Нередко в изданиях «малой прессы» можно обнаружить интересные самохарактеристики литераторов:
Забавных вымыслов ли ждёшь
Ты от меня как юмориста?
Их у меня ты не найдешь,
Увидишь только копииста...1
Очень показательно в этом отношении стихотворение «Незадача», опубликованное в № 26 журнала «Будильник» за 1880 год, в котором великолепно отражён и тип литератора нового времени, особенности его сознания, отношения к творчеству вообще, выраженные в том числе и на уровне лексики, и проблема современного ему социального и редакторского заказа.
Мысль нелепая, шальная
Раз пришла мне сдуру:
«Дай-ка, — думаю, — ударюсь
Я в литературу?Дарованьем несомненным
Удивлю я прессу».
И в неделю накатал я
Чудо, а не пьесу...
Решив заняться литературой, лирический герой — литератор — перепробовал себя в разных жанрах, но то его произведения оказываются едко сатиричными, то «соли очень много», а то изданию требуются «имена», т. к. «публика ведь — стадо». Остаётся поместить «маленький скандальчик». Как оказывается, этот «жанр» востребован:
«Ах, давайте ради Бога! —
Говорит издатель. —
«Их у нас всего охотней
Жалует читатель.
Грязи больше нам несите, —
На лету мы схватим:
Чем грязней, черней статейка, —
Тем мы больше платим».
В итоге литератор бежит от издателя, который кричит ему вдогонку: «Эй, вернитесь... в наше время / Деньги выше славы!»2
Так в центре читательского внимания в этом стихотворении оказывается не столько сам писатель нового времени, умеющий подстроиться под любые требования редактора и читателя, сколько вкусы современного общества, подчиняющие себе и пишущего, и издающего.
«Какое время — такие и песни» — тема довольно распространённая в «малой прессе» тех лет. И, как выясняется, дело отнюдь не только в цензуре. Любовная тематика наскучила, приелась читателю, время выбрало иных «героев», и социальная проблематика выходит на передний план (как в «большой», так и «малой» литературе). Эта же мысль выражена в стихотворении Ф.Ф. Филимонова «Поэту», опубликованном в «Осколках» за 1882 год:
Брось эти старые темы,
Полно от страсти кипеть;
Право, уж нынче не те мы,
Чтоб про лобзания петь.
Знаешь — наш век материальный...
Пой и напойся ты всласть;
Темы — исправник, квартальный
И полицейская часть3.
Однако темы, предлагаемые Ф.Ф. Филимоновым, уже не новы, и перед авторами встаёт извечный вопрос: о чём писать? Вопрос этот, к примеру, в тех же «Осколках» меньше чем через 5 месяцев будет поднят И. Астровым (псевд.?) в стихотворении «Недоразумение»:
Поэт:
Избиты темы; я не знаю,
О чем писать и как писать?
Событья все перебираю —
Старо, а надо повторять...Читатель:
Тьма тем: из них бери любую;
Избиты — чуточку поправь...
В стихах остри напропалую,
Где не прибавлено, прибавь!Поэт:
Тьма тем? согласен я с тобою:
От тьмы давно страдаем мы,
Тьма тем густою пеленою
Спустилась в вихре кутерьмы...
Из этой дьявольской тьмы тем
Никак не выберу я тем!4
Непритязательный читатель, представленный в этом стихотворном диалоге, вряд ли способен понять и осознать тот кризис «безтемья», который назрел в «массовой литературе» и так пугал многих авторов, о чём можно судить и по их текстам, и по их переписке.
В период активного многописания и графоманства, а также обострения зависти в литературной среде, ценным качеством пишущего оказывается молчание или хотя бы «малописание», о чём размышляет на страницах «Московского листка» Капитан Квит (Н.П. Кичеев) в стихотворении «Современная элегия»:
Блажен, кто пишет очень мало,
И не печатает совсем...
Чьё не язвит тупое жало,
Кто к сплетне глух, а в правде нем.
Он не возбудит козней злобы,
Его не встретит взгляд вражды,
Не испытает, что могло бы
Довесть его до злой беды...
До той беды, который дышут
Досада, зависть, злоба, месть...
И так, пускай он меньше пишет,
Заслуг немало в этом есть5.
Начинающий амбициозный автор с искаженными представлениями о литературном и творческом процессе, стремящийся к одному — быть напечатанным, — один из часто встречающихся на страницах «малой прессы» типов, получивший даже прозвище в щедринском духе — «кувыркатель». В №№ 10—11 журнала «Будильник» за 1880 год этот тип представлен в очерке «Один из кувыркателей». Анатолий Петрович Жучков около года пытается пристроить свою единственную статью во все существующие и появляющиеся в столице издания. Таких просителей, как он, редакторам приходилось принимать часто:
«Издателя газеты «Туча» уже с утра осаждало и брало приступом много личностей, подобных Жучкову. Злосчастного одолевала после обеда дремота, а он вынужден был слушать болтовню гостя... С ним наконец начали делаться галлюцинации: ему вдруг показалось, что его целый день тормошил Жучков, только видоизменённый, являвшийся то с бородою, то в очках, то без очков, казавшийся один раз толстым и с идиотическою физиономиею, а через час — маленьким человечком с подвижным лицом».
Статью в итоге напечатали в газете «Лужа», что вызывает у героя те же эмоции, что и в пятью годами позже написанном романе Ги де Мопассана «Милый друг»:
«На другой день Анатолий Петрович пошел в пассаж и у продавца газет, своего приятеля, купил газету «Лужа». О, восторг! Статья его была напечатана. Он вышел на Невский и трем разносчикам газет заявил о том, что сегодня в «Луже» напечатана его статья. Потом пошёл в редакцию и получил гонорар; взял два нумера газеты и отправился в трактир, где у него был приятель-буфетчик, который обещал познакомит его с одним адвокатом.
Напевая весёлые мотивы, Анатолий Петрович пришёл в трактир и, отдавая буфетчику нумер газеты, сказал:
— Тут напечатана моя передовая статья».
Публикация в «Луже» была, однако, не единственной целью Жучкова. Своей сожительнице Катерине Павловне он открывает свои планы на будущее:
«— Пойми мою цель: некоторые из моих статей ты будешь отдавать в редакции под своим именем и, когда приобретёшь некоторую известность, всеконечно из литературного фонда можешь получать пособие, на которое и я, со своей стороны буду иметь право...»
Трезвую оценку статье Жучкова — «ослиное хлопанье ушами» — и всей его «литературной» деятельности даёт в очерке адвокат Бурдалай, напившись пунша:
«— Вы думаете, что от писательства получите золотые горы! Положим, что со временем вы набьете руку и напишете недурную статейку, но и за ту вы с трепетом будете ожидать... рубли. Как заметно, таланта из ряда выходящего у вас нет: известности вам и полизать не придётся. С душеньками да с сшитыми из старых лоскутьев статейками вы, миленький, будете дуть в кулаки. Послушайтесь старого воробья и бросьте напускную блажь: служите, — дело будет верное».
Окружающая действительность, хорошо знакомая среда (в данном случае газетно-журнальная) часто служили импульсом к созданию текстов как для многих авторов «малой прессы» (например, Н.А. Лейкина, В.В. Билибина, И.И. Барышева (Мясницкого), А.М. Пазухина, В.М. Дорошевича, А.С. Лазарева (Грузинского) и др.), так и для А.П. Чехова. Казалось бы, все они должны описывать одни и те же ситуации, положения, в их произведениях должны найти отражение как отношение самих авторов, так и общества к газетно-журнальному миру. Но при сопоставлении текстов несложно увидеть, что при обращении к одной тематике, даже при сходстве сюжетов у А.П. Чехова принципы изображения литературного быта иные, нежели у авторов «малой прессы». Здесь же нужно отметить, что интерес Чехова-писателя в произведениях, связанных с литературно-бытовой проблематикой, обращён в большей степени к образам пишущих (корреспондентов, журналистов, литераторов), их психологии, особенностям мышления, поведения в изменившихся социальных условиях.
Например, в маленькой юмореске «Мой юбилей» (1880) судьба несостоявшегося автора, печатаемого только в «почтовых ящиках» журналов и газет, представлена поразительно тонко. При в целом ироническом настрое юморески-обращения «Прозаического поэта» к «юношам и девам» есть строки, вызывающие жалость к этому пусть и несостоявшемуся поэту: «И я должен был голодать за то, что воспевал природу, любовь, женские глазки, <...> за то, что делился своим пламенем с... гг., писавшими мне ответы... Две тысячи ответов — двести с лишним рублей и ни одного «да»» (П., I, 34). К сожалению, весьма типичная ситуация для того времени. «Присутствие того священного пламени, за которое был прикован к скале Прометей» и безденежье нередко толкали авторов присылать свои «творения» «во все концы <...> обширного отечества» не столько в поисках славы и известности, сколько в поисках средств к существованию. Комизм создается здесь языковыми средствами (бытовая ситуация излагается языком романтических клише), при том, что сама ситуация, положение персонажа — драматичное.
Ту же ситуацию можно встретить в рассказе 1882 года «Исповедь, или Оля, Женя, Зоя», в котором герой в один из периодов своей жизни получает следующий ответ в «почтовом ящике» в одном из юмористических журналов: «Село Шлендово. Г.М. Б-у. Таланта у вас ни капельки. Чёрт знает что нагородили» Не тратьте марок понапрасну и оставьте нас в покое. Займитесь чем-нибудь другим» (С., I, 136).
Обычно над попавшими в «Почтовый ящик» авторами и произведениями в «малой прессе» принято было смеяться: высмеивались автор и его произведения и непосредственно в «Почтовом ящике», и в «мелочишках». Да и сам Чехов в рассказе «Петров день» представил одного из таких неудачливых авторов в лице Кардамонова: «Кардамонов послал в прошлом году в «Ниву» статью под заглавием: «Интересный случай многоплодия среди крестьянского народонаселения», прочел в почтовом ящике неприятный для авторского самолюбия ответ, пожаловался соседям и прослыл писателем» (С., I, 71).
Но в случае с «Моим юбилеем» ситуация несколько иная. Чехова привлекает не возможность высмеять известное положение вещей. Обратившись к избитой теме и прибегнув к разработанным средствам комизма, он ненавязчиво, без морализаторства и дидактизма, заставляет читателя задуматься о личной трагедии этого горе-автора, ведь и сам он не раз оказывался на месте своего героя, получая язвительные отзывы в «почтовом ящике» «Стрекозы» и других журналов.
В рассказе «Корреспондент», в общем-то совсем неюмористическом, однако, опубликованном в журнале «Будильник» за 1882 год, в центре внимания Чехова оказывается фигура провинциального корреспондента Ивана Никитича, который пусть и не добился никаких значительных успехов на лоне журналистики, однако вызывает авторское и читательское сочувствие как человек. Ибо каким бы он ни был с профессиональной точки зрения, но презрительного отношения со стороны купца Грыжева и тем более его лакея Серёжки, называющего корреспондента «миздрюшкой», Иван Никитич не заслуживает.
В этом рассказе очевидна связь с «Петербургскими повестями» Н.В. Гоголя и принципами изображения им «маленького человека», и эту ориентированность на «большую» литературу очень важно учитывать при определении разницы между ранними газетно-журнальными опытами Чехова и текстами авторов «малой прессы».
В статье «Литературные дебюты Чехова» В.В. Каллаш, обращаясь к этому рассказу, отмечал: «От всего этого пахнет, конечно, анекдотом, но нетрудно заметить большой шаг вперед в области техники, самой компоновки рассказа, а в изображении самого «корреспондента», и его злоключений смех над «пошлостью пошлого человека» глубоко проникается грустью»6.
Эту особенность прежде всего ранней чеховской прозы точнее всего определила И.Е. Гитович: «На самом деле литературная продукция времени юмористических журналов, при всей её порой торопливости и даже нетребовательности вкуса странным образом содержала гораздо больше серьёзности, скрытой за приёмами юмора, чем поточного зубоскальства. Вообще-то и сам смешной Чехов оказывается смешным только на поверхности. Его юмор качественно другой, и задача, которую он решает — возможно, это не всегда входило в его планы — тоже иная. Кроимая по общим лекалам жанра и стилистики тонких журналов, чеховская юмористика содержала в себе совершенно другой метод видения, чем тот, что ею как бы тиражировался. Чеховские сюжеты, отрабатывая частотные ситуации и проблемы, создавали нечто вроде художественной статистики — набора сценариев историй и их симптоматики. Приёмы, которые он применял и которые отрабатывал, <...> были подсказаны принципами медицинской статистики, которую он высоко ценил как основу объективности знания, и типологией симптоматики, собирать которую он научился за годы пребывания на медицинском факультете»7.
В связи с этой же проблемой нужно отметить рассказ А.П. Чехова 1884 года «Ёлка». Поразительно, как в такой маленькой, казалось бы, легковесной вещице автор умудряется не только высмеять реалии эпохи, но и в финале представить несчастного сотрудника юмористических изданий в современной автору и читателю ситуации, причём, так, что читатель может представить себе прошлое и настоящее этого литератора достаточно чётко:
«В конце концов елка обирается и публика расходится... Около елки остается один только сотрудник юмористических журналов...
— Мне же что? — спрашивает он судьбу. — Все получили по подарку, а мне хоть бы что. Это свинство с твоей стороны!
— Всё разобрали, ничего не осталось... Остался, впрочем, один кукиш с маслом... Хочешь?
— Не нужно... Мне и так уж надоели эти кукиши с маслом... Кассы некоторых московских редакций полнехоньки этого добра. Нет ли чего посущественнее?
— Возьми эти рамки...
— У меня они уже есть...
— Вот уздечка, вожжи... Вот красный крест, если хочешь... Зубная боль... Ежовые рукавицы... Месяц тюрьмы за диффамации...
— Всё это у меня уже есть...
— Оловянный солдатик, ежели хочешь... Карта Севера...
Юморист машет рукой и уходит восвояси с надеждой на елку будущего года...» (С., III, 147).
Интерес представляют чеховские тексты, являющиеся своеобразным руководством для начинающих авторов. «Правила» как форма, пришедшая в массовую литературу, несомненно, из быта, довольно часто в различных вариациях использовались авторами. У Чехова наряду с «Правилами для начинающих авторов. (Юбилейный подарок — вместо почтового ящика)» (1885) можно найти «масленичные» и «дачные» правила. Интересно, однако, что подобные литературные «правила» не часто можно встретить в «тонких» журналах и газетах того времени. Выводы, к которым пришёл Чехов, резко противостоят изначальным, в чём-то романтизированным представлениям начинающих авторов8.
«...Путь пишущего от начала до конца усыпан тернием, гвоздями, крапивой, и поэтому здравомыслящий человек всячески должен отстранять себя от писательства. Если же неумолимый рок, несмотря на все предостережения, толкнёт кого на путь авторства, то для смягчения своей участи такой несчастный должен руководствоваться следующими правилами:
...Следует помнить, что случайное авторство и авторство à propos лучше постоянного писательства. Кондуктору, пишущему стихи, живётся лучше, чем стихотворцу, не служащему в кондукторах.
...Следует зарубить себе на носу, что неудача на литературном поприще в тысячу раз лучше удачи. Первая наказуется только разочарованием да обидною откровенностью почтового ящика, вторая же влечёт за собою томительное хождение за гонораром, получение гонорара купонами 1899 года, «последствия» и новые попытки...
...Слава есть яркая заплата на ветхом рубище певца, литературная же известность мыслима только в тех странах, где за уразумением слова «литератор» не лезут в «словарь 30.000 иностранных слов»...
...Написавши, подписывайся. Если не гонишься за известностью и боишься, чтобы тебя не побили, употреби псевдоним...
...Получивши гонорар, делай с ним, что хочешь: купи себе пароход, осуши болото, снимись в фотографии, закажи Финляндскому колокол, увеличь женин турнюр в три раза... одним словом, что хочешь. Редакция, давая гонорар, даёт и полную свободу действий...» (С., III, 205—208).
Можно предположить, что подобные тексты также пришли в литературу из быта — часто в эпистолярном наследии писателей чеховской поры можно встретить указания, как надо делать, как принято и т. д. Можно вспомнить строки из письма Н.А. Лейкина от 18 октября 1885 года к А.П. Чехову: «Вот, например, что у Вас много отнимает времени: зачем Вы перебеливаете Ваши рассказы? Кто это нынче делает? Пишите прямо набело. Написал, прочёл и посылаю, исправив кое-что — вот как все журнальные работники делают <курсив мой. — Э.О.>»9.
Сам А.П. Чехов, как известно, нередко давал рекомендации начинающим авторам, излагал правила, по которым живёт «малая пресса». Самое подробное описание встречаем в письме к М.В. Киселёвой от 29 сентября 1886 года:
«1) Пишите как можно больше!! Пишите, пишите, пишите... пока пальцы не сломаются. (Главное в жизни — чистописание!) Пишите больше, имея в виду не столько умственное развитие массы, сколько то обстоятельство, что на первых порах добрая половина Ваших мелочей, в силу Вашей непривычки к «малой прессе», будет подлежать возврату. Насчет возвратов обманывать, лицемерить и вилять не буду — даю слово. А возвраты пусть не смущают Вас. Если даже будут возвращать половину, то и тогда работа будет выгоднее, чем в «Детско-Богемском отдыхе». А самолюбие... Не знаю, как Вы, но я давно уже привык...
2) Пишите на разные темы, смешное и слезное, хорошее и плохое. Давайте рассказы, мелочи, анекдоты, остроты, каламбуры и проч., и проч.
3) Переделки с иностранного — вещь вполне легальная, но только в том случае, если грех против 8-й заповеди не режет глаз... (За «Калоши» быть Вам в аду после 22-го января!) Избегайте популярных сюжетов. Как ни тупоголовы наши гг. редакторы, но уличить их в незнании парижской литературы, а особливо мопассановщины, труд нелегкий.
4) Пишите в один присест, с полною верой в свое перо. Честно, не лицемерно говорю: восемь десятых писателей «малой прессы» в сравнении с Вами — сапожники и вики.
5) Краткость признается в малой прессе первую добродетелью. Самой лучшей меркой может служить почтовая бумага (эта самая, на к<ото>рой я теперь пишу). Как только дойдете до 8—10 страницы, так и — стоп! И к тому же почтовую бумагу легче пересылать... Вот и все условия» (П., I, 263—264).
Очевидно, что все советы Чехова Киселёвой в большей степени основаны на личном опыте писателя, к тому времени основательно изучившего быт и нравы «малой прессы» и усвоившего многие негласные правила этой среды.
Такого рода тексты, как «Правила для начинающих авторов» Чехова, формально попадающие в один ряд с подобными «правилами» (весьма распространёнными в «малой прессе)» являются описанием действующих в массовой литературе законов и правил, которые, безусловно, представляют интерес и в связи с темой данной работы.
Примечания
1. Альбом сентиментального юмориста // Будильник. М., 1880. № 8.
2. Будильник. М., 1880. № 26. С. 700, 701.
3. Осколки. СПб., 1882. № 29. С. 4.
4. Осколки. СПб., 1882. № 46. С. 3.
5. Московский листок. М., 1882. № 9. С. 3.
6. Каллаш В.В. Литературные дебюты А.П. Чехова (Критико-библиографический обзор) // Русская мысль. Кн. VI. М., 1905. С. 89.
7. Гитович И.Е. «Неправдоподобно ранняя зрелость» молодого Чехова: биография и язык // Таганрогский вестник. Материалы международной научной конференции «Молодой Чехов: проблемы биографии, творчества, рецепции, изучения». Таганрог, 2004. С. 38.
8. А.Р. Кугель спустя десятилетия оценивал своё участие в юмористике так: «Почему-то я стал увлекаться юмористическими журналами, и верхом литературного блеска мне казались «Стрекоза», а затем журнал Лейкина «Осколки». Я думаю, что это не только моя слабость и не только мой личный конфуз. <...> Очевидно есть какой-то закон возраста, когда тянет на бабочку: с сачком в поле и с пером в литературе. Эти юмористические журналы и представлялись прехорошенькими бабочками». (Кугель А.Р. Литературные воспоминания. Пг., 1923. С. 16). Точно также увлекались юмористическими журналами в гимназические годы А.П. Чехов, Н.М. Ежов и А.С. Лазарев (Грузинский), о чём уже упоминалось в предыдущих главах.
9. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1-в. Л. 18.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |