Творческий диалог малых пьес Н.А. Лейкина и А.П. Чехова обнаруживает сходство и различие малых драматических форм авторов не только на уровне мотивной организации, но и образной системы.
Среди лейкинских и чеховских персонажей можно выделить героев, тяготеющих к традиционным комическим амплуа: судья, писец (писарь), лекарь (доктор), комическая старуха (просительница), старик, претендующий на руку молодой девушки, вдова, пожилая девица. Данные образы обусловлены генезисом драматических миниатюр, их изначальной комической природой.
Если в художественном мире Н.А. Лейкина указанные выше амплуа трафаретны, соответствуют их изображению в народном театре, то А.П. Чехов лишает их присущей комедии положений условности, наделяя индивидуальными чертами характера и поведения.
Персонажи, существование которых в драматических текстах Н.А. Лейкина и А.П. Чехова обусловлено не только мировой и отечественной литературной традицией, но и ситуацией пограничной эпохи, отличаются большей смысловой насыщенностью и глубиной изображения. К данным образам мы относим шута, плута, «маленького человека».
Проблема шутовства имеет важное значение для поэтики малых пьес Н.А. Лейкина и А.П. Чехова, определяет их комическую линию. В общекультурном контексте шут — лицо при дворе государя или в барском доме, в обязанности которого входило развлекать господ и гостей забавными выходками. Несмотря на внешнюю простоту поведения, связанную с установкой на увеселение, должность шута являлась довольно важной. Шут воспринимался как забавный двойник государя (барина) и в чем-то приравнивался к нему. Именно этим объясняется то обстоятельство, что шут был одним из тех, кому всегда дозволялось говорить все, что он думал.
В условиях тотального отсутствия свободы слова кривляния и болтовня шутов выступали чуть ли не единственным средством, позволяющим представителям средневековой элиты в завуалированной форме доводить до сведения друг друга и государя свои претензии и жалобы, высказывать предложения и идеи, о которых говорить напрямую было большим риском. В итоге зачастую оказывалось, что основными качествами шутов, этих потешников и острословов при дворах королей и высокой знати, были не балагурство и веселье, а высмеивание человеческих недостатков и пороков, критика существующего положения вещей.
Н.А. Лейкин в своих прозаических1 и драматических произведениях выводит целую галерею шутов. Указанный образ в его малых пьесах мы рассмотрим на материале шуточных сцен «На случай несостоятельности» и «Привыкать надо!!!..».
В пьесе «На случай несостоятельности» Н.А. Лейкин показывает быт и нравы петербургского купечества. Отдельный эпизод из жизни семейства Костяевых, включающий в себя ряд узнаваемых примет времени, позволяет нарисовать коллективный портрет целого сословия.
В качестве черты, определяющей характер главы семейства Михея Иваныча, можно назвать взбалмошность. Герой способен, по справедливому замечанию супруги, «Бог знает, каких глупостей наделать» [94, с. 81] (в одежде в воду броситься, чиновника в трактире за нос схватить). Увидев в Александровском парке выступление знаменитого акробата Егора Васильева, бывшего полотера, Костяев решает основать на случай несостоятельности (то есть банкротства) семейство акробатов.
Умиляясь тем, что простой русский мужик достиг «эдакой высоты», резко критикуя низкопоклонство русского общества перед всем иностранным (немецким), герой в своем желании «русского человека поддержать» доходит до абсурда. В качестве аргумента в пользу хождения по канату Михей Иваныч приводит популярность этого занятия, моду на него среди тех же иностранцев:
Костяев. Нынче это в моде. И дамы по канату ходят. Целыми семействами ходят. Есть акробаты: семейства Вейнерт, семейство Брац, семейство Соломонских, так отчего же не быть семейству Костяевых? Одно только, что те немцы, а мы русские. Так неужто нам от немцев отставать? Зато как хорошо! На какой высоте! И почет... [94, с. 96]
В сущности, желание Костяева обусловлено меркантильными соображениями: заработать денег, приобрести почет в обществе. Причудливые выходки Михея Иваныча смешны и нелепы, но за смехом звучит горькая мысль о потере национальной гордости и национальной самобытности (русский человек достиг небывалых высот в деле увеселения публики).
