2.10. «Петербургская газета»

Политическая и литературная газета. Выходила в 1867—1917 гг., с 1884 г. ежедневно. С 1871 г. — издатель С.Н. Худеков, редактор П.А. Монтеверде. Чехов сотрудничал в газете с ноября 1884 года до 1892 г. (с перерывами). Основана в 1867 г. И.А. Арсеньевым. Сначала была мало распространена, но с 1871 г., когда была куплена С.Н. Худековым, приобрела обширный круг читателей. С 1871 года газете был разрешен политический отдел. С 1879 по 1893 год редакторами были И.А. Баталин, П.А. Монтеверде, А.К. Гермониус. Из числа сотрудников газеты пользовались особым вниманием читателей публицисты С.Н. Худеков, И.А. Баталин (Оса), П.А. Монтеверде (Амикус), А.Р. Кугель (Homo novus), А.А. Дьяков (Юниус 2-й), беллетристы Н.С. Лесков, С.Н. Терпигорев (Атава), В.Г. Авсеенко, И.И. Ясинский; юмористы — Д.П. Ломачевский и в особенности — Н.А. Лейкин; поэты-юмористы — Д.Д. Минаев («Общий друг» и «Майор Бурбонов»), Г.Н. Жулев («Скорбный поэт» и «Дебютант»), Н.К. Никифоров («Боримир») и др.; театральные и музыкальные критики — А.А. Плещеев и В.С. Баскин. С 1867 по 1871 гг. газета выходила 3 раза в неделю, с 1871 г. — четыре раза, с 1878 г. — пять раз, с 1882 г. — ежедневно.

О репутации «Петербургской газеты» и её издателя С.Н. Худекова в некоторой степени можно судить по энциклопедической статье-фельетону В.О. Михневича в словаре «Наши знакомые»: «Худеков С.Н. — известнейший журналист — хозяин одной из наших маленьких газет («Петербургской»), о которой можно сказать: «мал золотник, да дорог». Маленькая газета г. Худекова стоит иного большого золотоносного прииска: она — самая распространённая и, может быть, самая доходная из всех нынешних русских ежедневных газет. Нельзя не отдать справедливости, г. Худеков очень чутко и ловко угадал и умственный уровень, и эстетические вкусы и похотливость к скандальчику, к сплетне интеллигентной «черни», то есть, сказать правду, девяносто сотых всей нашей читающей публики. Этим и объясняется огромный успех «Петербургской газеты», с её коротенькими статеечками и коротенькими мыслями, с её увеселительными куплетиками, каламбурчиками и лейкинскими смехотворными сценками, с её пёстрой энциклопедией справок, известий, обличений, слухов и, так называемых, «фактов» из скандалёзной хроники столицы. Всё это подаётся читателю горячо, живо, легко, с перцем и солью <...> всегда обильной, и была бы эта журнальная пряная стряпня à la «Figaro» не хуже всякой другой, если бы немножко приподнять тон, немножко прибавить ей той руководящей осмысленности, имеющей в предмете не потеху лишь, а воспитание малоразвитого читателя в здравых понятиях, которая, по-настоящему, гораздо обязательнее для «малой» прессы, чем для «большой», особенно у нас на Руси»¹.

Все четыре полосы «Петербургской газеты» (точно так же, как и «Московского листка» или «Новостей дня») имели практически неизменный состав жанров и рубрик. Рекламы и объявления окаймляли газету, начиная и заканчивая её. На первой полосе фельетон Амикуса (Монтеверде), на второй — телеграммы, судебные отчёты, хроника и т. д., на третьей — то же плюс сценка или рассказ, на четвёртой — в основном реклама. И так из номера в номер.

«Петербургская газета» была весьма популярной среди массового городского читателя. По свидетельству А.Р. Кугеля, сотрудничавшего в «Петербургской газете», «С.Н. Худеков ориентировался в «подтягивании» газеты на парижскую газету «Le Figaro». Повышению уровня газеты должны были служить значительные литературные силы. Кроме неизменного Лейкина, сделавшего для газеты своими «Кадрильными разговорами» очень много, работал Н.С. Лесков, С.Н. Терпигорев (Атава), А.А. Дьяков (Житель), С.Г. Фруг. Это были, так сказать, литературные украшения газеты. Это новое вино было смешано со старыми дрожжами; тут были по-своему также весьма даровитые, но насквозь уличные журналисты, как А.А. Соколов, бывший редактор «Петербургского листка», известный под псевдонимом «Театральный Нигилист». <...> Он писал в газете «Заметки праздношатающегося». Потом известный И.А. Баталин, писавший под псевдонимом «Руслан» и «Оса». Далее, под псевдонимом «Чичероне» писал заметки о том, о сём — «городские» — А.А. Плещеев. Было ещё несколько литературных сотрудников — Бахтиаров, Пыляев и др. <...>

Во главе репортёров стоял Я.И. Харламов, глуховатый на одно ухо и хромой на одну ногу, и затем шёл целый ряд полуграмотных отметчиков, «пожаристов», «происшественников» и т. д. <...>

С.Н. Худеков писал редко — и больше по городским делам. Об Александринском театре и других больших театрах писала издательница, Н.А. Худекова»².

Газета имела постоянный беллетристический отдел, который, можно сказать, находился в руках Н.А. Лейкина. Именно он и предлагает впервые Чехову сотрудничество в этой газете.

«Попасть в петербургскую прессу для начинающего писателя в те времена считалось делом почти невозможным», — вспоминал М.П. Чехов в книге «Антон Чехов и его сюжеты»³.

О возможности участия Чехова в «Петербургской Газете» впервые упоминается в переписке Чехова и Лейкина в начале ноября 1884 года. Чехов сам предложил писать о так называемом «скопинском деле» или «деле Рыкова». (Это был громкий судебный процесс по поводу хищений в Скопинском банке, во главе которого стоял И.Г. Рыков).

«22-го разбирается дело Рыкова... Буду в окружном суде, ибо имею билет... Не нужно ли для «Петербургской газеты» фельетонов о Рыкове? Если нужно, то порекомендуйте... Возьму дёшево: по 50 р. за фельетон... Дело будет тянуться 12 дней. Без эффектов не обойдётся... О многом можно написать...» — сообщал Чехов Лейкину 4 ноября 1884 года. И в этом же письме обращался к редактору «Осколков» с предложением напечатать фельетоны по скопинскому делу в его журнале, мотивируя это тем, что «дело большое, на всех хватит» (П., I, 130).

10 ноября Лейкин ответил: «Говорил с С.Н. Худековым по поводу Вашего предложения «Петербургской газете». Фельетона иметь не желает, но желает иметь каждый день коротенькие юмористические сведения из суда. Предлагает Вам 7 к. за строчку. Можно писать, я думаю. Ежедневно строк по 100, хотя о количестве строк я с ним и не говорил. Затем просил поскорее получить от Вас ответ: согласны ли Вы на его условия и будете ли писать о Рыкове, так как с Рыковым уже многие из москвичей набиваются»⁴.

Чехов согласился и даже накануне дела обещал прислать первый рассказ, вызвав тем самым немалое удивление со стороны Лейкина. Объяснялось всё просто: «Рассказ — не пожарная команда: и за полчаса до пожара может быть состряпан. Но дело не в этом, а в том, что в первой моей посылке я хотел изобразить нововведения в окружном суде, состряпанные ради Рыкова и которые я еду осматривать в понедельник... Они достойны описания, а не описывать же их в самый день суда, когда будет и так много материала!..» (П., I, 132). До начала процесса Чехов ничего не прислал в «Петербургскую газету», наоборот, немного опоздал с присылкой материала, что даже заставило немного волноваться Худекова.

Важно отметить, что Чехов начал писать в «Петербургской газете» в непривычном для себя жанре судебной хроники. В подробном письме от 26 ноября 1884 года Чехов признается Лейкину, что работает в жанре судебной хроники впервые и что писать для «Петербургской газеты» поначалу было очень непросто: «Сидишь целый день в суде, а потом, как угорелый, пишешь... Не привык я к такому оглашенному письму... Пишу скверно, а тут еще гг. корректоры стараются и починяют мое писанье. Пишу, например: «Палата идет!», как и подобает, а они, милые люди, исправляют: «Суд идет!» Уж ежели они мне не верят, так нечего им было со мною и связываться... Против сокращений я ничего не имею, ибо я новичок в деле судебной хроники, изменять же смысл не уполномочивал.

Я пишу: «Этот Скопинский нищий подает вдруг в банк объявление о взносе им вкладов на 2516378 р. и через два-три дня получает эту сумму чистыми денежками... (помню с этого места приблизительно), но ими не пользуется, ибо объявление делает по приказу Рыкова в силу его политики...» Последнее, со слова «но», зачеркивается, и нищий выходит у меня богачом...?!?

Помаленьку привыкаю, и позднейшие корреспонденции выходят лучше и короче первых. Вы ничего не говорите Худекову. Жалуюсь только Вам... Да и не жалуюсь, а так только, копеечную скорбь свою изливаю... В суде в общем весело... Протянется процесс еще на 2—3 недели...» (П., I, 134—135). 10 декабря 1884 года Чехов опубликовал последнюю хронику по делу Рыкова, о чём сообщил и Н.А. Лейкину.

В апреле 1885 года Лейкин вновь поспособствовал публикации Чехова в «Петербургской газете». По понедельникам Лейкин не печатал фельетон и передал решение администрации газеты Чехову: «Есть у меня к Вам предложение Худекова. Не желаете ли Вы писать в «Петербургской газете» рассказы каждый понедельник, то есть в тот день, когда я не пишу? Теперь пишет Леонидов, но он ужасно надоел публике своими бессодержательными еврейскими сценками, и его хотят сплавить. Но, согласившись писать каждый понедельник, надо уж стараться не подводить редакцию газеты, а доставлять рассказы аккуратно к субботе. Гонорар 7 к. за строчку»⁵.

Чехов не долго думая соглашается: «Насчет «Петерб<ургской> газеты» отвечаю согласием и благодарственным молебном по Вашему адресу. Буду доставлять туда рассказы аккуратнее аккуратного...» — извещает он Лейкина (П., I, 149).

Однако это обещание было не так легко выполнить. Не случайно ещё в марте 1885 года Ал.П. Чехов извещал брата о разговоре с Лейкиным: «Был я у Лейкина. Сей хромоногий бог Илиады, увеселявший жителей Олимпа в грустные минуты кувырканием, сообщил мне, что ты числишься у него в числе тех не аккуратных сотрудников, на которых положиться нельзя, о чём он и сообщил администрации «Петербургской газеты», желавшей поручить тебе рассказы по понедельникам, когда Лейкин не пишет»⁶.

А в 1886 году Билибин написал Чехову: «Сообщаю великое для Вас известие (со слов Л<ейки>на, NB):

Х<удеко>в имеет против Вас то, что Вы не аккуратны, как машина, относительно понедельников»⁷. Обвинял ли действительно Худеков в необязательности Чехова или эти слова относились к разряду очередной «лжи», которой Лейкин «задавил» Чехова? Вероятно, всё-таки второе. 4 января 1886 года Чехов сообщает Александру: «познакомился с редакцией «П<етербургской> газеты», где был принят, как шах персидский. Вероятно, ты будешь работать в этой газетине не раньше лета. На Лейкина не надейся. Он всячески подставляет мне ножку в «П<етербургской> г<азете>». Подставит и тебя. В январе у меня будет Худеков, ред<актор> «П<етербургской> г<азеты>». Я с ним потолкую» (П., I, 176).

Именно в «Петербургской Газете» появляются рассказы, привлекшие не только внимание широкой общественности, но и именитых писателей, поэтов. К тому же, в газете Чехов мог печатать произведения, превышающие объем «осколочного» рассказа. (Впрочем, как уже отмечалось выше, не возбранялось это и в «Будильнике», «Зрителе», «Москве»).

Лиодор Пальмин написал Чехову в письме от 27 ноября 1885 года о рассказе «Горе», опубликованном в № 324 «Петербургской газеты»: «По-моему, это лучшее, что когда-нибудь Вы до сих пор писали. Странное впечатление производит этот полный жизненной правды очерк: становится и смешно и грустно. Тут, как и в народной жизни, смешное переплетается с мрачным. Жаль, что этот блестящий удавшийся Вам рассказец не поместили Вы в «Осколках»»⁸.

В «Петербургской газете» только за период с 1885 по 1888 год Чехов поместил 108 произведений. Среди них такие рассказы, как «Налим», «Егерь», «Староста», «Утопленник», «Горе», «Унтер Пришибеев», «Циник», «Художество», «Тоска», «Актёрская гибель», «Иван Матвеевич» и другие в большинстве своём не подходившие «по программе» юмористическим журналам, написанные вовсе не из расчёта на смех.

Долгое время Чехов не относится серьёзно к своему «писательству». В письме к Ал.П. Чехову от 8 ноября 1882 года находим и такие строки: «я же пишу и думаю: сколько раз сегодня ночью передернет меня за то, что я осмеливаюсь писать? Медициной занимаюсь...» (П., I, 42).

К 1886 году происходит перелом в сознании писателя. Чехов осознает, что его читают, оценивают критически как писателя. Изменяется и отношение к написанному. Об этом неоднократно можно прочитать в письмах самого Антона Павловича.

«Надо Вам сказать, что в Петербурге я теперь самый модный писатель. Это видно из газет и журналов, которые в конце 1886 года занимались мной, трепали на все лады мое имя и превозносили меня паче заслуг. Следствием такого роста моей литературной репутации является изобилие заказов и приглашений, а вслед за оными — усиленный труд и утомление. Работа у меня нервная, волнующая, требующая напряжения... Она публична и ответственна, что делает ее вдвое тяжкой... Каждый газетный отзыв обо мне волнует и меня и мою семью... <...> «Новое время» и «Петербургские ведомости» — две большие питерские газеты — тоже треплют Чехова... Рассказы мои читаются публично на вечерах, всюду, куда ни явлюсь, на меня тычут пальцами, знакомства одолели меня своим изобилием и т. д., и т. д... Нет дня покойного, и каждую минуту чувствуешь себя, как на иголках» (П., II, 16—17).

«Радуюсь, что мои штуки в «Пет<ербургской> газ<ете>» нравятся Вам, но, аллах керим! своими акафистами вы все окончательно испортили мою механику. Прежде, когда я не знал, что меня читают и судят, я писал безмятежно, словно блины ел; теперь же пишу и боюсь...» — признавался Чехов Билибину (П., I, 184).

Об удивительной чеховской неуверенности в своём писательском таланте писал позже И.А. Бунин в своих воспоминаниях: «Чехов редкий писатель, который начинал, не думая, что он будет не только большим писателем, а даже просто писателем»⁹.

Впоследствии Чехов не раз вспоминал о той неуверенности, которую он испытывал в отношении собственной литературной деятельности. При этом особую роль он отводил критикам, в частности, Л.Е. Оболенскому, выступившему в журнале «Русское богатство» со статьей «Обо всём...»¹⁰:

Чехов рассказал, что еще в начале его литературной карьеры, когда он писал еще под псевдонимом Чехонте и был полной неизвестностью, Л.Е. Оболенский напечатал фельетон, в котором очень лестно отозвался об его работах.

— Это был первый критик, который меня заметил и поощрил! — сказал Антон Павлович. — А мне в то время ободряющее слово литературной критики было очень нужно, очень дорого. Я тогда еще блуждал в поисках своего настоящего призвания, сомневался в достоинстве своих писаний, в своем литературном даровании. Оболенский первый своей похвалою окрылил меня и вдохновил на продолжение занятий художественной литературой¹¹.

В 1886 году происходит сразу несколько замечательных и важных событий в жизни А.П. Чехова:

1) Чехова приглашают работать в «Новое время», о чём он сообщает В.В. Билибину в письме от 18 января 1886 года (П., I, 185) с просьбой не рассказывать об этом Лейкину.

2) В марте 1886 года Чехов получил письмо от Дмитрия Васильевича Григоровича: «Милостивый государь Антон Павлович! Около года тому назад я случайно прочёл в «Петербургской газете» Ваш рассказ; названия его теперь не припомню; помню только, что меня поразили в нём черты особенной своеобразности, а главное — замечательная верность, правдивость в изображении действующих лиц и также при описании природы. С тех пор я читал всё, что было подписано Чехонте, хотя внутренно сердился на человека, который так ещё мало себя ценит, что считает нужным прибегать к псевдониму. <...> Я <...> искренне верю в Ваш талант и желаю ему от всей души полного развития и полного выражения»¹².

Уже по этому письму можно судить о том, что Чехов и Григорович были не только людьми, писателями разного поколения, но и носителями разных представлений о литературно-бытовых нормах поведения, что представляется нам более важным в контексте исследуемой проблемы.

Так, для писателей «старого поколения» подобные письма, даже личное посещение корифеями молодых талантливых писателей были уже поведенческим клише. Вспомним, например, как «открыли» Достоевского Некрасов и тот же Григорович, буквально прибежавшие к нему после прочтения рукописи «Бедных людей». А Белинский писал о даре молодого писателя: «Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же Ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..»¹³

Для писателей чеховского времени, чеховского круга признание корифеем таланта молодого писателя — уже покажется странным, о чём Чехов и написал в ответе Григоровичу: «У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый «литературный кружок»: таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и — пошла писать!» (П., I, 218). Однако одно «правило» литературно-бытовых отношений между писателями всё же было соблюдено: по воспоминаниям Н.М. Ежова, Григорович подарил Чехову «свой портрет, написав на нём: «От старшего писателя — молодому таланту!»»¹⁴ (Надпись сделана 31 марта 1886 года).

Письмо Григоровича не случайно так часто привлекается в исследованиях, посвященных чеховскому творчеству. Действительно, в нём заложено очень многое. Антон Павлович внимательно отнесся к указаниям растроганного старика не столько из-за уважения к таланту и возрасту писателя, но потому, что проблемы, о которых говорит Григорович и решение которых для Чехова назрело к концу 1880-х годов, волновали и его самого.

«Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нужно: уважение к таланту, который даётся так редко. Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств; если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы в своё время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам; Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики», — писал Григорович¹⁵.

Однако объяснять изменения в отношении Чехова к сотрудничеству в «малой прессе», к характеру той литературной продукции, которую ему приходилось изготавливать, только письмом Д.В. Григоровича (как это часто делается, например, историками журналистики) было бы крайне необдуманно. В письме А.П. Чехова от 6 января 1889 года к А.С. Суворину можно найти оценку «заботы» Григоровича о чеховском таланте: «Я Григоровича очень люблю, но не верю тому, что он за меня боится. Сам он тенденциозный писатель и только прикидывается врагом тенденции. Мне кажется, что его одолевает постоянный страх потерять расположение людей, которых он любит, — отсюда и его виртуозная неискренность» (П., III, 130).

Справедливости ради нужно отметить, что не только Д.В. Григорович, принадлежащий «большой» литературе и не бывший в дружеских отношениях с Чеховым, но и, к примеру, В.В. Билибин в письме от 7 марта 1887 года советовал А.П. Чехову: «Вы напоминаете провинциального актёра, который наряду с хорошими пьесами должен забавлять публику в водевилях с переодеванием. Не я, конечно, дал Вам совет бросить мелочь... Но во всяком случае Вам необходимо немедленно писать крупное, чтобы выйти из роли, Вам не подобающей, «подающего большие надежды». Такая роль долго не должна продолжаться для истинно-талантливого человека, каким я считаю Вас <курсив мой. — Э.О.>. Разумеется, и рассказы в «Нов<ом> вр<емени>», несмотря на их относительную величину, представляют слишком узкую рамку для Вашей аристотелевской физиономии»¹⁶.

3) В августе 1886 года к Чехову обратился член редакции журнала «Русская мысль» М.Н. Ремизов с просьбой прислать в журнал один или несколько рассказов (несколькими днями ранее он получил подобное письмо приглашение от А.Д. Курепина): «Я думаю, что Вам было <бы> очень своевременно выбраться в большую литературу, в которой Вы, несомненно, можете занять видное место. Мелочишка, которую Вы теперь пишете, — прекрасная мелочишка; но ведь она треплет живой талант и растреплет его рано или поздно. В журнале простора больше, можно развернуться...»¹⁷.

Необходимость бросать срочную работу, и то, что ему стало тесно в рамках журнальной юмористики, прекрасно понимал сам Чехов. Ещё в апреле 1883 года в письме Н.А. Лейкину он обронил мимоходом, в скобках: «Да и, правду сказать, трудно за юмором угоняться! Иной раз погонишься за юмором да такую штуку сморозишь, что самому тошно станет. Поневоле в область серьёза лезешь...» (П., I, 67).

В ответном письме Григоровичу Чехов признаётся: «Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а «Егеря», который Вам понравился, я писал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом...» Но здесь же замечает: «Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал» (П., I, 217).

Также он не хотел ставить настоящей фамилии под «несерьезными» вещами. Необходимо было что-то решать с псевдонимом. Продолжать прибегать к нему или же, выйдя на новый уровень, подписываться собственным именем? Не один только Григорович умолял Чехова забыть о псевдониме. В письме Билибина к Чехову от 4 августа 1886 года читаем: «Напрасно Вы нападаете на мой псевдоним Жгучий Глаз: Вас все критики пробирают за ваш собственный А. Чехонте (?!) Не говорил ли я? Не предсказывал?»¹⁸

Впрочем, каждый по-своему объяснял Чехову необходимость подписываться собственным именем. Если для Григоровича подпись А. Чехонте значила неуважение к собственному таланту и своим произведениям, у Лейкина были соображения прагматического характера, которые он и изложил в письме Чехову от 8 октября 1888 года: «Послушайте, Вам положительно нужно подписываться под рассказами полностью — Антон Чехов, а брата просить, чтоб он подписывался под своими рассказами также полностью — Александр Чехов, а то публика путается и его рассказы, часто очень плохие, приписывает Вам, что для Вас совсем не выгодно»¹⁹.

Нужно отметить, что уже с начала 1880-х годов внимательному читателю было известно, что под псевдонимом «А. Чехонте» пишет А.П. Чехов. Псевдоним писателя рядом с настоящей фамилией можно встретить, например, в рекламных объявлениях о подписке на журнал «Осколки» ещё в 1882 году.

4) В 1886 году Чехов выпустил сборник «Пестрые рассказы». Именно из-за подписи на титульном листе вновь разгорелись споры о псевдониме. В.В. Билибин убеждал Чехова: «...не пишите на книге А. Чехонте, подпишитесь Ан. Чехов. Почему? Не знаю. Для меня лично, по крайней мере, будет лестнее читать книгу с такой обложкой. Думаю, что и покупателю приятнее покупать. Вам нечего, конечно, стыдиться, подписаться двумя руками под Вашей книгой»²⁰. Лейкин же, которого больше волновал простой в работе типографии из-за того, что Чехов ещё не придумал название книги, писал: «Итак, скорей название книги! Затем, будут ли это рассказы А. Чехонте или рассказы Ан. П. Чехова? Мне кажется, первое лучше, и я так бы и оставил на титуле»²¹.

Действительно, для Чехова большой проблемой, связанной с самоопределением, осознанием себя как писателя, был выбор: подписаться настоящей фамилией, что значило бы (на психологическом уровне) показать своё настоящее лицо, или же по-прежнему скрываться под маской литературного псевдонима, который «и странен, и изыскан, но придуман <...> еще на заре туманной юности» (П., I, 202).

В ответном письме Билибину Чехов замечает: «Вы советовали нарещи ее [книгу] во св. крещении не псевдонимом, а фамилией... <...> Вероятно, Вы правы, но я, подумав, предпочел псевдоним и не без основания... Фамилию и свой фамильный герб я отдал медицине, с которой не расстанусь до гробовой доски. С литературой же мне рано или поздно придется расстаться. Во-вторых, медицина, к<ото>рая мнит себя быти серьезной, и игра в литературу должны иметь различные клички...» (П., I, 196). Оказывается, и для Чехова, как и для многих писателей-беллетристов, о чём мы говорили выше, в этот момент литература — второстепенное занятие, «игра в литературу». Основное занятие, которому Чехов планирует посвятить всю жизнь, — медицина.

Чехов уверяет Григоровича, что никак нельзя изменить псевдоним на титульном листке, да и что «книжка моя мне очень не нравится. Это винегрет, беспорядочный сброд студенческих работишек, ощипанных цензурой и редакторами юмористических изданий. Я верю, что, прочитав ее, многие разочаруются. Знай я, что меня читают и что за мной следите Вы, я не стал бы печатать этой книги» (П., I, 219).

Однако, судя по всему, коллеги смогли убедить Чехова и он просит Лейкина: «Если не поздно, то на 2-м заглавном листе моей книжки рядом с «А. Чехонте» поставьте в скобках «А.П. Чехов». В объявлениях придется делать то же самое. Получил я, представьте, от Григоровича письмо, к<ото>рый требует забросить псевдоним» (П., I, 221). Сборник вышел с двойной подписью. Это явилось фактом неопределенности Чехова, но и показателем переломного момента в самосознании писателя.

Появление сборника вызвало большое число отзывов²². Помимо дружественных рецензий В.В. Билибина в «Осколках» (№ 21) и «Петербургской газете» (впервые в № 142), анонимной заметки «Нечто книжное» в № 21 «Будильника», рецензии В.О. Михневича в «Новостях дня и Биржевой газете», публикуются отклики и в «толстых» журналах. Кроме уже упоминавшейся рецензии А.М. Скабичевского в «Северном вестнике» (№ 6) интерес представляют положительные отзывы Н. Ладожского (В.К. Петерсена)²³ в № 167 «Санкт-Петербургских ведомостей», В.А. Гольцева²⁴ в газете «Русские ведомости» (№ 168), в целом отрицательная рецензия Ф. Змиева (Ф.И. Булгакова) в журнале «Новь» (№ 17), а также нейтральная анонимная рецензия в журнале «Русская мысль» (№ 7)²⁵.

Что же касается юмористических журналов, бросить которые также предлагал Григорович, то к 1888 году Чехов уже не просто осознаёт это, но, действительно, уходит «в область серьёза». 2 сентября 1887 года Чехов напишет Н.А. Лейкину «насчет обновления литературного состава, его оживления», обозначая свой настрой на более серьёзную литературную работу, не замкнутую в тиски юмористики: «Вы пишете, что мы, старые сотрудники, жуем старье. Нет, мы остались такими же, какими и были, ибо изменить своих литературных физиономий мы не можем, — потому и кажется, что мы жуем старье. Благодаря слишком частой работе мы надоели не публике, которая меняется, а самим себе; пройдет еще пять лет, и мы опротивеем, но только самим себе. Я думаю, что от наплыва новых сил публика выиграет мало, но мы выиграли бы много; мы приобрели бы право писать так, как нам хочется, что более походило бы на литературу, чем теперешняя поденщина, и мы более были бы довольны собою, чем теперь» (П., II, 113—114), — это уже позиция, тщательно обдуманная и твёрдая.

«Я лично охотно писал бы в «Осколки» не более 1—2 раз в месяц и непременно юмористическое; так как, по-видимому, Грузинский и Ежов уже начинают понемногу заменять меня, то я так и буду поступать» (П., II, 114), — заявляет А.П. Чехов в том же письме.

Не случайно В.Б. Катаев называет 1887 год «последним годом чеховского «многописания»»²⁶. В этом году Чехов написал 65 рассказов, а в 1888 — уже только 9. В декабре 1887 года Чехов прекращает постоянное сотрудничество в «Осколках», в следующем — и в «Петербургской газете», в которой появились «Егерь», «Ведьма» — рассказы, привлекшие внимание к Чехову.

Начав сотрудничество в «толстых» журналах, Чехов должен был отказаться от участия в периодике, служа «большой» литературе, нельзя оставаться на прежних правах, занимать ту же нишу в литературе «малой». 15 февраля 1888 года в письме к брату Александру А.П. Чехов сообщает о своих планах: «Недавно написал большую (5 печатных листов) повесть, которую <...> узришь в мартовской книжке «Северного вестника». <...> Повесть называется так: «Степь». Вообще чувствую собачью старость. Едва ли уж я вернусь в газеты! Прощай, прошлое! Буду изредка пописывать Суворину <в «Новое время»>, а остальных, вероятно, похерю» (П., II, 202).

Сотрудничество в «Новом времени», вероятно, осознавалось Чеховым как выход из «малой прессы». Так, в письме Григоровичу от 9 октября 1888 года он написал: «В малой прессе я не работаю уж с Нового года. Свои мелкие рассказы я печатаю в «Новом времени», а что покрупнее отдаю в «Северный вестник», где мне платят 150 р. за лист.

Из «Нового времени» я не уйду, потому что привязан к Суворину, к тому же ведь «Новое время» не малая пресса (курсив мой. — Э.О.)» (П., III, 17).

Впрочем, размышления о характере собственного литературного творчества не покидали Чехова на протяжении нескольких лет. Видимо, какими-то соображениями он делился и с Л.И. Пальминым. В письме Н.А. Лейкина от 28 января 1889 года читаем: «Пальмин пишет мне про Вас удивительные вещи. Пишет, что Вы хандрите и бросили писать из-за того, что боитесь при многописании сойти с ума. Но боже мой! Ведь вот я двадцать девятый год занимаюсь литературой, строчу ежедневно, пишу много, но не сошёл же с ума. Впрочем, мне даже и не верится, чтобы вы высказывали Пальмину такие опасения. Разве в шутку»²⁷.

Но Чехов не шутил. А реакция редактора «Осколков» лишний раз служит подтверждением тому, что внутренний мир его «литературного крестника» являлся для него загадкой, поведенческие и внутренние, душевные процессы человека, мыслящего иначе, были неприемлемы. Да и понимание работы к сроку — «многописания» — как губительной совершенно не совпадало с писательским credo Лейкина, который искренне верил в то, что постоянное ежедневное «писание» — залог успеха любого автора.

Меняется и «амплуа» Чехова. Если до середины 1880-х годов он был «талантом, подающим надежды», то теперь он стал «профессиональным писателем», «chèr maîtr'ом».

На литературном посту в «Петербургской газете» Чехова сменил А.С. Лазарев (Грузинский). Об устройстве Лазарева в «Петербургскую газету» Лейкин сообщал Чехову 12 мая 1888 года: «Лазарева я пристроил <...> Он уж, ежели Вы видели газету, пишет там и будет чередоваться по понедельникам с Ясинским и кроме того, будет писать тогда, когда я буду манкировать. <...> Ему надо побывать в Петербурге для устройства литературных дел и укрепления журнальных уз»²⁸.

«Лейкин считался столпом газеты и по традиции проводил туда сотрудников «Осколков»: ранее провел Чехова, в 1888 году — меня. Я последовал совету Чехова и написал Лейкину; Лейкин ответил, что охотно рекомендует меня, и дал два-три дельных указания насчет «Пет<ербургской> газеты»; помню, он советовал мне заботиться более о том, чтобы дебютный рассказ был свеж и занимателен, а не о том, чтобы он был юмористичен или смешон; для «Пет<ербургской> газеты» этого не нужно. Дебютный рассказ у меня вышел удачным. <Рассказ «Мираж» опубликован в № 113 «Петербургской газеты». — Э.О.>. Лейкин передал его в газету, в следующий же понедельник он появился в газете, а из редакции мне было прислано письмо с предложением продолжать работу. Конечно, я откликнулся на предложение; около восьми лет я печатался по понедельникам на страницах «Пет<ербургской> газеты», и это постоянное сотрудничество дало мне определенный, довольно значительный по тому времени заработок и помогло из глухих лесов перебраться в Москву.

Когда после пяти-шести рассказов, появившихся в газете, я приехал в Москву, Чехов весело сказал мне:

— Поздравляю!

— С чем это?

— Был у меня Худеков. Вы знаете, он в восторге от вас!

Худеков, проездом в Петербург, заглянул к Чехову и просидел у него вечер. Худеков просил Чехова не бросать «Пет<ербургскую> газету» совсем и хотя изредка давать туда рассказы, обещая платить, помнится, по полтиннику за строчку, что было значительно выше нововременского гонорара. Чехов рассказывал подробно, что именно говорил обо мне Худеков (я не помню этого), и ему было приятно передать хорошие вести», — вспоминал А.С. Лазарев²⁹.

С.Д. Балухатый верно подметил, что «появление рассказов Чехова в «Петербургской газете» и в «Новом времени» было для него завоеванием новой, более квалифицированной читательской аудитории. Уже не в роли писателя-юмориста, а в роли мастера тонких бытовых наблюдений и психологических деталей. Расширяется круг тем. Чехов формируется как крупный мастер небольшого рассказа, бытового этюда, психологического очерка; приобретает репутацию блестящего новеллиста»³⁰.

Для писателей же «малой прессы» Чехов стал своего рода проводником в «большую» литературу, причём, как в переносном смысле, показав авторам на собственном примере, что подобное движение возможно, так и в прямом смысле, как в случае с А.С. Лазаревым (Грузинским) и многими другими авторами, чьи произведения Чехов редактировал и «устраивал» в различные издания.

Примечания

1. Михневич В.О. Указ. изд. С. 238—239.

2. Кугель А.Р. Литературные воспоминания. Пг., 1923. С. 61.

3. Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923. С. 28.

4. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1-б. Л. 29.

5. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1. Л. 5.

6. Письма Ал.П. Чехова брату Антону Павловичу Чехову. М., 1939. С. 112.

7. ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75-в. Л. 13.

8. ОР РГБ. Ф. 331. К. 55. Ед. хр. 8. Л. 5.

9. Литературное наследство. Т. 68. С. 644.

10. Впервые: Созерцатель <Л.Е. Оболенский>. Обо всём. Критическое обозрение (Молодые таланты: г. Чехов и г. Короленко. Сравнение между ними) // Русское богатство. СПб., 1886. № 12. С. 165—185.

11. В.А. Фаусек. Мое знакомство с А.П. Чеховым // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 269.

12. Цит. по: Переписка... Т. 1. С. 289.

13. Цит. по: Тарасов Б.Н. Федор Михайлович Достоевский. Ранний период творчества // История русской литературы XIX века. 70—90-е годы. М.: МГУ, 2001. С. 74.

14. Ежов Н.М. Указ. соч. С. 297.

15. Цит. по: Переписка... Т. 1. С. 289.

16. ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75 Л. 12.

17. Цит. по Летопись. Т. 1. С. 259—260.

18. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75. Л. 3 об.

19. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1-е. Лл. 17—17 об.

20. ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75-а. Л. 6.

21. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1-г. Лл. 10 об. — 11.

22. См., напр.: Арсеньев К.К. Беллетристы последнего времени // Вестник Европы. Кн. 12. М., 1887. С. 766—775.

23. В статье «Обещающее дарование» Н. Ладожский писал: «Сохраняя весь внешний реализм в своих очерках, г. Чехов весьма далёк от всякого намерения насмешить своего читателя только словами или позабавить его, так сказать, одною анекдотическою стороною фабулы рассказа <...> Другая особенность дарования молодого автора — прирожденный здоровый юмор, прекрасно рекомендующий себя рядом с вымученным, однообразно-шаблонным юмором Н. Лейкина» (Цит. по: Летопись. Т. 1. С. 254).

24. «Мы с предубеждением начали читать книгу г. Чехова, а по окончании этого чтения рекомендуем её, как один из лучших сборников рассказов для лёгкого чтения. Из семидесяти семи маленьких рассказов некоторые плохи, но есть и замечательно удачные <...> Это по большей части умные, бойкие и глубоко честные очерки, которые читаются действительно легко, с живым интересом и с большою пользою. Они не только веселят, но и гуманизируют. От времени до времени в «Пёстрых рассказах» слышится нотка заразительного смеха, а то промелькнёт и серьёзная дума» (Цит. по: Летопись. Т. 1. С. 255).

25. Из этой рецензии Чехов сделал следующую выписку: «Имя А. Чехонте хорошо знакомо читателям «Будильника», «Осколков» и других иллюстрированных и так называемых сатирических журналов и знакомо с очень хорошей стороны. Не все его рассказы одинаково талантливо написаны; конечно, недаром, собравши их вместе, автор назвал их пёстрыми» (Цит. по: Летопись. Т. 1. С. 259).

26. Катаев В.Б. Антон Павлович Чехов. Повести конца 80-х гг. Принцип объективности // История русской литературы XIX века. 70—90-е. М.: МГУ, 2001. С. 578.

27. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1-ж. Л. 2.

28. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1-е. Л. 8 об.

29. Лазарев (Грузинский) А.С. Чехов // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960. С. 158.

30. Балухатый С.Д. Творческий путь А.П. Чехова // Таганрогская литературная газета. 1935, май.