«Я положительно не могу жить без гостей», — сознавался Чехов. Писателю, погруженному в творческий труд, были необходимы встречи с людьми, был нужен отдых. Но присутствие гостей в кудринском доме свидетельствовало не только о широком русском гостеприимстве Чехова. Общение с людьми — условие полноты жизни для Антона Павловича. Чехов — не уединенный художник, он живет вместе с окружающими, радуется их радостью, участвует в их горе. Вот почему один из современников с полным основанием назвал Чехова «необычайно общественным человеком».
«Прошу ко мне в Кудрино», «Когда будете в Москве, приходите чай пить, обедать и ужинать». В этих и подобных обращениях к знакомым чувствуется живая речь Чехова. Дом Чехова привлекал к себе самых различных людей. Здесь бывали литературная, артистическая, музыкальная молодежь, крупные деятели русской литературы и искусства.
По образному выражению Михаила Павловича Чехова, кудринский дом «мог бы гордиться, что в нем перебывало так много знаменитых людей».
В гостиной кудринского дома собирались друзья и знакомые писателя. Устраивались общие чтения. Ожесточенно спорили о литературе и искусстве. Слушали музыку и пение. Танцевали, шутили, смеялись. «У меня в квартире сплошной хохот», — писал Чехов. Особенно много людей собиралось в гостиной в традиционные праздничные дни и, в частности, 17 января, когда отмечались именины писателя. «У меня 17-го [января 1887 г.] было многолюдно и весело», — говорил Чехов. В 1888 г. в этот день среди гостей Антона Павловича были И.И. Левитан и товарищ по гимназии и университету доктор Д.Т. Савельев.
Атмосфера непринужденного веселья захватила даже такого старого человека, как Д.В. Григорович. Михаил Павлович Чехов так рассказывает о неожиданном появлении писателя в гостиной корнеевского дома: «Высокий, стройный, красивый, в небрежно завязанном дорогом галстуке, он сразу же попадает в молодую кутерьму, заражается ею и... начинает, старый греховодник, ухаживать за барышнями. Он просиживает у нас до глубокой ночи и кончает тем, что отправляется провожать пленившую его Долли Мусину-Пушкину до самой ее квартиры».
Когда позднее, уже в Петербурге, Михаил Павлович встретил Григоровича у знакомых, писатель с восхищением вспоминал: «Если бы вы только знали, что там у Чеховых происходило!» И, подняв обе руки к небу, он воскликнул: «Вакханалия... настоящая вакханалия!»
Центром общего веселья был Чехов. Он радовался вместе со всеми, смешил гостей до упаду, с увлечением танцевал. Мария Павловна Чехова рассказывала, что Антон Павлович во время мазурки как-то особенно красиво обводил вокруг себя даму. Лазарев-Грузинский вспоминает, что Чехов очень уговаривал его не уезжать домой, а остаться в Москве на его именины, где Антон Павлович собирался танцевать какую-то необычайную кадриль, причем его партнерами должны были быть брат Николай Павлович, Шехтель и Левитан.
Из гостиной собравшиеся переходили в небольшую столовую. «Мать и сестра у меня народ теплый, любят гостей и мастера кормить, коли есть чем», — писал Чехов. О необыкновенном радушии и чисто русском гостеприимстве семьи Чеховых вспоминают все, кто бывал в доме на Садовой-Кудринской.
«Многим московским питомцам «Эрмитажа» и Тестова [популярные тогда в Москве рестораны], вероятно, покажется ересью, если я отмечу здесь, что нигде и никогда так вкусно не едал и не пивал, как за столом у Чеховых, по крайней мере так весело и аппетитно... В редком доме встречал такое трогательное радушие, такую счастливую атмосферу душевности и непринужденности!» — говорил И.Л. Леонтьев-Щеглов.
«Уроженцы Таганрога, они [Чеховы] любили малорусские кушанья, и Евгения Яковлевна мастерски их готовила и любила угощать по-украински», — вспоминал В.А. Гиляровский.
За обеденным столом не раз сиживали друзья и знакомые Чеховых: В.Г. Короленко, А.Н. Плещеев, А.П. Ленский, В.А. Гиляровский, И.Л. Леонтьев-Щеглов, А.С. Лазарев-Грузинский и многие другие.
«Моя литературная деятельность дала мне в последнее время немало хороших знакомств. Столько приходится видеть прекрасных людей... что душа радуется», — сообщал Чехов в 1888 г. двоюродному брату. Конечно, посещение кудринского дома Д.В. Григоровичем было событием в жизни Чехова. Другим желанным гостем писателя был Алексей Николаевич Плещеев.
Имя Плещеева стало известно в России еще в 40-х годах прошлого века, когда было напечатано его стихотворение «Вперед без страха и сомненья...», ставшее своего рода гимном передовой русской молодежи. Вдохновленный идеей борьбы за счастье народа, Плещеев принял активное участие в революционном кружке Петрашевского. За распространение письма Белинского к Гоголю поэт был приговорен к смертной казни. Вместе с другими петрашевцами он был выведен на Семеновский плац в Петербурге для исполнения приговора, замененного затем ссылкой в глухие оренбургские степи и тяжелой солдатчиной.
Вернувшись из ссылки в конце 50-х годов, Плещеев сотрудничал в «Современнике» Некрасова, Добролюбова и Чернышевского. С 1875 г. он стал секретарем лучшего, передового журнала того времени «Отечественные записки», во главе которого стояли Некрасов и Салтыков-Щедрин. После закрытия журнала в 1884 г. Плещеев вместе с некоторыми сотрудниками «Отечественных записок» перешел в журнал «Северный вестник».
Читатели любили стихи Плещеева за их благородство, тонкое чувство природы и простоту художественной формы. Особенную популярность завоевали произведения, написанные поэтом для детей. Многие стихи Плещеева были положены на музыку русскими композиторами, и в частности П.И. Чайковским («Ни слова, о друг мой...», «Нам звезды кроткие сияли...», 14 детских песен на тексты из сборника «Подснежник» и др.).
Чехов познакомился с поэтом в конце 1887 г. в Петербурге. Между Плещеевым, которому шел тогда седьмой десяток, и молодым писателем завязались самые дружественные отношения. Приезжая в Петербург, Антон Павлович навещал поэта. В свою очередь, Плещеев бывал в доме на Садовой-Кудринской, а летом 1888 г. провел три недели на даче у Чехова в усадьбе Лука на Украине. Чехов ценил Плещеева как литератора и как искреннего, доброжелательного человека, дорожил его мнениями и оценками. Очень любил Антон Павлович милые, сердечные, полные интересных мыслей «дедушкины» письма. Плещеев с нежностью относился к Чехову.
Если Григорович заставил Чехова глубоко осознать ответственность за свой талант перед самим собой, перед обществом и искусством, то Плещеев сделал другое важное дело — он привлек Антона Павловича к сотрудничеству в толстом журнале. По образному выражению современника, «через скромный плещеевский порог Чехову открылась дверь в большую литературу».
В 1887 г. в кудринский дом впервые пришел один из литературных сверстников Чехова — Владимир Галактионович Короленко, коренастый, крепкий человек с густой кудрявой бородой и удивительно хорошими, вдумчивыми глазами. Имя Короленко было хорошо известно в доме Чехова. «Это мой любимый из современных писателей. Краски его колоритны и густы, язык безупречен, хотя местами и изыскан, образы благородны», — говорил Чехов.
Короленко, который был старше Чехова на семь лет, прошел суровую жизненную школу. Преследуемый царским правительством, он начал в 1876 г. свои невольные скитания по России. Он шел под конвоем по этапу, сидел за тюремной решеткой, жил в ссылке в темных крестьянских избах, занимаясь, чтобы не погибнуть с голоду, сапожным ремеслом и трудом земледельца. И, став известным писателем, Короленко продолжал глубоко, пристально изучать жизнь народа.
Встреча двух писателей, заочно уже знавших друг друга, была непринужденной и сердечной. Свидетель встречи, младший брат Чехова Михаил Павлович, рассказывает: «Бывает иногда так, что совершенно чужие, незнакомые люди вдруг сходятся сразу, с первого же слова. Так произошло и на этот раз. Короленко очаровал нас своей простотой, искренностью, скромностью и умом. Разговорились. Я жадно слушал, как он рассказывал о своей ссылке в Сибирь, куда не только Макар не гонял своих телят, но даже и ворон не залетал. А когда после долгих лет изгнания он получил наконец право возвратиться в Россию и, добравшись до Тюмени, сел на поезд железной дороги, то так обрадовался вагону, что стал громко при всех рыдать.
— Сижу и плачу... — рассказывал он. — Пассажиры думают, что я с горя, а я, наоборот, от радости».
Следующая встреча еще более сблизила писателей. В письме, посланном Короленко после этой встречи, Антон Павлович писал: «...Скажу Вам, что я чрезвычайно рад, что познакомился с Вами. Говорю я это искренно и от чистого сердца. Во-первых, я глубоко ценю и люблю Ваш талант; он дорог для меня по многим причинам. Во-вторых, мне кажется, что если я и Вы проживем на этом свете еще лет 10—20, то нам с Вами в будущем не обойтись без точек общего схода... Читая Вас и теперь познакомившись с Вами, я думаю, что мы друг другу не чужды. Прав я или нет, я не знаю, но мне приятно так думать».
Вскоре после встречи Короленко прислал Чехову свою книгу «Очерки и рассказы». В книге, вышедшей в 1887 г., напечатан рассказ «Соколинец», который особенно высоко ценил Чехов. «Ваш «Соколинец», мне кажется, самое выдающееся произведение последнего времени. Он написан, как хорошая музыкальная композиция, по всем тем правилам, которые подсказываются художнику его инстинктом. Вообще в Вашей книге Вы такой здоровенный художник, такая силища», — писал Чехов автору. Можно думать, что рассказ Короленко о побеге на волю обитателей «каторжного острова» привлек внимание Чехова к теме, которой потом была посвящена одна из его самых замечательных книг.
Чехов чувствовал к Короленко глубокое дружеское расположение. Специально для него он отдал переписать письмо Григоровича. Ощущая себя литературным товарищем Короленко, Чехов с радостью говорил: «Идти не только рядом, но даже за этим парнем, весело».
Чехова и Короленко как художников сближало многое: интерес к людям из народа, стремление раскрыть творческие возможности в простом человеке, проникновенный лиризм, соединенный с большой социальной направленностью, борьба за высокое реалистическое искусство, пламенная любовь к человеку. Все эти характерные черты уже в полной мере проявились в писательской деятельности Короленко 1880-х годов.
Близость Чехова и Короленко позднее была отмечена важным совместным общественным выступлением. В 1902 г. оба писателя демонстративно отказались от звания почетных академиков в знак протеста против отмены выборов М. Горького в почетные академики по требованию царя Николая II.
Чехов сохранил к Короленко глубокое уважение до конца своей жизни. Это отражено в телеграмме, которую Антон Павлович послал Короленко в день его пятидесятилетия 15 июля 1903 г.: «Дорогой, любимый товарищ, превосходный человек, сегодня с особенным чувством вспоминаю Вас. Я обязан Вам многим. Большое спасибо». Короленко ответил сердечным письмом, в котором есть такие строки: «Эта вторая [телеграмма Чехова] мне особенно дорога, потому что я отношу ее... просто к Короленку, который Чехова любит давно (с Садовой Кудрино!) и искренно».
Неисчерпаемую энергию, бодрость, остроумие, поток самых свежих новостей приносил в кудринский дом известный всей Москве «король репортеров», поэт и журналист Владимир Алексеевич Гиляровский, похожий на запорожца с картины Репина. Чехов по-приятельски звал его «Гиляй».
«Ты — курьерский поезд. Остановка — пять минут. Буфет» — так, по словам Гиляровского, говорил о нем Чехов. «Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая материал, бродишь по притонам Хитрова рынка. Сегодня, по поручению редакции, на генерал-губернаторском рауте пьешь шампанское, а завтра едешь осматривать задонские зимовники, занесенные снегом табуны».
За свою, тогда еще не очень долгую, жизнь Гиляровский переменил множество профессий. Он был бурлаком, грузчиком, объездчиком лошадей, рабочим белильного завода, актером, участвовал в русско-турецкой войне 1875—1877 гг.
Все, за что ни брался Гиляровский, он делал широко и талантливо, с настоящим русским размахом. Везде, где он ни появлялся, Гиляровский был душой общества. И Антону Павловичу было интересно проводить время с «Гиляем», слушать его увлекательные рассказы, вспоминать о степи, которую оба они, каждый по-своему, любили.
Бывал у Чехова поэт Лиодор Иванович Пальмин. «Мой пациент и приятель» — так называл его Антон Павлович. Когда-то сотрудник знаменитого сатирического журнала «Искра», автор стихотворения «Не плачьте над трупами павших бойцов...», ставшего популярной революционной песней, Пальмин в 80-х годах работал в журнале «Осколки». Талантливый поэт, он был хорошим лириком и юмористом. В заглавии книги Пальмина «Цветы и змеи», вышедшей в 80-х годах, отразилось это своеобразие его дарования.
Чехов с интересом и симпатией относился к своему товарищу по «Осколкам». «Пальмин — это тип поэта... Личность поэтическая, вечно восторженная, набитая по горло темами и идеями... Беседа с ним не утомляет. Правда, беседуя с ним, приходится пить много, но зато можете быть уверены, что за все 3—4 часа беседы вы не услышите ни одного слова лжи, ни одной пошлой фразы, а это стоит трезвости».
Была у старого поэта слабость к несчастным, брошенным животным, о которых он заботился, и часто Пальмину в его прогулках сопутствовали не одна, а несколько собак. Чехов так рассказывал о приходе поэта в Кудрино: «Пальмин был у меня... Живет не по-людски, витает в эмпиреях... Сюртук в пятнах, штаны вечно расстегнуты, галстук на затылке... Был у меня с двумя собаками, которые бегали по комнатам и жалобно выли».
Приезжая в Москву, гостил у Чехова и редактор журнала «Осколки» Николай Александрович Лейкин — приземистый, широкоплечий, тучный человек, более похожий на купца, чем на литератора. Как человек, он внутренне был далек Чехову, их связывали лишь чисто литературные отношения.
Лейкин был несомненно одаренным юмористом, автором тысяч рассказов и сценок, десятков в свое время популярных книг, не имевших однако серьезного литературного значения. Чехов говорил о Лейкине: «Это добродушный и безвредный человек, но буржуа до мозга костей. Он, если приходит куда или говорит что-нибудь, то непременно с задней мыслью. Каждое свое слово он говорит строго обдуманно и каждое Ваше слово, как бы оно ни было случайно сказано, мотает себе на ус в полной уверенности, что ему, Лейкину, это так нужно, иначе книги его не пойдут, враги восторжествуют, друзья покинут...» Лейкину принадлежит заслуга приглашения Чехова в свой журнал, который был лучшим юмористическим журналом 80-х годов. В 1882—1887 гг. Антон Павлович напечатал здесь более 300 произведений.
Одним из наиболее приятных для Чехова гостей был писатель Иван Леонтьевич Леонтьев-Щеглов, автор талантливых повестей и рассказов и имевшей большой успех комедии «В горах Кавказа». Антон Павлович с товарищеским расположением и нежностью относился к этому доброму, сердечному человеку и всячески направлял его незаурядное дарование юмориста.
Побывал в кудринском доме товарищ Чехова по работе в журнале «Будильник», будущий знаменитый режиссер, один из основателей Московского Художественного театра Владимир Иванович Немирович-Данченко. В 80-х и 90-х годах Немирович-Данченко с успехом выступал как драматург. Он интересовался также вопросами теории театрального искусства, печатал много критических статей и рецензий, в частности обзоры театральной жизни.
Мария Павловна Чехова так вспоминала о посещении Вл.И. Немировичем-Данченко дома писателя: «Как-то в Москве, когда мы жили еще на Садовой-Кудринской в доме Корнеева, в один из весенних солнечных дней я расчищала от снега дорожку у дома, помогая весенней оттепели. В это время к воротам подъехал извозчик в шикарных санях с полостью. Из них вышел небольшого роста элегантный мужчина с черными бакенбардами, в цилиндре и в шинели с меховым воротником.
Проходя мимо меня, он спросил, указывая на наше парадное:
— Это к Чехову?
— Да, — ответила я, страшно сконфуженная своим рабочим видом, совсем не подходящим для приема гостей.
Это был Владимир Иванович Немирович-Данченко, с которым мне потом предстояло почти полвека быть в самых лучших дружеских отношениях. С Антоном Павловичем Немирович-Данченко был знаком еще раньше по литературным кругам... С Антоном Павловичем их связывали общие интересы. Они чувствовали взаимную симпатию и тяготение друг к другу».
Кто бы мог тогда подумать, что Немирович-Данченко займет впоследствии такое большое место в творческой биографии Чехова! Именно ему удалось первому понять и воплотить чеховскую «Чайку» на сцене Художественного театра. Эта постановка, осуществленная Немировичем-Данченко совместно со Станиславским, знаменовала рождение новой эпохи в истории русского театра.
Гостями кудринского дома были не только известные деятели русской литературы, но и многие начинающие писатели. По мере того как возрастала популярность Чехова, работа с молодыми писателями занимала все больше места в жизни Антона Павловича, становилась важной стороной его общественной деятельности.
Вполне понятно, что к Антону Павловичу приходили самые различные люди. Были здесь и те, кто обладал явными способностями к литературной работе, были люди, вовсе лишенные таланта, были и просто назойливые графоманы. В письмах Чехова того времени можно встретить упоминания, порой носящие несколько юмористический оттенок: «Юные девы и агнцы непорочны носят ко мне свои произведения», «Студенты... приносят для прочтения свои увесистые рукописи. Одолели стихи», «Ах, как много пьес приходится читать мне! Носят, носят, без конца носят, и кончится тем, что я начну стрелять в людей». Читая эти строки, невольно вспоминаешь смешной рассказ Чехова «Драма» и его героиню Мурашкину с ее бездарной, бесконечно длинной пьесой.
Антон Павлович считал своим долгом помочь всякому, кто действительно нуждался в его помощи, никогда не относился свысока к начинающему литератору. «Снисходительно-презрительный тон по отношению к маленьким людям за то только, что они маленькие, не делает чести человеческому сердцу. В литературе маленькие чины так же необходимы, как в армии...» — говорил Антон Павлович.
Чехов был очень отзывчив к начинающим авторам. «На письменном столе Чехова вечно лежали чужие рассказы, он исправлял их, рассылал в те издания, где сам работал, даже в те, где сам не работал... давал советы начинающим авторам, если видел в них хоть тень дарования; хлопотал об издании книг тех беллетристов, у которых уже успели накопиться материалы для книг» — так вспоминал о Чехове один из его литературных питомцев А.С. Лазарев-Грузинский.
Лазарев-Грузинский — характерный пример молодого писателя, ставшего на ноги в литературе с помощью Чехова. Преподаватель рисования, черчения и чистописания в захолустной Киржачской учительской семинарии, он время от времени печатался в юмористических журналах. Антон Павлович обратил внимание на его рассказы и пригласил к себе.
1 января 1887 г. Лазарев-Грузинский впервые вошел в кабинет Чехова, ставший для него своего рода литературным университетом. Начинающий провинциальный писатель с волнением шел к своему известному московскому коллеге: как его примут? С первых же минут встречи Лазарев-Грузинский был поражен простотой и приветливостью Чехова. На другой день он в письме поделился с товарищем своими впечатлениями: «А, здравствуйте, батенька... Давно хотелось познакомиться... Садитесь» — так встретил меня Чехов... То, что я учитель семинарии, на него, Чехова, никакого впечатления не произвело. Он знает меня по моим статейкам — вот и все. Он дал мне несколько дельных и умных советов относительно писания, взял с меня обещание непременно приходить еще».
Возвратившись домой, молодой литератор стал припоминать беседу с Чеховым, улыбку и смех Антона Павловича и не мог заснуть до утра. Встреча с Чеховым вошла в его жизнь как большое радостное событие. Антон Павлович принял самое деятельное участие в литературных делах нового знакомого. Он редактировал его произведения, помог печататься в газете, оказал содействие в издании первой книги и, наконец, что не менее важно, в беседах и письмах давал ему ценные советы.
По выражению Лазарева-Грузинского, для него «целым откровением» было замечание писателя о художественной детали как средстве обрисовки целого: «Для того чтобы подчеркнуть бедность просительницы, не нужно говорить об ее жалком, несчастном виде, а следует только вскользь сказать, что она была в рыжей тальме». На собственном опыте молодой писатель узнал справедливость чеховского утверждения: «Искусство писать состоит собственно не в искусстве писать, а в искусстве... вычеркивать плохо написанное». В письме к Лазареву-Грузинскому Чехов сформулировал свою знаменитую мысль: «Нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него».
Много подобных, поистине драгоценных указаний рассыпано в письмах Чехова. Отрывая дорогое время от неотложных дел, Антон Павлович исправлял рукописи молодых литераторов, давая им наглядные уроки писательского мастерства. «В «Певичке» я середину сделал началом, начало серединою и конец приделал совсем новый», Антон Павлович сильно сократил другой рассказ: «Из корабля я сделал гвоздь». Таких заметок немало в письмах Чехова.
К Чехову тянулись литераторы из народных низов. В его доме можно было встретить портного И.А. Белоусова — поэта и переводчика Т.Г. Шевченко. Здесь бывал голодный «мальчик» из портновской мастерской Р.А. Менделевич, привлекший внимание писателя своими стихами, напечатанными в московских газетах. Сюда пришел молодой крестьянин С.П. Подъячев, впоследствии известный писатель.
В автобиографической повести «Моя жизнь» Подъячев рассказал о посещении Кудрина. Подъячев работал тогда в редакции иллюстрированного журнала «Россия», издававшегося купцом Пашковым. Дела журнала шли плохо, и, чтобы поднять подписку, издатель направил молодого сотрудника к Чехову.
«Дом, в котором жил Чехов, я разыскал без труда, — рассказывает С. Подъячев, — а как попал в этот дом, как нашел квартиру Чехова, как вошел в нее, — забыл. Помню уже себя сидящим в квартире, где-то внизу. Помню окно, у окна сидит и рисует... брат Чехова. Самого же Антона Павловича нет, а я жду его и знаю... что он должен сойти сюда ко мне сверху по лестнице. Жду. Слышу торопливые шаги. Топанье по лестнице. Тук, тук, тук! Вот и он... Худощавый... как мне тогда показалось, ловкий, веселый, подвижной человек.
— Здравствуйте! — говорю.
— Мое почтение, — отвечает он. — Что скажете хорошенького? Садитесь, пожалуйста!
Я сел. Он сел напротив и, улыбнувшись, не спуская с меня глаз, опять повторил:
— Что скажете хорошенького?
Я, как умел, начал объяснять, в чем дело, зачем пришел и от кого.
— Знаю я этот журнал. Знаю! — повторил он, и в его голосе показалась насмешка. — Знаю! — в третий раз повторил он. — Я подумаю. Уверять не хочу, а возможно, что дам в журнал что-нибудь. Подождите. Тогда я вам сообщу... А вы, простите, тоже пописываете?
Я не ответил на его вопрос и стал прощаться.
— Да вы посидите еще! — задерживая мою руку и не спуская с меня пытливых глаз, сказал он. Я простился и вышел».
У Чехова побывал бродяга-литератор, бывший петербургский букинист Н.И. Свешников, автор оригинальных мемуаров «Записки пропащего человека». Литературно одаренный человек, страстно любивший книгу, Свешников страдал запоем. Во время приступов болезни Свешников пропивал все, что у него было, и попадал в мрачные трущобы, населенные ворами и босяками. Полиция не раз отправляла его по этапу на родину, в Углич, где у Свешникова не было ни родных, ни близких. Не имевший ни копейки бесприютный человек поселялся в городской ночлежке, прозванной ее обитателями «Батумом». В стенах ее бродяга описал свою безотрадную жизнь.
В декабре 1888 г. Чехов получил письмо из «Батума», а в апреле 1889 г. в кабинете писателя появился человек в лохмотьях, с ясными, умными глазами. Перед писателем точно ожил герой рассказа «Мечты», написанного за несколько лет до того. Бродяга зашел к Чехову по дороге из Углича в Петербург, где он собирался заняться своей прежней работой. По словам Свешникова, Чехов принял его «более чем ласково», обещал помочь в литературных делах и дал денег на дорогу.
За несколько месяцев до этой встречи один из петербургских знакомых писал Чехову: «На Вас я сильно рассчитывал, что при Вашем большом таланте Вы широко можете воспользоваться Свешниковым, как очень интересным типом... Я шел в своем воображении далеко: я думал, что Вы воспользуетесь Свешниковым, как Виргилием [чтобы] вместе с ним осмотреть, вероятно, совершенно оригинальный «ад» бедности и несчастья, каким должен быть угличский «Батум»...»
Увлеченный другими литературными замыслами, Антон Павлович не смог поехать в Углич, но надо полагать, что знакомство с обитателем ночлежки и его автобиографией привлекло внимание писателя к миру «пропащих людей», оно вместе со многими другими факторами могло повлиять и на решение предпринять поездку на Сахалин. Ровно через год, в апреле 1890 г., Чехов отправился в далекое путешествие, чтобы воочию увидеть этот «ад бедности и несчастья» и рассказать о нем людям.
Частыми гостями кудринского дома были артисты. Антон Павлович очень любил их общество. Особенно милы стали Чехову артисты, когда были поставлены на сцене первые пьесы драматурга. «После того, как актеры сыграли моего «Иванова», все они представляются мне родственниками, — писал Чехов. — Они так же близки мне, как те больные, которых я вылечил, или те дети, которых я когда-то учил».
Артистов тоже привлекал дом на Садовой-Кудринской и его гостеприимный хозяин. Как вспоминает М.П. Чехова, артисты театра Корша часто говорили: «Куда мы поедем?» — «В дом Чехова, там всегда весело».
В гостиной чеховского дома не раз бывал Владимир Николаевич Давыдов. 8 января 1888 г. Давыдов прочитал, вернее разыграл, здесь отрывки из пьесы Л.Н. Толстого «Власть тьмы», запрещенной к исполнению на сцене царской цензурой. С покоряющей убедительностью передал Давыдов образы крестьян, живущих под властью тьмы, нищеты, бескультурья. Особенно удался артисту образ представителя патриархальной деревни Акима. Под непосредственным впечатлением от чтения Давыдова Чехов писал: «Ему бы Акима играть». Впоследствии на сцене Александринского театра артист действительно исполнял роль Акима. По словам Михаила Павловича Чехова, присутствовавшего на чтении, у Давыдова «бесподобно вышла» Анютка — десятилетняя крестьянская девочка.
Тогда же, в конце 80-х годов, Давыдов читал пьесу «Власть тьмы» в московском хамовническом доме Л.Н. Толстого. В своих воспоминаниях артист привел отзыв автора пьесы, близкий к отзыву Чехова: «Хорошо... очень хорошо! Откуда вы так хорошо знаете тон русского крестьянина?» Я сказал, что очень люблю наш народ и его песни, которые я изучал на местах в дружеском общении с народом... «Да, — произнес Лев Николаевич, — очень, очень хорошо... Аким хорош... Матрена тоже. Но Анютка особенно. Она у вас очень превосходна. Если бы актриса сыграла ее наполовину так, как вы ее читаете, — я был бы очень доволен».
О большом интересе Чехова к пьесе Л.Н. Толстого говорит и то, что в январе 1890 г. Антон Павлович присутствовал на первой постановке «Власти тьмы» в Петербурге на любительской сцене в доме Приселковых (режиссером спектакля был В.Н. Давыдов). В профессиональном театре пьеса была сыграна только в 1895 г., когда был снят цензурный запрет.
В феврале 1888 г., когда В.Н. Давыдов был в гостях на Садовой-Кудринской, Чехов получил от Я.П. Полонского гранки со стихотворением «У двери» и, по его словам, «сподобился услышать хорошее стихотворение в хорошем чтении». «Оно [стихотворение «У двери»]... как мне кажется, более всего подходит к Вашим небольшим рассказам или очеркам», — писал Полонский Чехову. Эта характеристика очень точна: «У двери» — своего рода рассказ в стихах, исполненный драматизма.
Сюжет стихотворения прост. Осенней ненастной ночью герой произведения приходит на чердак большого петербургского дома, где живет покинутая им возлюбленная. Он стучит в дощатую дверь каморки — никто не открывает. Он мучается подозрениями, ревностью, тревогой за судьбу близкого человека, но все тщетно. Холодный рассвет застает его, измученного, доведенного до исступления, у двери любимой. Пришедшие на шум люди говорят, что комната давно пуста...
Не раз Давыдов выступал и как чтец чеховских произведений. Известно, что Антон Павлович не любил выступать публично. В виде исключения писатель выступил в декабре 1888 г. в Русском литературном обществе с чтением рассказа «Припадок», но до конца не дочитал. По просьбе автора Давыдов с большим успехом прочел это замечательное произведение.
В доме Чехова ценили еще одну сторону многогранного таланта артиста. Младший брат писателя вспоминает: «Давыдов неподражаемо рассказывал случаи из провинциальной актерской жизни, причем тут же разыгрывал все сцены в лицах, и нужно было быть очень флегматичным человеком, чтобы не почувствовать после его рассказов боли в брюшине от смеха».
Давыдову было что рассказать. В течение многих лет он работал в провинциальных театрах, играл в драме, водевиле, трагедии и комедии, участвовал в опере и оперетте, исполнял на эстраде русские народные песни и цыганские романсы, выступал даже в балетных спектаклях. Что ни сезон, то новый город!! Давыдов играл на сценах Орла, Саратова, Казани, Воронежа, Астрахани, Тамбова, Перми, Екатеринбурга, Ирбита, Одессы. Во время своих скитаний он глубоко и всесторонне узнал жизнь русской провинции, ее бытовой уклад, увидел людей различных социальных слоев. Наблюдательность, артистический темперамент, способность к подражанию помогали Давыдову создавать полные удивительного юмора сцены-импровизации. И можно сказать, что в гостиной чеховского дома не раз происходили своеобразные спектакли театра одного актера.
В доме Чехова бывали крупнейшие артисты московского Малого театра А.П. Ленский и А.И. Южин. Чехов с пристальным вниманием следил за творческой деятельностью «дома Щепкина», тесно связанного с передовой общественной мыслью России XIX века. Еще в начале 80-х годов он высоко оценил искусство таких замечательных мастеров Малого театра, как И.В. Самарин и Г.Н. Федотова, и не случайно один из своих первых драматических опытов молодой Чехов отдал на суд М.Н. Ермоловой.
Страстными поклонниками Малого театра были и члены семьи писателя. «Малый театр я любила еще с детства, воспиталась на нем, — рассказывала Мария Павловна Чехова. — Обожала Федотову, Ермолову, Ленского, Южина и Лешковскую. Покойный брат Антон Павлович не мог доставить мне лучшего удовольствия, как подарить мне место в креслах партера Малого театра! В детстве и юности я ходила на галерку с младшим братом Михаилом... Помню, как не раз приходилось сидеть около огромной трещины в стене, из которой страшно дуло... (Малый театр одно время садился и давал трещины.) Мы оба, завернувшись в студенческую шинель брата, смотрели и слушали то, чего уж никто никогда не увидит и не услышит». Характерно, что одна из годовщин свадьбы родителей писателя, Евгении Яковлевны и Павла Егоровича, была ознаменована тем, что вся чеховская семья направилась в Малый театр.
Актеры широчайшего творческого диапазона Южин и Ленский, как и Ермолова, стремились воплотить на сцене Малого театра романтику и героический пафос драматургии Шекспира, Шиллера, Гюго. В обстановке реакции 80-х годов это имело большое общественное значение. Образы поборников свободы, борцов против тирании, созданные великими артистами, находили горячий отклик у передовых русских зрителей.
О том, чем были для тогдашних зрителей Ермолова, Ленский и Южин, превосходно сказала А.А. Яблочкина, поступившая в труппу Малого театра в 1888 г.: «Благодаря силе, красоте и благородству их игры... наши сердца пламенели жаждой подвига, стремлением к свободе и братству, мы уходили из театра потрясенными и просветленными. Их игра открывала нам новые миры, будила в нас лучшие чувства. Мы поклонялись этим крупнейшим художникам — они были для нас рыцарями добра и красоты, вождями, на призыв которых мы с готовностью могли пойти».
В одном из писем конца 80-х годов Чехов приводит эпиграмму на Ленского, напечатанную в журнале «Осколки»:
Московской сцены Гамлет и Отелло,
В гостиных — Лир, с друзьями — Мазаньелло1.
Александр Павлович Ленский был удивительно многогранным актером. Он создал одинаково совершенные сценические образы и в трагедии, и в комедии, и в драме. Так, например, он был великолепным Уриелем Акостой, Вильгельмом Оранским (трагедия Гете «Эгмонт»), Тартюфом, Фамусовым и Чацким. Редкое сценическое обаяние, замечательное мастерство артиста восхищали такого гениального художника сцены, как К.С. Станиславский.
Ленский был широко образованным человеком. Для него характерны постоянные поиски нового, стремление к глубоко реалистическому воплощению театральных образов. И рядом с Ленским — крупнейшим русским артистом конца XIX — начала XX века стоит Ленский-режиссер, замечательный реформатор сцены Малого театра.
Чехов высоко ценил артистический талант Ленского. «Как они были братски близки, эти незабвенные Павловичи, в середине 80-х годов! — говорит современник Чехова П.А. Сергеенко. — Надо было слышать, с каким присущим Александру Павловичу воодушевлением, захватывающим слушателей, он говорил о даровании Чехова и с каким неподражаемым мастерством читал в интимных кружках чеховские рассказы! Но надо было видеть, какими прелестными зарницами вспыхивало... лицо Антона Павловича, когда он говорил с Ленским или о Ленском!»
В доме на Садовой-Кудринской Ленский, по словам М.П. Чехова, «изумительно» прочел свою роль Ричарда III из одноименной шекспировской трагедии. В этой роли Ленский, как пишет исследователь его творчества Н. Зограф, «сумел избежать изображения кровавого мелодраматического злодея, решительно отказался от неистовой декламации, от внешних эффектов. Он сделал серьезную попытку раскрыть характер Ричарда III в его противоречиях, во всей его сложности средствами психологически углубленного исполнения».
В гостиной дома Чехова Ленский с большим успехом прочитал водевиль «Предложение». Слушатели дружно аплодировали чтецу и вызывали Антона Павловича, который шутливо раскланивался. Интересно, что в 1888 г. Ленский читал рассказ Чехова на открытии Московского общества искусства и литературы. Писатель любил артиста как интересного, умного собеседника и высказывал желание учиться у Ленского «читать и говорить».
Столь же дружественными были отношения писателя с Александром Ивановичем Южиным. Чехов впервые обратил внимание на талант молодого артиста еще в начале 80-х годов, когда тот выступал в Москве на сцене так называемого Пушкинского театра.
Глаз Чехова, мерцающий и зоркий,
Глядит с восторгом с высоты галерки
На сцену, где Далматов, и Бурлак-Андреев,
Козельский, Писарев, и Глама, и Киреев,
Где Южин-юноша, тогда с студенческой скамьи,
Уж крылья распустил могучие свои2 —
так вспоминал В.А. Гиляровский о первом знакомстве студента Чехова с молодым артистом. Конечно, впоследствии Антон Павлович видел Южина на сцене Малого театра в его лучших ролях: Дюнуа в «Орлеанской деве» (Ермолова была Иоанной д'Арк), маркиза Позы в «Доне Карлосе», Рюи Блаза в одноименной пьесе Виктора Гюго, Дона Карлоса в «Эрнани».
По словам М.П. Чеховой, писатель «нежно любил Александра Ивановича... Они были настоящими друзьями». Чехова и Южина сближало и то, что оба они были писателями. Русский театр знал не только актера Южина, но и драматурга Сумбатова (такова настоящая, не сценическая, фамилия Южина), автора пьес, имевших большой успех на сцене дореволюционного театра. Южин и Чехов встречались на заседаниях Общества драматических писателей и композиторов, членами которого они были.
Артисты Малого театра живо интересовались творчеством Чехова. По словам писателя, они «нарасхват читали» его рассказ «Именины», предлагали поставить пьесу «Иванов» (в то время Чехов уже заключил договор на постановку «Иванова» с театром Корша).
«Все говорят и пишут мне, чтобы я написал большую пьесу. Актеры Малого театра берут с меня слово, что я непременно напишу», — сообщал Чехов Плещееву в сентябре 1889 г. В ответ на это пожелание Антон Павлович написал «Лешего», в котором главная роль предназначалась Ленскому. По ряду причин и, в частности, из-за консерватизма чиновников управления императорскими театрами ни одна из больших пьес Чехова при его жизни не была поставлена на сцене Малого театра.
В Кудрине бывал известный артист Н.Н. Соловцов, большой, грузный человек, с сильным, резким голосом. Чехов был знаком с Соловцовым еще с юношеских лет в Таганроге, куда артист приезжал на гастроли. Соловцов завоевал популярность у зрителей как хороший исполнитель характерных, бытовых ролей и как режиссер.
Однажды Чехов был в театре Корша на спектакле какой-то французской одноактной пьески, в которой Соловцов изображал грубоватого, добродушного моряка, укрощаемого светской красавицей. Артист очень понравился Чехову, и Антон Павлович написал для него превосходную роль в водевиле «Медведь». В 1889 г. Соловцов принимал участие в постановке пьесы Чехова «Леший» в театре Абрамовой. В 1890-х и в начале 1900-х годов он был художественным руководителем киевского театра. Здесь Соловцов, в числе первых в России, поставил пьесы Чехова «Чайка» (1896 г.) и «Дядя Ваня» (1898 г.).
Гостями Чехова были и художники, к которым Антон Павлович чувствовал большое расположение. Работа в юмористических журналах сблизила Чехова с московскими художниками. Антон Павлович проявлял интерес к изобразительному искусству. Тонкие характеристики произведений живописи и архитектуры рассыпаны в рассказах, повестях, фельетонах и письмах Чехова.
Известный художник В.А. Симов вспоминает, что в середине 80-х годов Чехов посещал декорационные мастерские частной мамонтовской оперы, где тогда работали В.Д. Поленов, И.И. Левитан, Н.П. Чехов, К.А. Коровин. Антон Павлович «влезал по стремянке наверх, разглядывал декорации, охотно принимал участие в обмене мнений, высказывая очень меткие и очень основательные замечания...»
Чехов сблизился со средой художников и благодаря своему брату Николаю Павловичу. Писатель не преувеличивал, когда говорил: «Вся московская живописующая и рафаэльствующая юность мне приятельски знакома».
Одним из виднейших представителей этой «живописующей» молодежи был Исаак Ильич Левитан. Чехов и Левитан были сверстники. Оба они родились в 1860 г. Близкий товарищ Николая Павловича по Училищу живописи, ваяния и зодчества, Левитан с начала 80-х годов стал бывать в его семье. Здесь он познакомился и подружился с Чеховым. Это была дружба двух громадных художников, родственных по характеру таланта. Она особенно окрепла в годы жизни Чехова на Садовой-Кудринской. Левитан был одним из самых близких для Чехова людей. Антону Павловичу он был дорог и как человек, с его искренностью, горячностью, нежностью и юмором.
Левитан глубоко переживал неудачи в личной жизни, свое унизительное положение гонимого царизмом еврея, испытывал глубочайшую неудовлетворенность своей работой — невозможность в полной мере выразить в картинах то, что его волновало. В часы душевной усталости художник приходил к Чехову как к самому близкому, дорогому другу. Для Левитана было очень важно, что рядом с ним был не только любящий друг, но и врач, прекрасно понимающий болезненную тонкость его натуры. Теплота душевного участия Антона Павловича и вся живительная атмосфера «милой Чехии» согревала Левитана, не имевшего своей семьи.
Случалось, что, несмотря на поздний час, Левитану хотелось немедленно поделиться с другом мыслями, чувствами, замыслами. И вот часов в 11, когда Чехов собирался ложиться спать, неожиданно раздавался стук в окно спальни писателя. «Крокодил, ты спишь?» — спрашивал Левитан (так он в шутку называл Чехова). Антон Павлович впускал художника в уже затихший дом, и друзья беседовали до глубокой ночи.
В 80-х годах Левитан еще не создал своих наиболее известных произведений, таких, как «Владимирка», «Вечерний звон», «Над вечным покоем», «Март». Это был молодой многообещающий художник. Серия превосходных крымских этюдов 1886 г. обратила на Левитана внимание знатоков, ценителей живописи, и Чехов, внимательно следивший за работами художника, с радостью отмечал: «Талант его [Левитана] растет не по дням, а по часам».
Подобно Чехову, Левитан переживал в то время бурный творческий рост. От этюдов, небольших картин художник шел к серьезным творческим обобщениям. Во второй половине 80-х годов Левитан создал ряд замечательных произведений. Особенно обогатили его поездки на Волгу в 1887—1890 гг. Там были написаны картины «Березовая роща», полная радости и света, величавый и задушевный «Золотой плёс», «После дождя».
В работах этих лет уже сказались основные черты огромного таланта художника: глубочайшая любовь к русской природе, стремление увидеть и запечатлеть прекрасное в обыденном, простота и правда. В ряде произведений Левитана органически сливаются лирика и эпос, что было характерно для автора «Счастья» и «Степи».
Картины природы у Чехова, как и у Левитана, говорят о стремлении человека к красоте, к гармонии, к совершенству. Они призваны утвердить через красоту природы неувядаемую нравственную красоту человека. И совсем не случайно в некоторых произведениях писателя пейзаж становится своего рода героем, органически участвует в жизни людей.
Великий поэт русской природы, Левитан не мог не оценить редчайшее мастерство Чехова-пейзажиста. Художник писал Антону Павловичу: «Я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках», и ты поразил меня как пейзажист... Пейзажи в них — это верх совершенства, например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец поразительны».
Бывал в кудринском доме и другой товарищ Николая Павловича Чехова по Училищу живописи, ваяния и зодчества — художник и архитектор Ф.О. Шехтель. Это один из наиболее давних московских знакомых писателя, свой человек в семье Чеховых. Его любили за простоту, находчивость, веселый, общительный характер.
В начале 80-х годов одновременно с А.П. Чеховым Шехтель сотрудничал в юмористических журналах, помещая в них свои рисунки. Он выступал и как театральный художник, оформляя красочные спектакли-феерии в популярном тогда театре Лентовского. Шехтель сделал обложку к сборнику «Пестрые рассказы», очень нравившуюся Чехову. Уже в то время Шехтель считался крупным архитектором, а в 1902 г. ему было присвоено звание академика архитектуры. По проектам Шехтеля в Москве построено много зданий и, в частности, Ярославский вокзал и дом на Малой Никитской (ныне улица Качалова), где в 1930-х годах жил А.М. Горький. Шехтелю принадлежит также оформление Московского Художественного театра.
Чехов не раз лечил Шехтеля. «Мой приятель и пациент» — так определял Антон Павлович свое отношение к этому разносторонне одаренному человеку.
Было бы неверно думать, что в кудринском доме бывали только люди литературы и искусства. Наряду со знаменитостями здесь можно было встретить друзей-читателей, представителей демократической интеллигенции — студентов, педагогов, врачей, знакомых и родственников Чеховых.
На Садовой-Кудринской бывали преподавательница музыки А.А. Похлебина, пациентки Чехова сестры Яновы, которых шутливо называли «Яшеньками», «астрономка» О.П. Кундасова. Имя этой приятельницы М.П. Чеховой по Высшим женским курсам довольно часто встречается в письмах Чехова конца 80-х — начала 90-х годов.
«Необыкновенная, удивительная девица», «изумительная астрономка» — так шутя называл Кундасову Чехов. Математик по образованию, Кундасова некоторое время работала в обсерватории Московского университета у знаменитого астронома Ф.А. Бредихина. В конце 80-х годов она зарабатывала главным образом уроками английского языка. М.П. Чехов утверждает, что внешние черты Кундасовой писатель придал образу Рассудиной в повести «Три года».
Полным контрастом О.П. Кундасовой была общая приятельница Марии Павловны и Антона Павловича, также учительница, Н.М. Линтварева, с которой Чеховы познакомились на Украине. Если в характере «астрономки» ясно чувствовался некоторый надлом, то Н.М. Линтварева обладала редким физическим и душевным здоровьем.
«У нас три недели гостила Наташа Линтварева, — писал Чехов 27 ноября 1889 г. — Стены нашего комодообразного дома дрожали от ее раскатистого смеха. Завидное здоровье и завидное настроение. Пока она у нас жила, в нашей квартире даже в воздухе чувствовалось присутствие чего-то здорового и жизнерадостного». Был в гостях у Чехова и брат жизнерадостной учительницы Павел Линтварев — студент, исключенный из университета и находившийся под надзором полиции.
В кудринский дом впервые вошла девятнадцатилетняя преподавательница гимназии Лидия Стахиевна Мизинова, или Лика, как ее звали у Чеховых. Имя Лики Мизиновой неотделимо от «милой Чехии».
«Лика была девушка необыкновенной красоты. Настоящая Царевна-Лебедь из русских сказок, — вспоминала близко знавшая ее Т.Л. Щепкина-Куперник. — Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под «соболиными» бровями, необычайная женственность и мягкость и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломания и почти суровой простотой делали ее обаятельной, но она как будто не понимала, как она красива, стыдилась и обижалась, если при ней об этом кто-нибудь... заводил речь». Внешняя привлекательность соединялась у Лики Мизиновой с живым, веселым характером, умением понимать шутку, что так ценили в доме Чехова.
«Когда Лика в первый раз зашла за чем-то ко мне, — вспоминала М.П. Чехова, — произошел такой забавный эпизод. Мы жили тогда в доме Корнеева на Садовой-Кудринской. Войдя вместе с Ликой, я оставила ее в прихожей, а сама поднялась по лестнице к себе в комнату наверх. В это время младший брат Миша стал спускаться по лестнице в кабинет Антона Павловича, расположенный в первом этаже, и увидал Лику. Лидия Стахиевна всегда была очень застенчивой. Она прижалась к вешалке и полузакрыла лицо воротником своей шубы. Но Михаил Павлович успел ее разглядеть. Войдя в кабинет к брату, он сказал ему:
— Послушай, Антон, к Марье пришла такая хорошенькая! Стоит в прихожей.
— Гм... да? — ответил Антон Павлович, затем встал и пошел через прихожую наверх.
За ним снова поднялся Михаил Павлович. Побыв минутку наверху, Антон Павлович стал возвращаться назад. Миша вскоре тоже спустился, и так это хождение они повторяли несколько раз, стараясь рассмотреть Лику. Впоследствии Лика рассказывала мне, что в тот первый раз у нее создалось впечатление, что в нашей семье страшно много мужчин, которые все ходили вверх и вниз!»
Скоро Л.С. Мизинова подружилась со всеми членами семьи Чеховых, не исключая и родителей писателя. Когда Мария Павловна знакомила Лику с кем-нибудь, то рекомендовала ее: «Подруга моя и моих братьев». Каждый приход Лики вызывал радостное оживление в семье Чеховых. В юмористическом стихотворении Михаила Павловича Чехова так изображена встреча Лики:
Лишь только к нам зазвонит Лика,
Мы все от мала до велика,
Ее заслышав робкий звон,
Стремимся к ней со всех сторон.Один из нас на низ сбегает,
Ее насильно раздевает,
Другой о «дружбе» говорит,
У третьего лицо горит.Она наверх к сестре заходит,
О дирижере речь заводит,
У ней всегда он на уме;
А кто-то шепчет ей «jamais»3.
В доме на Садовой-Кудринской между писателем и Л.С. Мизиновой завязались сложные отношения — дружеское расположение переплеталось с взаимным увлечением и, по крайней мере с одной стороны — со стороны Лики, — с любовью. Дружба с Антоном Павловичем и его семьей, начавшаяся в 1889 г., продолжалась и в последующие годы. Л.С. Мизинова часто бывала у Чеховых в Москве, гостила в Мелихове.
В 1898 г., когда обстоятельства жизни отдалили Лидию Стахиевну и писателя, она подарила Чехову свою фотографию с надписью, в которой звучит отголосок далеких кудринских встреч:
«Дорогому Антону Павловичу на добрую память о воспоминании хороших отношений. Лика.
Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь погубя, —
Знаю одно, что до самой могилы
Помыслы, чувства, и песни, и силы —
Все для тебя!!(Чайковский — Апухтин)...
Я могла написать это восемь лет тому назад, а пишу сейчас и напишу через 10 лет»4.
Большое оживление в жизнь дома Чеховых внес приезд их таганрогской знакомой Александры Львовны Селивановой. Еще в первой половине 70-х годов родные привезли в Таганрог девочку Сашу, отдали ее в школу и поселили «на хлебах» у П.Е. и Е.Я. Чеховых. Саша Селиванова стала, по словам М.П. Чехова, «как бы второй сестрой». Прошло много лет, и в доме на Садовой-Кудринской появилась высокая миловидная женщина. А.Л. Селиванова в свой первый приезд в Москву почти месяц прожила у Чеховых.
С приездом А.Л. Селивановой в квартире писателя стало еще веселее. Антон Павлович был особенно неистощим на шутки и всякие выдумки. Михаил Павлович сочинял веселые стихотворные экспромты, а сама гостья смеялась больше всех и неутомимо распевала украинские песни.
Зимой 1889 г. у писателя в течение трех недель гостил его двоюродный брат Георгий Митрофанович Чехов, живший в Таганроге. Антон Павлович любил своего родственника, судьба которого сложилась не очень благоприятно. С детских лет мечтавший об учении, страстно любивший книгу, Георгий Чехов не получил высшего и даже среднего образования. Шестнадцатилетним юношей он начал трудовую жизнь в конторе Таганрогского отделения Общества пароходства и торговли, работая с 5 часов утра до 8—9 часов вечера.
Годы, проведенные среди толстых гроссбухов, не иссушили сердца Георгия Митрофановича. Все свое свободное время он отдавал чтению и был большим поклонником творчества А.П. Чехова. По-видимому, он обладал и литературным даром. Антон Павлович восхищался задушевностью писем двоюродного брата. Конечно, приезд Георгия Митрофановича был большой радостью для писателя.
В 1893 г. дом в Кудрине посетили Л.Н. Толстой и И.Е. Репин. Они пришли в гости к Чехову, но не знали, что Антон Павлович не живет здесь уже почти 3 года. Вероятно, Репин, ранее встречавшийся с Чеховым, хотел познакомить его с Л.Н. Толстым. Это знакомство, уже без участия Репина, состоялось в 1895 г. в Ясной Поляне.
Трудно перечислить всех, кто бывал у Чехова. Это самые различные люди по возрасту, профессии, общественному положению. Каждый из них вносил нечто свое в жизнь кудринского дома. Можно с полным основанием сказать, что дом Чехова был одним из центров культурной жизни Москвы 80-х годов.
Примечания
1. Мазаньелло — персонаж популярной в то время оперы Обера «Немая из Портичи», ставившейся на русской сцене под названием «Фенелла».
2. В.П. Далматов, В.Н. Андреев-Бурлак, М.Т. Иванов-Козельский, М.И. Писарев, Н.П. Киреев — известные русские артисты.
3. «Жаме» — шутливое прозвище Л.С. Мизиновой.
4. Позднее, в 1902 г., Л.С. Мизинова вышла замуж за артиста и режиссера Художественного театра А.А. Санина.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |