2.2. Лексические средства презентации персонажа в абсолютном начале произведения

2.2.1. Презентация персонажа по имени собственному

Сравнение разных фрагментов, составляющих абсолютное начало текста, позволило выделить следующие группы слов, типичные для этих контекстов: 1) обозначения персонажа (антропонимы и нарицательная лексика) как средства репрезентации героя; 2) глаголы с значением действий персонажа как средства репрезентации самих событий 3) пространственная лексика как средство репрезентации места описываемых событий; 4) лексика со значением времени как средство репрезентации времени описываемых событий. Именно такая их последовательность обусловила анализ лексических средств, приведённый ниже.

Наиболее типичной и разнообразной группой слов, выделенной в результате анализа начальных фрагментов произведений А.П. Чехова, являются обозначения персонажа. Представление героя в повествовании осуществляется с помощью различных языковых единиц, но наиболее типичным способом является введение имени собственного. Использование антропонимической единицы в функции введения персонажа — это «общее место» самых разных стилей, произведений и творческих систем. Н.Д. Арутюнова считает функцию представления героя одной из главных речевых функций антропонимов и называет ее интродуктивной функцией [Арутюнова 1999: 98]. Эта функция заключается в таком первоначальном наименовании персонажа, которое может повлиять на первые впечатления о герое и, в конечном счёте, на весь образ героя. Л.И. Колоколова отмечает, что для творчества Чехова характерно введение имён собственных в самом начале рассказа [Колоколова 1961: 54].

Мы проанализировали имена собственные, использованные в начальных фрагментах произведений А.П. Чехова, и из 514 абсолютных начал выявили более 400 антропонимов — имён героев, действующих в повествовании произведения.

Принципами анализа и интерпретации не только антропонимов, но и других наименований лиц, функционирующих в начальном фрагменте и репрезентирующих персонажа, стали следующие аналитические приёмы:

1. Выявление и анализ всего многообразия наименования героев; на данном этапе мы выделили и классифицировали все встретившиеся наименования лиц (см. ниже);

2. Определение способов (смысловых, композиционных, синтаксических) употребления наименований лиц в начальном фрагменте, характера сочетания разных единиц, репрезентирующих персонажа, участвующих в его характеристике и создании образа героя;

3. Роль этих единиц в художественной системе произведений А.П. Чехова: их связь с образной, символической, идейной системой как отдельного произведения, так и творчества в целом.

Мы не стали разграничивать эти этапы в описании материала, построив его на типах лексических единиц, но постарались учесть в комментариях видов наименований лица все названные выше аспекты.

Наблюдение над языковым оформлением абсолютного начала разных текстов показало, что представление персонажа имеет свои закономерности в выборе разновидностей обозначения человека. Так, регулярными языковыми средствами репрезентации героя в рассказах и повестях А.П. Чехова являются следующие типы наименований:

— антропонимы (456 именований): имена собственные: Аляпов, Ефимов («Унтер Пришибеев»), Ванька Жуков, Аляхин («Ванька»);

— наименование по социальному статусу, деятельности, должности (373 наименования): профессор, ординатор («Случай из практики»), надзиратель, городовой («Хамелеон»);

— наименование по полу и возрасту (158 наименований): девочка лет тринадцати («Спать хочется»), чиновник 52 лет («Анна на шее»);

— наименование в терминах родства, наименование семейного статуса (133 наименования): дочь госпожи Ляликовой («Случай из практики»), мать Нади («Невеста»);

— обобщённое наименование персонажа (70 наименований): появилось новое лицо («Дама с собачкой»); российская натура («Беда» (1886 г.));

— наименование лиц по национальности (24 наименования): молодой татарин («В ссылке»);

— наименование персонажа по внешнему виду, портретные детали (327 наименований): женщина с длинным подбородком, гимназист с прищуренным глазом («Толстый и тонкий»), тощий мужичонко в пестрядинной рубахе и латаных портах («Злоумышленник»);

— комплексное представление персонажа (указание на степень родства и должность; имя собственное и наименование по социальному положению) (425 комплексных представлений персонажа): Племянников, коллежский асессор («Душечка»).

Начнём характеристику этих единиц с анализа имён собственных как средств репрезентации героя. (Это процесс «именования», в отличие от «наименования» — обозначения человека нарицательными лексическими единицами). Хотя само имя не является личностным концептом (личностный концепт — это концепт, отображающий «индивидуально-личностный фактор, зависящий от возраста, образования, социальной среды, профессии, личного опыта» [Лихачёв 1997: 281], то есть не обозначает ни портретных, ни психологических, ни социальных признаков человека, сам характер подачи имени значим для формирования образа героя. В зависимости от замысла автора относительно характеристики героя, возникают различные варианты имени, которые можно считать социально-психологическими его формами: Григорий — Гришка — Григорий Алексеевич и т. п. — это не грамматические, а социально-психологические формы имени. Для Чехова характерно варьирование этих форм, использование всего их разнообразия, в зависимости от образа героя.

В его произведениях мы выделили следующие способы именования персонажа:

1) имя: Гриша («Гриша»);

2) имя-отчество: Павел Андреевич («Жена»), Иван Дмитрич («Выигрышный билет»);

3) имя-фамилия: Егор Сюсин («Циник»), Миша Набалдашников («Персона»)

4) имя-отчество-фамилия: Иван Андреич Лаевский («Дуэль»), Осип Фёдорыч Клочков («Водевиль»), Аким Петрович Отлетаев («Двадцать девятое июня»);

5) фамилия: Самойленко («Дуэль»), Воротов («Дорогие уроки»);

6) отчество: Власич («Соседи»), Назарыч («Бабье царство»);

7) прозвище: Толковый («В ссылке»), Печончиха («Симулянты»).

Выбирая форму именования, автор как бы воспроизводит социальный контекст жизни этого человека: его социальную значимость (профессию, высокий или иной должностной статус и т. п.), его авторитет в обществе, в семье и т. п. Например, именование только по фамилии типично для тех сюжетов, в центре которых образ чиновника, характеристика чиновничьей натуры, тех или иных психологических черт чиновничества. Обычно рядом с фамилией указывается и должность чиновника: волостной старшина Аляпов («Унтер Пришибеев»), чиновник межевой канцелярии Чудаков («Дачное удовольствие»), провинциальный советник Долбоносов («На чужбине») и т. д.

Обозначение по имени. Исследователи отмечают, что при выборе имени для своих героев Чехов учитывал традиции народного употребления, структуру имён, их «сочетаемость» и «несочетаемость» с отчествами и фамилиями [Колоколова 1961: 10]. Имя персонажа в рассказах и повестях Чехова может быть обозначено как полной, официальной формой: Семён, Ольга, Анфиса, Андрей, Теодор, Пётр, Иван, Максим и т. д., так и сокращённой: Алёша, Гриша, Надя, Ваня, Нина, Саша, Маша, Варя, Миша, Аня, Соня, Вася, Серёжа, Катя, Лиза, Коля, Лёля NN и т. д.

Термины «полная» и «сокращённая» формы имени использует Н.И. Формановская. По её мнению, полная форма имени при обращении к хорошо знакомому, близкому человеку может получать оттенок «строгости» в сравнении с наиболее употребительной в этих условиях сокращённой формой [Формановская 2004: 72]. Однако в рассказах Чехова эти антропонимы носят нейтральный характер. К официальному именованию героев относится большая часть имён собственных (123 именования).

Наименее употребительными формами (92 именования) в произведениях Чехова являются сокращённые, или неофициально-нейтральные имена [Медведева 2013: 489] типа Ваня, Нина, Гриша, Алёша, Аня, Соня, Вася, Надя и т. п. Неофициально-нейтральные имена, по мнению К.М. Медведевой, представлены типичными, бытовыми именами, не сопровождающимися ярко выраженной экспрессией. Они служат для передачи фамильярно-интимной близости отношений. Наиболее употребительными формами в русском языке являются имена с флексиями -а, -я и суффиксами -ша, -ня, -ка (при обращении к детям, молодежи и в среде сверстников). Если данное обращение используется по отношению к взрослым, то оно приобретает фамильярно-нейтральную окраску (Таня, Коля, Саша, Витя, Аня) [Там же].

Н.И. Формановская считает, что сокращённая форма имени обозначает «свой», близкий, равный или младший по возрасту, положению и допустима в неофициальном общении [Формановская 2004: 72]. Наши наблюдения показали, что если такая форма именования героя использована в начале текста, это значит, что речь пойдёт о детях или о семье, семейных отношениях, то есть о той сфере жизни героя, в которой используется неофициальное общение. В этом состоит проспективная функция формы имени, употреблённой в начале произведения.

Персонажи простонародного происхождения, как правило, наделены только именами, без фамилий и отчеств: лакей Пётр («Свистуны»), плотники Герасим и Любим («Налим»), кухарка Пелагея («Кухарка женится»), камердинер Иван («Стена»), староста Прокофий («Человек в футляре»), сторож Семён, лакей Гаврила («Недобрая ночь»), сапожник Терентий («День за городом»), кухарка Ульяна («Свадьба с генералом»), швейцар Парамон («Мелюзга»), сторож Андрей («Драма на охоте»), повар Никанор («О любви»), сторож Матвей («Панихида»), возница Карпо («Красавицы»), швейцар Михайло («Переполох»), лакей Пётр («Три года») и др.

Л.И. Колоколова отмечает, что для служителей церкви А.П. Чехов выбирает имена архаические, не получившие широкого распространения среди народа [Колоколова 1961: 12]: отец Евмений, дьячок Лука («У предводительши»), послушник монастыря Иероним («Святою ночью»), монастырские монахи Диодор и Клиопа («На мельнице»), дьякон Евлампий («Певчие»), регент соборной церкви Досифей («Из огня да в полымя»), отец Христофор («Степь»), дьячок Феофан («Суд») и др.

Нами отмечены также имена: Серапион (старое календарное), Любим (древнерусское), Порфирий (древнецерковное), Парфений (старое календарное), Акулина (старое календарное) и т. д. — которые в словаре отмечены как устаревшие [Суперанская 1998]. Ряд имён употребляется в просторечной форме: Марья, Настасья, Аникита, Панкратий, Пантелей, Авдотья и т. п. Эта форма отличается от литературного или церковного варианта орфоэпическими особенностями: заменой [и] на [j] (Мария / Марья), появлением начальной гласной (Аникита), сокращением или удлинением. Устаревшими именами Чехов наделяет низший сословный класс: плотник Любим, коридорный Семён, кухарка Пелагея, швейцар Парамон и т. д. Такие имена, как правило, выступают в сочетании с обозначением профессий и рода деятельности человека.

Нередки в произведениях Чехова имена собственные с экспрессивной окраской, выраженной субъективно-оценочными суффиксами: -к, -ик, -ичк, -еньк / -оньк и др. Таковы, в частности, субъективно-оценочные образования типа Анюта, Оленька, Маруся, Машенька, Володичка, Егорушка, Наденька, Леночка, Дашенька и т. д. П.А. Флоренский в книге «Имена» пишет о том, что «уменьшительность имени, по самому смыслу своему, имеет задачей выразить исключительный характер некоторых личных отношений, некоторый порыв чувства, особый оттенок обращения, некоторую субъективность» [Флоренский 1998: 515]. В произведениях же Чехова имена с уменьшительно-ласкательным суффиксом, как правило, передают отношения доброты, ласки, нежности и душевности. В рассказах и повестях Чехова такие формы характеризуют атмосферу в семье («Мальчики») или речевую манеру героя («Экзамен на чин»).

А.П. Чехов наделяет героев именами с учётом социальной значимости человека, следуя традициям социально-классового использования имён в России [Колоколова 1961: 11].

Социально-классовое использование имён в России уходит корнями в историческое прошлое, когда ещё не было фамилий, а форма имени зависела от положения, занимаемого человеком в обществе. Знатные люди писались полными именами: Василий, Алексей, Фёдор; менее знатные — полуименами: Васюк, Алексеец, Федорец, а ещё менее значительные люди — уничижительными: Васька, Алёшка, Федька (Карнович Е.П. цит. по [Колоколова 1961: 11]). Особо следует сказать об именах с суффиксом -к. В рассказах А.П. Чехова имена персонажей с суффиксом -к чаще всего выражают уничижительную оценку, служат для выражения пренебрежительного отношения к человеку. Автор намеренно использует такое имя в одном контексте с обозначением какой-либо черты героя, снижающей его образ: это чем-то непривлекательная внешность (куцый Серёжка («Художество»); рыжий Ванька («Перед свадьбой»); горбатенький Алёшка («Бабы»); Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные, с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами («Тяжёлые люди»), или низкий социальный статус героя: поварёнок Петька («Лошадиная фамилия»); лакей Мишка («Умный дворник»); кучер Филька («Упразднили!»); свинопас Митька («В усадьбе»); работник Фомка («Тяжёлые люди»); огородник Савка («Агафья»); крепостной камердинер Сенька («Цветы запоздалые»); нянька Варька («Спать хочется»).

Иногда имя в абсолютном начале текста даётся в описании обстановки, неблагоприятной для героя или даже враждебной ему, и служит контрастом этой обстановке. Например, в рассказе «Беглец» в абсолютном начале текста передано напряжённое ожидание приёма у врача в больничной очереди мальчика Пашки. Имя Пашка, использованное для этого первого именования героя, звучит в этом контексте не уничижительно, а жалко и трогательно, что призвано передать беспомощность человека:

Это была длинная процедура. Сначала Пашка шел с матерью под дождем то по скошенному полю, то по лесным тропинкам, где к его сапогам липли желтые листья, шел до тех пор, пока не рассвело. Потом он часа два стоял в темных сенях и ждал, когда отопрут дверь. В сенях было не так холодно и сыро, как на дворе, но при ветре и сюда залетали дождевые брызги. Когда сени мало-помалу битком набились народом, стиснутый Пашка припал лицом к чьему-то тулупу, от которого сильно пахло соленой рыбой, и вздремнул. Но вот щелкнула задвижка, дверь распахнулась, и Пашка с матерью вошел в приемную. Тут опять пришлось долго ждать. Все больные сидели на скамьях, не шевелились и молчали. Пашка оглядывал их и тоже молчал, хотя видел много странного и смешного. Раз только, когда в приемную, подпрыгивая на одной ноге, вошел какой-то парень, Пашке самому захотелось также попрыгать; он толкнул мать под локоть, прыснул в рукав и сказал:

— Мама, гляди: воробей!

— Молчи, детка, молчи! — сказала мать.

В маленьком окошечке показался заспанный фельдшер. (Т. 6, 1985 г., с. 346)

Главный герой рассказа — маленький мальчик. Не случайно Пашка видит в окне воробья. В этот момент мальчик, как и воробей, чувствует себя беззащитным существом. Автор именует героя формой имени с экспрессивным суффиксом -к, хотя Чехов чаще всего именует детей либо неофициально-нейтральными именами, либо именами с уменьшительно-ласкательным суффиксом. Но здесь явно проступает эмоционально-экспрессивная функция обозначения человека, стремление вызвать сочувствие к герою. Имя приобретает фамильярно-родственный оттенок — снисходительное, сочувственное отношение автора к герою.

Необходимо выделить и такое средство обозначения героев, как игру слов, выражающуюся в использовании созвучных имен нескольких персонажей (совпадение конечных звуков в именах), такие именования призваны подчеркнуть сходство героев во всем: в социальном положении, внешности, ремесле, действиях, привычках и т. п., например, обыгрываемое родство трех персонажей рассказа: Герасим — Любим — Налим (название рассказа):

Около строящейся купальни, под зелеными ветвями ивняка, барахтается в воде плотник Герасим, высокий, тощий мужик с рыжей курчавой головой и с лицом, поросшим волосами. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами, старается достать что-то из-под корней ивняка. Лицо его покрыто потом. На сажень от Герасима, по горло в воде, стоит плотник Любим, молодой горбатый мужик с треугольным лицом и с узкими, китайскими глазками. Как Герасим, так и Любим, оба в рубахах и портах. Оба посипели от холода, потому что уж больше часа сидят в воде... («Налим», т. 4, 1984 г., с. 45)

Следует отметить использование иностранных имен в творчестве А.П. Чехова: Теодор, Генри, Владос, Томас, Бланш, Мими, Фанни, Эмма, Изабелла, Мишель, Амаранта, Рафаэль, Кити и др. Чехов наделяет героя иностранным именем в двух случаях: для обозначения героя-иностранца (в рассказе «Жёны артистов» героиня Амаранта наделена именем португальского происхождения) или с целью иронического изображения персонажа. Последнее обнаруживается в рефлексии писателя по поводу иностранных и отечественных имён, выражающей его ироническое отношение к моде на иностранные имена. В абсолютном начале рассказа «Салон де варьете» Чехов пишет об именах с восклицанием: А какие чудные имена: Бланш, Мими, Фанни, Эмма, Изабелла и... ни одной Матрены, Мавры, Палагеи! Автор с иронией изображает стремление представителей высших сословий оградить себя от простых имён, словно бы отгородиться от простого народа. Иностранные имена европейского происхождения противопоставляются простонародным русским именам по принципу противопоставления социально-психологических ориентиров героев Чехова.

Герои в произведениях А.П. Чехова обозначены как полными, так и сокращёнными именами. Форма имени отражает национальную традицию, зависит, во-первых, от обстановки, в которой находятся персонажи (официальная / неофициальная), а во-вторых, от отношений между ними. Если, например, герои давно знакомы и пребывают в неофициальной обстановке, то чаще всего они именуют друг друга сокращённой формой имени. Номинацию только по имени получают, как правило, персонажи простонародного происхождения.

Обозначение по имени-отчеству. Отчество употребляется, прежде всего, как «специализированный знак уважения». Такую его функцию отмечают, например, авторы «Словаря по этике» под редакцией И.С. Кона. В свою очередь, уважение, выраженное в имени, они считают важнейшим требованием нравственного отношения к людям как признание достоинства личности [Кон 1981]. Имя-отчество составляет традицию, обычай русского народа, оно завещано нам предками. В истории России отчества получают бояре, дворяне. При этом именно почитание человека знаменуется именем-отчеством. Отчество поначалу применялось к людям высших сословий, но постепенно демократизировалось [Там же].

В рассказах и повестях Чехова именование по имени-отчеству может указывать на уважительное отношение к герою других людей, которое подчёркивается другими характеристиками, использованными в контексте: Укладкой растений распоряжался сам садовник, Михаил Карлович /.../ Это был умный, очень добрый, всеми уважаемый человек («Рассказ старшего садовника», т. 8, 1986 г., с. 342). Уважение передают слова с положительной коннотацией (выделены в тексте).

Имя-отчество может указывать и на ироническое отношение автора к герою:

...На своём чернозёме с давних пор обитает помещичек Трифон Семёнович /.../ Говоря откровенно, Трифон Семенович — порядочная-таки скотина. Приглашаю его самого согласиться с этим. Если до него дойдет это приглашение (он иногда почитывает «Стрекозу»), то он, наверно, не рассердится, ибо он, будучи человеком понимающим, согласится со мною вполне, да, пожалуй, еще пришлет мне осенью от щедрот своих десяток антоновских яблочков за то, что я его длинной фамилии по миру не пустил, а ограничился на этот раз одними только именем и отчеством. («За яблочки», т. 1, 1983 г., с. 39)

Иронию автора по отношению к персонажу выражает прежде всего наименование его по социальному статусу, которое употреблено с экспрессивно-оценочным суффиксом -ек — помещичек, а также контекстуальными характеристиками: с одной стороны, бранной лексикой (порядочная-таки скотина), с другой — признанием адекватности героя (человек понимающий), а также объяснением, почему же упоминаются только имя-отчество героя.

В начале рассказа «Без места» ирония выражается через контраст этикетной формы обращения и проклятия в адрес героя:

Кандидат прав Перепелкин сидел у себя в номере и писал:

Дорогой дядя Иван Николаевич!.. Чёрт бы тебя взял с твоими рекомендательными письмами и практическими советами! В тысячу раз лучше, благороднее и человечнее сидеть без дела и питаться надеждами на туманное будущее, чем ежели нужно купаться в холодной, вонючей грязи, в которую ты меня толкаешь своими письмами и советами. Тошнит меня нестерпимо, точно я рыбой отравился. Тошнота самая гнусная, мозговая, от которой не отделаешься ни водкой, ни сном, ни душеспасительными размышлениями. Знаешь, дядя, хотя ты и старик, но ты большая скотина. Отчего ты не предупредил меня, что мне придется переживать такие мерзости? Стыдно! (Т. 4, 1984 г., с. 217)

Такое ироническое обращение создаётся возвышенной интонацией, которую развивает стилистическая антитеза, построенная на оценочных значениях, выраженных метафорами и гиперболой (выделены в тексте).

Отчества в начале произведений А.П. Чехова употребляются чаще всего в разговорной форме — с суффиксами -ич-, -ыч вместо -ович, -евич: Лука Александрыч, Иван Дмитрич, Иван Евсеич, Иван Матвеич, Николай Ефграфыч, Парфентий Иваныч, Андрей Андреич, Пётр Данилыч, Аникита Николаич, Павел Иваныч, Владимир Никитыч, Владимир Михайлыч, Модест Алексеич, Яков Матвеич, Глеб Глебыч, Филипп Ермилыч.

Использование суффиксов -ич, -ыч в форме отчества имеет оттенок фамильярности. Такие суффиксы указывают на простонародное происхождение героя посредством обозначения народного ремесла: столяр Лука Александрыч («Каштанка»); приказчик Иван Евсеич («Лошадиная фамилия»); лавочник Андрей Андреич («Панихида»); гробовщик Яков Матвеич («Скрипка Ротшильда»), землемер Семён Антипыч («Упразднили!»), фельдшер Глеб Глебыч («Сельские эскулапы») и т. д.

Ирония выражается и через использование рядом с именем обозначений социальной неопределённости героя: человек неизвестного звания Павел Иваныч («Гусев»). Позиция рядом с именем придаёт такому обозначению статус особой, в данном случае иронической социальной роли — человек неизвестного звания.

Ироничность именования может усиливаться указанием на невзрачную внешность героя; в таком случае тоже создаётся контраст официального имени, значимости человека и его внешней неприглядности:

Машенька Павлецкая, молоденькая, едва только кончившая курс институтка, вернувшись с прогулки в дом Кушкиных, где она жила в гувернантках, застала необыкновенный переполох. Отворявший ей швейцар Михайло был взволнован и красен, как рак.

Сверху доносился шум.

«Вероятно, с хозяйкой припадок... — подумала Машенька, — или с мужем поссорилась...»

В передней и в коридоре встретила она горничных. Одна горничная плакала.

Затем Машенька видела, как из дверей её комнаты выбежал сам хозяин Николай Сергеич, маленький, ещё не старый человек с обрюзгшие лицом и с большой плешью. Он был красен. Его передергивало... («Переполох», т. 4, 1984 г., с. 331);

Не верьте этим иудам, хамелеонам! В наше время легче потерять веру, чем старую перчатку, — и я потерял!

Был вечер. Я ехал на конке. Мне, как лицу высокопоставленному, не подобает ездить на конке, но на этот раз я был в большой шубе и мог спрятаться в куний воротник. Да и дешевле, знаете... Несмотря на позднее и холодное время, вагон был битком набит. Меня никто не узнал. Куний воротник делал из меня incognito. Я ехал, дремал и рассматривал сих малых...

«Нет, это не он! — думал я, глядя на одного маленького человечка в заячьей шубенке. — Это не он! Нет, это он! Он!»

Думал я, верил и не верил своим глазам...

Человечек в заячьей шубенке ужасно походил на Ивана Капитоныча, одного из моих канцелярских...

Иван Капитоныч — маленькое, пришибленное, приплюснутое создание, живущее для того только, чтобы поднимать уроненные платки и поздравлять с праздником. Он молод, но спина его согнута в дугу, колени вечно подогнуты, руки запачканы и по швам... Лицо его точно дверью прищемлено или мокрой тряпкой побито. Оно кисло и жалко; глядя на него, хочется петь «Лучинушку» и ныть. При виде меня он дрожит, бледнеет и краснеет, точно я съесть его хочу или зарезать, а когда я его распекаю, он зябнет и трясется всеми членами. («Двое в одном», т. 2, 1983 г., с. 9);

В церкви Одигитриевской божией матери, что в селе Верхних Запрудах, обедня только что кончилась. Народ задвигался и валит из церкви. Не двигается один только лавочник Андрей Андреич, верхнезапрудский интеллигент и старожил. Он облокотился о перила правого клироса и ждет. Его бритое, жирное и бугристое от когда-то бывших прыщей лицо на сей раз выражает два противоположных чувства: смирение перед неисповедимыми судьбами и тупое, безграничное высокомерие перед мимо проходящими чуйками и пестрыми платками. По случаю воскресного дня он одет франтом. На нем суконное пальто с желтыми костяными пуговицами, синие брюки навыпуск и солидные калоши, те самые громадные, неуклюжие калоши, которые бывают на ногах только у людей положительных, рассудительных и религиозно убежденных. («Панихида», т. 4, 1984 г., с. 351)

Именования с усечённым отчеством характерны (79 именований) для обозначения немолодых персонажей. Например, в рассказе «Анна на шее» один из персонажей назван: Модест Алексеич уже в чинах и не молод. Усечённое отчество — это указание и на преклонный возраст человека: так обычно называют немолодого человека те, кто давно его знает.

Личное имя в сочетании как с полным, так и усечённым отчеством употребляется для именования человека, имеющего высокий социальный статус и материальное положение: профессор Николай Степанович, губернатор Павел Николаич, ветеринарный врач Иван Иваныч, доктор Николай Евграфыч, помещик Павел Андреевич, писатель Павел Васильич, титулярный советник Михаил Петрович, полковник Аристарх Иваныч, чиновник Георгий Иваныч и т. п. Так именуются персонажи в самом повествовании, и так обращаются к ним некоторые герои.

Героини в произведениях Чехова обозначаются по имени-отчеству, независимо от возраста. По имени-отчеству может обозначаться как совсем юная девушка и дама средних лет, так и пожилая женщина. Например, в рассказе «Ионыч» обозначены по имени-отчеству дочь Туркина Ивана Петровича и его жена: Жена его, Вера Иосифовна, худощавая, миловидная дама в pince-nez, писала повести и романы и охотно читала их вслух своим гостям. Дочь, Екатерина Ивановна, молодая девушка, играла на рояле (Т. 10, 1986 г., с. 24). Такие начальные контексты строятся по модели официального этикетного представления нового лица в интеллигентном обществе: названы не только имя-отчество, но и положение героини по отношению к хозяину дома (жена, дочь) и нейтральные этикетные обозначения пола — дама, девушка.

В рассказе «Невеста» по имени-отчеству обозначается пожилая женщина: В доме Шуминых только что кончилась всенощная, которую заказывала бабушка Марфа Михайловна (Т. 10, 1986 г., с. 202). В рассказе «Шуточка», в том числе и в самом начале, молодую героиню Наденьку по имени-отчеству называет юноша, который в неё влюблён: — Съедемте вниз, Надежда Петровна! — умоляю я (Т. 5, 1984 г., с. 21).

Героини, которые обозначены автором по имени-отчеству, могут относиться к разным социальным классам: няня Агафья Ивановна («Детвора»), учительница Марья Васильевна («На подводе»), жена присяжного поверенного Надежда Филипповна («Ненастье»), княгиня Вера Гавриловна («Княгиня»), нянька Аксинья Степановна («Кухарка женится»), гувернантка Юлия Васильевна («Размазня»), жена статского советника Анна Павловна («Живая хронология»), племянница генерала Варвара Максимовна («Опекун»), вдова уездного предводителя Любовь Петровна («У предводительши»), жена отставного коллежского секретаря Пелагея Петровна («Индейский петух»), жена редактора провинциальной газеты Марья Денисовна («О, женщины, женщины!..»), жена уездного предводителя Вера Андреевна («Расстройство компенсации») и др.

В произведениях А.П. Чехова сочетаются разные по происхождению имена и отчества (русское имя и отчество от имени иностранного): Семён Эрастович («Беззаконие»), Степан Францыч («Сирена»), Иван Адольфович («Цветы запоздалые»), Эраст Иванович («В цирульне»), Аристарх Иванович («Дипломат»), Клеопатра Петровна («Неудача») и др. По мнению Л.И. Колоколовой, такое сочетание имён и отчеств было применено Чеховым в художественно-изобразительных целях [Колоколова 1961: 13].

В истории русских имён первоначальной формой русских отчеств было сочетание, состоящее из слов «сын» и имени отца в форме притяжательного прилагательного с суффиксами -ов, -ев, -ович, -евич (Алёша сын Лазарев). С XV века слово «сын» могло находиться после притяжательной формы (Варлам Михалев сын) и вовсе отсутствовать (Бажен Иванов). Отчества, став постоянным элементом обозначения человека по имени отца, первоначально были равноправными в своих формах с суффиксами -ов, -ев, -ин, -ович, -евич. С XV века происходит разграниченное образование отчеств с учётом сословной принадлежности лиц: суффиксы -ович, -евич, -ич превращаются в особую «государеву» награду [Колоколова 1961: 13—14].

Распространение устаревших отчеств, бывших в народной среде, отражено в творчестве Чехова в использовании этих форм для обозначения героев из народа: Иван Семёнов Акинфов («Злоумышленник»), Филипп Иванов Кашин («Бабы»), фамилия его будет Котлов, а по имени и отчеству Иван Васильев («Ванька»), а моё святое имя Пантелей... Захаров Холодов («Степь»), Иван Степанов Трамбонов («Корреспондент»), Цыбукин Григорий Петров («В овраге»), мещанин Михаил Петров Зотов («Нахлебники») и др. Это косвенная характеристика речи эпохи.

Даже для героев-иностранцев подбирается форма имени с отчеством. Такая форма в силу своей искусственности и неблагозвучности тоже является средством создания иронии и используется в юмористических произведениях или контекстах: немец Карл Карлович («Событие»), англичанка Уилька Чарльзовна («Дочь Альбиона»), поляк Каэтан Казимирович («Драма на охоте») и др.

Таким образом, именование персонажей в рассказах и повестях А.П. Чехова по имени-отчеству зачастую выполняет двойственную функцию как уважительного отношения к персонажу, так и иронического. В случае, если герой наделяется усечённым отчеством, то такое именование персонажа носит пренебрежительный или фамильярный оттенок. Это может выражаться в разных аспектах его репрезентации: простонародное происхождение, немолодой возраст, внешняя непривлекательность героя и т. д. Та или иная форма имени, употреблённая в начале произведения, настраивает на соответствующее восприятие персонажа и всего повествования.

Обозначение по фамилии. Герой может быть представлен в начале повествования и только по фамилии. В произведениях А.П. Чехова по фамилии названы в основном представители правящих, военных кругов, представители купечества. Исследователь творчества Чехова Л.И. Колоколова пишет, что при выборе фамилий Чехов следовал двум принципам: либо говорящей фамилией подчёркивал власть и силу героев, обозначал их социальное положение в обществе, либо использовал экспрессию слова для передачи иронического отношения к герою [Колоколова 1961: 56]: купец Синерылов («Гордый человек»), музыкант Смычков («Роман с контрабасом»), губернский секретарь Понимаев («Либерал»), музыкант Халявкин («Жилец»), казначейский рассыльный Смехунов («Капитанский мундир») и т. п.

Структура и семантика фамилий связывались с положением в обществе, с зависимостью мелких чиновников от вышестоящих: чем ниже ранг, тем чаще личность подвергалась унижениям, вынуждена была приспосабливаться к обстановке ценой самоунижений [Там же: 57].

По нашим наблюдениям, в произведениях Чехова по фамилии обозначены:

1) военные люди: воинский начальник Ребротёсов («Невидимые миру слёзы»), унтер-офицер Пришибеев, урядник Жигин («Унтер Пришибеев»), поручик Набрыдлов («Скверная история»), поручик Стрекачёв («Ворона»), отставной прапорщик Вывертов («Упразднили!»), поручик Дубов («Дорогая собака»), генерал Шмыгалов («Опекун»), отставной полковник Перегарин («Гость»), полицейский надзиратель Очумелов («Хамелеон»), рядовой Гусев («Гусев»), отставной контр-адмирал Ревунов-Караулов («Свадьба с генералом»), жандарм Фортунатов («Суд»), поручик Леденцов («Орден»), исправник Кринолинов («У предводительши»), генерал Хохотов («Пересолил») и др.;

2) чиновники и представители высших сословий: фабрикант Костюков («В овраге»), помещики Гадюкин и Шилохвостов («Не судьба!»), провинциальный советник Долбоносов, помещик Камышев («На чужбине»), помещик Белокуров («Дом с мезонином»), директор Рыков («Картинки из недавнего прошлого»), волостной старшина Аляпов, сотский Ефимов («Унтер Пришибеев»), чиновник межевой канцелярии Чудаков («Дачное удовольствие»), купец Плевков («Оба лучше»), купец Пичугин («Хамелеон»), купец Фуров («Цветы запоздалые») и др.

3) представители интеллигентных профессий: присяжный поверенный Скворцов («Нищий»), адвокат Калякин («Из огня да в полымя»), сотрудники газеты Рыбкин и Шлёпкин («Два газетчика»), помощник присяжного поверенного Пятёркин («Первый дебют»), частный поверенный Зельтерский («Гость»), доктор Кирилов («Враги»), чтец и комик Фениксов-Дикобразов, антрепренёр Почечуев («Средство от запоя»), учитель гимназии Буркин («Крыжовник») и др.

4) студенты и ученики: студенты Майер, Рыбников, Васильев

(«Припадок»), студент-юрист Щепоткин («Вверх по лестнице») и др.

5) служители церкви: регент соборной церкви Градусов («Из огня да в полымя»), дьячок Отлукавин («Канитель»), дьячок Вонмигласов («Хирургия»), диакон Конкордиев («У предводительши») и др.

В начале произведений А.П. Чехова широко использованы «говорящие» фамилии: Очумелов, Пришибеев, Лопнев, Жигалов, Гадюкин, Щипцов, Лахматов, Почешихин, Козявкин, Лаев, Курятин, Топорков, Бахромкин, Узелков, Волдырёв, Подзатылкина, Чудаков, Шмыгалов, Рыков, Почечуев, Фингалов, Долбоносов, Перегарин, Подтягин, Мымрина, Рыбкин, Шлёпкин, Плевков, Градусов, Стрекачёв и др. Эти фамилии дают точную оценку герою, обобщают его образ. А.Ф. Рогалев пишет: «Прямоговорящие фамилии, созданные Чеховым, указывают на внешний облик героя, раскрывают его внутреннюю сущность, сигнализируют о стереотипах поведения и моральных качествах, иногда подчёркивают происхождение и социальное положение действующего лица» [Рогалев 2012: 125]. В начале рассказа «Мелюзга» чиновник обозначен фамилией Невыразимов (ср.: невыразимый). Жизнь этого героя скучна и невыразительна. В начальном фрагменте рассказа «Клевета» дьячок наделён фамилией Отлукавин (ср.: лукавый — «бес, дьявол, сатана, нечистый» [Ушаков 2009: 416]). Это характеристика не столько героя, сколько казуса, произошедшего с ним. Когда он читал, то перепутал бумажки «о здравии» и «за упокой», создаётся впечатление, что дьячка попутал лукавый. В рассказе «Глупый француз» владелец трактира, где продают мучные изделия, наделён фамилией Тестов (ср.: тесто). Это символ его натуры: по своему характеру он как тесто: мягкий и податливый.

В абсолютном начале рассказа «Симулянты» помещик обозначен фамилией Замухрышин (ср.: замухрышка). И действительно, образ помещика соотносится с образом замухрышки:

Генеральша Марфа Петровна Печонкина, или, как ее зовут мужики, Печончиха, десять лет уже практикующая на поприще гомеопатии, в один из майских вторников принимает у себя в кабинете больных. Перед ней на столе гомеопатическая аптечка, лечебник и счета гомеопатической аптеки. На стене в золотых рамках под стеклом висят письма какого-то петербургского гомеопата, по мнению Марфы Петровны, очень знаменитого и даже великого, и висит портрет отца Аристарха, которому генеральша обязана своим спасением: отречением от зловредной аллопатии и знанием истины. В передней сидят и ждут пациенты, всё больше мужики. Все они, кроме двух-трех, босы, так как генеральша велит оставлять вонючие сапоги на дворе.

Марфа Петровна приняла уже десять человек и вызывает одиннадцатого:

— Гаврила Груздь!

Дверь отворяется и, вместо Гаврилы Груздя, в кабинет входит Замухрышин, генеральшин сосед, помещик из оскудевших, маленький старичок с кислыми глазками и с дворянской фуражкой под мышкой. Он ставит палку в угол, подходит к генеральше и молча становится перед ней на одно колено.

— Что вы! Что вы, Кузьма Кузьмич! — ужасается генеральша, вся вспыхивая. — Бога ради!

— Покуда жив буду, не встану! — говорит Замухришин, прижимаясь к ручке. — Пусть весь народ видит мое коленопреклонение, ангел-хранитель наш, благодетельница рода человеческого! Пусть! Которая благодетельная фея даровала мне жизнь, указала мне путь истинный и просветила мудрование мое скептическое, перед тою согласен стоять не только на коленях, но и в огне, целительница наша чудесная, мать сирых и вдовых! Выздоровел! Воскрес, волшебница!

— Я... я очень рада... — бормочет генеральша, краснея от удовольствия. — Это так приятно слышать... Садитесь, пожалуйста! А ведь вы в тот вторник были так тяжело больны! (Т. 4, 1984 г., с. 40)

В начале рассказа «Сапоги» фамилией Муркин (ср.: мурлыкать) обозначен фортепианный настройщик. В течение всего рассказа он, как кот, мурлычет: «Я человек ревматический, болезненный»:

Фортепианный настройщик Муркин, бритый человек с желтым лицом, табачным носом и с ватой в ушах, вышел из своего номера в коридор и дребезжащим голосом прокричал:

— Семен! Коридорный!

И, глядя на его испуганное лицо, можно было подумать, что на него свалилась штукатурка или что он только что у себя в номере увидел привидение.

— Помилуй, Семен! — закричал он, увидев бегущего к нему коридорного. — Что же это такое? Я человек ревматический, болезненный, а ты заставляешь меня выходить босиком! Отчего ты до сих пор не даешь мне сапог? Где они?

Семен вошел в номер Муркина, поглядел на то место, где он имел обыкновение ставить вычищенные сапоги, и почесал затылок: сапог не было.

— Где ж им быть, проклятым? — проговорил Семен. — Вечером, кажись, чистил и тут поставил... Гм!.. Вчерась, признаться, выпивши был... Должно полагать, в другой номер поставил. Именно так и есть, Афанасий Егорыч, в другой номер! Сапог-то много, а черт их в пьяном виде разберет, ежели себя не помнишь... Должно, к барыне поставил, что рядом живет... к актрисе...

— Изволь я теперь из-за тебя идти к барыне, беспокоить! Изволь вот из-за пустяка будить честную женщину!

Вздыхая и кашляя, Муркин подошел к двери соседнего номера и осторожно постучал.

— Кто там? — послышался через минуту женский голос.

— Это я-с! — начал жалобным голосом Муркин, становясь в позу кавалера, говорящего с великосветской дамой. — Извините за беспокойство, сударыня, но я человек болезненный, ревматический... Мне, сударыня, доктора велели ноги в тепле держать, тем более, что мне сейчас нужно идти настраивать рояль к генеральше Шевелицыной. Не могу же я к ней босиком идти!.. (Т. 4, 1984 г., с. 7)

Кроме того, в начале рассказов и повестей А.П. Чехова отмечаются и такие именования персонажей, когда два и более героев обозначены по фамилии, и они не просто характеризуются одинаковым социальным положением, но их имена объединены в один ритмический, чаще всего с элементами пародии, комизма, ряд наименований: чиновники Пробкин и Свистков («Женское счастье»), три странствующих актера — Смирнов, Попов и Балабайкин («Бумажник»), два помещика — Гадюкин и Шилохвостов («Не судьба!») и др.

В начале произведений А.П. Чехова встречаются и двойные фамилии (оба компонента чаще всего являются «говорящими», а их сочетание — это своеобразный каламбур или афористическое выражение с внутренним ритмом, похожее на народные дразнилки): чтец и комик Фениксов-Дикобразов 2-ой («Средство от запоя»), актриса Кишкина-Брандахлыцкая («Тряпка»), граф дон Барабанта-Алимонда («Жёны артистов»), отставной контр-адмирал Ревунов-Караулов («Свадьба с генералом»), граф Дерзай-Чертовщинов («Оба лучше»), ветеринарный врач Чимша-Гималайский («Человек в футляре»), помощник исправника Пружина-Пружинский («Невидимые миру слёзы»), вице-губернатор Лягавый-Грызлов («Праздничная повинность») и др.

Такие фамилии — это социально-психологические маски героев. Так, в начале рассказа «Свадьба с генералом» главный герой отставной контр-адмирал обозначен двойной фамилией Ревунов-Караулов: Отставной контр-адмирал Ревунов-Караулов, маленький, старенький и заржавленный, шел однажды с рынка и нес за жабры живую щуку (Т. 3, 1983 г., с. 107). Создаётся контраст громких звуков, имплицированных в компоненте Ревунов, в сочетании с намёком на военную профессию героя (Караулов) и описания его внешнего вида, да ещё в комичной ситуации: с щукой в руке. В абсолютном начале рассказа к контрадмиралу приходит племянник Андрюша Нюнин и приглашает его на свадьбу к своим знакомым, которые очень хотят, чтобы на их свадьбе присутствовал генерал и говорил красноречиво. Но во время свадебного торжества адмирал встречает гардемарина и выкрикивает совсем не те слова, которые хотели бы слышать хозяйка и гости: Но дядюшка не унимался. Он выкрикивал команду за командой и каждый свой хриплый выкрик пояснял длинным комментарием. Приближался уж конец ужина, а между тем по его милости не было сказано еще ни одного длинного тоста, ни одной речи.

Нередки случаи обозначения (33 именования) героев иностранной фамилией. По мнению польского учёного Романа Шубина, иностранные антропонимы у Чехова в первую очередь «определяют национальность литературного героя и связанный с ней весь комплекс эстетических и этических отношений в духе традиции позднего реализма» [Szubin 2012: 149]. Так, Чехов вводит персонажа, именуя его иностранной фамилией, и рядом указывает либо национальность, либо социальный статус героя: генерал-лейтенант фон Раббек («Поцелуй»), вольноопределяющийся Кнапс («Дорогая собака»), студент фон Штенберг («Огни»), старый французик m-r Шампунь («На чужбине»), студент-медик Майер («Припадок»), баронесса Шепплинг («Оба лучше»), барон Дронкель («В ландо») и др.

Ещё одним способом именования лиц в начале произведений А.П. Чехова является употребление рядом с фамилией персонажа местоимения, выражающего пренебрежительное или ироническое отношение к персонажу: какой-нибудь надворный советник Анафемский («О женщинах»), какой-то Маслов («Стена»), некто Косинусов («Дачное удовольствие») и др. Например, в начале рассказа «Стена» фамилией Маслов обозначен человек, который пришёл к генералу наниматься в управляющие:

— Тут, ваше превосходительство, по два раза на день ходит какой-то Маслов, вас спрашивает — говорил камердинер Иван, брея своего барина Букина. — И сегодня приходил, сказывал, что в управляющие хочет наниматься... Обещался сегодня в час прийти... Чудной человек!

— Что такое?

— Сидит в передней и всё бормочет. Я, говорит, не лакей и не проситель, чтоб в передней по два часа тереться. Я, говорит, человек образованный... Хоть, говорит, твой барин и генерал, а скажи ему, что это невежливо людей в передней морить...

— И он бесконечно прав! — нахмурился Букин. — Как ты, братец, иногда бываешь нетактичен! Видишь, что человек порядочный, из чистеньких, ну и пригласил бы его куда-нибудь... к себе в комнату, что ли...

— Не важная птица! — усмехнулся Иван. — Не в генералы пришел наниматься, и в передней посидишь. Сидят люди и почище твоего носа, и то не обижаются... Коли ежели ты управляющий, слуга своему господину, то и будь управляющим, а нечего выдумки выдумывать, в образованные лезть... Тоже, поди ты, в гостиную захотел... харя немытая... Уж оченно много нониче смешных людей развелось, ваше превосходительство!

— Если сегодня еще раз придет этот Маслов, то проси...

Ровно в час явился Маслов. Иван повел его в кабинет. (Т. 4, 1984 г., с. 140)

Камердинер Иван при именовании посетителя по фамилии употребляет неопределённое местоимение какой-то, видимо, потому, что это незнакомый для него человек, который ему неприятен. В процессе повествования Иван прямо выражает своё пренебрежительное отношение к незнакомцу (— Не важная птица!).

Таким образом, А.П. Чехов именует по фамилии персонажей разных социальных слоёв. Писатель использует разные способы именования героя по фамилии: «говорящие» фамилии, двойные фамилии, иностранные фамилии. Каждый способ именования выполняет определённую функцию, например, «говорящие» фамилии дают точную оценку герою, обобщает его образ; двойные фамилии обличают социально-психологический образ героя; иностранные фамилии определяют национальность героя и т. д.

Обозначение по имени и фамилии. Обозначение персонажа по имени и фамилии (68 именований) в абсолютном начале рассказов и повестей А.П. Чехова встречается не так часто по сравнению с выше рассмотренными способами именования: «Такой вид номинации может быть употреблён по отношению к представителю любого социального слоя, хотя по отношению к лицам, имеющим высокий социальный статус, используется автором только в случае их молодого возраста» [Хади 2007: 6]. Мы отмечаем, что в начале произведений А.П. Чехова, во-первых, так именуются студенты или ученики: институтка Машенька Павлецкая («Переполох»), бывший ученик консерватории Пётр Рублёв («Тапёр»), отданный в ученье к сапожнику Ванька Жуков («Ванька»), гимназистка Саша Енякина («В приюте для неизлечимо больных и престарелых»), студент Иван Великопольский («Студент»), студент-медик Степан Клочков («Анюта»), гимназист Егор Зиберов («Репетитор») и др.

По имени и фамилии Чехов именует героев низкого и среднего социального класса: кучер Максим Журкин («Барыня»), крестьянин Григорий Власов («Интеллигентное бревно»), коллежский регистратор Митя Кулдаров («Радость»), портупей-юнкер Егор Сюсин («Циник»), сотский Илья Лошадин («По делам службы»), приказчик Мелитон Шишкин («Свирель»), учитель Лев Пустяков («Орден»), управляющий Кузьма Фёдоров («Кулачье гнездо»), сапожник Фёдор Нилов («Сапожник и нечистая сила»), фельдшер Кузьма Егоров («Сельские эскулапы»), мельник Алексей Бирюков («На мельнице»), токарь Григорий Петров («Горе»), лакей Николай Чикильдеев («Мужики»), извозчик Иона Потапов («Тоска»), лавочник Кузьма Егоров («Суд») и др.

По имени и фамилии Чехов именует и церковных служителей, хотя такие номинации в его рассказах встречаются крайне мало: дьячок Феофан Манафуилов («Суд»), дьячок Савелий Гыкин («Ведьма»), отец Савва Жезлов («Святая простота») и др.

По фамилии и имени Чехов именует людей как мужского, так и женского пола: Настенька Кондрашкина («Жених и папенька»), Соня Мамочкина («Рыбья любовь»), Надя Зеленина («После театра»), Андрюша Нюнин («Свадьба с генералом»), Миша Набалдашников («Персона») и др. Молодость героя подчеркнута формой личного имени: это разговорный или уменьшительно — ласкательный его вариант: Надя, Миша, Андрюша и т. п., возраст маркируется и другими элементами характеристики: прямыми обозначениями, восклицаниями или рассуждениями, свойственным молодым людям, указанием на родителей, движениями, деталями поведения и т. п. (выделены в примерах):

Надя Зеленина, вернувшись с мамой из театра, где давали «Евгения Онегина», и придя к себе в комнату, быстро сбросила платье, распустила косу и в одной юбке и в белой кофточке поскорее села за стол, чтобы написать такое письмо, как Татьяна.

«Я люблю вас, написала она, — вы меня не любите, не любите!»

Написала и засмеялась.

Ей было только шестнадцать лет, и она еще никого не любила. Она знала, что ее любят офицер Горный и студент Груздев, но теперь, после оперы, ей хотелось сомневаться в их любви. Быть нелюбимой и несчастной — как это интересно! В том, когда один любит больше, а другой равнодушен, есть что-то красивое, трогательное и поэтическое. Онегин интересен тем, что совсем не любит, а Татьяна очаровательна, потому что очень любит, и если бы они одинаково любили друг друга и были счастливы, то, пожалуй, показались бы скучными. («После театра», т. 8, 1986 г., с. 32)

«Вакансия на должность писца имеется в канцелярии г. Податного инспектора, на жалованье 250 руб. в год. Лица, окончившие по меньшей мере уездное училище или 3 кл. гимназии, должны обращаться письменно с приложением своего жизнеописания, адресуя прошение на имя г. Податного инспектора в д. Поджилкиной по Гусиной улице».

Прочитав в двадцатый раз это объявление, Миша Набалдашников, молодой человек с прыщеватым лбом, с носом красным от застарелого насморка, в брюках кофейного цвета, походил, подумал и сказал, обращаясь к своей мамаше:

— Кончил я не три класса гимназии, а четыре. Почерк у меня великолепнейший, хоть в писатели или в министры иди. Ну-с, а жалованье, сами видите, великолепное — 20 руб. в месяц! При нашей бедности я бы и за пять пошел! Что ни говорите, а место самое подходящее, лучше и не надо... Только вот одно тут скверно, мамаша: жизнеописание писать нужно!

— Ну, так что ж? Возьми и напиши...

— Легко сказать: напиши! Чтоб сочинить жизнеописание, нужно талант иметь, а как его без таланта напишешь? А написать как-нибудь, зря, пятое через десятое, сами понимаете, неловко. Тут ведь сочинение не учителю подавать, а при прошении, в канцелярию вместе с документами! Мало того, чтоб было на хорошей бумаге и чисто написано, нужно еще, чтоб хороший слог был... Конечно! А то как вы думали? Ежели этак со стороны поглядеть на податного инспектора Ивана Андреича, то он не важная шишка... Губернский секретарь, шесть лет без места ходил и по всем лавочкам должен, но ежели вникнуть, то не-е-т, мамаша, это персона, важная личность! Видали, что в объявлении сказано? «Адресуя прошение»... Про-ше-ние! А прошения ведь подаются только значительным лицам! Нам с вами или дяденьке Нилу Кузьмичу не подадут прошения! («Персона», т. 4, 1984 г., с. 365)

Иностранные имена и фамилии — особое направление поэтики имени в рассказах Чехова: Артур Имбс («Русский уголь»), Генри Пуркуа («Глупый француз»), Альфонсо Зинзага («Жёны артистов»), Томас Эдисон («Моя беседа с Эдисоном»), Эрнесто де Руджиеро («Живая хронология») и т. д. Имена имеют приметы того или иноязычного, но не всегда строго национального происхождения. Например, в рассказе «Русский уголь» герой, немец по национальности, именуется Артур Имбс (имя привычно ассоциируется с английским происхождением человека); в рассказе «Жены артистов» герой-португалец назван Альфонсо Зинзага; в рассказе «Глупый француз» герой-француз имеет имя Генри Пуркуа (Генри — скорее английское, чем французское имя).

Способ номинации героя по имени и фамилии в начале произведения дает читателю дополнительную информацию о герое. Во-первых, такая форма именования указывает на его невысокий социальный статус; во-вторых, — на молодой возраст персонажа. Не случайно А.П. Чехов наделяет своих героев иностранными именами и фамилиями (это непрямое указание на их национальность).

Обозначение по имени-отчеству-фамилии.

Менее характерно для А.П. Чехова представление героя по имени-отчеству-фамилии (62 именования). «В аспекте номинации в триединстве фамилия — имя — отчество ведущим, центральным элементом всего наименования является имя, а фамилия лишь «прибавляется» к личному имени. Отчество же вообще здесь занимает третье место и является факультативным в целом ряде случаев русского речевого этикета» [Кузнецова 2013: эл. ресурс]. В толковом словаре Д.Н. Ушакова значение этих трёх наименований определено следующим образом: «Фамилия — наследственное семейное наименование, прибавляемое к личному имени и переходящее от отца (или матери) к детям, а также от мужа к жене» [Ушаков 2009: 1120]; «Имя — отличительное название, обозначение человека, даваемое при рождении» [Там же: 307]; «Отчество — наименование по отцу, состоящее из основы имени отца и окончаний -ович, -евич (-овна, -евна) или -ич (-ична) и обычно прибавляемое к собственному имени» [Там же: 649].

В начальных фрагментах рассказов и повестей А.П. Чехова именование персонажа по имени-отчеству-фамилии используется для обозначения представителей как высокого, так и низкого социального статуса. Но чаще всё же писатель именует героя по фамилии-имени-отчеству для представления чина или высокого положения в обществе: Трифон Львович Завзятов (бывший уездный предводитель) («У предводительши»), Иван Иваныч Кузьмичов (купец) («Степь»), Марья Ивановна Лангер (статская советница) («Который из трёх?»), Алексей Тимофеевич Балбинский (прокурор окружного суда) («Стража под стражей»), Григорий Иванович Овчинников (земский врач) («Неприятность»), Семён Ильич Прачкин (становой пристав) («Не в духе»); Клавдия Матвеевна Дольская-Каучукова (артистка) («Антрепренёр под диваном») и т. д. Такая форма именования персонажа, употребленная в начале текста, выражает уважительное отношение к нему, его почтенность, значимость, настраивает на восприятие героя в социальной иерархии как лицо значительное, важное:

Из N., уездного города Z-ой губернии, ранним июльским утром выехала и с громом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, одна из тех допотопных бричек, на которых ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники. Она тарахтела и взвизгивала при малейшем движении; ей угрюмо вторило ведро, привязанное к ее задку, — и по одним этим звукам да по жалким кожаным тряпочкам, болтавшимся на ее облезлом теле, можно было судить о ее ветхости и готовности идти в слом.

В бричке сидело двое N-ских обывателей: N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов, бритый, в очках и в соломенной шляпе, больше похожий на чиновника, чем на купца, и другой — отец Христофор Сирийский, настоятель N-ской Николаевской церкви, маленький длинноволосый старичок в сером парусиновом кафтане, в широкополом цилиндре и в шитом, цветном поясе. Первый о чем-то сосредоточенно думал и встряхивал головою, чтобы прогнать дремоту; на лице его привычная деловая сухость боролась с благодушием человека, только что простившегося с родней и хорошо выпившего; второй же влажными глазками удивленно глядел на мир божий и улыбался так широко, что, казалось, улыбка захватывала даже поля цилиндра; лицо его было красно и имело озябший вид. Оба они, как Кузьмичов, так и о. Христофор, ехали теперь продавать шерсть. Прощаясь с домочадцами, они только что сытно закусили пышками со сметаной и, несмотря на раннее утро, выпили... Настроение духа у обоих было прекрасное. («Степь», т. 7, 1985 г., с. 13);

Шел «Водевиль с переодеванием». Клавдия Матвеевна Дольская-Каучукова, молодая, симпатичная артистка, горячо преданная святому искусству, вбежала в свою уборную и начала сбрасывать с себя платье цыганки, чтобы в мгновение ока облечься в гусарский костюм. Во избежание лишних складок, чтобы этот костюм сидел возможно гладко и красиво, даровитая артистка решила сбросить с себя всё до последней нитки и надеть его поверх одеяния Евы. И вот, когда она разделась и, пожимаясь от легкого холода, стала расправлять гусарские рейтузы, до ее слуха донесся чей-то вздох. Она сделала большие глаза и прислушалась. Опять кто-то вздохнул и даже как будто прошептал:

— Грехи наши тяжкие... Охх... («Антрепренёр под диваном», т. 4, 1984 г., с. 263)

«Столь официальное представление героя позволяет автору, во-первых, беспристрастно познакомить с ним читателя, а во-вторых, даёт возможность в дальнейшем именовать данного героя любым из антропонимов» [Кузнецова URL://movoznavstvo.com.ua].

Социально маркированным является и представление героя только по отчеству. Именование по отчеству считается уважительным именованием пожилых сельских жителей. Если человек именуется только отчеством, то это именование можно отнести к пожилому деревенскому жителю [Формановская 2004: 72—73]. В произведениях А.П. Чехова именование героя только по отчеству встречается редко и служит для номинации как низких социальных слоёв, так и высших. Такое именование героя может быть как уважительным, так и пренебрежительным. Например, в рассказе «Соседи» отчество Власич обозначает в данном контексте негативное отношение персонажа по отношению к другому:

Петр Михайлыч Ивашин был сильно не в духе: его сестра, девушка, ушла к Власичу, женатому человеку. Чтобы как-нибудь отделаться от тяжелого, унылого настроения, какое не оставляло его ни дома, ни в поле, он призывал к себе на помощь чувство справедливости, свои честные, хорошие убеждения — ведь он всегда стоял за свободную любовь! — но это не помогало, и он всякий раз помимо воли приходил к такому же заключению, как глупая няня, то есть, что сестра поступила дурно, а Власич украл сестру. И это было мучительно.

Мать целый день не выходила из своей комнаты, няня говорила шёпотом и всё вздыхала, тетка каждый день собиралась уехать, и чемоданы ее то вносили в переднюю, то уносили назад в комнату. В доме, во дворе и в саду была тишина, похожая на то, как будто в доме был покойник. Тетка, прислуга и даже мужики, казалось Петру Михайлычу, загадочно и с недоумением смотрели на него, как будто хотели сказать: «Твою сестру обольстили, что же ты бездействуешь?» И он упрекал себя в бездействии, хотя и не знал, в чем собственно должно было заключаться действие. (Т. 8, 1986 г., с. 54)

Пётр Михайлыч Ивашин зол на то, что его сестра Зина ушла к его другу, женатому человеку — Власичу: Петр Михайлыч Ивашин был сильно не в духе: его сестра, девушка, ушла к Власичу, женатому человеку. Пётр Михайлыч Ивашин на протяжении всего повествования злится на Власича и только тогда, когда злость ослабевает, он именует Власича по имени — Григорий. Форма имени используется как средство маркирования психологических отношений героев.

В рассказах «Умный дворник», «Бабье царство», «Ионыч» именование по отчеству подчёркивает уважительное отношение окружающих к ним: дворник Никандрыч («Умный дворник»), директор завода Назарыч («Бабье царство»), земский врач Ионыч («Ионыч»).

Например, в начале рассказа «Бабье царство» директор завода именуется только по отчеству — Назарыч:

Вот толстый денежный пакет. Это из лесной дачи, от приказчика. Он пишет, что посылает полторы тысячи рублей, которые он отсудил у кого-то, выиграв дело во второй инстанции. Анна Акимовна не любила и боялась таких слов, как отсудил и выиграл дело. Она знала, что без правосудия нельзя, но почему-то, когда директор завода Назарыч или приказчик на даче, которые часто судились, выигрывали в пользу ее какое-нибудь дело, то ей всякий раз становилось жутко и как будто совестно. И теперь ей стало жутко и неловко, и захотелось отложить эти полторы тысячи куда-нибудь подальше, чтобы не видеть их.

Она думала с досадой: ее ровесницы, — а ей шел двадцать шестой год, — теперь хлопочут по хозяйству, утомились и крепко уснут, а завтра утром проснутся в праздничном настроении; многие из них давно уже повыходили замуж и имеют детей. Только она одна почему-то обязана, как старуха, сидеть за этими письмами, делать на них пометки, писать ответы, потом весь вечер до полуночи ничего не делать и ждать, когда захочется спать, а завтра весь день будут ее поздравлять и просить у ней, а послезавтра на заводе непременно случится какой-нибудь скандал, — побьют кого, или кто-нибудь умрет от водки, и ее почему-то будет мучить совесть; а после праздников Назарыч уволит за прогул человек двадцать, и все эти двадцать будут без шапок жаться около ее крыльца, и ей будет совестно выйти к ним, и их прогонят, как собак. И все знакомые будут говорить за глаза и писать ей в анонимных письмах, что она миллионерша, эксплоататорша, что она заедает чужой век и сосет у рабочих кровь. (Т. 8, 1986 г., с. 258)

Именование героя только отчеству в абсолютном начале произведений может характеризовать героя с двух сторон: психологической или социальной. Такой способ номинации — это, прежде всего, характеристика психологических отношений между героями (подобное именование приобретает пренебрежительный оттенок). Только по отчеству обозначаются и персонажи, к которым складывается уважительное отношение окружающих. И тогда это уже социальная характеристика персонажа.

Обозначение по прозвищу. Прозвища в абсолютном начале рассказов Чехова встречаются очень редко (11 именований). Большая их часть введена в середине повествования. И всё же некоторые даны уже в начале. М.М. Бахтин определяет основную функцию прозвища как ругательную: «В противоположность имени прозвище тяготеет к бранному, к проклинающему полюсу языковой жизни. Если именем зовут и призывают, то прозвищем прогоняют, пускают его вслед, как ругательство. Оно делает собственное нарицательным и нарицательное собственным» [Бахтин 1992: 151]. Однако в произведениях А.П. Чехова прозвище не всегда несёт ругательную нагрузку, нередко автор даже даёт пояснения того, почему герой обозначен именно таким прозвищем. Например, в рассказе «Учитель словесности» отец называет свою дочь — Мария Годфруа:

Послышался стук лошадиных копыт о бревенчатый пол; вывели из конюшни сначала вороного Графа Нулина, потом белого Великана, потом сестру его Майку. Всё это были превосходные и дорогие лошади. Старик Шелестов оседлал Великана и сказал, обращаясь к своей дочери Маше:

— Ну, Мария Годфруа, иди садись. Опля!

Маша Шелестова была самой младшей в семье; ей было уже 18 лет, но в семье еще не отвыкли считать ее маленькой и потому все звали ее Маней и Манюсей; а после того, как в городе побывал цирк, который она усердно посещала, ее все стали звать Марией Годфруа.

— Опля! — крикнула она, садясь на Великана.

Сестра ее Варя села на Майку, Никитин — на Графа Нулина, офицеры — на своих лошадей, и длинная красивая кавалькада, пестрея белыми офицерскими кителями и черными амазонками, шагом потянулась со двора. (Т. 8, 1986 г., с. 310)

В этом начальном фрагменте дана мотивировка выбора имени для героини — Марии Годфруа:

/.../ после того, как в городе побывал цирк, который она усердно посещала, ее все стали звать Марией Годфруа.

В использовании автором этого прозвища Л.И. Король и В.Н. Наседкина усматривают аллюзию, которая, по их мнению, является способом имплицитного выражения смысла. «Все домашние звали Манюсю Марией Годфруа, что свидетельствовало о ее увлечении цирком и лошадьми. Мария Годфруа — это лицо реальное. А.А. Суворин писал Чехову 6 сентября 1888 г. из Феодосии: «Примадонна цирка Мария Годфруа — плотная брюнетка, довольно красивая — наездница действительно прекрасная и джигитует лихо...» [Король, Наседкина 2012: 63]. Рефлексия над именем (в данном случае прозвищем) становится характерной чертой стиля начальных фрагментов произведений А.П. Чехова. Это средство индивидуализации героя — выделения его неординарности, непохожести на других.

В рассказе «В Москве» герой сам именует себя по прозвищу:

Я московский Гамлет. Да. Я в Москве хожу по домам, по театрам, ресторанам и редакциям и всюду говорю одно и то же:

— Боже, какая скука! Какая гнетущая скука!

И мне сочувственно отвечают:

— Да, действительно, ужасно скучно.

Это днём и вечером. А ночью, когда я, вернувшись домой, ложусь спать и в потёмках спрашиваю себя, отчего же это в самом деле мне так мучительно скучно, в груди моей беспокойно поворачивается какая-то тяжесть, — и я припоминаю, как неделю тому назад в одном доме, когда я стал спрашивать, что мне делать от скуки, какой-то незнакомый господин, очевидно не москвич, вдруг повернулся ко мне и сказал раздражённо:

— Ах, возьмите вы кусок телефонной проволоки и повесьтесь вы на первом попавшемся телеграфном столбе! Больше вам ничего не остаётся делать!

Да. И всякий раз ночью сдаётся мне, что я начинаю понимать, отчего мне так скучно. Отчего же? Отчего? Мне кажется, вот отчего... (Т. 7, 1985 г., с. 500)

Чехов снова даёт рефлексию: герой объясняет своё прозвище: Да. Я в Москве хожу по домам, по театрам, ресторанам и редакциям и всюду говорю одно и то же:

— Боже, какая скука! Какая гнетущая скука!

В начале рассказа «Симулянты» автор даёт прозвище, производное от фамилии (Печонкина — Печончиха):

Генеральша Марфа Петровна Печонкина, или, как ее зовут мужики, Печончиха, десять лет уже практикующая на поприще гомеопатии, в один из майских вторников принимает у себя в кабинете больных. Перед ней на столе гомеопатическая аптечка, лечебник и счета гомеопатической аптеки. На стене в золотых рамках под стеклом висят письма какого-то петербургского гомеопата, по мнению Марфы Петровны, очень знаменитого и даже великого, и висит портрет отца Аристарха, которому генеральша обязана своим спасением: отречением от зловредной аллопатии и знанием истины. В передней сидят и ждут пациенты, всё больше мужики. Все они, кроме двух-трех, босы, так как генеральша велит оставлять вонючие сапоги на дворе.

Марфа Петровна приняла уже десять человек и вызывает одиннадцатого:

— Гаврила Груздь!

Дверь отворяется и, вместо Гаврилы Груздя, в кабинет входит Замухришин, генеральшин сосед, помещик из оскудевших, маленький старичок с кислыми глазками и с дворянской фуражкой под мышкой. Он ставит палку в угол, подходит к генеральше и молча становится перед ней на одно колено. (Т. 4, 1984 г., с. 40)

Такое прозвище характерно для русской традиции именования в простонародье женщин. Прозвище является знаком значимого социального положения героини в обществе.

Некоторые прозвища Чехов даёт без пояснения того, как оно появилось:

Старый Семен, прозванный Толковым, и молодой татарин, которого никто не знал по имени, сидели на берегу около костра; остальные три перевозчика находились в избе. Семен, старик лет шестидесяти, худощавый и беззубый, но широкий в плечах и на вид еще здоровый, был пьян; он давно бы уже пошел спать, но в кармане у него был полуштоф, и он боялся, как бы в избе молодцы не попросили у него водки. Татарин был болен, томился и, кутаясь в свои лохмотья, рассказывал, как хорошо в Симбирской губернии и какая у него осталась дома красивая и умная жена. Ему было лет двадцать пять, не больше, а теперь, при свете костра, он, бледный, с печальным болезненным лицом, казался мальчиком. («В ссылке», т. 8, 1986 г., с. 42);

В селе Райбуже, как раз против церкви, стоит двухэтажный дом на каменном фундаменте и с железной крышей. В нижнем этаже живет со своей семьей сам хозяин, Филипп Иванов Кашин, по прозванию Дюдя, а в верхнем, где летом бывает очень жарко, а зимою очень холодно, останавливаются проезжие чиновники, купцы и помещики. Дюдя арендует участки, держит на большой дороге кабак, торгует и дегтем, и мёдом, и скотом, и сороками, и у него уж набралось тысяч восемь, которые лежат в городе в банке. («Бабы», т. 7, 1985 г., с. 340);

Солнце было на полдороге к западу, когда Цвибуш и Илька Собачьи Зубки свернули с большой дороги и направились к саду графов Гольдаугенов. Было жарко и душно.

В июне венгерская степь дает себя знать. Земля трескается, дорога обращается в реку, в которой вместо воды волнуется серая пыль. Ветер, если он и есть, горяч и сушит кожу. В воздухе тишина от утра до вечера. Тишина эта наводит на путника тоску. Одни только роскошные, всему свету известные, венгерские сады и виноградники не блекнут, не желтеют и не сохнут под жгучими лучами степного солнца. Они, разбросанные рукою культурного человека по сторонам многочисленных рек и речек, от ранней весны до средины осени щеголяют своею зеленью, манят к себе прохожего и служат убежищем всего живого, бегущего от солнца. В них царят тень, прохлада и чудный воздух. («Ненужная победа», т. 1, 1983 г., с. 273) и др.

В рассказе «Скрипка Ротшильда» автор даже как будто не имеет представление откуда взялось такое прозвище у героя:

Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало. Одним словом, дела были скверные. Если бы Яков Иванов был гробовщиком в губернском городе, то, наверное, он имел бы собственный дом и звали бы его Яковом Матвеичем; здесь же в городишке звали его просто Яковом, уличное прозвище у него было почему-то — Бронза, а жил он бедно, как простой мужик, в небольшой старой избе, где была одна только комната, и в этой комнате помещались он, Марфа, печь, двухспальная кровать, гробы, верстак и всё хозяйство. (Т. 8, 1986 г., с. 297)

Внутренняя форма слова — мотивировка прозвища — уходят в подтекст произведения. Читатель сам должен додумать образ героя, в соответствии со своим видением слова. Это создаёт интригу в социальном и психологическом представлении персонажа.

Имя (прозвище) — социальный знак, который указывает на положение персонажа в обществе. Та или иная форма имени, употреблённая в начале повествования, представляет героя прежде всего с социальной позиции: низкое социальное положение, немолодой возраст, традиция именования человека в определённом обществе и т. п. Прозвище является средством индивидуализации персонажа (его непохожести на других).

2.2.2. Презентация персонажа по социальному статусу, деятельности, должности

Проанализированные в предыдущем разделе средства репрезентации персонажа — антропонимы, очень важны, однако они не обладают такой характеристической значимостью, как имена нарицательные — те наименования человека, которые особо выделяют тот или иной аспект личности. К таким наименованиям относятся, прежде всего, обозначения социального статуса, звания, должности, профессии и т. п. Именно такие характеристики обычно появляются уже в начале произведения.

В рассказах и повестях А.П. Чехова изображаются герои самых разных социальных слоёв, профессий, должностей: «Трудно назвать тот социальный слой, профессию, род занятий, который не был бы представлен среди чеховских героев. Крестьяне и помещики, приказчики и купцы, рабочие и фабриканты, трактирщики и половые, псаломщики и священники, полицейские, надзиратели и бродяги, следователи и воры, гимназисты и учителя, студенты и профессора, фельдшера и врачи, чиновники — от титулярного до тайного, солдаты и генералы, кокотки и княгини, репортёры и писатели, дирижёры и певцы, актёры, суфлёры, антрепренёры, художники, кассиры, банкиры, адвокаты, прокуроры, аптекари, сиделки, сапожники, гуртовщики, кабатчики, дворники» [Чудаков 1986: 352]. Социальный аспект очень важен для художественного мира Чехова, а потому его герой обычно социально совершенно конкретен, и эта конкретность проявляется уже на этапе его репрезентации в начале произведения. Важно разграничить категории социальной характеристики человека: социальный статус (отнесённость к той или иной социальной группе: дворянин, крестьянин, помещик и т. п.), характер деятельности (мастеровой, студент, священник и т. п.), профессия (врач, учитель, журналист и т. п.), учёное или воинское звание, чин (учёное: профессор; воинское: подполковник; чин: советник и т. п.). Часто между этими группами трудно провести границу, но каждое из наименований по-своему характеризует человека.

В прозе Чехова такие наименования функционируют очень активно, в том числе и в начальных фрагментах произведений. Указание на социальный признак героя в самом начале произведения необходимо по нескольким причинам: во-первых, создаётся эскиз образа героя: его примерный возраст, внешний вид, материальное положение. Например, в начале рассказа «Крыжовник» появляются два героя, которых автор именует по профессии: ветеринарный врач и учитель гимназии. Эти наименования имплицируют признаки: «взрослый», «мужчина», «разночинец», «небогатый человек», «интеллигент»; обычно служащие этих профессий соответствующим образом выглядят: форменная шинель, не слишком яркая внешность, быть может, очки и т. п. М.В. Титаренко пишет: «Социальный статус может быть выражен с помощью как вербальных, так и невербальных компонентов. Невербальные проявляются в одежде, манере поведения человека и т. д. В художественном произведении невербальный аспект наиболее ярко проявляется в речи автора и героев» [Титаренко 2013: 594]. За каждым социальным наименованием закреплён определённый внешний образ, а за этим образом — стереотип личности человека.

А.П. Чехов использует эти стереотипы уже в начале произведения, создавая образы своих героев: N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов, бритый, в очках и в соломенной шляпе, больше похожий на чиновника, чем на купца («Степь»); Председатель съезда, очень видный мужчина с пушистыми бакенами; Участковый мировой судья Милкин, молодой человек с томным, меланхолическим лицом, слывущего за философа, недовольного средой и ищущего цели жизни («Сирена»); Пришибеев, сморщенный унтер с колючим лицом, делает руки по швам и отвечает хриплым, придушенным голосом, отчеканивая каждое слово, точно командуя... («Унтер Пришибеев»); Помещик Волдырев, высокий плотный мужчина с стриженой головой и с глазами навыкате («Справка»); Отставной контр-адмирал Ревунов-Караулов, маленький, старенький и заржавленный («Свадьба с генералом»); Статский советник Шарамыкин, пожилой господин с седыми чиновничьими бакенами и с кроткими голубыми глазами («Живая хронология») и др.

В абсолютном начале произведений А.П. Чехова мы выделили обозначения следующих разновидностей социального наименования героев:

1) наименование по социальному положению: купец («Степь»), помещик («Дочь Альбиона»), барыня («Барыня»), крестьянин («Интеллигентное бревно»), купец («Орден»), лавочник («Суд»), барин («Ночь перед судом»), помещик («Упразднили!»), княгиня («Княгиня»), граф, баронесса, купец («Оба лучше»), княгиня, князь, купец, крепостной, барин («Цветы запоздалые») и др.;

2) наименование по профессии: учитель географии («Экзамен на чин»), врач («Попрыгунья»), земский врач, народный учитель («У предводительши»), земский врач, фельдшер («Неприятность»), домашний учитель («В аптеке»), певица («Хористка»), редактор провинциальной газеты («О, женщины, женщины!..»), архитектор («Нервы»), токарь («Горе»), клоун («Глупый француз»), корреспондент столичных газет («Маска»), плотник («Налим»), инженер («Новая дача») и др.;

3) обозначение по должности: бывший уездный предводитель, предводитель, председатель земской управы, участковый мировой, исправник, становой («У предводительши»), судебный следователь («В усадьбе»), прокурор («Стража под стражей»), адвокат («У знакомых»), воинский начальник, становой пристав («Не в духе»), вице-губернатор («Праздничная повинность»), прокурор окружного суда («Дома»), мировой судья («Двадцать девятое июня»), губернатор («Разговор человека с собакой»), старший механик («Бабы»), директор завода («Бабье царство»), письмоводитель («Расстройство компенсации») и др.;

4) наименование по чину: чин титулярного советника («Попрыгунья»), статская советница («Который из трёх?»), тайный советник («Скучная история»), коллежский секретарь («Восклицательный знак»), отставной коллежский секретарь («Индейский петух»), титулярный советник («Психопаты»), старший советник губернского правления («Праздничная повинность»), надворный советник («В потёмках») и др.;

5) наименование по воинскому званию: майор («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь»), подполковник («Невидимые миру слёзы»), отставной генерал-майор («Лошадиная фамилия»), капитан («Идиллия — увы и ах!»), отставной полковник («Гость»), генерал («Опекун») и др.;

6) обозначение сана церковнослужителей: отец, диакон, дьячок («У предводительши»), отец, настоятель Николаевской церкви («Степь»), молодой священник, дьячок («Расстройство компенсации»), дьячок («Суд»), отец, настоятель церкви («Святая простота»), священник, псаломщик («Убийство»), монашенка, преосвященный («Архиерей»), отец, соборный протоиерей («Невеста»), регент соборной церкви («Из огня да в полымя») и др.;

7) наименование по учёному званию: заслуженный профессор («Скучная история»), магистр («Свистуны»), учёный («Иван Матвеич»), магистр («Чёрный монах»), профессор («Случай из практики»), со степенью кандидата («Дорогие уроки»), кандидат прав («Без места») и др.;

8) наименование по выполняемым поручениям, услугам: кухарка («Водевиль»), свинопас («В усадьбе»), кучер («В родном углу»), гувернантка («Дома»), лакей, кучер («Дочь Альбиона»), возница («Шило в мешке»), горничная, швейцар («Переполох»), управляющий («Барыня»), рассыльный («Интеллигентное бревно»), мельник («На мельнице»), извозчик («Тоска»), железнодорожный сторож («Злоумышленник»), нянька («Спать хочется»), пастухи («Счастье»), приказчик («Свирель») и др.;

9) ученики и студенты: кончившая курс институтка («Переполох»), бывший ученик м-ой консерватории («Тапёр»), гимназистка («В приюте для неизлечимо больных и престарелых»), студент («Студент»), студент-медик 3-го курса («Анюта»), гимназист VII класса («Репетитор»), студент («После театра»), студент («Огни»), студент-медик, ученик московского училища живописи, ваяния и зодчества, студент-юрист («Припадок»), студент-юрист («Вверх по лестнице»), гимназист восьмого класса («Перед свадьбой») и др.

В начальных фрагментах произведений А.П. Чехова социальная характеристика одного персонажа нередко даётся сразу по двум, а иногда и трём основаниям:

— по профессии и чину: Осип Степаныч Дымов был врачом и имел чин титулярного советника («Попрыгунья»); учитель военной прогимназии, коллежский регистратор Лев Пустяков («Орден»); архитектор, статский советник Узелков («Старость»); инженер, статский советник Бахромкин («Открытие») и др.

— по учёному званию и чину: заслуженный профессор Николай Степанович такой-то, тайный советник («Скучная история») и др.

— по социальному происхождению и воинскому званию: помещик, отставной прапорщик Вывертов («Упразднили!»); помещик, отставной штаб-ротмистр Докукин («Последняя могиканша») и др.

— по должности и чину: прокурор, надворный советник Гагин («В потёмках») и др.

— по воинскому званию, профессии и социальному положению: Когда-то ловкий поручик, танцор и волокита /.../ и уже дважды разбитый параличом помещик («Забыл!!») и др.

— по социальному положению и выполняемым поручениям: Отец его был крепостным, камердинером покойного князя («Цветы запоздалые») и др.

— по должности и воинскому званию: Управляющий «Зверинца братьев Пихнау», отставной портупей-юнкер Егор Сюсин («Циник») и др.

Например, главный герой рассказа «Последняя могиканша» Докукин характеризуется в начале произведения по двум основаниям: по социальному происхождению — помещик, и воинскому званию — отставной штаб-ротмистр:

Я и помещик отставной штаб-ротмистр Докукин, у которого я гостил весною, сидели в одно прекрасное весеннее утро в бабушкиных креслах и лениво глядели в окно. Скука была ужасная.

— Тьфу! — бормотал Докукин. — Такая тоска, что судебному приставу рад будешь!

«Спать улечься, что ли?» — думал я.

И думали мы на тему о скуке долго, очень долго, до тех пор, пока сквозь давно немытые, отливавшие радугой оконные стекла не заметили маленькой перемены, происшедшей в круговороте вселенной: петух, стоявший около ворот на куче прошлогодней листвы и поднимавший то одну ногу, то другую (ему хотелось поднять обе ноги разом), вдруг встрепенулся и, как ужаленный, бросился от ворот в сторону.

— Кто-то идет или едет... — улыбнулся Докукин. — Хоть бы гостей нелегкая принесла. Все-таки повеселее бы...

Петух не обманул нас. В воротах показалась сначала лошадиная голова с зеленой дугой, затем целая лошадь и, наконец, темная, тяжелая бричка с большими безобразными крыльями, напоминавшими крылья жука, когда последний собирается лететь. Бричка въехала во двор, неуклюже повернула налево и с визгом и тарахтеньем покатила к конюшне. В ней сидели две человеческие фигуры: одна женская, другая, поменьше — мужская. (Т. 3, 1983 г., с. 417)

В данном начальном контексте главный герой получает два наименования: помещик и отставной штаб-ротмистр. По первому наименованию можно судить о его социальном происхождении. «Помещик — дворянин, владеющий поместьем, вотчинник; прежде владелец крестьян, ныне владелец населённого именья, жилой земли» [Даль 2008: 503]. Главный герой Докукин по своему социальному положению относится к привилегированному сословию — дворянин. По внешнему облику героя характеризует его второе наименование — штаб-ротмистр. «Штаб-ротмистр — офицерский чин в кавалерии выше поручика и ниже ротмистра, а также лицо в этом чине» [Глинкина 2008: 353]. Главный герой — это бывший военный. Соответственно, можно предположить, что это человек с выправкой, подтянутый, держится прямо, отвечает кратко и ясно.

Ещё одним способом в абсолютном начале произведений А.П. Чехова является такое социальное наименование персонажа, которое маркирует лишь сферу или характер деятельности героя: офицер Горный («После театра»), чиновник 52 лет («Анна на шее»), отставной казачий офицер («Печенег»), чиновники Пробкин и Свистков («Женское счастье»), прислуга («Гость»), служащий по финансам («Картинки из недавнего прошлого»), чиновник Невыразимов («Мелюзга»), сотрудник газеты Рыбкин и сотрудник газеты Шлёпкин («Два газетчика»), учёный («Иван Матвеич»), служащий в страховом обществе («Свадьба с генералом») и т. д. Такие обобщённые наименования наряду с описанием внешности, характера, образа жизни, привычек призваны охарактеризовать не столько героя, сколько ту социальную среду, которую воссоздаёт писатель. Сам герой становится лишь типичным представителем этой социальной группы.

В некоторых контекстах, относящихся к начальным фрагментам произведений, одно и то же социальное наименование используется дважды для характеристики разных героев. Например, в рассказе «Два газетчика» автор повторяет социальное наименование в портретах двух главных героев Рыбкина и Шлёпкина: Рыбкин, сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», человек обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на потолок, где торчал крючок, приспособленный для лампы. В руках у него болталась верёвка /.../ вошёл в номер приятель Рыбкина, Шлёпкин, сотрудник газеты «Иуда предатель», живой, весёлый, розовый. (Т. 4, 1984 г., с. 156)

Наименование сотрудник газеты призвано унифицировать эти образы в сатирических целях, и это не единственное средство их своеобразного «уравнивания». Фамилии Рыбкин и Шлёпкин — это рифмующиеся созвучные слова с сатирическим оттенком. Хотя автор настаивает на том, что в остальном они противоположны: не похожи внешне (Рыбкин человек обрюзглый, сырой и тусклый; Шлёпкин живой, весёлый, розовый); имеют разные взгляды на жизнь, профессию (Рыбкин: Нет, не о чем писать! Кончена моя жизнь! Ну, о чем прикажешь писать? /.../ Прощай!; Шлёпкин: Не понимаю! Такая масса вопросов... такое разнообразие явлений! В собаку камень бросишь, а в вопрос или явление попадешь...), наименования призваны их объединить в одном образе типичного журналиста, имеющего противоположности в отношении к жизни.

В рассказе «Налим» автор также намеренно повторяет наименование плотник: Около строящейся купальни, под зелёными ветвями ивняка, барахтается в воде плотник Герасим, высокий, тощий мужик с рыжей курчавой головой и с лицом, поросшим волосами. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами, старается достать что-то из-под корней ивняка. Лицо его покрыто потом. На сажень от Герасима, по горло в воде, стоит плотник Любим, молодой горбатый мужик с треугольным лицом и с узкими, китайскими глазками. (Т. 4, 1984 г., с. 45)

Это повторение наименования призвано подчеркнуть сходство героев, их равное не только социальное положение, но и роль в общем повествовании. Этому подчинено даже грамматическое сходство их имён: Герасим и Любим имеют одинаковую финаль (см. название рассказа, тоже на -им — «Налим»). Так же одинаковы и сами герои. Это -им создаёт своеобразную тройку героев: Герасим, Любим, налим. Возня двух мужиков, пытающихся вытащить из воды большую рыбу, воспринимается как пародия на значимость человеческих усилий, их основательность. Каждый выказывает себя специалистом и знатоком в ловле рыбы, прикладывает труд и старание (без труда не выловишь рыбку из пруда), но всё напрасно. Чехов словно бы смеётся над этой пословицей, и с трудом не выловишь рыбу, особенно если это труд двух бестолковых плотников, которые должны были в это время мастерить купальню.

Это объединяющее обозначение социального положения мы имеем и в том случае, когда автор использует слово во множественном числе:

чиновники Пробкин и Свистков («Женское счастье»);

За отсутствием доктора, уехавшего с становым на охоту, больных принимают фельдшера Кузьма Егоров и Глеб Глебыч («Сельские эскулапы»);

три странствующих актёра — Смирнов, Попов и Балабайкин («Бумажник»);

два помещика — Гадюкин и Шилохвостов («Не судьба!»);

оскорбили словами /.../ понятых Иванова и Гаврилова («Унтер Пришибеев»);

присяжные поверенные Козявкин и Лаев («Заблудшие») и др.

Например, рассказ «Бумажник» имеет следующее начало:

Три странствующих актера — Смирнов, Попов и Балабайкин шли в одно прекрасное утро по железнодорожным шпалам и нашли бумажник. Раскрыв его, они, к великому своему удивлению и удовольствию, увидели в нем двадцать банковых билетов, шесть выигрышных билетов 2-го займа и чек на три тысячи. Первым делом они крикнули «ура», потом же сели на насыпи и стали предаваться восторгам. — Сколько же это на каждого приходится? — говорил Смирнов, считая деньги. — Батеньки! По пяти тысяч четыреста сорока пяти рублей! Голубчики, да ведь это умрешь от таких денег!

— Не так я за себя рад, — сказал Балабайкин, — как за вас, голубчики мои милые. Не будете вы теперь голодать да босиком ходить. Я за искусство рад... Прежде всего, братцы, поеду в Москву и прямо к Айе: шей ты мне, братец, гардероба Не хочу пейзанов играть, перейду на амплуа фатов да хлыщей. Куплю цилиндр и шапокляк. Для фатов серый цилиндр.

— Теперь бы на радостях выпить и закусить, — заметил jeune premier Попов. — Ведь мы почти три дня питались всухомятку, надо бы теперь чего-нибудь этакого... А? (Т. 3, 1983 г., с. 443)

В данном начальном фрагменте герои получают номинацию по социальному положению одну на троих — актёры. Автор объединяет их не только по социальному статусу, но и даёт общую характеристику их действиям, используя глаголы множественного числа: шли, нашли, увидели, крикнули, сели, стали предаваться. Ещё одним средством объединения этих персонажей является местоимение они: Раскрыв его, они, к великому своему удивлению и удовольствию, увидели в нем двадцать банковых билетов, шесть выигрышных билетов 2-го займа и чек на три тысячи. Герои также объединены совместной целью — убить друг друга. В конце рассказа они добиваются своей цели — почти одновременно умирают.

Образ героев часто уточняется в начале произведения введением деталей внешнего вида, некоторыми обобщающими характеристиками:; Гадюкин, толстый седовласый барин в грязной соломенной шляпе и с развязавшимся пестрым галстуком, когда бричка, подпрыгивая и звякая всеми своими суставами, объезжала мостик /.../ Шилохвостов, высокий рыжий человек в новой дворянской фуражке («Не судьба!», т. 4, 1984 г., с. 62); Присяжные поверенные Козявкин и Лаев, оба в отменном настроении и слегка пошатываясь, выходят из лесу и направляются к дачам («Заблудшие», т. 4, 1984 г., с. 75); Кузьма Егоров, в ожидании, пока запишутся больные, сидит в приемной и пьет цикорный кофе. Глеб Глебыч, не умывавшийся и не чесавшийся со дня своего рождения, лежит грудью и животом на столе, сердится и записывает больных. Записывание ведется ради статистики («Сельские эскулапы», т. 1, 1983 г., с. 196) и др.

Следующим приёмом номинации персонажа в произведениях Чехова являются косвенные обозначения персонажа по социальному наименованию: писатель не называет прямо профессию, должность, социальный статус героя; он может просто намекать на род занятий персонажа, может говорить в общем об определённой профессии или ремесле. Например, в абсолютном начале рассказа «Сапожник и нечистая сила» ремесло сапожника становится ясным из самого эпизода: Был канун Рождества. Марья давно храпела на печи, в лампочке выгорел весь керосин, а Фёдор Нилов всё сидел и работал. Он давно бы бросил работу и вышел на улицу, но заказчик из Колокольного переулка, заказавший ему головки недели две назад, был вчера, бранился и приказал кончить сапоги непременно теперь, до утрени (Т. 7, 1985 г., с. 222). Благодаря детали — сапоги — читатель может легко догадаться о том, каким ремеслом занимается герой. Такая же непрямая профессиональная идентификация героя присутствует и в начале рассказа «Два скандала»: Так кричал он и трещал по партитуре своей дирижёрской палочкой. Этим косматым господам дирижёрам многое прощается. Главный герой по профессии дирижёр. Деталь «дирижёрская палочка», обобщённая оценка «косматые дирижёры» помогает представить и внешность героя (Т. 1, 1983 г., с. 438).

Социальное наименование по профессии, должности, чину, воинскому званию, приводится иногда в контексте с упоминанием о конкретном месте службы героя, что формирует более подробное представление о его статусе: прокурор Хламовского окружного суда («Стража под стражей»); корреспондент столичных газет («Маска»); старший советник губернского правления («Праздничная повинность»); директор общественного банка («Картинки из недавнего прошлого»); секретарь провинциальной газеты («Тряпка»); бывший чиновник интендантского управления («Беседа пьяного с трезвым чёртом»), прокурор окружного суда («Дома»); председатель земской управы («У предводительши»), редактор провинциальной газеты («О, женщины, женщины!..»); лакей при московской гостинице («Мужики»); директор завода («Бабье царство») и др.

Ремесло, профессия, чин, звание характерны почти исключительно для мужчин. В обозначении социального статуса персонажей женского пола есть своя специфика. Так, чеховские героини получают социальное наименование, как правило, по типу производных номинаций от форм мужского рода с помощью суффиксов со значением «лицо женского пола» [Николаева 2010: 96]: певица («Хористка»), артистка («Антрепренёр под диваном»), докторша («Враги»), монашенка («Архиерей»), учительница («На подводе»), фельдшерица («Жена») и т. д. И эти обозначения появляются тоже в абсолютном начале текста.

Ещё один тип обозначения героинь — это номинация по отношению их к другому герою, чаще всего — мужу: генеральша Жеребчикова («Оба лучше»), майорша Каролина Карловна («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь»), полковница Нашатырина («В номерах»), генеральша Марфа Петровна Печонкина («Симулянты»), полковница Анна Михайловна Лебедева («Скука жизни»), генеральша Кувшинникова («Тяжёлые люди»), полковница Иванова («Неосторожность») и др. Необходимость в такой номинации появляется тогда, когда муж занимал или занимает высокое положение. Это отражение в произведениях А.П. Чехова русской культурной традиции наименования лиц женского пола. В «Русской грамматике» особо оговаривается, что суффиксы -иц(а), -ш(а) были характерны только для разговорного употребления, почти всегда имеют только одно значение — «жена лица, имеющего такое-то звание», непродуктивны в современном русском языке [Русская грамматика 1980].

Социальное обозначение персонажа, использованное в начале произведения, даёт возможность уже в начале произведения составить первое впечатление о его образе, так как за социальным наименованием закреплён определённый стереотип личности человека: как он выглядит, во что одет, как держится, чем занимается и т. п. Характеристика персонажа по нескольким социальным основаниям (ремесло, чин, звание) ещё более конкретизируют его внешний облик, материальное положение и т. д. Не случайно же А.П. Чехов, во-первых, вообще упоминает о статусе героя (социальное очень важно в его произведениях) и, во-вторых, делает это в самом начале повествования, настраивая читателя на соответствующее восприятие героя и связанных с ним событий.

2.2.3. Презентация персонажа по полу и возрасту

Пол и возраст — важнейшие характеристики человека, необходимые для формирования первых впечатлений о нём. Возраст даёт представление об особенностях поведения, опыте, взглядах и даже о чертах внешнего облика. Например, номинация старик ассоциируется с сединами, морщинами и т. п. Возраст обозначается в комплексе с характеристикой по полу. А.П. Чехов активно использует развёрнутые описательные обозначения по полу и возрасту в начальных фрагментах произведений: старый офицер; ученик 5 класса («Детвора»); маленький мальчик, родившийся два года и восемь месяцев тому назад («Гриша»); молодой человек лет двадцати восьми («Дуэль»); уже не молодой армейский служака («Дополнительные вопросы»); мужчина средних лет («На мельнице»); мужчина лет сорока («На пути»); пожилой мужик («Кулачье гнездо»); молодой человек («Писатель»); молодая женщина («Хористка»); двенадцатилетний мальчуган («Репетитор»); молодой мужик («Налим»); молодая девушка («Ионыч»); парень лет двадцати пяти («Агафья»); брюнетка лет двадцати пяти («Анюта»); девятилетний мальчик («Ванька»); маленький мужичонко со старческим лицом («Мёртвое тело»); молодая дама («Дама с собачкой»); молоденькая институтка («Переполох»); дряхлый человечек («Праздничная повинность»); престарелый настоятель («Святая простота»); молодая баба («Бабы»); ещё не старый, но уже достаточно помятый жизнью («Пустой случай»), седенький попик («Певчие»); горничная с немолодым лицом («Тина») и др.

Такие репрезентации (по полу и возрасту) можно разделить на: 1) свёрнутые (однословные) и 2) развёрнутые (распространённые). Однословных наименований по полу и возрасту немного, но они специфичны. Это единицы типа: старик («День за городом»), старичок («Протекция»), мальчик («Полинька»), мужичонко («Беспокойный гость»), дедушка («Весь в дедушку»), мужичонок («Он понял!»), старикашка («Письмо к учёному соседу»), старуха («Рассказ без конца»), старушка («Свадьба»), старуха («Горе»), бабушка («Невеста») и др.

Среди однословных наименований по полу и возрасту частотны слова старик, старушка, старикашка, старуха, старичок. По мнению Ваффы Эльвии и Г.Ф. Ковалёва, однокоренные слова с корнем стар — примета стиля А.П. Чехова: старикашка, старик, старец, старичок, старуха, старушка, старушечка, старушонка [Эльвия, Ковалёв 2013: 117]. И не всегда уменьшительно-ласкательные суффиксы в этих словах придают образу положительный оттенок. Только в одном примере старичок у Чехова вызывает симпатию и сочувствие. Это слепенький, седенький вдовец-генерал, у которого одна радость — красная генеральская подкладка, которой он лишается по вине скопидомки вдовицы, заменившей её сарпинкой с крапушками («Герой-барыня»). В рассказе он назван и сердягой, и чудачком. Наименования слепенький, седенький, сердяга, чудачок передают ласково-насмешливое отношение автора к этому герою [Там же].

Слово старикашка обладает большей экспрессивностью и чаще распространяется определениями, усиливающими уничижительную характеристику: верный вольнонаёмный, Карпушка, старикашка лет шестидесяти («За яблочки»), старикашка рваный («Корреспондент»), старый старикашка («Письмо к учёному соседу») [Там же].

Такое обозначение героя открывает рассказ «Барон»:

Барон — маленький, худенький старикашка лет шестидесяти. Его шея дает с позвоночником тупой угол, который скоро станет прямым. У него большая угловатая голова, кислые глаза, нос шишкой и лиловатый подбородок. По всему лицу его разлита слабая синюха, вероятно, потому, что спирт стоит в том шкафу, который редко запирается бутафором. Впрочем, кроме казенного спирта, барон употребляет иногда и шампанское, которое можно найти очень часто в уборных, на донышках бутылок и стаканов. Его щеки и мешочки под глазами висят и дрожат, как тряпочки, повешенные для просушки. На лысине зеленоватый налет от зеленой подкладки ушастой меховой шапки, которую барон, когда не носит на голове, вешает на испортившийся газовый рожок за третьей кулисой. Голос его дребезжит, как треснувшая кастрюля. (Т. 1, 1983 г., с. 452)

Характеристика барона передаёт ироническое отношение автора к герою и носит уничижительный оттенок. Ирония построена на столкновении двух номинаций: барон (название рассказа, повествовательное обозначение) и старикашка с характерными деталями старого опустившегося человека.

Слово старуха распространяется определениями: старуха-нянюшка («Гадальщики и гадальщицы»); является эпитетом: старуха-верба («Верба»); используется в сравнении: маленькая, сморщенная, как высохшая дынная корка («Ненужная победа») [Ваффа Эльвия, Ковалёв 2013: 117].

Слово старушка образовано от производящего старуха с помощью суффикса -к с чередованием в корне, имеет уменьшительно-ласкательное значение. Образ старушки в рассказах разнопланов: это и скучающая одинокая княжна («Раз в год»), и старушки-утешительницы («Цветы запоздалые»), трогательная старушка, потерявшая свою дочь («Приданое»).

Наименование старушонка, образованное от слова старуха с помощью суффикса -онк, развивает уничижительный оттенок: две сморщенные старушонки с котомками на спинах («В вагоне»), вползла маленькая старушонка, голова старухи похожа на маленькую, переспелую дыню, хвостиком вверх («Цветы запоздалые»). Повтор прилагательного маленький усиливает негативное впечатление от малопривлекательной старушонки [Там же].

Наименование старушечка в рассказах А.П. Чехова носит положительный оттенок. Например, в рассказе «Торжество победителя» слово старушечка употребляется несколько раз (один раз в начале рассказа): ...и просит его старушечка. Пошла старушечка домой, да и слегла. Так и померла старушечка. Повтор слова старушечка подчёркивает любовно-сочувственное отношение автора к матери героя [Там же].

Ироническое, просторечное наименование дамочка, образованное от производящего дама с помощью суффикса -очк, по наблюдениям исследователей, используется как ироническое или комическое средство в юмористических рассказах [Там же]:

Купе первого класса.

На диване, обитом малиновым бархатом, полулежит хорошенькая дамочка. Дорогой бахромчатый веер трещит в ее судорожно сжатой руке, pince-nez то и дело спадает с ее хорошенького носика, брошка на груди то поднимается, то опускается, точно ладья среди волн. Она взволнована...

Против нее на диванчике сидит губернаторский чиновник особых поручений, молодой начинающий писатель, помещающий в губернских ведомостях небольшие рассказы или, как сам он называет, «новэллы» — из великосветской жизни... Он глядит ей в лицо, глядит в упор, с видом знатока. Он наблюдает, изучает, улавливает эту эксцентрическую, загадочную натуру, понимает ее, постигает... Душа ее, вся ее психология у него как на ладони.

— О, я постигаю вас! — говорит чиновник особых поручений, целуя ее руку около браслета. — Ваша чуткая, отзывчивая душа ищет выхода из лабиринта... Да! Борьба страшная, чудовищная, но... не унывайте! Вы будете победительницей! Да!

— Опишите меня, Вольдемар! — говорит дамочка, грустно улыбаясь. — Жизнь моя так полна, так разнообразна, так пестра... Но главное — я несчастна! Я страдалица во вкусе Достоевского... Покажите миру мою душу, Вольдемар, покажите эту бедную душу! Вы — психолог. Не прошло и часа, как мы сидим в купе и говорим, а вы уже постигли меня всю, всю!

— Говорите! Умоляю вас, говорите! («Загадочная натура», т. 2, 1983 г., с. 90)

В начальных фрагментах рассказов и повестей А.П. Чехова герои обозначены по возрасту разными способами. Одним из способов является косвенное наименование по возрасту: неопределённость образа в номинации; контекстное: читатель восстанавливает возраст героя из контекста повествования.

Косвенное обозначение персонажа по полу и возрасту представляет героя как человека неопределённого возраста: ещё не старый, но уже достаточно помятый жизнью («Пустой случай»), ещё не старый человек («Сильные ощущения»), пожилой мужчина («Пьяные»), достаточно уже пожилой господин («Злоумышленники»), человек молодой, но уже плешивый («Жилец») и др.

Например, рассказ «Пустой случай» имеет следующее начало:

Был солнечный августовский полдень, когда я с одним русским захудалым князьком подъехал к громадному, так называемому Шабельскому бору, где мы намеревались поискать рябчиков. Мой князек, в виду роли, которую он играет в этом рассказе, заслуживал бы подробного описания. Это высокий, стройный брюнет, еще не старый, но уже достаточно помятый жизнью, с длинными полицеймейстерскими усами, с черными глазами навыкате и с замашками отставного военного. Человек он недалекий, восточного пошиба, но честный и прямой, не бреттер, не фат и не кутила — достоинства, дающие в глазах публики диплом на бесцветность и мизерность. Публике он не нравился (в уезде иначе не называли его, как «сиятельным балбесом»), мне же лично князек был до крайности симпатичен своими несчастьями и неудачами, из которых без перерыва состояла вся его жизнь. Прежде всего, он был беден. В карты он не играл, не кутил, делом не занимался, никуда не совал своего носа и вечно молчал, но сумел каким-то образом растранжирить 30—40 тысяч, оставшиеся ему после отца. Один бог знает, куда девались эти деньги; мне известно только, что много, за отсутствием досмотра, было расхищено управляющими, приказчиками и даже лакеями, много пошло на займы, подачки и поручительства. В уезде редкий помещик не состоял ему должным. Всем просящим он давал и не столько из доброты или доверия к людям, сколько из напускного джентльменства: возьми, мол, и чувствуй мою комильфотность! Я познакомился с ним, когда уж он сам залез в долги, узнал вкус во вторых закладных и запутался до невозможности выпутаться. Бывали дни, когда он не обедал и ходил с пустым портсигаром, но всегда его видели чистеньким, одетым по моде, и всегда от него шел густой запах иланг-иланга. («Пустой случай», т. 5, с. 299)

В начале рассказа «Пустой случай» намечается образ жалкого человека, неопределённого не только по возрасту, но и психологически: неуверенный в себе, мятущийся, никчёмный. Но главной привлекательной чертой оказывается его неумение лгать. За психологической неопределенностью, оказывается, стоит вполне достойная личность.

К косвенной характеристике по возрасту можно отнести передачу деталей поведения персонажа, например, как в рассказе «Трагик»:

Был бенефис трагика Феногенова.

Давали «Князя Серебряного». Сам бенефициант играл Вяземского, антрепренер Лимонадов — Дружину Морозова, г-жа Беобахтова — Елену... Спектакль вышел на славу. Трагик делал буквально чудеса. Он похищал Елену одной рукой и держал ее выше головы, когда проносил через сцену. Он кричал, шипел, стучал ногами, рвал у себя на груди кафтан. Отказываясь от поединка с Морозовым, он трясся всем телом, как в действительности никогда не трясутся, и с шумом задыхался. Театр дрожал от аплодисментов. Вызовам не было конца. Феногенову поднесли серебряный портсигар и букет с длинными лентами. Дамы махали платками, заставляли мужчин аплодировать, многие плакали... Но более всех восторгалась игрой и волновалась дочь исправника Сидорецкого, Маша. Она сидела в первом ряду кресел, рядом со своим папашей, не отрывала глаз от сцены даже в антрактах и была в полном восторге. Ее тоненькие ручки и ножки дрожали, глазки были полны слез, лицо становилось всё бледней и бледней. И не мудрено: она была в театре первый раз в жизни! (Т. 2, 1983 г., с. 184)

О юном возрасте героини свидетельствует множество косвенных деталей: форма имени Маша (такая форма характерна для именования юных персонажей); тот факт, что Маша в театре была не одна, а с отцом; уменьшительно-ласкательные формы в описании внешности героини: Её тоненькие ручки и ножки дрожали, глазки были полны слёз; детали поведения (восторг, волнение, слёзы). Последняя деталь начала: Маша была в театре первый раз в жизни! В XIX веке молодым девушкам разрешалось посещать театральные спектакли с шестнадцати лет. Значит, главной героине было предположительно шестнадцать лет.

Косвенные и контекстные обозначения возраста персонажа встречаются в рассказах и повестях А.П. Чехова не часто. В основном автор точен в возрастной характеристике: с цифрой 26 в паспорте («Скверная история»), старик 58 лет («Калхас»), шестнадцатилетняя провинциалка-помещица («В ландо»), семнадцатилетний юноша («Володя»), шестнадцатилетняя сиделица («Отставной раб»), семидесятилетний старик («В сарае»), шестилетняя нищенка («День за городом»).

Особым средством косвенного обозначения возраста героя является конструкция «наименование лица + лет + числительное в родительном падеже»: старик лет семидесяти («Нахлебники»), мужчина лет тридцати пяти («Следователь»), малый лет двадцати трёх («В цирульне»), мальчик лет восьми («Страхи»), молодой человек лет тридцати двух («Житейская мелочь»), молодой человек лет двадцати шести («Филантроп»), молодая женщина лет двадцати трёх, молодой человек лет двадцати шести («Марья Ивановна»), старикашка лет шестидесяти («Барон»), дама лет сорока («Хороший конец»), молодая женщина лет двадцати трёх («В рождественскую ночь») и др. Обычно в таких конструкциях используется обозначение круглого числа (10, 20, 25, 30 и т. д.), но у Чехова встречаются и другие (молодой человек лет двадцати восьми), что придаёт оттенок точности указания возраста.

О возрасте героя читатель узнаёт не только из слов автора, но и из слов героя: Мне, Любовь Григорьевна, уже 52 года, то есть такой период времени, в который весьма многие имеют уже взрослых детей («Хороший конец»); Ведь тебе и двадцати лет ещё нет! («Дурак»); — Сколько вам лет? — Двадцать восемь-с... («Кошмар») и т. п.

Таким образом, указание на возраст не столько характеризует героя и формирует первые впечатления о нём, сколько выполняет проспективную роль: подготавливает читателя к восприятию поступков героя, мотивов его поведения, часто обусловленных его возрастом, или контрастирующих возрастной характеристике.

2.2.4. Презентация персонажа в терминах родства, наименованиях семейного статуса

Лексика родства в первую очередь ориентирована на обозначение отношений персонажей в условиях семейного уклада той или иной эпохи. Указание на родственные отношения персонажей подчинено функции показа соотнесённости персонажа с другими героями в сюжете [Фролов, Созонова 2010: 246].

В произведениях А.П. Чехова обозначение персонажа по семейному статусу, по родственному отношению к другому персонажу нередко приводится уже в начале повествования. Обозначения такого типа представлены в большом разнообразии: дядюшка, племянник («Свадьба с генералом»), жена («Страх»), сынишка («Экзамен на чин»), вдова («Праздничная повинность»), женка («На гвозде»), жена, сестра («Картинки из недавнего прошлого»), мама, дедушка («В приюте для неизлечимо больных и престарелых»), сын («Студент»), мать, тётка, сёстры, отец («Мальчики»), дочь («Душечка»), племянница («Опекун»), супруги («Конь и трепетная лань»), дядя («Нервы»), дети («Живая хронология»), тёща, жена, дочь («Ненастье»), тёща, жена и свояченица («Мой домострой»), парочка недавно поженившихся супругов («Дачники»), дядюшка, кузина («Оба лучше»), зять («Двадцать девятое июня»), сын, жена, свёкр, отец («Бабы»), жена, родной брат («Расстройство компенсации»), дочь, сестра («Учитель словесности») и т. д.

Семейный статус персонажа или его родственное отношение к другому персонажу обозначается прямо или косвенно в начале рассказов и повестей в авторском повествовании и в репликах героев. Например, в рассказе «Кот» семейный статус героини обозначается косвенно:

Варвара Петровна проснулась и стала прислушиваться. Лицо её побледнело, большие чёрные глаза стали ещё больше и загорелись страхом, когда оказалось, что это не сон... В ужасе закрыла она руками лицо, приподнялась на локоть и стала будить своего мужа. Муж, свернувшись калачиком, тихо похрапывал и дышал на ее плечо.

— Алеша, голубчик... Проснись! Милый!.. Ах... это ужасно!

Алеша перестал храпеть и вытянул ноги. Варвара Петровна дернула его за щеку. Он потянулся, глубоко вздохнул и проснулся.

— Алеша, голубчик... Проснись. Кто-то плачет...

— Кто плачет? Что ты выдумываешь?

— Прислушайся-ка. Слышишь? Стонет кто-то... Это, должно быть, дитя к нам подкинули... Ах, не могу слышать!

Алеша приподнялся и стал слушать. В настежь открытое окно глядела серая ночь. Вместе с запахом сирени и тихим шёпотом липы слабый ветерок доносил до кровати странные звуки... Не разберешь сразу, что это за звуки: плач ли то детский, пение ли Лазаря, вой ли... не разберешь! Одно только было ясно: звуки издавались под окном, и не одним горлом, а несколькими... Были тут дисканты, альты, тенора... (Т. 2, 1983 г., с. 131)

В данном начальном фрагменте статус жены — Варвары Петровны обозначается косвенно через соотносительное понятие «муж». В толковом словаре слово «муж» имеет следующее значение: «человек рода он, в полных годах, возмужалый; возрастный человек мужского пола. Относительно к женщине, жене — супруг, народный хозяин, образующий с женою чету» [Даль 2008: 394].

В способах обозначения семейных отношений в абсолютном начале рассказов и повестей А.П. Чехова наблюдается явление, при котором одно понятие предполагает наличие другого — соотнесённого с ним понятия, ярко проявляющееся в терминах родства (муж-жена, сын-отец, сын-мать, дядя-племянник и т. п.). По признанию О.Ю. Авдевниной [Авдевнина 2013], подобное явление — это особый вид лексической парадигматики, не получившее общепринятого терминологического обозначения, но благодаря таким связям слов становится возможным имплицитное обозначение семейного или родственного статуса героя: «В семантике таких слов имплицитно содержится указание на существование другого понятия: например, в слове левый — на существование понятия «правый», в слове мёртвый — на понятие «живой», в слове родители имплицируется понятие о детях и т. п. Какие-то противопоставления близки к антонимии, в том числе «слепой / зрячий», а какие-то обусловлены иными отношениями «родители / дети», «начальник / подчинённые», «продавать / покупать», «теперь / тогда» и т. п.: одно понятие предполагает другое. Эти довольно регулярно возникающие в языке связи стоят в одном ряду таких лексических отношений, как синонимия, антонимия, паронимия, энантиосемия и, вероятно, имеют какое-либо терминологическое обозначение, но ни термин, ни работы, исследующие это явление, нам, к сожалению, не известны. Можно предположить, что это одна из разновидностей конверсивов, хотя не всегда данные противопоставления связаны с конверсивными процессами» [Авдевнина 2013: 178].

Например, в абсолютном начале рассказа «Ионыч» социальная типизация героев открывается их объединением в понятии «семья»:

И указывали на семью Туркиных как на самую образованную. Эта семья жила на главной улице, возле губернатора, в собственном доме. Далее автор даёт характеристику всем членам семьи: Туркин, Иван Петрович, полный, красивый брюнет с бакенами, устраивал любительские спектакли с благотворительною целью, сам играл старых генералов и при этом кашлял очень смешно. Он знал много анекдотов, шарад, поговорок, любил шутить и острить, и всегда у него было такое выражение, что нельзя было понять, шутит он или говорит серьёзно. Жена его, Вера Иосифовна, худощавая, миловидная дама в pince-nez, писала повести и романы и охотно читала их вслух гостям. Дочь, Екатерина Ивановна, молодая девушка, играла на рояле. Одним словом, у каждого члена семьи был какой-нибудь свой талант. (Т. 10, 1986 г., с. 24)

Понятие «семья» требует конкретизации статуса в семье каждого героя: муж, отец (косвенная характеристика), хозяин дома, жена, мать, дочь. Автор уделяет внимание каждому персонажу.

Другим характерным способом обозначения персонажей по родственным отношениям в абсолютном начале произведений А.П. Чехова является репрезентация лишь одного персонажа из двух упомянутых. Писатель называет пару, а характеристику по внешнему виду даёт только одному из пары. Например, в рассказе «Конь и трепетная лань» муж и жена обозначены одним словом супруги:

Третий час ночи. Супруги Фибровы не спят. Он ворочается с боку на бок и то и дело сплевывает, она, маленькая худощавая брюнеточка, лежит неподвижно и задумчиво смотрит на открытое окно, в которое нелюдимо и сурово глядится рассвет...

— Не спится! — вздыхает она. — Тебя мутит?

— Да, немножко.

— Не понимаю, Вася, как тебе не надоест каждый день являться домой в таком виде! Не проходит ночи, чтоб ты не был болен. Стыдно!

— Ну, извини... Я это нечаянно. Выпил в редакции бутылку пива, да в «Аркадии» немножко перепустил. Извини.

— Да что извинять? Самому тебе должно быть противно и гадко. Плюет, икает... Бог знает на что похож. И ведь это каждую ночь, каждую ночь! Я не помню, когда ты являлся домой трезвым. (Т. 4, 1984 г., с. 97)

В рассказе «Свадьба с генералом» информация о родственной связи Андрюши Нюнина с контр-адмиралом Ревуновым-Карауловым дана опосредованно — через обращение в реплике героя:

Отставной контр-адмирал Ревунов-Караулов, маленький, старенький и заржавленный, шёл однажды с рынка и нёс за жабры живую щуку. За ним двигалась его кухарка Ульяна, держа под мышкой кулёк с морковью и пачку листового табаку, который почтенный адмирал употреблял «от клопов, тли (она же моль), тараканов и прочих инфузорий, живущих на теле человека и в его жилище».

— Дядюшка! Филипп Ермилыч! — услыхал он вдруг, поворачивая в свой переулок. — А я только что у вас был, целый час стучался! Как хорошо, что мы не разминулись!

Контр-адмирал поднял глаза и увидел перед собою своего племянника Андрюшу Нюнина, молодого человека, служащего в страховом обществе «Дрянь».

— У меня к вам есть просьба, — продолжал племянник, пожимая дядюшкину руку и приобретая от этого сильный рыбий запах. — Сядемте на скамеечку, дядюшка... Вот так... Ну-с, дело вот в чем... Сегодня венчается мой хороший друг и приятель, некто Любимский... человек, между нами говоря, прелестнейший... Да вы, дядюшка, положите щуку! Что она будет вам шинель пачкать? (Т. 3, 1983 г., с. 107)

Оба героя обозначены по родству по отношению друг к другу. Андрюша Нюнин — племянник. «Племянник — сын сестры или брата — родных, двоюродных, троюродных, иначе внучатных» [Ушаков 2009: 693]. Ещё один герой — Филипп Ермилыч (дядя). «Дядя — брат отца или матери» [Там же: 206]. Но он назван не просто дядей, а посредством слова с экспрессивно-оценочным суффиксом -юшк -дядюшка (в данном контексте такое наименование выступает как ироническое).

Всё действие рассказа закручено вокруг псевдогенерала. Племянник просит дядюшку прийти на свадьбу его знакомых (присутствие генерала на свадьбе создаёт парадность торжества). И хотя Андрюша Нюнин приводит обещанного генерала, выясняется, что генерал — это вовсе не генерал, а контр-адмирал (контр-адмирал — это капитан 2-го ранга, который, по табели о рангах, соответствует подполковнику). Вдобавок контр-адмирал оглушает присутствующих на свадьбе морскими командами (неслучайно часть его фамилии Ревунов — от слова «реветь»), что вызывает реплику хозяйки: «Мы вам не за то деньги платили, чтоб вы безобразили» [Шварцкопф 2001: эл. ресурс]. На основе этого рассказа возник фразеологизм свадебный генерал, который, например, в толковом словаре Д.Н. Ушакова имеет следующее значение: «Свадебный генерал — шутливое обозначение генерала, обыкновенно отставного, приглашавшегося в старину за деньги на купеческие свадьбы для парадности» [Ушаков 2009: 141].

Особым способом в начальных фрагментах рассказов и повестей А.П. Чехова является обозначение родственных отношений или семейного статуса персонажа словами с собирательным значением: дети («Живая хронология»), супруги («Конь и трепетная лань»), парочка недавно поженившихся супругов («Дачники»), все домашние («Лошадиная фамилия»), дети («Детвора») и т. д. Такие обозначения чаще всего конкретизируются или именованием героев, их обозначением: дети Шарамыкина: Нина, Коля, Надя и Ваня («Живая хронология»), все домашние — жена, дети («Лошадиная фамилия») и т. д., или их описанием: Супруги Фибровы не спят. Он ворочается с боку на бок и то и дело сплёвывает, она, маленькая худощавая брюнеточка, лежит неподвижно и задумчиво смотрит на открытое окно, в которое нелюдимо и сурово глядится рассвет... («Конь и трепетная лань», т. 4, 1984 г., с. 97); По дачной платформе взад и вперед прогуливалась парочка недавно поженившихся супругов. Он держал ее за талию, а она жалась к нему, и оба были счастливы («Дачники», т. 4, 1984 г., с. 16) и др.

Способом имплицитного обозначения семейного статуса является такая характеристика героя, когда его семейный статус или степень родства не называется (нет словесной номинации), но это становится ясным из контекста: характерно для таких произведений, как «Дома», «Супруга», «Нервы», «Восклицательный знак», «Беда», «Иван Матвеич», «Горе», «Скрипка Ротшильда», «Мальчики», «Картинки из недавнего прошлого» и др. Например, в абсолютном начале рассказа «Скрипка Ротшильда» автор просто перечисляет, что помещалось в небольшой избе Якова, не говоря напрямую о том, что у него есть жена:

Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало. Одним словом, дела были скверные. Если бы Яков Иванов был гробовщиком в губернском городе, то, наверное, он имел бы собственный дом и звали бы его Яковом Матвеичем; здесь же в городишке звали его просто Яковом, уличное прозвище у него было почему-то — Бронза, а жил он бедно, как простой мужик, в небольшой старой избе, где была одна только комната, и в этой комнате помещались он, Марфа, печь, двухспальная кровать, гробы, верстак и все хозяйство. (Т. 8, 1986 г., с. 297)

Из этого перечисления предметов быта становится ясно, что Марфа живёт в этой комнате, а следовательно — по логике русской культурной традиции той эпохи — она жена Якова.

В рассказе с характерным («семейным») названием «Дома» Чехов косвенно обозначает родственные отношения отца и сына, не называя напрямую кто, кому и кем приходится. Из разговора Евгения Петровича и гувернантки о Серёже, становится ясно, что Серёжа — это сын Евгения Петровича:

— Приходили от Григорьевых за какой-то книгой, но я сказала, что вас нет дома. Почтальон принес газеты и два письма. Кстати, Евгений Петрович, я просила бы вас обратить ваше внимание на Сережу. Сегодня и третьего дня я заметила, что он курит. Когда я стала его усовещивать, то он, по обыкновению, заткнул уши и громко запел, чтобы заглушить мой голос.

Евгений Петрович Быковский, прокурор окружного суда, только что вернувшийся из заседания и снимавший у себя в кабинете перчатки, поглядел на докладывавшую ему гувернантку и засмеялся.

— Сережа курит... — пожал он плечами. — Воображаю себе этого карапуза с папиросой! Да ему сколько лет?

— Семь лет. Вам кажется это несерьезным, но в его годы курение составляет вредную и дурную привычку, а дурные привычки следует искоренять в самом начале.

— Совершенно верно. А где он берет табак?

— У вас в столе.

— Да? В таком случае пришлите его ко мне. (Т. 6, 1985 г., с. 97)

Характерен для А.П. Чехова и способ обозначения родственного положения героя посредством разговорных, экспрессивно-оценочных слов: женка («На гвозде»), сынок («Который из трёх?»), сынишка («Экзамен на чин»), мамаша («Персона»), папаша («Психопаты»), мамаша, папаша («Папаша»), матушка («Отец семейства»), дядюшка («Оба лучше»), матушка («Тайный советник»), тётушка («Mari d'elle»), батенька («Происшествие») и т. д. Обычно они образуются с помощью суффиксов: -к, -ок, -ишк, -ш, -ушк, -юшк и др. Обозначения героев по родственным отношениям с использованием экспрессивно-оценочных форм передают как ироническое отношение автора или героя к описываемому персонажу, так и родственную теплоту, нежность: Сынишке моему Егорушке единицы выводит, а про меня разные названия по городу распускает (Т. 3, 1983 г., с. 36). Это может быть и семейное слово — принятое в семье обращение к тому или иному члену.

Например, в рассказе «Папаша» герои обозначены словами папаша и мамаша, и эти слова переходят в авторскую речь. В сочетании с портретными деталями они выражают лёгкую иронию автора в отношении героев:

Тонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к толстому и круглому, как жук, папаше и кашлянула. При входе ее с колен папаши спорхнула горничная и шмыгнула за портьеру; мамаша не обратила на это ни малейшего внимания, потому что успела уже привыкнуть к маленьким слабостям папаши и смотрела на них с точки зрения умной жены, понимающей своего цивилизованного мужа.

— Пампушка, — сказала она, садясь на папашины колени, — я пришла к тебе, мой родной, посоветоваться. Утри свои губы, я хочу поцеловать тебя.

Папаша замигал глазами и вытер рукавом губы.

— Что тебе? — спросил он.

— Вот что, папочка... Что нам делать с нашим сыном?

— А что такое?

— А ты не знаешь? Боже мой! Как вы все, отцы, беспечны! Это ужасно! Пампушка, да будь же хоть отцом наконец, если не хочешь... не можешь быть мужем!

— Опять свое! Слышал тысячу раз уж!

Папаша сделал нетерпеливое движение, и мамаша чуть было не упала с колен папаши. (Т. 1, 1983 г., с. 27)

К использованию (чаще всего самим героем) термина родства можно отнести случаи конкретизации степени и характера родства с помощью слов родной, кровный: мой родной отец («Устрицы»), ее родной дедушка («В приюте для неизлечимо больных и престарелых»), его дядя по матери («Цветы запоздалые»), родной брат («Расстройство компенсации») и др.:

Мне не нужно слишком напрягать память, чтобы во всех подробностях вспомнить дождливые осенние сумерки, когда я стою с отцом на одной из многолюдных московских улиц и чувствую, как мною постепенно овладевает странная болезнь. Боли нет никакой, но ноги мои подгибаются, слова останавливаются поперек горла, голова бессильно склоняется набок... По-видимому, я сейчас должен упасть и потерять сознание.

Попади я в эти минуты в больницу, доктора должны были бы написать на моей доске: Fames — болезнь, которой нет в медицинских учебниках.

Возле меня на тротуаре стоит мой родной отец в поношенном летнем пальто и триковой шапочке, из которой торчит белеющий кусочек ваты. На его ногах большие, тяжелые калоши. Суетный человек, боясь, чтобы люди не увидели, что он носит калоши на босую ногу, натянул на голени старые голенища.

Этот бедный, глуповатый чудак, которого я люблю тем сильнее, чем оборваннее и грязнее делается его летнее франтоватое пальто, пять месяцев тому назад прибыл в столицу искать должности по письменной части. Все пять месяцев он шатался по городу, просил дела и только сегодня решился выйти на улицу просить милостыню... («Устрицы», т. 3, 1983 г., с. 131)

Таким образом, семейный статус персонажа или его родственное отношение к другому персонажу может обозначаться прямо или косвенно (имплицитно). В способах обозначения семейных отношений в абсолютном начале текста наблюдается явление лексической парадигматики, связанное с одной из разновидностей конверсивов. Особым способом обозначения семейного статуса или родственных отношений оказываются слова с собирательным значением. Способом имплицитного обозначения семейного статуса является такая характеристика героя, когда его семейный статус или степень родства не называется (нет словесной номинации), но это становится ясным из контекста.

2.2.5. Обобщённая лексика в презентации персонажа

Средствами наименования персонажей в произведениях А.П. Чехова являются не только антропонимы, наименование по социальному положению, родственным связям и т. д. Иногда писатель в своих произведениях вообще не использует конкретных номинаций, а просто даёт такие обозначения персонажа, которые близки к характеристикам, используя особые слова и их сочетания, которые мы называем обобщённой лексикой: человек, натура, лицо, дама, господин и т. п. Обобщённость — это типичность, принадлежность тому или иному типу. В толковом словаре Д.Н. Ушакова слово типичный определяется как: «наделённый характерными особенностями, свойственными какому-либо типу» [Ушаков 2009: 1048]. Следовательно, обобщённое обозначение — это характеристика персонажа, воплощающая в себе часто встречающиеся особенности личности. В произведениях А.П. Чехова обобщённое обозначение персонажа может характеризовать его с самых разных сторон: 1) тип лица: Такова уж, как говорится, планида русского лица: чем крупнее и резче его черты, тем кажется оно мягче и добродушнее («На пути»); 2) менталитет: С Николаем Максимычем Путохиным приключилась беда, от которой беспечным российским натурам так же не следует зарекаться, как от тюрьмы и сумы... («Беда»); 3) высокое положение, изнеженность: крикнул толстый белотелый господин («В бане»); 4) внешний облик: В дверях показывается паукообразное тело — большая мохнатая голова с нависшими бровями и с густой, растрёпанной бородой («Ты и вы»); 5) примечательность персонажа: появилось новое лицо («Дама с собачкой»).

Для обобщённых обозначений персонажей А.П. Чехов очень часто использует слово фигура в сочетании с прилагательным-эпитетом: приземистая фигура («Утопленник»), палкообразная фигура («Счастливчик») и т. д. Подобное наименование получают персонажи, к которым автор относится с иронией, и могут также иметь номинацию, состоящую из одного слова фигура (такая номинация может обозначать как несколько персонажей, так и одного). Как правило, обобщённое обозначение персонажа одним словом фигура имеют персонажи низкого социального класса. Например, в абсолютном начале рассказа «Недобрая ночь» одно обобщённое обозначение получают сразу три персонажа:

Слышится то отрывистый, то тревожно подвывающий собачий лай, какой издают псы, когда чуют врага, но не могут понять, кто и где он. В темном, осеннем воздухе, нарушая тишину ночи, носятся разнородные звуки: неясное бормотанье человеческих голосов, суетливая, беспокойная беготня, скрип калитки, топот верховой лошади.

Во дворе Дядькинской усадьбы, перед террасой господского дома, на опустевшей цветочной клумбе неподвижно стоят три темные фигуры. В колоколообразном тулупе, перетянутом веревкой, с отвисающими внизу клочьями бараньей шерсти, нетрудно узнать ночного сторожа Семена. Рядом с ним высокий тонконогий человек в пиджаке и с оттопыренными ушами — это лакей Гаврила. Третий, в жилетке и рубахе навыпуск, плотный и неуклюжий, напоминающий топорностью форм деревянных, игрушечных мужиков, зовется тоже Гаврилой и служит кучером. Все трое держатся руками за невысокий палисадник и глядят вдаль. (Т. 5, 1984 г., с. 384)

В данном начальном фрагменте обобщённое обозначение три тёмные фигуры получают три персонажа: сторож Семён, лакей Гаврила и кучер Гаврила. Номинация фигуры в этом контексте получает значение «подозрительные личности», характеризует низкий социальный статус (сторож, кучер, лакей) и подозрительное поведение персонажей. Слово фигура в толковом словаре — «наружный очерк предмета, внешнее очертание, вид, образ, стать» [Даль 2008: 687]. Некоторые портретные детали указывают на невзрачность образов персонажей: В колоколообразном тулупе, перетянутом веревкой, с отвисающими внизу клочьями бараньей шерсти, нетрудно узнать ночного сторожа Семена. Рядом с ним высокий тонконогий человек в пиджаке и с оттопыренными ушами — это лакей Гаврила. Третий, в жилетке и рубахе навыпуск, плотный и неуклюжий, напоминающий топорностью форм деревянных, игрушечных мужиков, зовется тоже Гаврилой и служит кучером. Также словом фигура в произведениях А.П. Чехов обозначается и один персонаж.

Это слово используется и в начале рассказа «В бане», который имеет следующее начало:

— Эй, ты, фигура! — крикнул толстый белотелый господин, завидев в тумане высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и с большим медным крестом на груди. — Поддай пару!

— Я, ваше высокородие, не банщик, я цирульник-с. Не мое дело пар поддавать. Не прикажете ли кровососные баночки поставить?

Толстый господин погладил себя по багровым бедрам, подумал и сказал:

— Банки? Пожалуй, поставь. Спешить мне некуда.

Цирульник сбегал в предбанник за инструментом, и через какие-нибудь пять минут на груди и спине толстого господина уже темнели десять банок.

— Я вас помню, ваше благородие, — начал цирульник, ставя одиннадцатую банку. — Вы у нас в прошлую субботу изволили мыться, и тогда же еще я вам мозоли срезывал. Я цирульник Михайло... Помните-с? Тогда же вы еще изволили меня насчет невест расспрашивать. (Т. 3, 1983 г., с. 178)

В данном начальном контексте наименование фигура получает персонаж тоже низкого социального класса — с характерной речевой деталью (цирульник). «Цирюльник — парикмахер, выполняющий также некоторые обязанности лекаря (производил кровопускание, ставил пиявки и т. д.)» [Глинкина 2008: 341]. Этого персонажа не называют по имени (позже он именует себя сам: Я цирульник Михайло). При обращении к цирюльнику господин употребляет слово фигура: — Эй, ты, фигура! Это слово в данном контексте выражает пренебрежение к человеку низкого звания. Фигура как внешний облик тоже получает ироническое звучание: герой имеет нелепый облик: высокий и тощий человек с жиденькой бородкой и с большим медным крестом на груди. Интересна и та деталь, что героя даже плохо видно: завидев в тумане высокого и тощего человека — что усиливает впечатление о неприметности героя.

В противоположность образу малозаметного цирюльника представлен образ белотелого господина. С первых строк становится понятно, что это персонаж высокого социального класса, так как цирюльник отвечает ему с большим уважением: — Я, ваше высокородие, не банщик, я цирульник-с; — Я вас помню, ваше благородие... Кроме того, белый оттенок кожи в XIX веке — это признак аристократического происхождения. Белотелый господин — это тоже обобщённое наименование, обозначающее состоятельных персонажей. Противопоставлены герои и по внешним признакам: цирюльник — тощий, а белотелый господин — толстый: Толстый господин погладил себя по багровым бёдрам... Тощий — толстый как социальный и психологический контраст характерен для системы портретных деталей в творчестве А.П. Чехова.

При обобщённом наименовании персонажа герои всегда представлены в противопоставлении. В данном случае противопоставлены герои низкого и высокого социального положения. Герои могут быть противопоставлены не только по социальным, но и по другим признакам. Например, в абсолютном начале рассказа «Дама с собачкой» обобщённое обозначение персонажа противопоставлено другому образу по характеру, манере держать себя:

Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой. Дмитрий Дмитрич Гуров, проживший в Ялте уже две недели и привыкший тут, тоже стал интересоваться новыми лицами. Сидя в павильоне у Верне, он видел, как по набережной прошла молодая дама, невысокого роста блондинка, в берете; за нею бежал белый шпиц.

И потом он встречал ее в городском саду и на сквере по нескольку раз в день. Она гуляла одна, всё в том же берете, с белым шпицем; никто не знал, кто она, и называли ее просто так: дама с собачкой.

«Если она здесь без мужа и без знакомых, — соображал Гуров, — то было бы не лишнее познакомиться с ней».

Ему не было еще сорока, но у него была уже дочь двенадцати лет и два сына-гимназиста. Его женили рано, когда он был еще студентом второго курса, и теперь жена казалась в полтора раза старше его. Это была женщина высокая, с темными бровями, прямая, важная, солидная и, как она сама себя называла, мыслящая. Она много читала, не писала в письмах ъ, называла мужа не Дмитрием, а Димитрием, а он втайне считал ее недалекой, узкой, неизящной, боялся ее и не любил бывать дома. Изменять ей он начал уже давно, изменял часто и, вероятно, поэтому о женщинах отзывался почти всегда дурно, и когда в его присутствии говорили о них, то он называл их так:

— Низшая раса! (Т. 10, 1986 г., с. 128)

Номинация дама с собачкой, использованная и в названии, призвана подчеркнуть новизну и загадочность героини: «Новое лицо — дама с собачкой, это значит выделяющееся из толпы лицо» [Лукин 1999: 105]. Образы новое лицо (Анна Сергеевна) / старое лицо (Гуров). Анна Сергеевна недавно прибыла в Ялту, её лицо ещё не примелькалось, а Гуров в Крыму уже давно, поэтому его лицо всем знакомо: Дмитрий Дмитрич Гуров, проживший в Ялте уже две недели и привыкший тут, тоже стал интересоваться новыми лицами. Автор представляет читателю главного героя Гурова и как бы через его восприятие дает беглый портрет героини: молодая дама, невысокого роста блондинка, в берете. Неопределенно-личное предложение «Говорили, что...» придает последующему изложению налет какого-то скучающего интереса к этому «новому лицу» [Там же].

Гуров же не просто завсегдатай курорта, но и персонаж, совершенно понятный: семейно определившийся, скучающий, циничный, привыкший к пороку. Автору важно сразу, уже вначале выразить эту психологическую и духовную определённость личности героя.

Таким образом, для номинации персонажа используются не только конкретные обозначения, но и обобщенная лексика. Такое наименование героя является не менее емким, чем, например, имя собственное или социальное положение. Подобная номинация может характеризовать персонажа с самых разных сторон: по типу лица, менталитету, положению в обществе, внешнему облику и т. п.

2.2.6. Наименование лиц по национальности

Обозначение лица по национально-этническому признаку — это очень специфический аспект создания образа героя. По нашим наблюдениям, А.П. Чехову оно не свойственно. Его интересуют другие социальные характеристики, которые более говорят о психологии героя, его нравственно — этических идеалах, чем национальность. Поэтому номинация персонажа по национальности в начальных фрагментах рассказов и повестей А.П. Чехова встречается крайне редко. Как правило, это прямое наименование национальности героев: молодой татарин («В ссылке»), русский («Моя беседа с Эдисоном»), поручик из поляков («Обыватели»), двое русских («Патриот своего отечества»), маленький немец («Забыл!!»), француз («Клевета»), немец («Общее образование»), старик французик («На чужбине»), молодой немец («Сирена»), персидский сановник («Лев и солнце»), армянин, хохол («Красавицы»), все считали его немцем, хотя по отцу он был швед, по матери русский («Рассказ старшего садовника»), молодой немец («Русский уголь») и др. Вероятно, это упоминание национальности должно, по замыслу писателя, оживить в читателе какие-то стереотипные представления о внешности, темпераменте, национальном характере, чтобы ярче обрисовать образ героя.

Обозначение национальности является также средством выражения иронии. Например, в абсолютном начале рассказа «На чужбине» представлен герой по фамилии Шампунь, по национальности — француз. Автор обыгрывает обозначение национальности в уменьшительно-ласкательном слове французик:

Воскресный полдень. Помещик Камышев сидит у себя в столовой за роскошно сервированным столом и медленно завтракает. С ним разделяет трапезу чистенький, гладко выбритый старик французик, m-r Шампунь. Этот Шампунь был когда-то у Камышева гувернером, учил его детей манерам, хорошему произношению и танцам, потом же, когда дети Камышева выросли и стали поручиками, Шампунь остался чем-то вроде бонны мужского пола. Обязанности бывшего гувернера не сложны. Он должен прилично одеваться, пахнуть духами, выслушивать праздную болтовню Камышева, есть, пить, спать — и больше, кажется, ничего. За это он получает стол, комнату и неопределенное жалованье.

Камышев ест и, по обыкновению, празднословит. (Т. 4, 1984 г., с. 163)

Говорящая фамилия Шампунь, как и слово французик, призвана снизить образ героя до образа холёной куклы, что подкрепляется и деталями портрета: чистенький, гладко выбритый старик французик; Он должен прилично одеваться, пахнуть духами. Ирония со стороны писателя проявляется и в обозначении «профессиональных» функций Шампуня: Обязанности бывшего гувернера не сложны. Он должен прилично одеваться, пахнуть духами, выслушивать праздную болтовню Камышева, есть, пить, спать — и больше, кажется, ничего. Образ этого героя соответствует стереотипу француза. Все французы хорошо ухожены, садятся есть они только за хорошо сервированный стол. Вокруг них должно быть всё прекрасно. В дальнейшем повествовании становится ясно, какие унижения и страдания терпит герой от своего грубого, хотя и любящего его, хозяина Камышева, который не пускает его на родину. Последняя фраза рассказа: «Страдания Шампуня не имеют конца».

Особое средство создания образа — просторечное обозначение национальности. Например, в абсолютном начале рассказа «Красавицы» так назван герой украинского происхождения:

Помню, будучи еще гимназистом V или VI класса, я ехал с дедушкой из села Большой Крепкой, Донской области, в Ростов-на-Дону. День был августовский, знойный, томительно скучный. От жара и сухого, горячего ветра, гнавшего нам навстречу облака пыли, слипались глаза, сохло во рту; не хотелось ни глядеть, ни говорить, ни думать, и когда дремавший возница, хохол Карпо, замахиваясь на лошадь, хлестал меня кнутом по фуражке, я не протестовал, не издавал ни звука и только, очнувшись от полусна, уныло и кротко поглядывал вдаль: не видать ли сквозь пыль деревни? Кормить лошадей остановились мы в большом армянском селе Бахчи-Салах у знакомого дедушке богатого армянина. Никогда в жизни я не видел ничего карикатурнее этого армянина. Представьте себе маленькую, стриженую головку с густыми низко нависшими бровями, с птичьим носом, с длинными седыми усами и с широким ртом, из которого торчит длинный черешневый чубук; головка эта неумело приклеена к тощему горбатому туловищу, одетому в фантастический костюм: в куцую красную куртку и в широкие ярко-голубые шаровары; ходила эта фигура, расставя ноги и шаркая туфлями, говорила, не вынимая изо рта чубука, а держала себя с чисто армянским достоинством: не улыбалась, пучила глаза и старалась обращать на своих гостей как можно меньше внимания.

В комнатах армянина не было ни ветра, ни пыли, но было так же неприятно, душно и скучно, как в степи и по дороге. Помню, запыленный и изморенный зноем, сидел я в углу на зеленом сундуке. Некрашеные деревянные стены, мебель и наохренные полы издавали запах сухого дерева, прижжённого солнцем. Куда ни взглянешь, всюду мухи, мухи, мухи... Дедушка и армянин вполголоса говорили о попасе, о толоке, об овцах... Я знал, что самовар будут ставить целый час, что дедушка будет пить чай не менее часа и потом заляжет спать часа на два, на три, что у меня четверть дня уйдет на ожидание, после которого опять жара, пыль, тряские дороги. Я слушал бормотанье двух голосов, и мне начинало казаться, что армянина, шкап с посудой, мух, окна, в которые бьет горячее солнце, я вижу давно-давно и перестану их видеть в очень далеком будущем, и мною овладевала ненависть к степи, к солнцу, к мухам...

Хохлушка в платке внесла поднос с посудой, потом самовар. Армянин не спеша вышел в сени и крикнул:

— Машя! Ступай наливай чай! Где ты? Машя! (Т. 7, 1985 г., с. 159)

Имя героя Карпо звучит на украинский манер, образовано от старинного русского имени Карп. Автор предпочитает для обозначения национальности использовать «русизм» — оскорбительно-уничижительное прозвище украинцев — хохол. Выбирая это обозначение, автор подчёркивает не столько национальную принадлежность, сколько низкое социальное происхождение. Герой Карпо относится к низшему социальному слою, он возница (извозчик), простолюдин, слуга. Для контраста в контексте упомянута ещё одна национальность (армянское село, армянин), но социальное положение армянина иное — «богатый армянин», хотя этот образ показан более подробно и более комично. Номинации: хохол, армянин, хохлушка — составляют своеобразный лейтмотив начала текста. Они призваны подчеркнуть странность, экзотичность новых для ребёнка-рассказчика лиц.

Национальность персонажа обозначается и имплицитно, средством репрезентации национальной принадлежности героя становятся пространственные детали, топонимы и экзотические онимы:

Свободнейший гражданин столичного города Лиссабона, Альфонсо Зинзага, молодой романист, столь известный... только самому себе и подающий великие надежды... тоже самому себе, утомленный целодневным хождением по бульварам и редакциям и голодный, как самая голодная собака, пришел к себе домой. Обитал он в 147 номере гостиницы, известной в одном из его романов под именем гостиницы «Ядовитого лебедя». Вошедши в 147 номер, он окинул взглядом свое коротенькое, узенькое и невысокое жилище, покрутил носом и зажег свечу, после чего взорам его представилась умилительная картина. Среди массы бумаг, книг, прошлогодних газет, ветхих стульев, сапог, халатов, кинжалов и колпаков, на маленькой, обитой сизым коленкором кушетке спала его хорошенькая жена, Амаранта. Умиленный Зинзага подошел к ней и, после некоторого размышления, дернул ее за руку. Она не просыпалась. Он дернул ее за другую руку. Она глубоко вздохнула, но не проснулась. Он похлопал ее по плечу, постукал пальцем по ее мраморному лбу, потрогал за башмак, рванул за платье, чхнул на всю гостиницу, а она... даже и не пошевельнулась («Жёны артистов», т. 1, 1983 г., с. 53). Лиссабон — столица Португалии, а значит, герои по национальности португальцы.

«Кто укажет место, в котором находится теперь ведьма, именующая себя Марией Спаланцо, или кто доставит ее в заседание судей живой или мертвой, тот получит отпущение грехов».

Это объявление было подписано епископом Барцелоны и четырьмя судьями в один из тех давно минувших дней, которые навсегда останутся неизгладимыми пятнами в истории Испании и, пожалуй, человечества.

Объявление прочла вся Барцелона. Начались поиски. Было задержано шестьдесят женщин, походивших на искомую ведьму, были пытаемы ее родственники... Существовало смешное и в то же время глубокое убеждение, что ведьмы обладают способностью обращаться в кошек, собак или других животных и непременно в черных. Рассказывали, что очень часто охотник, отрезав лапу у нападавшего животного, уносил ее как трофей, но, открывая свою сумку, находил в ней только окровавленную руку, в которой узнавал руку своей жены. Жители Барцелоны убили всех черных кошек и собак, но не узнали в этих ненужных жертвах Марии Спаланцо («Грешник из Толедо», т. 1, 1983, с. 110). Барцелона — орфоэпический вариант Барселона — город, который находится в Испании. Значит, героиня Мария Спаланцо по национальности является испанкой. Повествовательный строй, интонация и образная система подчинены передаче колорита этих европейских культур.

К имплицитным средствам обозначения национальной принадлежности героя относится и использование в начале повествования художественной детали. Чехов намекает на национальность персонажа при помощи какой-нибудь одной национальной черты [Клишина 2011: 77]. Например, в начале рассказа «В аптеке» даны стереотипные представления о свойственной немцам любви к чистоте и порядку:

Был поздний вечер. Домашний учитель Егор Алексеич Свойкин, чтобы не терять попусту времени, от доктора отправился прямо в аптеку.

«Словно к богатой содержанке идешь или к железнодорожнику, — думал он, забираясь по аптечной лестнице, лоснящейся и устланной дорогими коврами. — Ступить страшно!»

Войдя в аптеку, Свойкин был охвачен запахом, присущим всем аптекам в свете. Наука и лекарства с годами меняются, но аптечный запах вечен, как материя. Его нюхали наши деды, будут нюхать и внуки. Публики, благодаря позднему часу, в аптеке не было. За желтой, лоснящейся конторкой, уставленной вазочками с сигнатурами, стоял высокий господин с солидно закинутой назад головой, строгим лицом и с выхоленными бакенами — по всем видимостям, провизор. Начиная с маленькой плеши на голове и кончая длинными розовыми ногтями, всё на этом человеке было старательно выутюжено, вычищено и словно вылизано, хоть под венец ступай. Нахмуренные глаза его глядели свысока вниз, на газету, лежавшую на конторке. Он читал. В стороне за проволочной решеткой сидел кассир и лениво считал мелочь. По ту сторону прилавка, отделяющего латинскую кухню от толпы, в полумраке копошились две темные фигуры. Свойкин подошел к конторке и подал выутюженному господину рецепт. Тот, не глядя на него, взял рецепт, дочитал в газете до точки и, сделавши легкий полуоборот головы направо, пробормотал:

— Calomedi grana duo, sacchari albi grana quinque, numero decem!

— Ja! — послышался из глубины аптеки резкий, металлический голос.

Провизор продиктовал тем же глухим, мерным голосом микстуру.

— Ja! — послышалось из другого угла.

Провизор написал что-то на рецепте, нахмурился и, закинув назад голову, опустил глаза на газету. (Т. 4, 1984 г., с. 54)

В данном фрагменте указание на немецкое происхождение провизора дано имплицитно. Об этом можно судить по его внешнему виду (выделено в тексте), по главной ментальной национальной черте немцев — любви к порядку, чистоте, дисциплинированности. Весь внешний облик немца-провизора говорит о его чистоплотности: всё на этом человеке было старательно выутюжено, вычищено и словно вылизано, хоть под венец ступай. Краткие причастия (выутюжено, вычищено, вылизано) являются ключевыми в портретном описании героя. Именно они в данном контексте дают наиболее полное изображение внешнего образа, внешнего вида представителя немецкой расы. Метафора выутюженный господин дополняет этот образ и подводит итог описания провизора.

Таким образом, наименование героя по национальности — ещё одна деталь характеристики персонажа, появляющаяся уже в начале произведений А.П. Чехова. Этническую принадлежность героя автор выражает как прямым наименованием (нередко выступает в повествовании как средство выражения иронии), так и имплицитным, которое раскрывается с помощью пространственных деталей, топонимов, экзотических онимов, а также особенностей менталитета.

2.2.7. Презентация персонажа в портретных деталях

Внешнее описание персонажа в произведениях А.П. Чехова — неотъемлемый компонент характеристики героя. По внешнему облику персонажа можно судить о его возрасте, социальном, имущественном положении и т. д. Кроме того, внешность персонажа — это не только его наружное обличие, но и внутренний мир. О.С. Клишина отмечает, что «во внешности человека отражается как характер и темперамент, так и занятия человека» [Клишина 2011: 75]. Как правило, в рассказах и повестях А.П. Чехова портретная характеристика героя даётся в самом начале текста.

Описание деталей внешности может быть очень кратким, выраженным двумя-тремя словами (например, упомянуто только во что одет персонаж, или же скупо даны портретные характеристики): — Да, недурно бы теперь что-нибудь этакое... — согласился инспектор духовного училища Иван Иваныч Двоеточиев, кутаясь от ветра в рыженькое пальто («Невидимые миру слёзы», т. 3, 1983 г., с. 46); — Взять бы сюда нашего председателя и носом его потыкать... — проворчал Гадюкин, толстый седовласый барин в грязной соломенной шляпе и с развязавшимся пёстрым галстуком («Не судьба!», т. 4, 1984 г., с. 62); Рыбкин, сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», человек обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на потолок («Два газетчика», т. 4, 1984 г., с. 156).

В начале рассказа «Беззащитное существо» А.П. Чехов создаёт портрет персонажа с помощью детали одежды:

— Что вам угодно? — обратился он к просительнице в допотопном салопе, очень похожей сзади на большого навозного жука.

— Изволите ли видеть, ваше превосходительство, — начала скороговоркой просительница, — муж мой, коллежский асессор Щукин, проболел пять месяцев, и, пока он, извините, лежал дома и лечился, ему без всякой причины отставку дали, ваше превосходительство, а когда я пошла за его жалованьем, они, изволите видеть, вычли из его жалованья 24 рубля 36 коп.! За что? — спрашиваю. — «А он, говорят, из товарищеской кассы брал и за него другие чиновники ручались». Как же так? Нешто он мог без моего согласия брать? Это невозможно, ваше превосходительство. Да почему такое? Я женщина бедная, только и кормлюсь жильцами... Я слабая, беззащитная... От всех обиду терплю и ни от кого доброго слова не слышу... (Т. 6, 1985 г., с. 87)

Деталь просительница в допотопном салопе и сравнение с навозным жуком создаёт образ суетливой, недалёкой женщины, который и подтверждается в повествовании. Слова беззащитная, слабая, которыми характеризует себя «беззащитное существо», терроризирующее директора банка, создают комическое впечатление за счёт контраста этих эпитетов тупому упрямству героини.

С.А. Копорский замечает, что в портретах персонажей рассказов А.П. Чехова обнаруживается их неполнота [Копорский 1960: 30]. Например, в начале рассказа «Хирургия» фельдшер Курятин и дьячок Вонмигласов представлены следующим образом:

Земская больница. За отсутствием доктора, уехавшего жениться, больных принимает фельдшер Курятин, толстый человек лет сорока, в поношенной чечунчовой жакетке и в истрепанных триковых брюках. На лице выражение чувства долга и приятности. Между указательным и средним пальцами левой руки — сигара, распространяющая зловоние.

В приемную входит дьячок Вонмигласов, высокий коренастый старик в коричневой рясе и с широким кожаным поясом. Правый глаз с бельмом и полузакрыт, на носу бородавка, похожая издали на большую муху. Секунду дьячок ищет глазами икону и, не найдя таковой, крестится на бутыль с карболовым раствором, потом вынимает из красного платочка просфору и с поклоном кладет ее перед фельдшером. (Т. 3, 1983 г., с. 40)

Неполнота описания проявляется в выделении одних деталей и замалчивании других. Например, не упоминаются черты лица Курятина, но зато передаётся выражение лица, из облика рук выделены только пальцы и сигара между ними (ср.: фамилия Курятин — курит).

Курятин одет в чечунчовую жакетку. В XIX веке в деревне такие жакетки носили представители сельской интеллигенции (учителя, врачи и т. п.). Эта одежда соответствует статусу фельдшера, но триковые брюки, в которые одет Курятин, недопустимы в его положении. Таким образом, Курятин одет «под доктора», но одеяние Курятина не совсем «докторское».

В портрете дьячка Вонмигласова тоже многого недостаёт: не сказано о волосах, их цвете, бороде и т. д. В его внешнем виде и поведении выделены те детали, которые типичны для представителей данной социальной прослойки. Он одет в рясу с широким кожаным поясом, подносит фельдшеру просфору. Приём происходит в воскресенье, после обедни (литургии), когда духовное лицо, отправляясь к какому-нибудь именитому человеку с визитом, считало необходимым преподнести ему просфору [Копорский 1960: 30].

Об умении Чехова в нескольких деталях выразить мысль написано много: «Скупыми мазками умеет Чехов нарисовать портрет персонажа, изобразить чувства людей, добиваясь большого эффекта в создании художественного образа подчёркиванием какой-нибудь одной детали наружности или психики» [Галкина-Федорук 1960: 7]. Нередко внешность героя он передаёт «одной характерной чертой, деталью внешнего облика» [Клишина 2011: 75].

Например, в абсолютном начале рассказа «Конь и трепетная лань» портрет героини исчерпывается одной особенностью:

Третий час ночи. Супруги Фибровы не спят. Он ворочается с боку на бок и то и дело сплевывает, она, маленькая худощавая брюнеточка, лежит неподвижно и задумчиво смотрит на открытое окно, в которое нелюдимо и сурово глядится рассвет...

— Не спится! — вздыхает она. — Тебя мутит?

— Да, немножко.

— Не понимаю, Вася, как тебе не надоест каждый день являться домой в таком виде! Не проходит ночи, чтоб ты не был болен. Стыдно!

— Ну, извини... Я это нечаянно. Выпил в редакции бутылку пива, да в «Аркадии» немножко перепустил. Извини.

— Да что извинять? Самому тебе должно быть противно и гадко. Плюет, икает... Бог знает на что похож. И ведь это каждую ночь, каждую ночь! Я не помню, когда ты являлся домой трезвым. (Т. 4, 1984 г., с. 97)

Несмотря на скупое описание внешности героини, перед читателем ясно предстаёт её образ: жена главного героя — это робкая, нерешительная женщина. Суффиксы -еньк, -очк (маленькая, брюнеточка), особенность телосложения (не худая, а худощавая), неподвижный, задумчивый взгляд — настраивают на сочувственное восприятие героини.

Реже портрет персонажа в начале произведения даётся подробно и обстоятельно, например: Там уже ждала его гостья — большая полная дама с красным, мясистым лицом и в очках, на вид весьма почтенная и одетая больше чем прилично (на ней был турнюр с четырьмя перехватами и высокая шляпка с рыжей птицей) («Драма», т. 5, 1984 г., с. 312); На станции меня встретил станционный смотритель, высокий человек в кальсонах с синими полосками, лысый, заспанный и с усами, которые, казалось, росли из ноздрей и мешали ему нюхать («Ночь перед судом», т. 3, 1983 г., с. 118). Указаны портретные детали: цвет волос, черты лица, фигура, выражение лица; одеяние героя.

Подробное портретное описание характерно в основном для персонажей мужского пола. Например, в рассказе «Панихида» внешнему описанию героя посвящён почти весь начальный фрагмент:

В церкви Одигитриевской божией матери, что в селе Верхних Запрудах, обедня только что кончилась. Народ задвигался и валит из церкви. Не двигается один только лавочник Андрей Андреич, верхнезапрудский интеллигент и старожил. Он облокотился о перила правого клироса и ждёт. Его бритое, жирное, бугристое от когда-то бывших прыщей лицо на сей раз выражает два противоположных чувства: смирение перед неисповедимыми судьбами и тупое, безграничное высокомерие перед мимо проходящими чуйками и пёстрыми платками. По случаю воскресного дня он одет франтом. На нём суконное пальто с жёлтыми костяными пуговицами, синие брюки навыпуск и солидные калоши, те самые громадные, неуклюжие калоши, которые бывают на ногах только у положительных, рассудительных и религиозно убеждённых. (Т. 4, 1984 г., с. 351)

Детали внешности многочисленны: лицо (бритое, жирное, бугристое); выражение лица (лицо выражает два противоположных чувства: смирение и тупое, безграничное высокомерие); одежда (На нём суконное пальто с жёлтыми костяными пуговицами, синие брюки навыпуск и солидные калоши); обувь (на нём те самые громадные, неуклюжие калоши), типичность характера (его принадлежность к людям положительным, рассудительным и религиозно убеждённым). Всё это подчинено цели создать впечатление благополучия и солидности героя. Но впоследствии окажется контрастом его глубокой вере и отцовским страданиям по падшей, как он считал, а затем умершей дочери — актрисе.

В начале рассказа «Злоумышленник» в подробностях дан портрет главного героя — Дениса Григорьева:

Перед судебным следователем стоит маленький, чрезвычайно тощий мужичонко в пестрядинной рубахе и латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже нечёсанных, путаных волос, что придаёт ему ещё большую, паучью суровость. Он бос. (Т. 4, 1984 г., с. 84)

Слово мужичонко с экспрессивно-оценочным суффиксом -онк выступает как уничижительно-ироническое. В толковом словаре Д.Н. Ушакова слово мужичонко имеет лексическое значение «невзрачный, маленький ростом мужик» и сопровождается пометой «пренебрежительное» [Ушаков 2009: 463]. Это слово, которое использовано в самом начале портретной характеристики, является ключевым в описании Дениса Григорьева, поскольку дальнейшее описание главного героя тоже передаёт однозначное впечатление о незначительности личности. Внешний вид Дениса Григорьева неопрятный: одет в старую, латаную одежду (в пестрядинной рубахе и латаных портах), обуви на нём нет (Он бос); лицо со следами болезни, невыразительные глаза (Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, на голове целая шапка давно уже нечесанных, путаных волос). Но эта внешняя непривлекательность, нищета и бесцветность по контрасту с номинацией злоумышленник свидетельствует скорее о жалости автора к герою, что и подтверждается дальнейшим повествованием.

Деталь портрета может нести иронический смысл: Жена его, Вера Иосифовна, худощавая, миловидная дама в pince-nez, писала повести и романы и охотно читала их вслух своим гостям («Ионыч», т. 10, 1986 г., с. 24). Героиня рассказа — Вера Иосифовна носит pince-nez — мужские очки. Эта портретная деталь подчёркивает ироническое отношение автора к эмансипированности героини. Говоря о привычках героини, автор добавляет: читала вслух гостям свои повести и романы. Увлеченность Веры Иосифовны своим творчеством подчёркнута автором как бы в насмешку над «образованностью и талантливостью» героини. Привычка героини «читать вслух» является психологической деталью, раскрывающей характер героини [Каратаева 2013: 105].

Е.А. Хмура утверждает, что «детали в произведениях Чехова выполняют различные функции: передают душевное состояние героев, обрисовывают его окружение, помогают автору показать, в какой страшной духовной грязи живёт герой» [Хмура 2011: 586]. Так, исходя из портретной характеристики персонажа проясняется и его социальное положение. А.П. Чудаков отмечает, что в произведениях А.П. Чехова «внешний признак становится исключительно точным и лаконичным выражением социальной сущности персонажей» [Чудаков 1960: 18]. О.С. Клишина пишет: «Внешность может говорить о социальном статусе. Например, физические параметры человека — указывать на степень его дохода и характер занятий» [Клишина 2011: 75]. В абсолютном начале рассказа «Толстый и тонкий» даются портреты главных действующих лиц. Из множества черт их внешнего облика писатель выбирает одну-две наиболее характерные для описания социального положения героев: Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подёрнутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флёр-д'-оранжем; Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами, картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей (Т. 2, 1983 г., с. 250). Деталь — запах хереса и флёр-д'-оранжа («Флёр-д'-оранж — напиток, настоянный на цветах (померанцевого) апельсинового дерева» [Глинкина 2008: 332]) — даны как приметы богатства, счастья и высокого положения. Страдательное причастие навьючен рисует не только внешний вид и позу, но даже характер и социальное состояние тонкого. Он навьючен, на спине поклажа, у него нет денег на носильщика, он беден. Запах ветчины и кофейной гущи (не кофе) тоже говорит о бедности. Кофейная гуща — это остатки от кофе, и стоит она дешевле, чем настоящий напиток. Эти детали описания главных героев несут в рассказе двойную нагрузку: точно и лаконично характеризуют имущественное положение героев и имеют комическую установку [Чудаков 1960: 19].

Уже в начале рассказа «Толстый и тонкий» герои охарактеризованы по принципу контраста. Это один из принципов введения парных персонажей у А.П. Чехова: образы невесты и будущей тёщи, мужа и жены, друзей и т. п. Большинство парных образов строится на противопоставлении худого и полного, красивого и уродливого: за спиной стройной, изящной невесты стоит огромных размеров расфранченная мать («Невеста»); Тонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к толстому и круглому, как жук, папаше и кашлянула («Папаша») [Левкович 2011: 65].

Внешний облик героя может указывать на его нравственное состояние или черты характера. Например, в абсолютном начале рассказа «Два газетчика» так представлен журналист Рыбкин: Рыбкин, сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», человек обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на потолок, где торчал крючок, приспособленный для лампы. В руках у него болталась веревка.

«Выдержит или не выдержит? — думал он. — Оборвется, чего доброго, и крючком по голове... Жизнь анафемская! Даже повеситься путем негде!» (Т. 4, 1984 г., с. 156). Эпатажное название газеты дополняется образом жалкого человека — её сотрудника. Он показан в трагических обстоятельствах — в попытке повеситься, но трагизм снижен деталями портрета. Герой не видит цели в жизни, он изжил себя как творческий человек. Название газеты, которое звучит как жизненный принцип («начихать» в словаре С.И. Ожегова: «отнестись с пренебрежением, выказать полное безразличие к кому-чему-н.» [Ожегов, Шведова URL: http://ozhegov.info/slovar/] — ставит под сомнение всё, чем занимается этот человек, его журналистское творчество. Становится ясно, что это лишь поза, за которой кроется бесцельность и пустота жизни. Здесь тоже используется принцип контраста: дела жизни (работа в такой газете) и трагическое состояние героя.

Исследователи отмечают, что внешность героя может сравниваться с неодушевленным предметом: «Предмет, играющий в жизни человека важную роль, напоминает его и внешне» [Клишина 2011: 75]. Например, в начале рассказа «Контрабас и флейта» герои представлены следующим образом:

В одну из репетиций флейтист Иван Матвеич слонялся между пюпитров, вздыхал и жаловался:

— Просто несчастье! Никак не найду себе подходящей квартиры! В номерах мне жить нельзя, потому что дорого, в семействах же и частных квартирах не пускают музыкантов.

— Перебирайтесь ко мне! — неожиданно предложил ему контрабас. — Я плачу за комнату двенадцать рублей, а если вместе жить будем, то по шести придется.

Иван Матвеич ухватился за это предложение обеими руками. Совместно он никогда ни с кем не жил, опыта на этот счет не имел, но рассудил a priori, что совместное житье имеет очень много прелестей и удобств: во-первых, есть с кем слово вымолвить и впечатлениями поделиться, во-вторых, всё пополам: чай, сахар, плата прислуге. С контрабасистом Петром Петровичем он был в самых приятельских отношениях, знал его за человека скромного, трезвого и честного, сам он был тоже не буен, трезв и честен — стало быть, пятак пара. Приятели ударили по рукам, и в тот же день кровать флейты уже стояла рядом с кроватью контрабаса.

Но не прошло и трех дней, как Иван Матвеич должен был убедиться, что для совместного житья недостаточно одних только приятельских отношений и таких «общих мест», как трезвость, честность и не буйный характер.

Иван Матвеич и Петр Петрович с внешней стороны так же похожи друг на друга, как инструменты, на которых они играют. Петр Петрович — высокий, длинноногий блондин с большой стриженой головой, в неуклюжем, короткохвостом фраке. Говорит он глухим басом; когда ходит, то стучит; чихает и кашляет так громко, что дрожат стекла. Иван же Матвеич изображает из себя маленького, тощенького человечка. Ходит он только на цыпочках, говорит жидким тенорком и во всех своих поступках старается показать человека деликатного, воспитанного. Приятели сильно расходятся и в своих привычках. Так, контрабас пил чай вприкуску, а флейта внакладку, что при общинном владении чая и сахара не могло не породить сомнений. Флейта спала с огнем, контрабас без огня. Первая каждое утро чистила себе зубы и мылась душистым глицериновым мылом, второй же не только отрицал то и другое, но даже морщился, когда слышал шуршанье зубной щетки или видел намыленную физиономию.

— Да бросьте вы эту мантифолию! — говорил он. — Противно глядеть! Возится, как баба! (Т. 4, 1984 г., с. 190)

Характеры по звучанию инструментов очень разные: контрабас — это смычковый струнный инструмент с грубым низким звуком, а флейта — духовой, нежного звучания. Так и герои — полные противоположности друг другу: прямолинейность в них противопоставлена деликатности, грубость — изнеженности. Автор даже переходит на метафорические номинации: Петра Петровича начинает называть контрабасом, а Ивана Матвеича — флейтой (выделено в тексте).

«В изображении иностранцев присутствуют характерные национальные черты, но используются они по-разному» [Клишина 2011: 76]. Например, описывая армянина в рассказе «Красавицы», писатель обращает внимание на его смешную, производящую комическое впечатление, внешность, однако это не этнический стереотип, а портрет конкретного человека, а вот в его поведении отмечаются национальные черты: «держал себя с чисто армянским достоинством: не улыбаясь, не пуча глаза и стараясь обращать на своих гостей как можно меньше внимания» [Там же: 77].

Таким образом, в произведениях А.П. Чехова портретные детали настолько важны, что приводятся уже в начале текста. В изображении внешности есть своя специфика: во-первых, это акцент на некоторых деталях, а не на всём облике; во-вторых, это участие в описании внешности словесных средств, например, слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами; в-третьих, принцип контраста введения героя, который начинает формироваться в контрасте внешних деталей, приведённых уже в начале произведения.

2.2.8. Комплексная презентация персонажа

Наиболее регулярным в начальных контекстах произведений А.П. Чехова является представление персонажа по комплексу характеристик. Комплексное представление персонажа — это его репрезентация по нескольким параметрам (имя собственное, обозначение возраста, внешний вид, семейное положение, социальное наименование, психологическая характеристика, внутренние качества и т. д.). Это основные характеристики развёрнутого представления персонажа, поскольку именно такие параметры автор использует для репрезентации героя. Некоторые из характеристик могут отсутствовать (например, в коротких произведениях иногда умалчивается личное имя персонажа); реже — если имя не заявлено в начале текста, оно может быть введено в процессе повествования. «Этот приём организует «начало с середины», при котором читатель оказывается сразу внедрённым в ситуацию, описываемую в тексте. Создаётся впечатление о наличии предшествующего опыта, общего для читателя и писателя. В некоторых работах такое «начало с середины», когда образ и характер персонажа открываются читателю не сразу, а постепенно, когда рассказчик намеренно отодвигает его представление, называют «импликацией предшествования»» [Гусева 2015: 73].

Проанализировав начальные фрагменты прозаических произведений А.П. Чехова, мы пришли к выводу, что в комплексной репрезентации персонажа редко сочетается больше четырёх характеристик. Именно такое их количество автор использует для представления героя. Неотъемлемой (обязательной) характеристикой персонажа, на наш взгляд, у А.П. Чехова является описание внешнего вида (портретные детали, элементы одежды и т. д.) — внимание к портретной детали уже в начале произведения мы отмечали как специфику введения персонажа (см. выше).

Так, в начале рассказа «Анна на шее» подробно представлены два героя:

После венчания не было даже лёгкой закуски; молодые выпили по бокалу, переоделись и поехали на вокзал. Вместо весёлого свадебного бала и ужина, вместо музыки и танцев — поездка на богомолье за двести вёрст. Многие одобряли это, говоря, что Модест Алексеич уже в чинах и не молод, и шумная свадьба могла бы, пожалуй, показаться не совсем приличной; да и скучно слушать музыку, когда чиновник 52 лет женится на девушке, которой едва минуло 18. Говорили также, что эту поездку в монастырь Модест Алексеич, как человек с правилами, затеял, собственно, для того, чтобы дать понять своей молодой жене, что и в браке он отдаёт первое место религии и нравственности. Молодых провожали. Толпа сослуживцев и родных стояла с бокалами и ждала, когда пойдёт поезд, чтобы крикнуть ура, и Пётр Леонтьич, отец, в цилиндре, в учительском фраке, уже пьяный и уже очень бледный, всё тянулся к окну со своим бокалом и говорил умоляюще:

— Анюта! Аня! Аня, на одно слово!

Аня наклонялась к нему из окна, и он шептал ей что-то, обдавая её запахом винного перегара, дул в ухо — ничего нельзя было понять — и крестил ей лицо, грудь, руки; при этом дыхание у него дрожало и на глазах блестели слёзы. А братья Ани, Петя и Андрюша, гимназисты, дёргали его сзади за фрак и шептали сконфуженно:

— Папочка, будет... Папочка, не надо...

Когда поезд тронулся, Аня видела, как её отец побежал немножко за вагоном, пошатываясь и расплёскивая своё вино, и какое у него было жалкое, доброе, виноватое лицо.

— Ура-а-а! — кричал он.

Молодые остались одни. Модест Алексеич осмотрелся в купе, разложил вещи по полкам и сел против своей молодой жены, улыбаясь. Это был чиновник среднего роста, довольно полный, пухлый, очень сытый, с длинными бакенами и без усов, и его бритый, круглый, резко очерченный подбородок походил на пятку. Самое характерное в его лице было отсутствие усов, это свежевыбритое, голое место, которое постепенно переходило в жирные, дрожащие, как желе, щёки. Держался он солидно, движения у него были не быстрые, манеры мягкие. (Т. 9, 1985 г., с. 161)

В данном начальном фрагменте герои (муж и отец Анны) представлены комплексом характеристик, приведённых по контрасту.

Использование при характеристике Модеста Алексеича краткой формы прилагательного (не молод) как формы чисто предикативной, а потому категоричной и обозначающей усиленный признак, свидетельствует о желании автора рассказа подчеркнуть возрастной признак «немолодости» [Нефёдова URL: http://apchekhov.ru/books/item/f00/s00/z0000026/st005.shtml]. Акцент на немолодом возрасте Модеста Алексеича способствует и использование на протяжении всего произведения прилагательных, указывающих на преклонный возраст героя. Это такие определения, как немолодой, пожилой, старый [Там же]. Также дана психологическая характеристика: человек с правилами; обозначено семейное положение: своей молодой жене. Это ещё один контраст, использованный в начале рассказа. Контраст возраста: 52 года — 18 лет — усилен игрой слов: молодые, немолодой, молодая жена, чиновник — девушка. Внешний вид Модеста Алексеича описан очень подробно: рост (чиновник среднего роста); телосложение (довольно полный, пухлый, очень сытый); волосы (с длинными бакенами и без усов); черты лица (его бритый, круглый, резко очерченный подбородок походил на пятку; Самое характерное в его лице было отсутствие усов, это свежевыбритое, голое место, которое постепенно переходило в жирные, дрожащие, как желе, щёки); выражение респектабельности (Держался он солидно, движения у него были не быстрые, манеры мягкие).

Если в абсолютном начале произведений А.П. Чехова вводится сразу несколько персонажей, то комплексно, более развёрнуто представлен обычно только один из них:

Помещик Нилов, плотный, крепкий мужчина, славящийся на всю губернию своей необыкновенной физической силой, и следователь Куприянов, возвращаясь однажды вечером с охоты, завернули на мельницу к старику Максиму. До усадьбы Нилова оставалось только две версты, но охотники так утомились, что идти дальше не захотели и порешили сделать на мельнице продолжительный привал. Это решение имело тем больший смысл, что у Максима водились чай и сахар, а при охотниках имелся приличный запас водки, коньяку и разной домашней снеди.

После закуски охотники принялись за чай и разговорились. («Волк», т. 5, 1984 г., с. 39)

В центре внимания образ Нилова: он охарактеризован по социальному положению — помещик; по внешнему виду — крепкий мужчина, славящийся на всю губернию необыкновенной физической силой. В характеристике персонажа скрыто представление и о его возрасте: это мужчина средних лет. Он богат, потому что имеет свою усадьбу. О втором персонаже сказано скупо. Автор лишь даёт ему имя собственное — Куприянов; обозначает его по социальному положению — следователь.

Два персонажа вводятся, как правило, по принципу контраста:

Первый час ночи. Перед дверью Марьи Петровны Кошкиной, старой девы-акушерки, останавливается высокий господин в цилиндре и в шинели с капюшоном. В осенних потемках не отличишь ни лица, ни рук, но уже в манере покашливать и дергать за звонок слышится солидность, положительность и некоторая внушительность. После третьего звонка отворяется дверь и показывается сама Марья Петровна. На ней, поверх белой юбки, наброшено мужское пальто. Маленькая лампочка с зеленым колпаком, которую она держит в руках, красит в зелень ее заспанное весноватое лицо, жилистую шею и жидкие рыжеватые волосики, выбивающиеся из-под чепца.

— Могу ли я видеть акушерку? — спрашивает господин.

— Я-с акушерка. Что вам угодно?

Господин входит в сени, и Марья Петровна видит перед собой высокого, стройного мужчину, уже не молодого, но с красивым, строгим лицом и с пушистыми бакенами.

— Я коллежский асессор Кирьяков, — говорит он. — Пришел я просить вас к своей жене. Только, пожалуйста, поскорее.

— Хорошо-с... — соглашается акушерка. — Я сейчас оденусь, а вы потрудитесь подождать меня в зале. («Необыкновенный», т. 5, 1984 г., с. 354)

В данном начальном контексте автор подробно представляет двух персонажей. Героиня рассказа представлена целым комплексом характеристик: полное имя (Марья Петровна Кошкина) свидетельствует о положении в обществе; определён социальный статус: акушерка; на возраст и семейное положение указывает словосочетание старая дева. Старая дева — это немолодая, незамужняя женщина. Даны детали внешнего вида: На ней, поверх белой юбки, наброшено мужское пальто. Маленькая лампочка с зеленым колпаком, которую она держит в руках, красит в зелень ее заспанное весноватое лицо, жилистую шею и жидкие рыжеватые волосики, выбивающиеся из-под чепца. Цветовые детали: зелёный, рыжий, весноватый (веснушки) — создают неяркий, непривлекательный облик героини. Герои противопоставлены по половому признаку: мужчина / женщина; по социальному статусу: героиня занимает положение не очень высокое — акушерка, а Кирьяков занимает высокий военный чин — коллежский асессор; герои противопоставлены по семейному положению: она — старая дева, а он — женат (Пришёл я вас просить к своей жене); по внешнему виду: если старая дева-акушерка имеет невзрачную внешность (весноватое лицо, жилистая шея, жидкие волосики), то коллежский асессор — красивый мужчина (высокий, стройный мужчина с красивым, строгим лицом и пушистыми бакенами).

К случаям рефлексии над характеристикой героя относятся авторские ремарки по поводу описания внешности. Например, в абсолютном начале рассказа «Пустой случай» автор делает оговорку о том, почему герой заслуживает подробного описания: Мой князёк, в виду роли, которую он играет в этом рассказе, заслуживал бы подробного описания (Т. 5, 1984 г., с. 299). Уже в этой фразе выражено ироническое отношение автора к герою. При наименовании героя по социальному статусу писатель использует экспрессивно-оценочный суффикс ёк — князёк. В данном контексте этот суффикс носит уничижительно-иронический оттенок. А усиливает ироническое отношение автора употребление социального наименования князёк с прилагательным захудалый: Был солнечный августовский полдень, когда я с одним русским захудалым князьком подъехал... Хотя сам автор утверждает следующее: мне же лично князёк был до крайности симпатичен своими несчастьями и неудачами, из которых без перерыва состояла вся его жизнь (Там же). И в этой фразе тоже чувствуется ирония со стороны автора (она создаётся при помощи оксюморона: симпатичен своими несчастьями и неудачами — это несочетаемые друг с другом слова по своей семантике), даже несмотря на то, что в тексте присутствует фраза: мне же лично князёк до крайности симпатичен. Кроме того, что главный герой по социальному статусу — князь, автор намекает ещё и на то, что он бывший военный: с замашками отставного военного. Также герой получает и другие наименования: по национальности — русский; по возрасту: ещё не старый, но уже достаточно помятый жизнью; внешний вид: Это высокий, стройный брюнет, с длинными полицеймейстерскими усами, с чёрными глазами навыкате...; характер: Человек он недалёкий, восточного пошиба, но честный и прямой, не бреттер, не фат и не кутила...; имущественное положение: он был беден; образ жизни: В карты он не играл, не кутил, делом не занимался, никуда не совал своего носа и вечно молчалив этом начальном фрагменте А.П. Чехов вроде бы постарался как можно подробнее описать главного героя, однако имя собственное у князя в абсолютном начале отсутствует. И только ближе к середине рассказа мы узнаём имя-отчество князя — Сергей Иваныч. Меняется и отношение к герою. Исповедь князя, его слова о самом себе вызывают сочувствие и даже уважение. А то восхищение, с которым смотрит на него героиня через окно, совершенно преображают первое впечатление о нём. Чехов как бы делает резкий поворот от первой оценки героя (князёк) к имени — Сергей Иваныч.

Как было сказано выше (см. 2.2.7.), А.П. Чехов описывает женщин в отличие от мужчин менее подробно, и некоторые наименования лиц женского пола имплицитно проявляются в контексте. И тем не менее, даже скрытые в подтексте характеристики составляют комплексное представление персонажа. Например, в абсолютном начале рассказа «В рождественскую ночь» героиня рассказа описана очень скупо:

Молодая женщина лет двадцати трех, с страшно бледным лицом, стояла на берегу моря и глядела в даль. От ее маленьких ножек, обутых в бархатные полусапожки, шла вниз к морю ветхая, узкая лесенка с одним очень подвижным перилом.

Женщина глядела в даль, где зиял простор, залитый глубоким, непроницаемым мраком. Не было видно ни звезд, ни моря, покрытого снегом, ни огней. Шел сильный дождь...

«Что там?» — думала женщина, вглядываясь в даль и кутаясь от ветра и дождя в измокшую шубейку и шаль.

Где-то там, в этой непроницаемой тьме, верст за пять — за десять или даже больше, должен быть в это время ее муж, помещик Литвинов, со своею рыболовной артелью. Если метель в последние два дня на море не засыпала снегом Литвинова и его рыбаков, то они спешат теперь к берегу. Море вздулось и, говорят, скоро начнет ломать лед. Лед не может вынести этого ветра. Успеют ли их рыбачьи сани с безобразными крыльями, тяжелые и неповоротливые, достигнуть берега прежде, чем бледная женщина услышит рев проснувшегося моря? (Т. 2, 1983 г., с. 286)

В данном начальном фрагменте главная героиня представлена комплексом характеристик, однако эксплицитными характеристиками будут являться только первые три: по полу и возрасту: молодая женщина лет двадцати трёх; по семейному положению: её муж (она замужем); по внешнему виду: с страшно бледным лицом; От ее маленьких ножек, обутых в бархатные полусапожки, шла вниз к морю ветхая, узкая лесенка...; кутаясь от ветра и дождя в измокшую шубейку и шаль. По наблюдениям И.А. Быковой, «прилагательное бледный при описании лица всегда отражает авторскую симпатию к персонажу. Слово бледный Чехов использует в описании внешности персонажей чутких, ранимых, способных к глубоким духовным переживаниям» [Быкова URL: http://apchekhov.ru/books/item/f00/s00/z0000026/st005.shtml]. Именно цвет лица героини становится имплицитным признаком характера героини: она чуткая и ранимая. Кроме того, в начале рассказа ничего не сказано об имени собственном героини и её социальном положении. Зато автор называет фамилию мужа — Литвинов и его социальное положение — помещик. Из этих характеристик мужа героини становятся ясны её фамилия и социальное положение.

В рассказе «Скверная история» героиня рассказа — Лёля Асловская тоже представлена комплексом характеристик (некоторые из них представлены имплицитно):

Дело завязалось еще зимой.

Был бал. Гремела музыка, горели люстры, не унывали кавалеры и наслаждались жизнью барышни. В залах были танцы, в кабинетах картеж, в буфете выпивка, в читальне отчаянные объяснения в любви.

Лёля Асловская, кругленькая розовенькая блондинка, с большими голубыми глазами, с длиннейшими волосами и с цифрой 26 в паспорте, назло всем, всему свету и себе, сидела особняком и злилась. Душу ее скребли кошки. Дело в том, что мужчины вели себя по отношению к ней больше чем по-свински. В последние два года в особенности поведение их было ужасное. Она заметила, что они перестали обращать на нее внимание. Они стали неохотно плясать с ней. Мало того. Идет, каналья, мимо — и не посмотрит даже, как будто бы она перестала уже быть красавицей. А если и взглянет какой-нибудь как-нибудь нечаянно, невзначай, то взглянет не с удивлением, не платонически, а так, как глядят перед обедом на сдобный расстегай или поросенка.

А между тем в былые годы... (Т. 1, 1983 г., с. 215)

В представленном начальном контексте героиня рассказа репрезентирована следующим комплексом характеристик: имя собственное: Лёля Асловская; внешний вид: кругленькая розовенькая блондинка, с большими голубыми глазами, с длиннейшими волосами; возраст: с цифрой 26 в паспорте; внутреннее состояние: злилась; Душу её скребли кошки. Имплицитной характеристикой героини является её семейное положение. Автор не заявляет напрямую, что Лёля Асловская не замужем, о её семейном положении можно понять только из контекста: мужчины вели себя по отношению к ней больше, чем по-свински; они перестали обращать на неё внимание.

Нередко А.П. Чехов в абсолютном начале текста даёт персонажу подробную, развёрнутую характеристику и сразу (в следующем абзаце) приводит такую же подробную, но противоположную характеристику этого же героя. Например, в рассказе «Женщина без предрассудков» главный герой из сильного, храброго, смелого превращается в слабого, робкого мужчину:

Максим Кузьмич Салютов высок, широкоплеч, осанист. Телосложение его смело можно назвать атлетическим. Сила его чрезвычайна. Он гнет двугривенные, вырывает с корнем молодые деревца, поднимает зубами гири и клянется, что нет на земле человека, который осмелился бы побороться с ним. Он храбр и смел. Не видели, чтобы он когда-нибудь чего-нибудь боялся.

Напротив, его самого боятся и бледнеют перед ним, когда он бывает сердит. Мужчины и женщины визжат и краснеют, когда он пожимает их руки: больно!! Его прекрасный баритон невозможно слушать, потому что он заглушает... Сила-человек! Другого подобного я не знаю.

И эта чудовищная, нечеловеческая, воловья сила походила на ничто, на раздавленную крысу, когда Максим Кузьмич объяснялся в любви Елене Гавриловне! Максим Кузьмич бледнел, краснел, дрожал и не был в состоянии поднять стула, когда ему приходилось выжимать из своего большого рта: «Я вас люблю!» Сила стушевывалась, и большое тело обращалось в большой пустопорожний сосуд. (Т. 2, 1983 г., с. 52)

В данном начальном фрагменте А.П. Чехов даёт «возвышенную» характеристику герою, представляя его следующим комплексом характеристик: имя собственное: Максим Кузьмич Салютов; внешний вид: высок, широкоплеч, осанист. Телосложение его смело можно назвать атлетическим; характер: Он храбр и смел. Не видели, чтобы он когда-нибудь чего-нибудь боялся. Особо писатель подчёркивает физическую силу персонажа: Сила его чрезвычайна. Он гнёт двугривенные, вырывает с корнем молодые деревца, поднимает зубами гири и клянётся, что нет на земле человека, который осмелился бы побороться с ним /.../ Мужчины и женщины визжат и краснеют, когда он пожимает их руки: больно!! /.../ Сила-человек! Для описания того, какой силой обладает главный герой автор использует восклицательные предложения (выделено в примере). И уже в следующем абзаце прослеживается ироническое отношение автора к герою — всем характеристикам героя А.П. Чехов даёт противоположную репрезентацию: физическая сила: И эта чудовищная сила, нечеловеческая, воловья сила походила на ничто, на раздавленную крысу... Контекстуальным антонимом к неистовой силе героя являются и детали его состояния, когда он объясняется в любви: Максим Кузьмич бледнел, краснел, дрожал...; из атлетического телосложения «большое тело обращалось в большой пустопорожний сосуд». Налицо опять действие принципа контраста, но противопоставление не героев, а разных сторон личности: физической силы и душевной робости, нерешительности.

Таким образом, принцип контрастного введения персонажей является ведущим и в комплексном представлении героя. Ещё одним принципом репрезентации героя в произведениях Чехова можно считать отказ от первоначального впечатления, переход к глубинам души человека («Пустой случай», «Панихида», «Злоумышленник»). Начало в этом случае выполняет функцию создания своеобразной текстовой антитезы, в которой первые впечатления о герое противопоставлены его образу в дальнейшем повествовании.

2.2.9. Роль глагольной лексики в презентации персонажа

Описание внешности персонажа в начале повествования — это важная составляющая художественного образа. Оно включает не только портретные детали, но и передачу поведения, что очень значимо для первого впечатления о герое. В начале текста могут быть охарактеризованы и другие особенности личности героя, связанные с его эмоциональным состоянием, образом жизни и т. п. Эта семантика выражается глагольной лексикой. Поскольку это глаголы, обозначающие действия или состояния, их можно отнести к антропологической лексике. Вместе с наименованиями и другими обозначениями персонажа глаголы свидетельствуют об антропоцентричности содержания начальных фрагментов произведения.

Все глаголы и глагольные сочетания, связанные с созданием образа персонажа, с начальной его характеристикой, мы разделили на следующие группы:

1) глаголы, репрезентирующие характер человека: любил шутить, острить («Ионыч»), любил кичиться («Самообольщение») и др.;

2) глаголы, характеризующие образ жизни персонажа: не играл, не кутил («Пустой случай»), рано ложиться («Нытьё»), пьянствовали («Сущая правда»), не пахал, не сеял, не занимался («Агафья») и др.;

3) глаголы, описывающие позу: сижу («Тапёр»), сидел («Расстройство компенсации»), нагнул шею, свесил руки («Мёртвое тело»), сидела согнувши спину («Анюта»), поставив локти на стол («Ненастье»), лежал на спине, положив руки под голову («Счастье») и др.;

4) глаголы-жесты: нахмурился, усмехнулся («Стена»), улыбнулся («Последняя могиканша»), нахмурился («Интеллигентное бревно»), сморщил лоб («Забыл!!»), пошевелил в воздухе пальцами («Невидимые миру слёзы»), киваю («Мой домострой»), поморщился («Драма») и др.;

5) глаголы, выражающие физическое и внутреннее (душевное) состояние персонажа: дрожа от нетерпения и потирая руки («Неудача»), кружилась голова («Огни»), краснел («Первый дебют»), боится, замирает дух («Шуточка»), прерывается дыхание, вздыхал («Общее образование»), радовался, чувствовал себя на шестнадцатом небе («Исповедь»), вспыхнула («Размазня») и др.;

6) глаголы с речемыслительным значением: задумалась («Канитель»), воображал («Тряпка»), говорил, слушал («Упразднили!»), рассуждал («О драме»), думал, шептал («Нарвался»), бормочет («Стена»), прокричал («Сапоги»), произнёс, воскликнул («Перед свадьбой»), беседовала («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь») и др.;

7) глаголы с значением конкретно-практического действия (термин И.Б. Хоменко [Хоменко 2001: 167]): женился («Старость»), угощал («Упразднили!»), раздевается, ложится («Тапёр»), закрыл («Нарвался»), служил («Расстройство компенсации») и др.;

8) глаголы-движения: шёл («Тряпка»), входит («Тапёр»), вышли, нагнулся («Огни»), ходит («Стена»), юркнули («Женское счастье»), ездил («Первый дебют»), спрыгнул («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь»), поплёлся («Пересолил»), поехал («Калека»), вертится, бегает («Циник») и др.

Относительно употребления глаголов в характеристике героя в литературоведении возникло понятие так называемого динамического портрета (созданного посредством глаголов, используемых при описании персонажа). М.Н. Жорникова вводит понятие «жестовый потрет» [Жорникова 2012: 197], под которым понимается изображение героя через детали его поведения. Это одна из форм динамического портрета, способная более точно раскрыть внутренний мир героя. Именно через жест психологическое состояние человека выражается точнее и выразительнее. М.М. Бахтин говорит о манерах, походке, тембре голоса, меняющемся выражении лица и всей наружности как о моментах, примыкающих к наружности и восполняющих в словесном творчестве неполноту живописного портрета (Бахтин М.М. цит. по [Жорникова 2012: 197]. Сам А.П. Чехов придавал жесту большое значение, он считал, что жесты, с помощью которых описан персонаж, помогают понять читателю внутренние переживания героя. В письме к брату в 1886 году он пишет: «В сфере психики тоже частности» (Чехов А.П. цит. по [Гурбанов 1940: 45]). В. Гурбанов пишет: «Герои произведений Чехова радуются, испытывают всяческие огорчения, каждому из них присущ свой психологический комплекс» [Там же].

Например, рассказ «С женой поссорился» открывается ссорой мужа и жены:

— Чёрт вас возьми! Придешь со службы домой голодный, как собака, а они чёрт знает чем кормят! Да и заметить еще нельзя! Заметишь, так сейчас рев, слезы! Будь я трижды анафема за то, что женился!

Сказавши это, муж звякнул по тарелке ложкой, вскочил и с остервенением хлопнул дверью. Жена зарыдала, прижала к лицу салфетку и тоже вышла. Обед кончился.

Муж пришел к себе в кабинет, повалился на диван и уткнул свое лицо в подушку.

«Чёрт тебя дернул жениться! — подумал он. — Хороша «семейная» жизнь, нечего сказать! Не успел жениться, как уж стреляться хочется!»

Через четверть часа за дверью послышались легкие шаги... (Т. 3, 1983 г., с. 14)

Глаголы звякнул, вскочил, хлопнул — это глаголы однократного действия, передают то нервозное состояние, какое сначала было у мужа, а затем передалось и жене. После вспышки раздражения состояние героя выражается глаголами пришёл, повалился, уткнул — с оттенком результативности, в данном случае — результата гнева.

Взволнованное состояние жены характеризуется глаголами зарыдала, прижала, вышла. В таком состоянии героиня и остаётся до конца повествования. Через четверть часа муж услышал шаги за дверью — это была не жена, к нему пришла его собака.

В. Гурбанов пишет о том, что А.П. Чехов «стремился к наглядности, к простоте, чтобы по внешним признакам можно было угадать душевное состояние героев. Поэтому он лишь указывает на сопутствующие явления, которыми сопровождаются эмоции. И лицо героев является «зеркалом», в котором отражается их внутренний мир» [Там же: 47]: Лицо её было заплакано и выражало скорбь («Либерал»); Лицо его выражало гнев, скорбь и бесповоротную решимость («Мститель»); Горничная, бледная, очень тонкая, с равнодушным лицом («Супруга») и т. д. Помогают этому и глаголы, которые тоже выражают душевное состояние, желание, эмоции: Пришёл к тебе и рад: душой отдохну («О, женщины, женщины!..»); Это неприятно волновало меня («Страх»); Всё это проговорил Пустяков заикаясь, краснея и робко оглядываясь на дверь («Орден»); Страдаю и в то же время наслаждаюсь! («Добрый знакомый») и др.

В. Гурбанов замечает, что состояние раздумья выражается в «застывшей» позе персонажа [Там же]: Георгий Иваныч сидел неподвижно в постели («Рассказ неизвестного человека»); Не двигается один только лавочник Андрей Андреич («Панихида»); Папаша робко заглядывает в его лицо и замирает от какого-то неопределённого чувства («Психопаты»); Михаил Ильич неподвижно сидел в кресле («Расстройство компенсации»); Он притаил дыхание и замер от наплыва разнородных чувств («Роман с контрабасом») и др.

Действия героя раскрывают характер, а также отличительные особенности каждого персонажа [Там же: 48]. Например, в абсолютном начале рассказа «Тяжёлые люди» изображён герой — Ширяев Евграф Иванович, перед которым трепещет вся семья:

Ширяев, Евграф Иванович, мелкий землевладелец из поповичей (его покойный родитель о. Иоанн получил в дар от генеральши Кувшинниковой 102 десятины земли), стоял в углу перед медным рукомойником и мыл руки. По обыкновению, вид у него был озабоченный и хмурый, борода не чесана.

— Ну, да и погода! — говорил он. — Это не погода, а наказанье господне. Опять дождь пошел!

Он ворчал, а семья его сидела за столом и ждала, когда он кончит мыть руки, чтобы начать обедать. Его жена Федосья Семеновна, сын Петр — студент, старшая дочь Варвара и трое маленьких ребят давно уже сидели за столом и ждали. Ребята — Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные, с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами, нетерпеливо двигали стульями, а взрослые сидели не шевелясь и, по-видимому, для них было всё равно — есть или ждать...

Как бы испытывая их терпение, Ширяев медленно вытер руки, медленно помолился и не спеша сел за стол. Тотчас же подали щи. Со двора доносился стук плотницких топоров (у Ширяева строился новый сарай) и смех работника Фомки, дразнившего индюка. В окно стучал редкий, но крупный дождь. (Т. 5, 1984 г., с. 323)

Глаголы с значением действий главного героя помогают ясно представить его образ, не только внешний, но и внутренний — властного человека, домашнего тирана, ворчуна. Ёмко передано состояние домочадцев: семья его сидела за столом и ждала... (глагол ждать повторён трижды). Этому ожиданию (не шевелясь) противопоставлен звуковой фон, тоже переданный глагольной лексикой: это звуки с улицы — стук топора, смех, звук дождя. Это любимый приём А.П. Чехова — контраст того, что происходит с героем, тому, чем наполнена вокруг него живая жизнь. Отец семейства словно испытывает терпение семьи: Ширяев медленно вытер руки, медленно помолился и не спеша сел за стол. Наречие медленно усиливает впечатление от всеобщего ожидания. В кульминации рассказа тяжёлый характер главного героя проявляется во всей своей полноте — в гневе и раздражении: Ширяев вдруг вскочил и изо всей силы швырнул на середину стола свой толстый бумажник, так что сшиб с тарелки ломоть хлеба. На лице его вспыхнуло отвратительное выражение гнева, обиды, жадности — всего этого вместе. Слова вскочил, швырнул, сшиб, вспыхнуло — глаголы однократного действия, которым свойственно значение внезапности. Эти глаголы помогают созданию динамического портрета, передают вспыльчивый, деспотический характер Ширяева Евграфа Ивановича.

Глаголы, обозначающие психические процессы, «просты, будничны, не бросаются в глаза, не претендуют на особую выразительность. Но в них есть особый, чеховский колорит» [Там же]. В. Гурбанов замечает, что особенно часто при характеристике героев встречается глагол вспоминать [Там же: 49]: Студент вспомнил, что когда он уходил из дому... («Студент»); Александр Иванович вспомнил, что у его сестры Анюты крестины, и поехал к ней на дачу («Калека»); Он вспоминал длинные московские разговоры, в которых сам принимал участие еще так недавно («Три года») и др.

Другой частотный глагол — думать [Там же]: Придя из управы к себе домой и пообедав, городской голова опять задумался, и уж на этот раз думал до самого вечера («Лев и Солнце»); Старик сидит, протянув вперед ноги, молчит и о чем-то думает («Холодная кровь»); Хозяйка дачи, Ольга Ивановна, стояла у окна, глядела на цветочную клумбу и думала («Доктор»); Он подумал и сказал («Злоумышленники»); Она садилась на скамеечке около шалаша, сплетённого из лозы, и принималась думать («Именины») и др.

Е.И. Лелис предположила, что глагол думать в характеристике героя указывает на скрытую, имплицитную форму общения героя с читателем [Лелис 2012: 133]. О такой связи читателя и персонажа пишет и А.Б. Дерман: «Автор расстаётся со своим героем в тот момент, когда герой задумывается, погружается в размышления после того, что им пережито в результате описанных событий. И это, конечно, не случайное однообразие приёма. Мысли и раздумья героя — это проекция предполагаемых мыслей читателя» [Дерман 1959: 86].

Глаголы, которыми обозначается речь героя, ещё больше помогают раскрыть его образ. Например, в начале рассказа «Злоумышленник» главный герой — Денис Григорьев бормочет, мигая глазами, хрипит, косясь на потолок. Денис стоит перед судебным следователем и должен объяснить, зачем он открутил гайку, которой рельсы прикрепляются к шпалам. Он напуган, поэтому речь его невнятна, сопровождается характерным движением глаз, которые ещё больше говорят о смятении героя. Лицо его неспокойно, это передано в таких деталях: Денис усмехается, недоверчиво щурит на следователя глаза; Денис... глядит на стол с зелёным сукном и усиленно мигает глазами, словно видит перед собой не сукно, а солнце [Горелик 1960: 22].

Таким образом, глагольная лексика, использованная в начальных фрагментах произведения, выполняет ту же функцию, что и обозначение лица — это функция характеристики героя. Но если наименования лица обозначают, главным образом, социальные аспекты личности персонажа, то глаголы создают динамический и психологический портрет — передают душевные состояния, чувства, черты характера.