Героиня рассказа «Володя большой и Володя маленький» (1893), Софья Львовна, подобно многим персонажам чеховских произведений, также живет, руководствуясь по преимуществу своей натурой, инстинктами. Молодая женщина, вышедшая замуж за полковника Ягича, который старше ее на тридцать лет, переживает мучительное разочарование в жизни. Брак Софьи Львовны был шагом отчаяния и доставлял ей одно страдание: «Она вышла из расчета, потому что он, по выражению ее институтских подруг, безумно богат, и потому что ей страшно было оставаться в старых девах, как Рита, и потому, что надоел отец-доктор и хотелось досадить Володе маленькому. Если бы она могла предположить, когда выходила, что это так тяжело, жутко и безобразно, то она ни за какие блага в свете не согласилась бы венчаться. Но теперь беды не поправишь. Надо мириться» [194, т. VIII, с. 220—221].
Важность психофизического фактора в концепции личности Чехов подчеркивает, во-первых, точными указаниями на возраст героев: Софье Львовне — 23 года, Ягичу — 54, Володе маленькому — 30, Рите — за 30. Кроме того, писатель уточняет еще две возрастных координаты: десять лет было Софье Львовне, когда Ягич ухаживал за ее теткой и четырнадцать лет — Володе маленькому, когда он начал пользоваться успехом у женщин. Для Чехова, чьи произведения отличаются лаконизмом и смысловой наполненностью каждой детали, возраст служит одним из способов характеристики героя, его психофизиологического состояния.
Софья Львовна переживает прекрасный возраст: ей 23 года, она красива, здорова, богата. Чувства и потребности, испытываемые ею, во многом определяются возрастными особенностями: героиня страстно нуждается во взаимной супружеской любви, в эмоциональной близости более опытного, умудренного жизнью человека. Именно эта потребность заставляет Софью Львовну лгать себе, что она любит своего мужа. И именно эта потребность явилась в свое время решающим аргументом в пользу заключения столь неравного брака.
Поведение героини импульсивно и диктуется «натурой»: она истерична и неуравновешенна. Рассказ начинается непосредственно с капризной реплики Софьи Львовны, которая желает править тройкой. Однако речевая характеристика в данном случае определяет не столько личность, сколько психофизическое состояние, «природу» героини. И в следующих строках Чехов утверждает нас в этом впечатлении: «Полковник знал по опыту, что у таких женщин, как его жена Софья Львовна, вслед за бурною, немножко пьяною веселостью обыкновенно наступает истерический смех и потом плач» [194, т. VIII, с. 214]. По сути, на страницах рассказа, кроме собственно повествования, воспроизведен анамнез страдающей истерией женщины, поступки и самоощущение которой диктуются болезненностью ее состояния. В начале произведения Софья Львовна пребывает в эйфории: все кажется ей чудесным, она уверена в своей любви к мужу, мысль о возможности тратить деньги хоть по тысяче рублей в день доставляет ей искреннее удовольствие. Однако с течением времени ощущение неизбывной радости покидает Софью Львовну. Тройка подъезжает к заставе, скорость движения уменьшается, и к веселым, легким мыслям Софьи Львовны начинают примешиваться и мрачные. Она смотрит на сидящего напротив Володю маленького и думает о том, что ему все известно и об ее давней любви к нему, и о том, что замуж за Ягича Софья Львовна вышла «с досады». Кроме того, Софья Львовна замечает, что именно после ее замужества Володя начал обращать на нее особенное внимание, оскорбляя тем самым ее женское достоинство. С медицинской достоверностью Чехов фиксирует психическое состояние героини: «И когда в ее душе торжество и любовь к мужу мешались с чувством унижения и оскорбленной гордости, то ею овладевал задор и хотелось тогда сесть на козлы и кричать, подсвистывать...» [193, т. VIII, с. 217]. Нельзя не отметить, что именно подобное поведение характерно для нервных, психически неустойчивых людей.
При встрече с Олей, ушедшей в свое время в монастырь по непонятным для Софьи Львовны причинам, героиню душат слезы, дыхание ее учащено. Чехов подчеркивает, что такая реакция мотивирована не умилением, не тем, что Софья Львовна соскучилась по Оле, не религиозным экстазом. Она заплакала «сама не зная отчего», от нервной слабости (как, вероятно, истолковали бы это Ягич и Володя), волнение Софьи Львовны необъяснимо. После прощания с Олей Софья Львовна впадает в депрессию, небывалый эмоциональный подъем, эйфория сменяется упадком психических и физических сил. Ощущение тяжести, жути, безобразия всего происшедшего и всей жизни в настоящем начинает мучить Софью Львовну.
По приезде домой, улегшись в теплую мягкую постель, Софья Львовна начинает думать о Боге, об Оле, которая «решила для себя вопрос жизни», о своей печальной судьбе. Эти раздумья пугают героиню, так как она ощущает «греховность» своего существования: «Софье Львовне становилось немножко страшно; она спрятала голову под подушку» [194, т. VIII, с. 221]. Этой маленькой деталью Чехов подчеркивает неподотчетность действий героини разуму. Спрятать голову под подушку от страха перед собственными мыслями — действие инстинктивное и в данной ситуации бесполезное. Приписывая его Софье Львовне, Чехов подчеркивает неосознанность, импульсивность ее поведения.
Наконец, ближе к утру, напряжение долгих вечера и ночи разряжается приступом истерики, который и предчувствовал в начале рассказа Ягич. Без видимой причины Софья Львовна начинает рыдать. Очевидно, что стремление к максимально точному воспроизведению реальности — лишь одна «ступень» задачи, которая решается Чеховым путем клинически достоверного описания симптомов истерии. Как считает В.И. Камянов, есть и другая «ступень» — «исследование ситуации «человек перед лицом собственной сложности, с которой предстоит управляться самому». На этом уровне открывается далекая духовная перспектива и медицинских либо социально-психологических наблюдений автора» [74, с. 89].
Неудачный брак, праздная жизнь, пример Оли приводят Софью Львовну к размышлениям о смысле и ценности ее существования. Однако и эти размышления «о вечном» обусловлены чувственным опытом героини. Такие категории, как «жизнь духа», «вечная душа», чужды Софье Львовне, и о выборе Оли она говорит: «Неужели погребать себя заживо — значить решать вопрос жизни? Ведь это смерть, а не жизнь» [194, т. VIII, с. 221]. В подобной позиции заключена важная особенность чеховского героя: Софья Львовна не имеет духовных ценностей. Жизнь для нее — это земное существование со всеми ее радостями и удовольствиями. Однако, реализуя идеальную с этой точки зрения жизненную программу, включающую развлечения, богатство, высокий социальный статус, любовную связь, Софья Львовна, тем не менее, остается неудовлетворенной и разочарованной.
Чехов показывает значение «физики» в жизни своей героини: Софья Львовна — человек, детерминированный по отношению к своей физической природе: поступки ее импульсивны, мысли ограничены чувственным опытом. «Природа» поддерживает в Софье Львовне ее небольшую жизненную силу, «природа» в виде истерик и любовной связи с Володей маленьким дает разрядку напряжению, возникающему в ее жизни, «природа» позволяет Софье Львовне ощутить уродливость и неприемлемость такого явления, как «умерщвление плоти» в монастыре. Однако героиня рассказа несчастна: вывод, к которому она приходит в своих размышлениях, безотраден: «...ей становилось жутко от мысли, что для девушек и женщин ее круга нет другого выхода, как не переставая кататься на тройках и лгать или же идти в монастырь, убивать плоть...» [194, т. VIII, с. 225].
«На взгляд героини, — пишет В. Камянов, — есть только две возможности: разгул либо умерщвление плоти. Третьего не дано. Но торжествует как раз третье: моральная невнятица. Сумбур чувств. Первоначальный контраст между азартом разудалой скачки и неподвижностью женских фигур в черном оборачивается скрытой аналогией.
Такова здесь острота чеховского приглушенного трагизма: стоит нам сместиться на уровень внутренних процессов, как сближаются далекие, казалось бы, полюса» [74, с. 156].
Действительно, до ухода в монастырь Оля немногим отличалась от Софьи Львовны: хохотушка и кокетка, любившая только кавалеров да балы, как характеризует ее Рита. В момент кризиса Оля предпочитает монастырь. Характерно, что об ее судьбе читатель узнает только из реплик других героев. Так, Володя маленький причиной ее ухода в монастырь называет семейную трагедию («Ее брата, Дмитрия, сослали в каторжные работы, а теперь неизвестно, где он. А мать умерла с горя» [194, т. VIII, с. 217—218]), Рита определяет поступок Оли как шаг отчаяния («par depit» — «с досады»). Авторского объяснения в рассказе нет. Однако портрет, действия, речь героини наталкивают читателя на вопрос: права ли Софья Львовна, считающая, что Оля достигла в монастыре умерщвления плоти и решила тем самым «все вопросы»? Безгласна ли, подавлена ли окончательно природа, натура в монашенке Оле? При встрече с Олей сердце Софьи Львовны сжимается — она еще не видит лица монахини, но что-то подсказывает ей, что это именно Оля. «Худенькие плечи», «худые бледные ручки», «бледное лицо» — так характеризует послушницу Олю Чехов, подчеркивая перемены во внешности, происшедшие с ней в монастыре. Внешне Оля вполне соответствует стереотипу убивающей плоть монахини, и именно этот факт вызывает симпатию и нежность к ней в Володе, Ягиче и Софье Львовне — людях, чрезвычайно зависимых от своей плоти и постоянно ублажающих ее роскошными обедами и любовными утехами.
Однако Чехов разрушает этот стереотип: без всяких уговоров Оля садится на тройку, чтобы немного прокатиться с грешниками-мирянами, знакомыми ей по прежней жизни. И хотя она не выказывает никакого удовольствия («Лицо у нее теперь было бесстрастное, маловыразительное, холодное и бледное, прозрачное, будто в жилах ее текла вода, а не кровь» [194, т. VIII, с. 220]), сам факт присутствия монахини в хмельной компании позволяет прояснить авторскую позицию: в любом человеке природа не может быть настолько слаба, чтобы ее можно было «умертвить» черными одеждами и тремя годами постов. В этом смысле кажется интересным замечание В. Камянова: «Чеховский человек — пленник собственной «натуры»; его куда-то сносит подспудными душевными течениями, затягивает вглубь, словно купальщика в омут или под плоты. Чин, должность, даже сан, столь важные для стороннего суждения о нем в глазах самого персонажа особого веса не имеют» [74, с. 158].
Для окружающих Оля — монахиня, чем и вызывает уважение (даже Володя маленький, питающий к женщинам интерес весьма определенного рода, вспоминает о ней «с умилением»). Однако поведение ее говорит о том, что сама себя она чувствует несколько иначе: кроме того, что она катается на тройке, она живо интересуется жизнью старых знакомых в миру. Никак нельзя сказать, что Оля отреклась от прошлого и живет исключительно во имя служения Господу.
Характерно, что Оля — единственный персонаж рассказа, чей возраст Чехов не указывает. Мы лишь узнаем, что 2—3 года назад она была другой (т. е. в монастырь она пришла 2—3 года назад). Оля как бы живет вне зависимости от возрастных особенностей и потребностей, иными словами — от «природы». Абсолютизируя «внешний» взгляд на героиню, Чехов не говорит конкретно и о степени родства, в которой находятся герои: лишь из язвительной реплики Володи маленького читатель узнает, что в связи со смертью матери Оля должна бы была жить на положении воспитанницы в семье Софьи Львовны, т. е., вероятно, приходилась ей двоюродной сестрой. Этот внешний взгляд (монахиня без возраста и без семьи) Чехов разрушает буквально двумя деталями: присутствием Оли в подвыпившей компании бывших друзей и финалом рассказа. В последнем предложении рассказа Чехов объединяет обеих героинь: «Заезжая почти каждый день в монастырь, она [Софья Львовна] надоедала Оле, жаловалась ей на свои невыносимые страдания, плакала и при этом чувствовала, что в келью вместе с ней входило что-то нечистое, жалкое, поношенное, а Оля машинально, тоном заученного урока говорила ей, что все это ничего, все пройдет и Бог простит» [194, т. VIII, с. 225]. Обращает на себя внимание объемность предложения: подобные синтаксические конструкции не характерны для чеховского стиля. Очевидно, что ее выбор обусловлен художественной задачей Чехова выявить ту скрытую аналогию, которая заключена в образах двух героинь. В одну из частей сложносочиненного предложения писатель фактически умещает целую жизнь Софьи Львовны: праздность и бессмысленность ее существования, муки, слезы, чувство отчаяния и неудовлетворенности, пробуждение самосознания. Во второй части речь идет об Оле, и если действия Софьи Львовны не сопровождаются обстоятельствами образа действия, то к действию, производимому Олей («говорила») относятся два обстоятельства, каждое из которых сближает ее, монахиню, с грешницей Софьей Львовной. Человек, живущий в мире с собой и решивший все вопросы, не может говорить так, как Оля — «машинально, тоном заученного урока» [194, т. VIII, с. 225] — и это о Том, служению Которому она посвятила жизнь! Оля настолько же несчастна и неудовлетворена жизнью, насколько и Софья Львовна. Сопрягая в одном предложении мироощущение двух столь разных на первый взгляд персонажей, Чехов утверждает мысль о сложности человеческой природы: природа Софьи Львовны не исчерпывается ее положением богатой капризной барыньки, так же как и природа Оли — монашеской одеждой и молитвами. Чеховский взгляд на человеческую «натуру» усложнен той мыслью, что не может быть здоровья и счастья ни для тех, кто руководствуется в первую очередь плотскими потребностями, ни для тех, кто уходит в монастырь «погребать себя заживо».
В чеховской концепции о важности «природного» фактора человеческой личности нетрудно заметить полемику с взглядом на этот счет Л.Н. Толстого, оказывавшего существеннейшее влияние на философский фон эпохи и бесконечно уважаемого Чеховым. В частности, одним из произведений, в которых позиция Л.Н. Толстого по этому вопросу выражена наиболее ярко, является рассказ «Крейцерова соната».
Поездка на Сахалин заставила Чехова по-новому взглянуть на любимые им произведения русских писателей. Так, в письме к А.С. Суворину, он пишет: «До поездки «Крейцерова соната» была для меня событием, а теперь она для меня смешна и кажется бестолковой. Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел — черт меня знает» [Цит. по 76, с. 70].
Размышляя о смысле творческого спора Чехова с Л.Н. Толстым, В.Б. Катаев пишет: «Чаще всего он понимается как выступление Чехова против определенных идей Толстого относительно семьи, брака, любви. Но важнее то, что здесь столкнулись два видения мира, два отношения к проблемам человеческого бытия, две концепции художественной правды. Чехов избирает иной, но именно философский угол зрения на действительность и на такую форму ее освоения, какой было учение Толстого» [76, с. 71].
Для понимания «Крейцеровой сонаты» Толстой считал особенно важным тот факт, что Позднышев, главный герой — не психически ущербный человек, не маньяк, но человек вполне обыкновенный, как все. Праздная жизнь, общественное мнение, постулирующее отношение к женщине как к «орудию наслаждения», приводят героя к преступлению — убийству жены. Выводы Толстого отличаются категоричностью и общеобязательностью: «У нас люди женятся, не видя в браке ничего, кроме совокупления, и выходит или обман, или насилие [...] выходит тот страшный ад, от которого спиваются, стреляются, убивают и отравляют себя и друг друга» [177, с. 235].
Мужчины, имена которых стоят в заглавии чеховского рассказа — Володя большой и Володя маленький — чрезвычайно близки с толстовским Позднышевым. В неполные шестнадцать лет товарищи старшего брата уговаривают Позднышева поехать в публичный дом, где и происходит его падение. Володя маленький начинает пользоваться успехом у женщин чуть ли не с четырнадцати лет. И Ягич, и Володя, и Позднышев живут в атмосфере «ложного отношения к женщине». Володя маленький неженат, не связан никакими обязательствами, его отношения с женщинами весьма определенное, он жесток и циничен настолько, что не уважает даже брак своего близкого товарища. К Софье Львовне Володя относится именно как к «орудию наслаждения» и бросает ее через неделю после того, как соблазняет. Полковник Ягич, состарившийся ловелас, женится на молодой девушке и превращает ее в истеричку. Близость Ягича для Софьи Львовны отвратительна. Положение вещей в чеховском рассказе во многом перекликается с миром, в котором существуют герои «Крейцеровой сонаты»: здесь и обман, и ад, и насилие. Но самой логикой сюжета Чехов выступает против «толстовской генерализации, абсолютизации отдельных выводов, будто бы имеющих общеобязательное значение. Он изучает, насколько то «общее», что заключено в учении Толстого, соотносится с конкретными случаями». И конкретный случай с Софьей Львовной, Ягичем и Володей маленьким опровергает толстовский постулат о том, что греховная человеческая природа в виде разнузданной похоти несет во взаимоотношения людей разрушения такой силы, что неизбежно приводит к убийству либо к самоубийству. Жизнь чеховских героев внешне не меняется, да и внутренне меняется лишь у Софьи Львовны. Володя большой и Володя маленький остаются «жертвами всеобщего заблуждения». Чехов категорически не согласен с мнением Толстого о порочности человеческой «физики». Так, в письме А. Плещееву он пишет: «Мое святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютная свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались» [Цит. по 76, с. 124]. Обращает на себя внимание, что человеческое тело ставится Чеховым прежде вдохновения и любви. Как врач, как писатель, как человек с большим жизненным опытом, Чехов не приемлет толстовского отрицания закономерности и нормальности проявлений физиологии человека, и обосновывает это в своем рассказе.
В рамках данной работы большой интерес представляет погружение в атмосферу современных Чехову общественно-культурных вопросов, нашедших свое отражение на страницах печатных изданий, публикующих произведения писателя. Рассказ «Володя большой и Володя маленький», в частности, был впервые напечатан в газете «Русские ведомости». Отметим, что это — единственное художественное произведение на страницах номера, и, очевидно, выбор его обусловлен тем фактом, что проблемы, затрагиваемые автором, отвечают запросам общества, которым соответствует издание. «Русские ведомости» — газета, основным принципами которой являлись ориентация на личность читателя, стремление к широкому охвату действительности. Проследим, какие статьи соседствуют с рассказом Чехова. Наряду с большим количеством разного рода рекламных объявлений, политических и экономических новостей можно прочитать отзыв некоего Н.А. Рубакина на статью «Книжное оскудение» [149], напечатанную в предыдущем номере газеты. В своем комментарии автор сравнивает российского читателя с западным, указывая на небольшой объем читаемой литературы, приводя определенную статистику. В данной статье поднимается вопрос о недостаточной интеллектуальной активности среднего россиянина, о его весьма посредственном культурном уровне. Абстрагируясь от конкретной информации, заметим, что речь здесь идет именно о герое Чехова, над судьбами которого с помощью художественных средств в своих произведениях и, в частности, в «Володе большом и Володе маленьком», размышляет писатель.
Н.А. Рубакин, выражая обеспокоенность культурным уровнем среднестатистического гражданина, указывает, тем не менее, на обнадеживающую тенденцию: увеличение подписчиков (на печатные издания) из низших слоев — крестьян и мещан. Рождается, считает журналист, «читательская волна, новая, свежая, жаждущая света, чувствующая глубокую потребность смотреть на мир Божий своими собственными глазами, а не через синие стекла узенького окошка, желающая черпать свои знания, обогащая свой мир идей из общей сокровищницы человечества, а не из кратких специальных каталогов...» [149]. Таким образом, основной мыслью данной статьи является мысль о необходимости расширения сознания «среднего» человека, причем автор говорит об этом не просто как о желаемом сценарии развития событий, но как об имеющей место позитивной тенденции.
Для создания полной картины современной Чехову общественно-культурной жизни представляет интерес Проект устава Русского женского общества, опубликованный на страницах данного издания. Очевидно, что само по себе появление организации, объединяющей в своих рядах женщин, стремящихся решать различные общественные вопросы, говорит о достаточной гражданской и интеллектуальной зрелости женской части населения, которая в России традиционно являлась дискриминируемой. Опубликование же устава этого общества в средствах массовой информации говорит о признании права на существование подобной организации и уважении к деятельности ее членов. Обратим внимание на круг интересов Женского общества. Определив понедельник «присутственным» днем, члены ассоциации распределили обсуждаемые вопросы следующим образом: первый понедельник месяца посвящается комитету по искусству и литературе; второй понедельник — комитету по обсуждению вопросов, касающихся семейной жизни; третий понедельник — день обсуждения различных женских вопросов; четвертый — посвящен проблемам воспитания и образования; пятый — искусству и литературе. Несмотря на то, что женское общество не ставит перед собой таких глобальных задач, как участие в управлении государством, очевидно, что деятельность его не ограничивается обсуждением неких «домашних» дел: формулировка «различные женские вопросы» включает в себя проблему положения женщины в обществе, ее права реализоваться в профессии, в бизнесе, в науке. Отметим, что Русское женское общество состояло в ведении МВД, что, возможно, свидетельствует о важности роли, которую видело в деятельности подобного объединения государство и общество в целом.
Проблематика рассказа «Володя большой и Володя маленький», без сомнения, включает в себя вопрос об участи женщины: и Софья Львовна, и Рита, и монашка-Оля ведут отнюдь не безоблачное, лишенное бытийных и бытовых проблем существование, что говорит о несомненном интересе Чехова к данной теме. Возьмем на себя смелость утверждать, что этот интерес — не просто писательский реверанс в сторону выигрышной темы, но более глубокая озабоченность русского интеллигента судьбой своего народа. Именно поэтому в центр повествования писатель ставит обычных женщин, «средних» по своему интеллектуально-культурному уровню, во многом различных, но одинаково не сумевших реализоваться в существующей действительности.
Характерно, что редакция «Русских ведомостей», помещая в газете материалы о таких прогрессивных явлениях, как расширение сознания «среднего» человека и создание Русского женского общества, не посчитала возможным напечатать рассказ Чехова без значительных купюр. Так, в письме В.А. Гольцеву Чехов делится: «...мой рассказ в «Русских ведомостях» постригли так усердно, что с волосами отрезали и голову. Целомудрие чисто детское, а трусость изумительная. Выкинь они несколько строк — куда бы ни шло, а то ведь отмахнули середку, отгрызли конец, и так облинял мой рассказ, что даже тошно» [194, Письма, т. V, с. 256]. Для самого Чехова объяснение этого факта очевидно (о чем и говорит оценочная лексика письма): при всем стремлении редакции газеты соответствовать «злобе дня», выражать прогрессивные воззрения по актуальным вопросам, в действительности она оказалась не способна опубликовать произведение, в котором эти вопросы поставлены откровенно и без излишнего, немотивированного оптимизма. Ханжеская «охранительная» идеология, под диктатом которой в России пребывали официальные средства массовой информации, не позволила читателю «утратить целомудрие» и преподнесла ему печатный продукт, не более вызывающий, чем статьи о Женском обществе и об интеллектуальном развитии «среднего человека». Чехов же, пытаясь в рассказе осмыслить проблему как можно более полно, учитывая все ее аспекты, видится нам опережающим свое время писателем, врачом, психологом, которому чуждо ханжество и стремление не замечать некоторые стороны человеческой натуры по причине их «нецеломудренности».
Мы далеки от того, чтобы проводить вульгарную прямую аналогию размышлений, представлений сотрудников газеты и авторской позиции Чехова, однако полагаем знаменательным интерес и журналистской общественности, и писателя к схожим вопросам и «героям времени». Этот факт свидетельствует об актуальности проблем, которые затрагивает в своем рассказе Чехов. Кроме того, обратившись к публицистическому фону эпохи, мы можем убедиться, насколько реалистичен взгляд писателя на современные ему проблемы, насколько жизненны образы, им созданные.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |