Фундаментальных культурологических работ, посвященных изучению жизни и творчества А.П. Чехова, на сегодняшний день не существует. Чеховский феномен преимущественно изучался в рамках филологических и исторических наук, о чем мы писали в нашей статье «Может ли быть А.П. Чехов субъектом современной культуры?» [47]. В ней мы отметили, что тематика диссертаций, содержащихся в едином электронном каталоге РГБ и так или иначе связанных с А.П. Чеховым, в общем виде распадается на четыре главных потока:
1) А.П. Чехов и... (Лесков, Гончаров и т. п.), проблемы преемственности творчества, диалога, идейных сходств и различий и т. п.;
2) особенности чеховского творчества и текста (мифопоэтика пространства произведений, эволюция идиолекта писателя и т. п.);
3) проблемы рецепции (например, в иноязычной среде);
4) связь с современностью — но и в этом случае в основном подразумевается текст [47, с. 42].
Ввиду отсутствия источников, изучающих феномен А.П. Чехова в культурологическом аспекте, исследователь должен обратиться к имеющимся работам, посвященным писателю, и попытаться вычленить из них материал, соответствующий заявленной тематике. Главная трудность заключается в объеме библиографии, связанной с именем А.П. Чехова. Исследования, так или иначе необходимые для целей данной диссертации, мы разделили на четыре группы:
1) Материалы, написанные непосредственно А.П. Чеховым — в первую очередь эпистолярное наследие и записные книжки (то, что некоторые исследователи называют «дневники», хотя жанр дневника в его традиционном понимании и форме в чеховском наследии отсутствует).
2) Мемуарная литература.
3) Биографии.
4) Материалы, затрагивающие либо отдельные аспекты жизни и творчества А.П. Чехова, либо содержащие плодотворные для нашей диссертации теории и концепции.
Данные группы, в основном, соответствуют темпоральным и пространственным дистанциям между исследователем и феноменом А.П. Чехова. Их также можно — с долей условности — классифицировать по уровням «вненаходимости», обращаясь к терминологии М.М. Бахтина. Напомним, М.М. Бахтин отмечал, что в области культуры «вненаходимость — самый могучий рычаг понимания. Чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает себя полнее и глубже...» [14, с. 354]. Замечание, на наш взгляд, справедливо и для ситуаций внутрикультурного диалога, к которому относятся изучение и объяснение таких социокультурных феноменов, как А.П. Чехов. Иначе говоря, пространственно-временное расстояние, отделяющее исследователя от объекта его исследования, является той самой «вненаходимостью», которая, с одной стороны, позволяет адекватно описать данный феномен, имея возможность увидеть его не только в соответствующем культурном контексте, но и в культурной перспективе. С другой стороны, «вненаходимость» интенсифицирует и объяснение, постижение данного феномена, обогащенного новыми смыслами в связи с упомянутой культурной перспективой.
Итак, первая группа источников — «нулевой уровень вненаходимости», самоописание и самохарактеристика феномена. Исследователь имеет возможность рассмотреть феномен как таковой, однако не имеет возможности абстрагироваться, занять «герменевтически» комфортную для изучения феномена дистанцию. Вторая группа позволяет проследить зарождение феномена с точки зрения непосредственных свидетелей этого культурного процесса («низкий уровень вненаходимости»). Третья и четвертая группы представляют концептуализированный итог бытия феномена в современном культурном пространстве, что возможно при «высоком уровне вненаходимости».
В первую очередь исследователь обязан определить базисные для себя источники. На наш взгляд, подобным материалом должны стать биографии А.П. Чехова, вокруг которых будут группироваться материалы мемуарного и вспомогательного, аспектного характера. Во многом это связано с тем, что биография является одновременно и попыткой описать культурный феномен (иногда осознанной, иногда нет), и в то же время результатом функционирования этого феномена в культурном пространстве, порождением конкретной культурной среды и свидетельством ее способности (или отсутствия таковой) к рефлексии. Мемуаристика не является для нас основополагающим источником по ряду причин, основные из которых — недостаточная достоверность (что мы проанализируем ниже) и неконцептуализированность. Ценность воспоминаний современников — нахождение в едином социокультурном контексте с А.П. Чеховым — является одновременно и недостатком, связанным с невозможностью как дистанцироваться от «объекта описания», так и нивелировать влияние культурной среды на восприятие этого «объекта» — А.П. Чехова.
Главная трудность культурологического анализа биографических материалов, связанных с чеховским феноменом, обусловлена недостаточной разработанностью методов соответствующей работы, в связи с чем предлагаемые ниже критерии отбора материала и его анализа неизбежно носят отчасти субъективный, отчасти небесспорный характер.
Биографии, имеющиеся в распоряжении исследователя (абстрагируясь от достоинств и недостатков каждой конкретной такой работы) имеют, как правило, общую тектонику: это исследование жизни и творчества, т. е. рассказ о фактах жизни и творчества перемежается и сопрягается с литературоведческими выкладками: анализом отдельных произведений, их идейной составляющей, проблемой прототипов. Однако этого, на наш взгляд, недостаточно — в первую очередь с культурологической точки зрения. После жизнеописания, исследования общественной и идейной значимости творчества А.П. Чехова необходимо пойти дальше: после всех вышеописанных исследований существует еще что-то, в конечном счете являющееся феноменом А.П. Чехова, и традиционные формулировки типа «вечность классики», «наш современник Чехов» и тому подобные не могут быть в описании этого феномена удовлетворительными.
Примером подобного подхода (на котором мы считаем целесообразным сейчас остановиться) к изучению личности в культурном пространстве может служить статья А.А. Аронова «Пушкин как уникальное явление». В аннотации к материалу сказано: «Сверхзадача статьи объективно заключается в том, чтобы показать Александра Сергеевича Пушкина как совершенно уникальную личность, в которой в максимальной степени преломились и нашли ярчайшее отражение доминантные черты великой русской культуры» [7, с. 24]. Исследование фактически посвящено в основном не А.С. Пушкину-явлению, а его творчеству. Везде, где в материале говорится о «явлении», речь идет о произведениях, т. е. мы сталкиваемся с метонимией: «Пушкин... знакомый и незнакомый, таинственный и неисчерпаемый...» [7, с. 25], «Пушкин был понятен, близок, дорог и интересен своим самым разным читателям» [7, с. 26]. Характеристики пушкинского наследия традиционны: «Творчество А.С. Пушкина обладает удивительной способностью не устаревать, он дорог читателю и сегодня, в XXI в.» [7, с. 25]. Между тем, М.Л. Гаспаров в свое время писал: «...мир Пушкина для нас такой же чужой, как древнего ассирийца или собаки Каштанки. Вопросы, которые для нас главные, для него не существовали, и наоборот» [27, с. 112]. Формула М.Л. Гаспарова, возможно, не является бесспорной (она высказана в рамках заочной полемики с диалогической концепцией М.М. Бахтина), однако сама постановка проблемы, неоднозначность постулата о вечной актуальности классической литературы заслуживает внимания; проблема не исчерпывается формулой «творчество гения не устаревает», а начинается с нее. Статью А.А. Аронова можно было бы назвать «Творчество Пушкина как уникальное явление», но в таком случае, с одной стороны, основные ее положения все равно конфронтировали бы с вышеприведенными размышлениями М.Л. Гаспарова, с другой — она не объясняла бы уникальность заявленного явления. На подобные проблемы, встающие перед исследователем при культурологическом анализе личности, нам хотелось бы обратить внимание и постараться избежать их в данном исследовании.
А.П. Чехов как феномен — это и текст его произведений, и биография, и все коннотации, интерпретации и искажения hic et nunc в конкретном культурном пространстве (современном, конца или начала XX в. и т. д.). Получить представление об А.П. Чехове как культурном феномене можно, синтезировав его тексты, тексты о нем, символические и ассоциативные элементы, связанные с его именем; вне культурологического подхода такая работа не может быть проделана. Изложенная проблема была частично затронута в статье И.А. Манкевич «Частная жизнь Гения как предмет культурологических штудий». Исследовательница отмечает, что «разделение биографической истории на собственно жизнь и деятельность, с культурологических позиций нельзя считать корректным» [93, с. 84]. По мнению автора, «все, к чему прикасается культурология... она по природе и призванию своему превращает в феномен культуры...» [93, с. 84]. Привнесение подобного «феноменологического» элемента в изучение связанных с А.П. Чеховым исследований позволяет эвристично интерпретировать биографический материал.
Еще более важным для целей нашего исследования является аспект коммуникативный. Материалы, так или иначе связанные с этим аспектом, являются для данной диссертации источниками, группирующимися, как мы отметили выше, вокруг материалов магистральных — жизнеописаний. Как писал М.М. Бахтин «Любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят и познан как вещь. Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным...» [14, с. 383]. Вопросы изучения личности А.П. Чехова в подобном контексте также затрагивались в нашей упомянутой выше работе «Может ли быть А.П. Чехов субъектом современной культуры». Во второй главе данной диссертации мы обратимся к подробному анализу исследуемой в этой статье проблемы, сейчас же отметим, что «полноценная коммуникация, которая является необходимым атрибутом рецепции как текста культуры, так и личности его автора, возможна, прежде всего, в рамках субъектно-субъектных отношений» [47, с. 43]. Отсутствие или непоследовательность такого подхода в восприятии феномена А.П. Чехова является, на наш взгляд, общим недостатком многих исследований.
Исходя из вышеприведенных соображений, в анализе источников мы руководствовались попыткой найти в каждом два ключевых для целей данной работы элемента: с определенной долей условности эти элементы названы нами «объектным» и «коммуникативным». Первый — суть явление и попытка описать его; в нашем случае — это описание личности и творчества А.П. Чехова (они, как правило, в биографиях «синкретичны»). Второй элемент — «вписание» личности и творчества А.П. Чехова в современный автору биографии социокультурный контекст, их актуализация; оба элемента могут также быть охарактеризованы как «изучение» и «объяснение». При этом культурный феномен «А.П. Чехов», вынесенный в заглавие данной диссертации, представляется нам синтезом двух упомянутых элементов. Во второй главе мы охарактеризуем наше понимание концептов «феномен», «субъект» и механику синтеза более подробно. Следует также оговориться, что наличие, отсутствие или соотношение упомянутых элементов в той или иной работе не является объективным достоинством или недостатком анализируемого материала, поскольку авторы в большинстве своем не преследуют целей, поставленных нами. Поэтому «объектный» и «коммуникативный» элементы — это в первую очередь продукт нашей интерпретации конкретных исследований.
Одним из заявленных магистральных источников является собственно чеховское наследие, однако анализировать его необходимо с некоторой долей осторожности. С одной стороны, интерпретация текста может негативно сказаться на культурологической составляющей исследования в пользу филологической составляющей, помешать необходимой в изучении подобного текста глобальности задач и выводов. С другой стороны, работа с 30-томным академическим собранием сочинений и писем А.П. Чехова, позволяет черпать в нем необходимый в концептуальном плане иллюстративный материал. В целом важно отметить, что адекватный подход (например, к эпистолярным чеховским материалам) способен удовлетворить наличию и «объектного» и «коммуникативного» элемента. Именно штудирование данных источников способно частично сформировать образ писателя (во введении мы отметили смысловую недостаточность традиционно используемого понятия «образ», поэтому в дальнейшем мы употребляем его в качестве синонима нашей интерпретации понятия «феномен») и частично прояснить «диалогическую» составляющую его жизни и творчества. При этом необходимо помнить тезис А.А. Измайлова: «...биограф иногда не только может, но и должен не доверять показаниям собственных писем автора...» [52, с. 174]. Однако и этих материалов недостаточно для полноценного изучения А.П. Чехова как феномена — оно возможно лишь при соотнесении данных материалов с источниками иного культурного контекста и иного уровня вненаходимости. В противном случае, внутрикультурный диалог с творцом неизбежно подменяется анализом текстов, принадлежащих данному творцу. Феномен редуцирует к одной из своих составляющих.
В целом к материалам эпистолярного и дневникового жанра надо подходить и со значительной долей осторожности. Особенно к письмам, о чем конструктивно и предметно пишет М.П. Громов. Исследователь затрагивает проблему чеховской переписки с А.С. Сувориным: «Без писем Суворина трудно понять ответные письма Чехова; на них между тем основываются целые концепции, ответственнейшие умозаключения о литературной и общественной его позиции. Иные из них безо всякого критического анализа десятилетиями кочуют из статьи в статью, из книги в книгу...» [33, с. 154]. В качестве примера М.П. Громов приводит часто цитируемое письмо А.П. Чехова к А.С. Суворину от 25 ноября 1892 г., в котором писатель, помимо прочего, отмечает специфические особенности авторов его поколения: «У нас нет «чего-то», это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель...» [1, П., т. 5, с. 133]. М.П. Громов отмечает общий недостаток распространенного способа трактовки данного письма: «Отсюда обычное у нас недоразумение: уж если Чехов сам так говорил о своем творчестве, то что же остается говорить нам... Многое остается. Нужно, например, оценить многосложность этого письма, находящегося в самом плачевном противоречии с другими высказываниями Чехова о себе и своем творчестве, о русской культуре 90-х годов; нужно хотя бы упомянуть о том, что письмо Суворина остается неизвестным, мы не знаем поводов и причин, побудивших Чехова говорить «о себе» так резко (совершенно исключительный в его биографии случай самобичевания)...» [33, с. 154—155]. Подобные контекстные нюансы, аспекты, связанные с тем или иным письмом или заметкой в записной книжке, необходимо учитывать, поскольку от адекватного и всестороннего их анализа зачастую зависит аутентичность конкретной трактовки чеховского феномена. Другие примеры будут затронуты по мере необходимости ниже.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |