Прежде чем приступить к анализу связанных с феноменом А.П. Чехова интерпретационных искажений, которые мы называем также мифами, необходимо остановиться на культурных предпосылках этих искажений, а также проанализировать «топологию» современного культурного пространства. Данная преамбула обширна и необходима для понимания мифологического модуса чеховского феномена в рамках современного культурного пространства. Мифы об А.П. Чехове существовали, конечно, и в доцифровую эпоху (конкретные примеры мы разберем ниже), но именно виртуальная реальность максимально интенсифицировала их. Для того, чтобы понять, как и почему это произошло, и необходимо подробно остановиться на особенностях «цифровой» составляющей современной культуры.
В нашей статье «Книга» и «веб-страница»: два модуса бытия культуры» мы коротко затрагивали проблему, которая в контексте любой дискуссии о специфике современной культуры становится магистральной: это проблема «традиционной» и «виртуальной» культур. Являясь частью глобального целого, эти две «подкультуры» находятся между собой в очень сложных отношениях взаимодействия, взаимодополнения и конфронтации. При этом конфронтационное начало (именно на нем мы останавливались в статье) превалирует. Основная демаркационная линия между «книжной» (мы употребляем этот термин не в буквальном, но в обобщающем смысле) и «цифровой» культурами проходит на границе «истинного» и «ложного»: с этим связаны проблемы дезинформации, информационной избыточности и т. д. Мы полагаем, что все созданное доцифровой культурой (будь то «Британника» или «Большая советская энциклопедия») обладает — и с этим фактом невозможно спорить — намного большей степенью достоверности, нежели ресурсы, подобные «Википедии». В нашей статье мы отмечали, что «в случае, когда доступ к электронной версии «Британники» по тем или иным причинам невозможен, между ее печатной версией и любой интернет-энциклопедией целесообразнее воспользоваться именно печатной версией (минимизируя тем самым риски быть дезинформированным). Показателем относительности доверия к сетевым данным служит и ограниченное использование подобных источников при работе над научными исследованиями (за исключением источников, имеющих высокую степень авторитетности — например, официальных сайтов научных изданий)» [46, с. 45].
Мы полагаем, что классификация культурных феноменов, генерируемых Всемирной Сетью или функционирующих в ее пространстве, включает в себя явления двух видов:
1) Реалии, не имеющие аналогов в предыдущем опыте человечества, т. е. составляющие специфику исключительно интернет-пространства (поисковики, социальные сети, блоги, облачные хранилища).
2) «Оцифрованный» культурный фонд, созданный за предшествующую Сети эпоху: виртуальные музеи, электронные библиотеки и т. п.
При этом функционирование традиционной культуры в оцифрованной форме может протекать двояко: во-первых, в форме адекватной копии действительных реалий (например, вышеупомянутая электронная библиотека, в которой содержаться отсканированные книги); во-вторых, в виде результата рецепции и интерпретации данной копии интернет-сообществом (как цитирование электронных книг, как блог, посвященный описанию впечатлений от посещения виртуального музея и т. п.). Данную двойственность можно объяснить, обратившись к отмеченному В.А. Емелиным и А.Ш. Тхостовым делению Интернета на две «достаточно автономные области»: «информационное пространство и пространство коммуникации» [43]. Гипотетическая электронная библиотека преследует в целом исключительно информативную культурную функцию, соответственно — принадлежит к области информационного пространства. Однако эта же электронная библиотека, будучи обсуждаемой, например, в каком-либо чате или форуме, переносится в пространство коммуникации и функционирует иначе. Наибольшее число искажений, а под искажением мы подразумеваем любые формы фальсификации (неверное цитирование, ошибка в приписывании авторства и прочее), генерируется и распространяется в области коммуникации. Таким образом, если первый модус бытия культуры в Сети может быть назван дублированием (виртуальная копия картины из Третьяковской галереи или Лувра), то второй зачастую представляет из себя симулякр («помещение» в виртуальный Лувр картины, которая на самом деле находится в Третьяковской галерее и наоборот). Тему симулякризации мы подробно рассмотрим ниже. Причин подобного фальсификационного и профанационного имиджа контента, содержащегося в Сети, можно обнаружить много, генеральной же проблемой, на наш взгляд, является объем данного контента, а также несовершенство возможности поиска необходимой информации. Последний аспект отмечен О.В. Шлыковой: «В отличие от методов систематизации информации и социального опыта, выработанных эпохой Просвещения и построенных на предметно-проблемном принципе их классификации (например, дифференциация знаний по различным дисциплинам: физика, химия, история и т. п.), электронный век культуры возвращает нас к средневековому принципу организации информации — реестровому (т. е. ее иерархизации на основании большей или меньшей сенсационности; достаточно сравнить средневековые хроники и современные программы новостей)» [163, с. 27]. Иначе говоря, данные, оказавшиеся на первых страницах поисковиков, не являются заведомо более достоверными, нежели данные на страницах, выдаваемых поисковой системой последними. При этом наиболее читаемыми, как правило, становятся именно первые результаты поисковых запросов. В связи с этим мы позволим себе подкорректировать высказывание М. Кастельса о том, что «в бесконечном мире информации достоверность является весьма ценным качеством в глазах охотников за информацией» [57, с. 231]. Применительно к бесконечному пространству Всемирной Сети достоверность является не просто ценным, но ключевым качеством любой информации, в противном случае, смысл существования того или иного контента становится сомнительным.
Однако невозможность обнаружения заведомо достоверных данных в массиве информации, «ложность» и «истинность» которой потенциально равновероятны (более того, для поисковых систем вопрос аутентичности того или иного контента вообще не релевантен), порождает еще одну проблему, о которой упоминают В.А. Емелин и А.Ш. Тхостов: «Объем информации, содержащейся на страницах интернета, фактически сводит ее реальное содержание к минимальному значению. Интернет дал неограниченные возможности для творческой самореализации своих пользователей, каждый из которых может опубликовать на его страницах свои тексты, фотографии, ссылки и другие материалы. Но такая практика самотиражирования имплицитно несет в себе опасность полного выхолащивания самой идеи ценности текста: если публиковать можно все что угодно, то теряется возможность найти в гиперпотоке информации нечто достойное внимания». [43]. Мы не отрицаем отмеченного М. Кастельсом «права на хаос» в Интернете [57, с. 200], однако абсолютно не контролируемый «хаос» в некотором смысле превращает Сеть из инструмента познания мира в инструмент перманентного воспроизводства симулякров. Тот же М. Кастельс, называя Интернет «технологией освобождения», предостерегал, что «он может дать волю могучим силам подавления неосведомленных, он может способствовать сегрегации обесцененных завоевателями ценностей» [57, с. 315—316]. В наше время подобные общие предостережения начинают оформляться в конкретные культурные формы. Эпистемология элиминирует, на смену ей фактически приходит нечто, что можно назвать «доксологией» (изучение «докс»). Однако заметить это нередко затруднительно, поскольку метаморфозы в иерархизации информации (в первую очередь — релятивизм ее адекватности и аутентичности) приводят и к изменению восприятия информации как таковой; здесь мы можем говорить о взаимовлиянии человека и созданных им технологий. Любопытной иллюстрацией этого взаимовлияния может служить текст, написанный во II в. до н. э. — «Чжуан-цзы». Позволим себе привести обширную цитату из данного текста:
«Путешествуя по южным землям, Цзы-Гун дошел до царства Чу и уже возвращался во владения Цзинь. Когда он шел северным берегом реки Хань, то заметил человека, который вскапывал огород и поливал его, лазая в колодец с глиняным кувшином. Человек трудился неутомимо, сил тратил много, а работа у него шла медленно.
— Теперь есть машина, которая за один день поливает сотню грядок! — крикнул ему Цзы-Гун. — Много сил с ней тратить не нужно, а работа подвигается быстро. Не желаете ли вы, уважаемый, воспользоваться ею?
Человек, работавший в огороде, поднял голову и спросил: «Что это за машина?»
— Ее делают из дерева, задняя часть у нее тяжелая, а передняя легкая. Вода из нее течет потоком, словно кипящая струя из ключа. Ее называют водяным колесом.
Огородник нахмурился и сказал с усмешкой: «Я слышал от своего учителя, что тот, кто работает с машиной, сам все делает, как машина, у того, кто все делает, как машина, сердце тоже становится машиной. А когда сердце становится, как машина, исчезает целомудрие и чистота. Если же нет целомудрия и чистоты, не будет и твердости духа. А тот, кто духом не тверд, не сбережет в себе Путь» [153, с. 131—132].
Цитировавший эту притчу в своей «Галактике Гутенберга» М. Мак-Люэн также находит ее удачной иллюстрацией состояния человека «оказавшегося в современном кризисе». При этом исследователь замечает, что «технология, машины распространились в нашем мире в такой степени, что китайскому мудрецу это даже в голову не могло прийти» [88, с. 45]. Следует отметить, что «технизация» общества и культуры в ее современных формах и масштабах, возможно, озадачила бы и самого М. Мак-Люэна.
Проблема количества информации в современной культуре (в первую очередь — в ее цифровом модусе) соотнесена с проблемой качества данной информации, что вызывает определенные нарекания со стороны многих экспертов. Как пишет Джарон Ланир «...в доцифровую эпоху мы обладали всеми вариантами халтуры, которые теперь можно обнаружить в сети. Копирование этих материалов в радикальном, новом, «открытом» мире не имеет никакой цели... Большая часть оценок звучит так: примерно половина данных, курсирующих в сети, основана на телевидении, кино или другом традиционном контенте, хотя точный подсчет затруднителен» [169, с. 123]. Д. Ланир предлагает следующую классификацию произведений культуры: произведения первого порядка — оригинальные, и произведения второго порядка — «фрагментарные реакции» на оригинальное. «Я не претендую на то, что могу создать измеритель, который точно покажет границу между произведениями первого и второго порядков. Однако я утверждаю, что веб 2.0 генерирует большое количество вторичного и заглушает первичное» [169, с. 122].
В упомянутой выше нашей статье мы отмечали, что обилие пересказов, рефлексий и тому подобного зачастую порождает намеренные или ненамеренные фальсификации. Обращение к динамике существования и перемещения информации в социальных сетях, приводит нас к выводу, что ключевым звеном в механике распространения различного рода дезинформации является репост. Пользователи коммуникативного пространства Сети делятся друг с другом «фактами» или «цитатами», игнорируя вопрос истинности этих данных. Первоочередной становится эмоциональная составляющая восприятия информации: «нравится» или «не нравится» конкретный контент гипотетическому пользователю. В случае, если те или иные данные находят положительный эмоциональный отклик конкретного участника интернет-сообщества, вопрос верификации становится не просто вторичным, но, по сути, исчезает. Верификация сменяется мотивом интереса, который в конечном счете игнорирует истинность как таковую, она исключается из категориального аппарата «бытия-он-лайн». Мы отмечали, что «если свести вышесказанное к короткой формуле, она может звучать так: «Истинно то, что интересно». Происходит запуск «цепной реакции», количество репостов множится и в результате поисковые системы наряду с достоверными данными начинают выдавать ссылки на заведомо ложный контент (ложный для тех, кто может произвести верификацию)» [46, с. 47]. Подобная механика широко используется как в безобидных культурных мистификациях, так и в «информационных войнах», однако дальнейшие рассуждения о данном аспекте — тема, выходящая за рамки нашего исследования. Мы же хотим более подробно остановится на двух фальсификационных аспектах культуры новой формации, имеющих к феномену А.П. Чехова непосредственное отношение.
Первый аспект — специфика отношения к автору культурного текста со стороны некоторых участников интернет-коммуникации (распространившаяся далеко за пределы Сети), которую можно было бы охарактеризовать как вульгаризованный вариант концепции Р. Барта о «смерти автора». Каждый культурный текст в пространстве Интернета потенциально анонимен. Однако и в случаях, когда фигуры тех или иных деятелей культуры становятся объектом внимания, происходит своеобразная дескриптивная маркировка — попытка (как правило, примитивная) выделить и описать наиболее характерные черты конкретного автора (например, В.В. Маяковский — груб и брутален, Ф.М. Достоевский — психически болен, Л.Н. Толстой — нечитабелен, А.П. Чехов — мрачен). Подобные ярлыки девальвируют личность любого автора — например, тексты, формально подходящие под определение «брутальных и грубых», приписываются В.В. Маяковскому, трудночитаемые — Л.Н. Толстому и т. д. Характерная для современной массовой культуры минимизация усилий и времени, необходимых для ознакомления с каким бы то ни было текстом, приводят к попытке «минимизировать» автора текста — создать удобную формулу (в пределе — это одно слово), позволяющую идентифицировать те или иные культурные тексты. Иначе говоря — свести автора к одному, специфическому «началу» или «истоку». Проблема дескриптивных маркировок не выходила бы за рамки «омассовления» культуры, если бы не связанные с ней глобальные последствия для культуры — и Сетевой, и традиционной. К наиболее трансформирующему восприятие следствию мы относим следующее, отмеченное в нашей статье: «В конечном итоге, имена любых авторов становятся лишенными каких бы то ни было коннотаций, не вызывают никаких ассоциаций, не имеют никаких специфических черт, а любой текст может быть приписан любому автору, причем всегда найдется больший или меньший процент интернет-пользователей, которые не заметят фальсификацию» [46, с. 47]. Более того, зачастую вопрос об адекватности и аутентичности соотнесения того или иного текста с конкретным автором снимается — в соответствии с выведенной нами выше формулой об априорной истинности субъективно «интересного». Возвращаясь к концепции Р. Барта применительно к «галактике Интернет» и, следовательно, к галактике всей современной культуры, во главе угла которой встали информационные технологии, можно говорить, что для ее описания применима не формула «смерть автора», но формула «смерть читателя» (под читателем мы понимаем адресата любого текста культуры — собственно текста, видео, музыкального произведения и т. п.). «Смерть адресата» обусловлена двумя факторами:
1) Общей чертой всех среднестатистических потребителей Сетевого контента становится пассивность: потребитель воспринимает любую информацию, зачастую игнорируя проверку данных на достоверность. Подобное отношение к информации в конечном счете выходит за пределы собственно Интернета: современные потребители нейтрально относятся к любым данным как таковым (за некоторыми исключениями: если истинность не связана с личными или социальными интересами и т. п.). Мы можем сформулировать это так: любая информация в современной культуре начинает существовать в отрыве от своего диалогического потенциала, как если бы ее наличие было самоценным и не связанным с бытием субъектов: реципиентов и интерпретаторов. Этот процесс схож со спецификой исчезновения социального субъекта, отмеченной со свойственной ему парадоксальностью Ф.И. Гиренком, на которую мы обращали внимание выше (см. параграф 2.1). В современной культуре с ее «гиперобъемами» информации и «гипертемпами» ее распространения любой контент отчуждается от субъекта, даже если и был адресован ему. Современный субъект все с большим трудом распознает, что «отклики» культурного наследия адресованы ему или имеют к нему какое-либо отношение. «Адресат», с одной стороны, не способный распознавать «отклики», с другой стороны — не заинтересованный в данном процессе (зачастую, не находящий данный процесс целесообразным) — этот «адресат» в пространстве культуры и является «умершим».
2) Второй, и, как мы полагаем, ключевой фактор — пресловутый объем интернет-контента: «В информационном поле интернета миф о Вавилонской башне обретает новое воплощение — от столпотворения людей мы приходим к столпотворению идей. Возникают проблемы, связанные с различением информации, размещаемой в безграничном пространстве глобальной сети бесчисленным количеством пользователей» [43]. Массу содержащейся в Сети информации невозможно освоить в полном объеме, более того, это невозможно сделать, даже если мы собираем информацию о локальной проблеме, не собираясь обрабатывать значительные информационные объемы. Причем проблема раздваивается: с одной стороны, размножается количество авторитетных источников, с другой стороны, поверка тех или иных источников на соответствие критерию «авторитетность» также отнимает все больше времени. В целом, суммируя все вышесказанное, можно с большой долей уверенности предположить, что терабайты данных Интернет-контента — видео-, фото-, или текстовые материалы — не увидит никто, кроме их создателей. Не смотря на это, информация продолжает множиться, становясь самодостаточной, выключенной из коммуникативных или когнитивных процессов, и не ориентированной в первую очередь на рецепцию. «Читатель», «адресат», безусловно, предполагается, однако с большей или меньшей степенью вероятности, а Сеть начинает существовать ради самой себя. Дескриптивные маркировки и «смерть адресата» — два тесно связанных аспекта бытия современной культуры (и «книжной» и «цифровой»). В основе и того и другого явления лежит возросший (и продолжающий ускоряться) темп производства, воспроизводства и копирования информации. Тяга к упрощению освоения тех или иных текстов культуры (доходящая до примитивизации) находит свое воплощение в дескриптивных маркировках. Последние, в свою очередь, создают губительную для современной культуры иллюзию простоты создания тех или иных текстов: достаточно отвечать набору критериев, связанных с тем или иным автором, чтобы генерировать тексты, аналогичные текстам данного автора. Адресат из этого процесса зачастую вообще выключен как таковой. Текст замыкается на самом себе — но это уже не диалог в том смысле, как его интерпретировал В.С. Библер, но монолог, разросшийся до объемов Всемирной Сети.
Со Всемирной Сетью также связана одна из насущных проблем современной культуры — симулякризация. Один из исследователей отмечает следующее: «Вообще, симулякры и симуляция несут с собой не отсутствие реальности, а как раз наоборот — ее избыток, предельную, качественно новую полноту. Процесс симуляции начинается с искусственного, техногенного характера человеческого начала в мире. Рассматривая такой процесс с конструктивной точки зрения, следует учитывать творческий потенциал, содержащийся в его основе. Творческая деятельность и искусство в нем постоянно выходят на новый уровень развития, тем самым, определяя тенденции развития культуры» [37, с. 106—107]. При этом необходимо подчеркнуть, что симулякризация связана с Сетью, как пространством, выведшем симулякры на некий глобальный уровень и позволяющем им распространяться со скоростями, невозможными в рамках доцифровой культуры. Было бы ошибкой также утверждать, что симулякризация свойственна исключительна виртуальной реальности культуры. Описанный выше А.П. Чехов в трактовке М.М. Дунаева во многом несет в себе черты симулякра — культурного феномена, фактически не соотносимого с реальным чеховским феноменом, однако рассматриваемого в качестве такового. Аналогичным был образ писателя в упомянутых нами (и подробно разбираемых в параграфе 3.3) мемуарах Л.А. Авиловой. Там А.П. Чехов предстает уже абсолютно «фикционным»: начиная от идиолекта, заканчивая сомнительной фактической базой воспоминаний (при этом, мы полагаем, любые мемуары априори должны восприниматься как источники более беллетристического характера, чем документального — как бы ни был близок мемуарист к описываемым им людям и событиям).
Насколько «качественной» является «новая полнота» подобной культуры? Современное культурное пространство изобилует симулякрами — дескриптивные упрощения привели к тому, что осмысливаются и интерпретируются явления, не имеющие в целом соответствия в культуре реальной («книжной», хотя и она не свободна от мифических составляющих). В этом можно было бы видеть преодолимые трудности, однако, мы склонны считать, что эти затруднения имманентны культуре. Не смотря на все вышеизложенное о фальсификационном начале Сетевой культуры, мы бы хотели подчеркнуть отсутствие оценочного компонента в нашем определении данной культуры как «искажающей», мы лишь констатируем фальсификационный потенциал. При этом Сетевую культуру нельзя абстрагировать от культуры книжной — конфронтация, о которой мы упоминали выше, не исключает взаимозависимости. Фальсификация, мифическое начало свойственны и реальной, и виртуальной реальности в равной мере, просто экспансия Сетевой составляющей интенсифицировала как процессы симулякризации, так и попытки постижения данных процессов. Нам кажется не вполне обоснованной и содержащей значительную долю условности сама дихотомия «реальное-виртуальное». Дефиниция «виртуальное» все более прочно связывается в сознании исследователей с цифровым модусом бытия современной культуры, однако и «доцифровой этап» культурного бытия содержит множество областей, которые во многом можно охарактеризовать как виртуальные — например, литература или религия.
Кроме того, на наш взгляд, ни один феномен не может быть познан (и дефинирован как феномен) в отрыве от его «неаутентичного», мифического начала. Подобное начало — как мы упоминали это в предварительных замечаниях ко второй главе данной работы — является необходимым элементом «структуры» феномена А.П. Чехова. Главная задача — выявить это начало и по возможности избегать его наиболее маргинальных проявлений при интерпретации феномена. Преодолеть данное начало полностью ни в рамках культурологии, ни в рамках любой гуманитарной дисциплины невозможно в связи с фактором, который мы условно назвали герменевтическим барьером. Мы полагаем целесообразным проанализировать данный фактор подробно.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |