В рассказе «Печенег» (1897) размышления о человеческой природе приобретают в некотором смысле полифоническое звучание: чеховские рассуждения дополняются рассуждениями главного героя. Название рассказа семантически насыщенно: еще до начала повествования Чехов характеризует своего героя — это «дитя природы», не отягощенное условностями цивилизации и культуры. Он подобен представителю дикого и жестокого племени печенегов. Акцент на человеческой «физике», на физическом состоянии Жмухина писатель делает в первых же строках рассказа: «...бывший когда-то молодым, здоровым, сильным, а теперь старый, сухой и сутулый» [194, т. IX, с. 325]. Выбранный Чеховым возраст героя имеет глубокую антропологическую мотивировку: именно в старости человек оказывается «привязанным» к своей природе; «натура» в виде болезней, увядания, страха физического распада присутствует в его мироощущении активнее и острее, чем когда-либо.
Жмухин же — человек «природный» не только по причине преклонного возраста, но и в силу своего духовно-интеллектуального уровня. Ему чужды привязанность к жене, радость видеть продолжение своей жизни в сыновьях — то, что выделяет человека из животного мира. Жмухин асоциален, и жизнь для него, по сути, исчерпывается физическим существованием — Чехов подчеркивает страх, который зародился в душе героя после пережитого «легкого удара». Это не просто страх перед неизведанным — это животный страх физического уничтожения, и он является фоном всех раздумий Жмухина. Чехов показывает, что жизнь «природного» человека, не отягощенного социальным и духовным опытом, содержит единственную ценность — собственное тело. Подобное мироощущение приводит к примитивизации всех человеческих порывов и переживаний, поскольку единственным двигателем существования становится страх смерти.
По этой же причине Жмухин — суровый, жесткий человек — искренно соглашается со своим гостем, что убивать животных — большой грех. Однако, остро чувствуя и понимая чужую физическую боль, он совершенно глух к душевным страданиям человека. Чехов утверждает противоестественность такого образа мыслей прежде всего неудовлетворенностью жизнью самого Печенега: он смутно томится, переживая страх и непонятное ему самому стремление изменить эту жизнь.
Здесь нельзя не заметить определенного сходства с взглядами В. Соловьева, который, размышляя о духовных основах жизни, приходил к выводу о том, что человеческая суть не исчерпывается вполне природой, что человеку свойственно стремиться к «иному», к высшему: «...Злоба и вражда в нашей природной жизни вполне действительны, а любовь в ней призрачна. И потому наше сердце, ищущее достойной жизни, т. е. жизни по любви, должно осудить нашу природу и все пути ее и обратиться к иному пути. Ибо признать путь природы, т. е. удовлетворение своих животных потребностей и влечений, за окончательный закон нашей жизни — значит узаконить убийство и самоубийство и примириться навсегда с царством смерти. «Живи по природе» — значит, убивай других и себя. Человек-животное поневоле покоряется такой участи; но человеческое сердце не может с нею окончательно примириться, ибо у него есть залог иной жизни» [191, с. 483].
Чеховская концепция отличается большей интеллектуальностью, «рассудительностью»: для писателя важно, что же есть этот порыв человеческого сердца к «иному пути» — результат напряженной работы души и осмысления своей жизни — или только смутное томление, которое легко успокоить закуской и пятью стаканами чая. Жмухин не в состоянии осмыслить свою жизнь в силу собственной жесткой детерминированности. Не случайно свои желания переменить существование он связывает, прежде всего, с отказом от мясной пищи. Странный на первый взгляд мотив еды развивается на протяжении всего произведения: начинаясь с эпизода угощения частного поверенного, он присутствует далее в виде мечты о вегетарианстве в размышлениях Жмухина и находит свое завершение в последних строках рассказа. Душевное беспокойство Ивана Абрамыча начинается за ужином. Чехов подчеркивает связь философского настроения героя с приемом пищи: его обильные речи о «важном и серьезном» начинаются именно после ужина. Далее, размышляя о несовершенстве жизни, Жмухин решает, что хорошо бы «в виду близкой смерти, прекратить эту праздность, которая так незаметно и бесследно поглощает дни за днями, годы за годами; придумать бы для себя какой-нибудь подвиг, например, пойти бы пешком куда-нибудь далеко-далеко, отказаться бы от мяса» [194, т. IX, с. 329]. Смерть — душа — мясо. Такова парадоксальная логика натуры: душа боится смерти, а забота о духе перемещается в область физического. Что же происходит в итоге душевного смущения Жмухина? — После добротной закуски и чая он успокаивается и ложится спать. Чехов показывает, что иначе и быть не может: «природный человек», руководствующийся своей «физикой», не способен осмыслить свою жизнь и подняться над сферой физиологии, его порывы «к высшему» останутся бесплодными.
Особую роль в композиции рассказа играют рассуждения Жмухина о природе человека. Являясь одним из средств характеристики героя, они в то же время служат как бы практическим подтверждением концепции Чехова: Печенег рассуждает о себе подобных и делает знаменательный вывод: «...Теперь, конечно, уж не та категория людей, и не секут, и живут чище, и наук стало больше, но, знаете ли, душа все та же, никакой перемены» [194, т. IX, с. 330]. Но поскольку жизнь души для Жмухина, «природного человека», есть понятие в высшей степени отвлеченное и сомнительное, словом «душа» он обозначает то, что заменяет душу ему и ему подобным — природу. Природа человека, его натура совершенно не меняется! Развитие присуще духовно-интеллектуальной жизни, природа же косна. И поэтому «природный» человек Жмухин, обращаясь к своей душе, к своему разуму, не получает никакого ответа: «...ему хотелось остановиться на какой-нибудь одной мысли, непохожей на другие, значительной, которая была бы руководством в жизни...», но «...вдруг опять вспомнил про свиней, и у него в голове все перепуталось» [194, т. IX, с. 129]. И эта «путаница в голове» происходит каждый раз, как только Иван Абрамыч начинает размышлять. Между тем поиск и наличие идеи — сквозной мотив чеховского творчества. Идея — это как бы камертон, по которому в художественном мире Чехова выверяется самоценность личности. Неспособность Жмухина отыскать мысль-руководство, идею проясняет позицию автора: природа есть косное, телесное начало, которое всю свою жизнь человек должен не преодолевать, но «окультуривать», подчинять законам нравственности.
Пейзаж в рассказе также подчеркивает узость мыслей и убогость внутреннего мира героя. «Направо далеко видна степь, над нею тихо горят звезды — и все таинственно, бесконечно далеко, точно смотришь в глубокую пропасть...» [194, т. IX, с. 32]. И под этими таинственными звездами Жмухин говорит о том, что женщину он за человека не считает. Подчиняясь художественному замыслу писателя, пейзаж развенчивает мировоззрение Жмухина — словно сама природа утверждает противоестественность подобного образа жизни.
В данной главе сделана попытка выявить роль природного фактора в концепции личности А.П. Чехова и определить связи чеховского взгляда на натуру человека с философским фоном эпохи 90-х г. XIX века. В главе рассмотрены проявления и влияние природы двойного порядка: природы в виде болезни и физиологических особенностей человека и природы как бессознательного в психике индивида.
Исповедуя идеалы физического и нравственного здоровья, Чехов полагал природное начало значительным компонентом человеческой личности. И хотя в одном из писем он признавался: «Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас» [Цит. по 171, с. 77], в чеховских мыслях о человеке очевидно стремление к гармонии, к уравновешенному сосуществованию в душе человека природного и социального начал. Для писателя, считает И.Н. Сухих, важно не определить строгие рамки, в которые должна умещаться человеческая «физика», а «натолкнуть» читателя на вывод о том, что «Бесконечное разнообразие природы, «знающей истину», и пафос «обыкновенности», противостоящий нравственно-философскому диктату, пусть даже высоко гуманистическому, ведут к признанию многообразия конкретных жизненных программ и целей» [171, с. 78].
Внимание Чехова к натуре человека в рассказах 90-х годов имеет социально-культурную мотивацию. В 90-е годы, когда писатель создал уже большинство произведений, в которых затрагивалась сфера психики, Россия переживала увлечение философией Ф. Ницше, М. Нордау и других апологетов пессимизма, в интеллектуальных кругах вспыхивали споры о вырождении человечества, о близости гениальности к безумию. «Немецкий публицист М. Нордау, — пишет Е. Меве, — утверждал, что увлечение интеллигенции литературными произведениями психопатологического порядка связано с болезнью века — вырождением.
Чехов в беседе с таганрогским журналистом А.Б. Тараховским говорил: «Никакого вырождения нет. Это все Макс Нордау выдумал. Неврастения же скоро исчезнет. Мы все страдаем этой болезнью. Она явилась оттого, что мы попали в непривычную обстановку. Наши отцы землю пахали и кузнецами были, а мы в первом классе ездим и в 5-рублевых номерах останавливаемся» [116, с. 138].
Таким образом, отличительная черта чеховской трактовки роли природного фактора заключается в его связи и взаимовлиянии с явлениями социального порядка. Это отличает позицию Чехова от взглядов символистов первой волны, полагающих, что природа человека — некая абсолютная ценность, противопоставляемая ими миру социальных отношений. Чеховская концепция личности полемизирует и с точкой зрения Н. Федорова, полагающего природу губительным началом, отдаляющим человека от его великой цели — достижения бессмертия. Полемизирует Чехов и с Л.Н. Толстым, отождествляющим природу с «дьяволом» (в 90-е годы). Если Толстой объявляет природу пороком, то Чехов убедительно доказывает нормальность проявлений «физики» в любом человеке. Немаловажное значение в этом смысле имеет медицинское образование Чехова.
Обобщая сказанное, повторим, что природный фактор в концепции личности А.П. Чехова играет роль одного из компонентов человеческого «Я». Чехов чрезвычайно внимательно, бережно относится к природе человека, и в произведениях своих, и в письмах говоря о пагубности попыток подавить натуру в целях абсолютного одухотворения и пр. Однако природа, являясь лишь одной составной частью личности, не может быть абсолютной ценностью. Разумный, здоровый человек, по мысли Чехова, не может быть лишен социального начала. Герои чеховских рассказов 90-х годов переживают душевные драмы именно по причине абсолютизации своей натуры, отказа от социальной деятельности и напряженного духовного труда. Залогом «нормы» человеческой жизни, ее здоровья и счастья, согласно трактовке Чехова, является уравновешенность природного и социального начал в личности.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |