целы и невредимы — в этом моя единственная заслуга».

В марте 1889 г. Чехов был избран членом старейшего в России Общества любителей российской словесности, в апреле — членом комитета Общества русских драматических писателей и композиторов, созданного в 1870-х годах по инициативе А.Н. Островского. Антон Павлович участвовал в комиссии по пересмотру устава Грибоедовской премии, присуждаемой за лучшие драматические произведения. Как член Общества любителей российской словесности, он принимал активное участие в сборе средств на сооружение памятника Н.В. Гоголю в Москве. На подписном листе, переданном Антоном Павловичем в правление Общества, — фамилии многих друзей и знакомых писателя.

Возрос писательский авторитет и литературный успех Чехова. Вышли в свет новые сборники его произведений. В 1888 г. появился сборник «Рассказы». В него вошли рассказы «Счастье», «Тиф», «Ванька», «Свирель», «Перекати-поле», «Задача», «Тина», «Тайный советник», «Письмо», «Поцелуй» и повесть «Степь». Сборник имел большой успех у читателей. А.Н. Плещеев писал Чехову: «Мне сказывали, что книжка ваша идет блистательно! Книгопродавцы говорят, что не успевают наготовиться экземпляров, и что в последнее время ни одна книжка не шла так».

В марте 1890 г. появился сборник «Хмурые люди», включивший рассказы «Почта», «Неприятность», «Володя», «Княгиня», «Беда», «Спать хочется», «Холодная кровь», «Припадок», «Шампанское» и повесть «Скучная история».

Первые критические отзывы о Чехове появились еще в 1884 г. в связи с выходом книги «Сказки Мельпомены». После появления сборников «Пестрые рассказы» и «В сумерках» резко увеличилось число откликов в печати. «Рецензии о себе читаю почти ежедневно и привык к ним, как Вы, должно быть, привыкли к шуму дождя», — пишет в 1887 г. Антон Павлович. Повести и книги Чехова 1888—1889 гг. вызвали новый поток отзывов.

Знакомство со статьями и рецензиями чаще всего рождало у Чехова разочарование. В письмах Антона Павловича не раз встречаются сетования на отсутствие настоящей критики, на ее предвзятость, несерьезность, близорукость.

Вот характерный отрывок из письма Чехова конца 1888 г.: «Бывают минуты, когда я положительно падаю духом. Для кого и для чего я пишу? Для публики?.. Нужен я этой публике или не нужен, понять я не могу. Буренин говорит, что я не нужен и занимаюсь пустяками, Академия дала премию — сам черт ничего не поймет. Писать для денег? Но денег у меня никогда нет, и к ним я от непривычки иметь их почти равнодушен. Для денег я работаю вяло. Писать для похвал? Но они меня только раздражают. Литературное общество, студенты, Евреинова, Плещеев, девицы расхвалили мой «Припадок» вовсю, а описание первого снега заметил один только Григорович. И т. д. и т. д. Будь же у нас критика, тогда бы я знал, что я составляю материал — хороший или дурной, все равно, — что для людей, посвятивших себя изучению жизни, я так же нужен, как для астронома звезда. И я бы тогда старался работать и знал бы, для чего работаю... Исчезла бесследно масса племен, религий, языков, культур — исчезла потому, что не было историков и биологов. Так исчезает на наших глазах масса жизней и произведений искусств, благодаря полному отсутствию критики».

Чехов понимал, что прокладывает новые пути в литературе, чувствовал, что принес в литературу нечто необходимое людям. И тем больнее и обиднее было ему читать в некоторых статьях и рецензиях нелепое обвинение в мелкости тем, в отсутствии мировоззрения. Тем страннее было писателю, что критика игнорировала художественное своеобразие его произведений. Вероятно, в одну из таких горьких минут у Антона Павловича вырвалось признание: «Вообще тяжело живется тем, кто имеет дерзость первым вступить на незнакомую дорогу. Авангарду всегда плохо».

В ответ на статью одного из критиков, напечатанную в марте 1890 г. в журнале «Русская мысль», где Чехов был назван «жрецом беспринципного писанья», Антон Павлович написал гневное письмо редактору журнала В.М. Лаврову, в котором сказано: «Беспринципным писателем или, что одно и то же, прохвостом я никогда не был... Обвинение Ваше — клевета».

Чехову было важно знать, что созданное им дошло до тех, кому оно предназначалось, что он нужен и близок своим читателям. Это сознание вдохновляло писателя, давало ему новые силы для повседневного труда. Вот почему Антон Павлович так дорожил откликами своих друзей — читателей.

Характерно, что Чехов, как правило, не сохранявший своих рукописей, бережно хранил не только письма родных и знакомых, но и лично ему неизвестных людей, читателей его произведений. Если его корреспонденты не ставили даты, Чехов карандашом обозначал год и месяц получения письма. Как вспоминает М.П. Чехова, каждое 1 января Антон Павлович аккуратно, по алфавиту раскладывал на своем рабочем столе письма, полученные за прошлый год. Потом он перевязывал стопки писем тонкой бечевкой или шнурком, накладывал на них сургучные печати и складывал в ящики стола.

Каждый день Чехов получал письма с лаконичным адресом: «Москва, Садовая-Кудринская, дом Корнеева»². Писали литераторы, редакторы, режиссеры, артисты — читатели из Москвы, Петербурга, из глубин России. «В провинции... ты самый популярный из новых писателей», — сообщал Чехову литератор П.А. Сергеенко. Письма читателей являются интереснейшим документом биографии писателя. Они наглядно показывают, какие надежды возлагали на Чехова передовые русские люди.

«Теперь ждут от других [писателей], главным образом от Короленки и от вас, и я жду вместе с другими, жадно читая вас, что вы оба напишете, — пишет читательница О.Г. Галенковская 1 января 1889 г.

Помню, что когда вышла 3-я книжка «Северного вестника» за прошлый год, многие из моих знакомых спрашивали меня при встрече:

— Читали ли вы «Степь» Чехова?

— Нет еще, а что?

— Прочтите непременно, — прекрасная вещь, превосходная... Давно ничего подобного не было...

— Слышали вы, — сообщали мне, — Гаршин накануне смерти весь день читал и перечитывал «Степь» и говорил: «Вот как надо писать».

«Пишите. Таких, как Вы, теперь очень немного» так заканчивалось письмо другого читателя.

Конечно, Антону Павловичу было отрадно почувствовать теплоту далеких и незнакомых читателей — друзей.

Во второй половине 80-х годов имя Чехова узнают и за пределами России. В 1889 г. Антон Павлович получил письмо от чешского литератора Кирилла Мудрого из города Моравы с просьбой разрешить ему перевести рассказы из сборников, а также повесть «Степь». Интересно, что переводы произведений Чехова на чешский язык появились уже в 1887—1888 гг. В 1889 г. Чехов получил письмо из Берлина с просьбой о разрешении на перевод.

За рабочим столом кабинета в доме Корнеева Чехов написал несколько сот писем (далеко не все из них сохранились). Многие из них являются замечательными, единственными в своем роде образцами эпистолярного жанра.

Еще в 1888 г. А.Н. Плещеев писал Антону Павловичу: «Ужасно я люблю получать от Вас письма. Не в комплимент Вам будь сказано — столько в них всегда меткого остроумия, так хороши все Ваши характеристики и людей и вещей, что их читаешь как талантливые произведения». Письма Чехова поражают широтой затрагиваемых тем, глубиной мысли, заразительным юмором, неожиданностью сравнений и меткостью характеристик. Они как бы раскрывают нам внутреннюю, скрытую от окружающих жизнь писателя, приближают к нам Чехова-человека.

Чеховские письма — важный источник для понимания литературно-эстетических взглядов писателя. Антон Павлович обобщает в них свой новаторский опыт, с огромной щедростью делится мыслями о литературе и искусстве, о труде писателя, о художественном мастерстве. Кажется, будто Чехов думает вслух, стремясь уяснить самому себе волнующие его вопросы.

Из писем Чехова вырисовывается образ великого гуманиста, полного любви к человеку и желания видеть его свободным и счастливым. В письме 1888 г. сформулировано одно из основных положений эстетики Чехова: «Мое святое святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались». Эта программа широко отразилась в творчестве писателя.

«В жизни ничего нет дороже людей!.. Ничего!» — так передает Чехов мысли своего героя, и в этих словах слышится голос самого автора. Человек, его судьба, его нравственная сила и душевная слабость, человек и природа, человек и народ — вот круг раздумий Чехова-художника.

Обладавший на редкость тонким, можно сказать, совершенным эстетическим чувством, Чехов умел видеть и запечатлевать проявления прекрасного в окружающем мире. Писатель радовался богатству красоты, находил прекрасное там, где другие не могли его увидеть. «Чувство красоты в человеке не знает границ и рамок», — говорил Чехов, и его восхищала прежде всего высокая красота мыслей и чувств, неувядаемая нравственная красота человека.

«Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель... У одних, смотря по калибру, цели ближайшие — крепостное право, освобождение родины, политика, красота... у других цели отдаленные — бог, загробная жизнь, счастье человечества и т. п. Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть, но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас».

Эти проникновенные слова из письма Чехова 1892 г. можно с полным правом отнести к лучшим произведениям писателя второй половины 80-х годов. Утверждение человечности, права человека на полную творческую жизнь — вот пафос творчества Чехова, продолжавшего гуманистические традиции русской литературы.

Критика Чехова — не отрицание во имя отрицания, а критика во имя высокого нравственного эстетического идеала, критика настоящего во имя будущего. Произведения Чехова пронизывает мысль о несправедливости строя жизни, не дающего человеку возможности развернуть свои творческие силы, осуществить свое право на радость и счастье.

«Литератор не кондитер, не косметик, не увеселитель; он человек обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совестью». Таково творческое кредо писателя, и замечательно, что это свое основное требование к произведениям литературы Чехов связывает с личностью писателя, с внутренним голосом его совести, с его человеческим, общественным долгом. Художник и человек для Чехова всегда едины.

По словам М. Горького, русский народ «в течение одного века поднял свое духовное творчество на высоту, равную многовековым достижениям Европы». XIX век нашей литературы начался Пушкиным и кончился Чеховым. Творчество Чехова — завершение и новый этап развития русского реализма XIX века. Для того чтобы сказать новое слово после таких гигантов, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, надо было обладать не только мастерством и глубочайшим знанием жизни, но и быть поистине пролагателем новых путей в литературе. Таким и был Чехов.

80-е годы были периодом накопления внутренних сил освободительной борьбы народа. Несмотря на репрессии царского правительства, рабочий класс России начинал пробуждаться и вести борьбу с самодержавием. Происходило глубокое брожение в деревне, все более расслаивающейся под влиянием капиталистических отношений.

«Идет какая-то знаменательная внутренняя работа... народились новые подземные ключи, которые кипят и клокочут с очевидной решимостью пробиться наружу. Исконное течение жизни все больше и больше заглушается этим подземным гудением», — писал М.Е. Салтыков-Щедрин в 1886 г.

Хотя Чехов был далек от революционного движения и не осознал всего значения выступления на историческую арену передового революционного класса — пролетариата, сила освободительной борьбы народа была такова, что не могла не оказать влияния на творчество великого писателя-реалиста.

Характеризуя 80-е и первую половину 90-х годов, В.И. Ленин говорил о революционной роли реакционных периодов, считая, что эти годы можно назвать эпохой «мысли и разума». Творчество А.П. Чехова входит в число мировых достижений русской культуры эпохи «мысли и разума» наряду с творчеством Л.Н. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.Е. Репина, И.И. Левитана и П.И. Чайковского.

Примечания

1. Большая и важная тема «Рождение драматурга-новатора» выделена в особую главу настоящей книги.

2. В 80-х годах XIX в. дома в Москве обычно обозначались не порядковыми номерами, как теперь, а фамилиями их владельцев.