Интересными в этом случае представляются фамилия, имя и отчество героя. Имя «Михей (Миша)» вызывает ассоциации с медведем, который являлся неотъемлемой частью ярмарочного представления (перед своими домочадцами герой подобно ярмарочному фигляру балагурит, «ломается»). Отчество «Иваныч» восходит к одному из наиболее распространенных на Руси имен. Согласно сказочной традиции именно Иван-дурак благодаря своей находчивости и смекалке одерживал победу над своими соперниками (что свидетельствует о талантливости русского человека). И наконец, фамилия героя, вероятнее всего, образована от слов «костить» — «ругать, поносить (прост.)» или «костенеть» — «затвердевать» [118, с. 300].
Каждый из представленных выше вариантов вполне уместен. Костяев на протяжении всего драматического действия неодобрительно отзывается о немцах, которые «русского человека заели». С другой стороны, будучи «простыми рыночниками», герои закоснели в своем невежестве и ограниченности: Костяев считает, что обезьяну немцы выдумали; Груша верит тому, что сказано в оракуле. Однообразие их жизни нарушают пожар на соседней улице, похороны генерала, перебранка с прислугой, посиделки в трактире. Интересы персонажей не поднимаются выше узкоматериальных (заработать больше денег, открыть свою лавку) или матримониальных (в отношении сына или дочери, партия при этом должна быть выгодной в финансовом плане).
Несколько слов следует сказать о приказчике Костяева Иване Усталове, в образе которого автор показывает тип молодого человека, способного пойти на любой обман ради личной выгоды. Предел его мечтаний — собственная лавка, которая позволит ему освободиться от необходимости работать на хозяина и даст возможность управлять самому:
Усталов. Ведь вы вон ей давеча говорили, что за акробата ее замуж отдадите, так отдайте за меня и я буду акробатом!.. Ремесло хорошее.
Костяев. Это, брат, надо подумать. (Ходит по сцене.)
Груша (подбегает к Усталову). Что ж ты врешь! Я не хочу, чтоб ты был акробатом.
Усталов (Груше). Погоди, дай срок только жениться, а уж там надую [94, с. 109—110].
Можно сказать, что Иван выступает в пьесе «преемником» Костяева, перенимает у последнего опыт шутовства. Подобно Михею Иванычу герой ради достижения поставленной цели соглашается на время стать акробатом («ломаться <...> для меня первое удовольствие» [94, с. 104]). Представ перед Костяевым в образе шута, балаганного паяца, Усталов добивается своего — получает от Михея Иваныча разрешение на свадьбу.
Пьеса «Привыкать надо!!!..» тематически продолжает шуточные сцены «На случай несостоятельности». Если Костяев пытается освоить акробатику, то Брыкалов Данило Иванович заставляет своих домочадцев привыкать к солдатчине:
Брыкалов. Мы, брат, здесь к солдатчине привыкаем. У нас теперь все по-военному. Чай слышал, что теперь уж никто не отвертится. Все служить будут: и хозяева и приказчики, и купцы и мещане, и даже сам городской голова [94, с. 13].
Фамилия героя вполне соответствует его характеру, оказывается «говорящей»: на протяжении всего драматического действия Данило Иванович упрямится, не желая выдать замуж за Николая Никанорова сестру Агашу, объясняя свой отказ тем, что не хочет, чтобы она стала солдаткой.
Брыкалов являет нам тип деспота. Он не признает другого мнения, кроме своего: на все уговоры сестры он отвечает «я этого не хочу» или «я этого не желаю». Самодовольство Данилы Ивановича не знает границ. Он отказывается прочитать газету, в которой помещено соответствующее объявление, потому что и без того знает, «что все служить должны».
Будучи типичным представителем купеческого сословия, Брыкалов не упускает шанса использовать сложившуюся вокруг военной службы ситуацию в свою пользу. Он пытается убедить соседа по лавке Акима Саватьича Саватьева, торгующего «военными вещами», в необходимости «сделать быструю распродажу товаров», которая в случае успеха принесла бы последнему небывалую выручку:
Брыкалов. Только прежде всего надо сделать быструю распродажу товаров и публиковать об этом, да под шумок и новый товар спускать. Торгуй да торгуй пока, до солдатчины. Покупатель глуп, валом повалит [94, с. 34].
С образом Данилы Ивановича связан в пьесе мотив театрализованного представления. Неслучайно, что в финале шуточных сцен упоминается водевиль в Александринском театре. Герой балагурит, кривляется ради собственной выгоды и удовольствия. Солдатская служба для него не иначе, как забава, веселое времяпрепровождение:
Брыкалов. Третьего дня ночью с молодцами отвоевали. Как весело-то было! Перелезли мы, знаешь, через забор в соседский сад, сейчас к беседке, друг другу на плечи стали и сорвали флаг. В саду на ту пору был караульный дворник, увидал нас и ну кричать. Мы ему сейчас глотку заткнули, и в плен. Привели сюда, да так водкой накатили, что тот даже в бесчувствие впал. Ну, мы его сейчас вон отсюда и перекинули обратно через забор [94, с. 16].
Кроме названного выше, в перечень «учебных» мероприятий по привыканию к солдатчине входит: взятие приступом закуски и водки, стрельба из пушки (специально купленной для подобного случая), маршировка, стояние на часах на голубятне.
Как мы видим, лейкинские шуты не отличаются богатством внутреннего мира, круг их интересов чрезвычайно узок. Герои становятся балагурами и кривляками ради достижения собственных целей. Брыкалов рассчитывает поправить свое финансовое положение за счет Акима Саватьева, которого он прочит в мужья родной сестре. Костяев возлагает надежды на то, что, основав семейство акробатов, заработает денег и приобретет почет в обществе. Приказчик Усталов также руководствуется меркантильными соображениями: жениться на хозяйской дочке и на приданое открыть собственную лавку.
Рисуя шутов и потешников, Н.А. Лейкин остается в рамках традиции, укорененного в обыденном сознании представления «шут — лицедей — подменяющий истинное на ложное — (qui pro quo) — переодетый — обманщик, выдающий себя за другого, — клеветник». Рассматриваемый образ в его пьесах оказывается тесно связан с мотивом маски, эстетикой театральных спектаклей и ярмарочных (балаганных) зрелищ. Драматург не поднимается до философского осмысления обычной ситуации, ограничивается конкретным жизненным материалом, не выходит за рамки купеческого быта.
В пьесе А.П. Чехова «Лебединая песня (Калхас)» образ шута связан с мотивом прозрения. Василий Васильевич Светловидов, или Шут Иваныч, как он сам себя называет, пользуется исторически сложившимся правом шута, чтобы выступить с защитой истинного актерского таланта, вынести обвинительный приговор не только носителям пошлости и лицемерия, но и тем, кто смиряется перед ударами судьбы, натиском заскорузлого обывательского мира, то есть в определенной степени и себе:
Светловидов. Понял я тогда, что никакого святого искусства нет, что все бред и обман, что я — раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр! Понял я тогда публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам... Да, Никитушка! Он аплодирует мне, покупает за целковый мою фотографию, но я чужд ему, я для него — грязь, почти кокотка!.. Ради тщеславия он ищет знакомства со мною, но не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жены свою сестру, дочь... Не верю я ему! (Опускается на табурет.) Не верю! [166, т. 11, с. 211]
С первого момента появления на сцене Светловидов обращается к себе как Шуту Иванычу. Отчество, которое герой дает себе, на наш взгляд, неслучайно.
Имя «Иван» (одно из самых распространенных на Руси и имеющих богатую литературную традицию) отсылает нас к устному народному творчеству. Согласно фольклорной традиции главным действующим лицом русских волшебных и бытовых сказок является Иван, будь то Иван-царевич или Иван-крестьянский сын.
Мифопоэтический смысл сказок об Иване-царевиче кроется в испытаниях, которые выпадают на его долю: переправиться через огненную реку, взобраться на высокую гору, сразиться со змеем о трех головах, добыть жар-птицу или златогривого коня и т. д. («Марья Моревна», «Иван-царевич и Белый Полянин», «Хрустальная гора» и др.). Удача возможна только в том случае, когда герой готов к смерти, когда он фактически оказывается в ее царстве, но, совершая там единственные правильные поступки, находит выход из подземного мира и возвращается к жизни преображенным.
Если главными качествами Ивана-царевича были мужество, храбрость и самопожертвование (персонаж оказывался сродни богатырям, защищавшим Русь-матушку), то успех Ивана-дурака зависел от его хитрости и ловкости («Волшебный конь», «Сивко-бурко», «Царевна, решающая загадки» и др.). Иван-дурак в большинстве случаев противостоял царям за счет своего тайного знания, со стороны кажущегося обычной глупостью.
Подобно сказочному Ивану Василий Васильевич, попав в «подземное царство» театра («Вот где самое настоящее место духов вызывать! Жутко, черт подери... По спине мурашки забегали...» [166, т. 11, с. 208]), оказывается перед лицом самой смерти («Хочешь — не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать. Смерть-матушка не за горами...» [166, т. 11, с. 208]) с той лишь разницей, что Светловидов освобождается от власти темных сил лишь на закате своего жизненного пути.
Таким образом, имя «Шут» и отчество «Иваныч», невольно объединенные Светловидовым в семантический комплекс, в тексте чеховской пьесы обогащают друг друга новыми смыслами: шут, равно как и Иван-дурак, одурачивая окружающих своими занимательными выходками и глупыми на взгляд обычного человека поступками и просьбами, выходит победителем. С другой стороны, шут, равно как и Иван-царевич (ведущий борьбу со злом не на жизнь, а на смерть), балансируя на грани жизни и смерти, готов к последней, если его острота не понравится государю или получится слишком откровенной. Так, ориентируясь на европейскую, но опираясь на русскую культурную традицию, А.П. Чехов создает образ Шута Иваныча, не имеющий прототипов в мировой культуре.
В то же время обращение героя к себе как Шуту Иванычу имеет и другое основание. Если внимательно вчитаться в текст пьесы, то легко обнаружить, что в ней действует не один Шут, а два. Вторым из них является суфлер Никита Иваныч.
Героев сближают похожие жизненные реалии — оба одинокие старики:
Никита Иваныч. Я здесь ночую в уборных-с. Только вы, сделайте милость, не сказывайте Алексею Фомичу-с... Больше ночевать негде, верьте богу-с...
<...>
Светловидов. Там я один... никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток... Один, как ветер в поле... Помру, и некому будет помянуть... Страшно мне одному... Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить... Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит? Никто меня не любит, Никитушка! [166, т. 11, с. 210]
Служа в театре суфлером, Никита Иваныч также в какой-то степени является актером, хотя и не выходит на театральные подмостки. Выполняя просьбу Светловидова, Никита Иваныч становится настоящим актером и разыгрывает роль шута в сцене из «Короля Лира»:
Никита Иваныч (играя шута). «Что, куманек? Под кровлей-то сидеть получше, я думаю, чем под дождем шататься? Право, дяденька, помирился бы ты лучше с дочерьми. В такую ночь и умнику, и дураку — обоим плохо!» [166, т. 11, с. 213]
Может показаться, что отчество Иваныч нивелирует характеры героев, подчеркивает их однотипность. Но это лишь на первый взгляд. Если Василий Васильевич, став Иванычем по роду своей деятельности, находит в себе силы признать, что превратился в «игрушку чужой праздности», то Никита, будучи Иванычем по рождению, так и остается «старой театральной крысой, суфлером» [166, т. 11, с. 214]. Он не понимает душевных мук Светловидова, объясняя их, по-видимому, изрядным количеством выпитого накануне.
Говоря о шутовстве, нельзя не обратиться к явлению юродства. В России традиция шутовства соотносится с юродством, хотя последнее несет большую духовную нагрузку. Несмотря на близость указанных выше категорий, отождествлять их нельзя, поскольку функции смеха в данном случае различны: «Если шут лечит пороки смехом, то главная задача юродивого обратная — заставить рыдать над смешным» [63, с. 108].
В образе Светловидова мы наблюдаем совмещение шутовства и юродства. С одной стороны, Василий Васильевич сам признается в том, что «разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал» [166, т. 11, с. 212], то есть развлекал, увеселял публику, что вполне соответствует традиционному представлению о шуте. С другой стороны, укоры погрязшему во зле обществу, отказ героя идти домой, упоминание о томлении духа, прозрении (не физическом, а духовном), утверждение, что смерти нет, отсылают нас к традиции юродства в русской литературе. Общая тональность произведения и авторское жанровое определение («самая маленькая драма во всем мире» [165, т. 2, с. 14]) позволяют рассматривать образ Светловидова более в контексте юродства, нежели шутовства.
Подводя итог, скажем, что проблема шутовства в пьесе находит свое воплощение в следующих образах:
— юродивый (Василий Васильевич Светловидов);
— шут (Никита Иваныч);
— скоморох (Егорка и Петрушка, являющиеся внесценическими персонажами. Стук отворяемых дверей, возвещающий о возвращении в театр Егорки и Петрушки, разрушает атмосферу высокого искусства. Вместе с ними на сцене утверждается эстетика ярмарочных и площадных театров, ориентированных на непритязательный вкус мещанской публики).
Что касается образов плутов, то их функции в пьесах Н.А. Лейкина («Медаль») и А.П. Чехова («Свадьба») одинаковы. Для плутов главным средством достижения своих целей становится обман.
Герои Н.А. Лейкина, являясь торговцами, «простыми рыночниками», стремятся надуть не только окружающих, но и друг друга. Интересно, что, пытаясь одурачить других, они часто сами остаются в дураках. Рассмотрим данную ситуацию на примере пьесы Н.А. Лейкина «Медаль».
В указанном произведении действие разворачивается на святках. В центре изображения семья небогатого купца, торгующего красным товаром, Ивана Степановича Степанова. Герой — типичный представитель купеческого сословия: засыпает в театре, читает «Полицейские ведомости», с удовольствием играет в горку, любит выпить хмельного, страшится начальства (излишняя «пужливость» не дает ему толком выяснить, кому предназначается медаль). Как любой купец, Иван Степанович боится ограбления, поэтому не впускает к себе в дом ряженых, чем вызывает крайнее неудовольствие у дочки Насти: «А то и выгонят вон. Сами же вы сегодня три компании ряженых из молодцовой вон выгнали, да еще сулили за хвост да палкой...» [94, с. 47].
Несмотря на нежелание Степанова участвовать в святочных развлечениях, он волею случая оказывается главным действующим лицом в развернувшемся «представлении» награждения. На наш взгляд, центральное значение в пьесе приобретает мотив обмана и связанный с ним мотив маскарада, который звучит с первых страниц и получает реальное воплощение в образе маски. Названная выше неотъемлемая деталь святочного костюма выступает в шуточных сценах фактором, определяющим дальнейшее развитие драматического действия. Можно сказать, что каждый из героев примеряет на себя тот или иной сценический образ, пытаясь обманом убедить окружающих в том, что это и есть его истинное лицо. Так, Иван Степанович разыгрывает перед Кузькиным роль честного купца, который не «грабит» покупателей:
Степанов. Помилуйте, какой грабеж? Только бы жить! Наша торговля теперь самая плохая. Распродажи отбили. Разные города: Амстердамы, Фениксы и, прах их возьми, какие там еще есть. Иные по три года распродают и каждый раз уверяют покупателей, что до закрытия магазина осталось только несколько дней [94, с. 55].
Излишнее самолюбие заставляет Степанова надеть медаль, что приводит к последующей стрижке закрывшей награду бороды. В финале пьесы Иван Степанович предстает обманутым «кавалером на французский манер»:
Степанов. Вот до чего дожили! И бороду остригли, и сраму натерпелся, да еще что впереди-то! (Машет рукой.) Узнают в рынке, так проходу давать не будут. Да и как не узнать?! Сейчас, первый вопрос: где борода? Что в ответ-то скажешь? [94, с. 76]
Если Степанов рядится в костюм «кавалера» не по своей воле, то его дочка Настя, мечтающая выйти замуж за благородного человека, сознательно надевает маску неприступной красавицы. Желая «сделать интригу» (как об этом написано в «царе Соломоне», которому она слепо доверяет), героиня отказывается от предложения Кузькина, хотя в душе согласна его принять.
Наиболее яркое воплощение мотив обмана получает в образе курьера Пимена Захарыча Кузькина, который, сам того не желая, оказывается одураченным плутом. Если вспомнить, что впервые мы встречаем маску в руках 13-летнего Васи, который «прорезывает ей рот», то получается, что в лице Кузькина неживая маска обретает плоть и кровь, способность действовать и говорить. Образ Пимена Захарыча, рассмотренный в литературном контексте, продолжает традицию хлестаковщины в русской литературе. Занимая незначительную должность, герой ведет себя как значительное лицо, наводя страх на Степанова и его домочадцев: распекает кухарку Катерину и Ивана Степановича за то, что его не сразу впустили, называет себя начальством, хвалится своей чрезмерной занятостью: «Да ведь некогда-с. Днем занят по горло, а вечером: то в театр, то в клуб, то к начальнику отделения, то к столоначальнику» [94, с. 59]. Для усиления произведенного впечатления Кузькин сообщает о своем знакомстве с генералом, хотя у самого в кармане ни рубля.
На прямой вопрос Насти о его статусе Пимен Захарыч уклончиво отвечает: «Ни то, ни се... середка на половине» [94, с. 62]. Приведенная выше цитата выполняет функцию автохарактеристики. Герой не замечает, как лично признается в том, что ничего из себя не представляет. Как и Хлестаков, Кузькин любит прихвастнуть:
Настя. А у вас есть шпага?
Кузькин. Есть-с и пребольшая... Только нам полагается по большим праздникам, потому тяжела очень: пуд десять фунтов.
Настя. Ах, какая тяжесть!
Кузькин. Ужасти! Верите, весь бок оттянет. Прошлый раз надел, так на другой день бок беленым маслом смазывал [94, с. 62].
Поведение Пимена Захарыча убеждает нас в том, что повышение, которым он гордится и о котором не без удовольствия рассказывает Степанову, и есть его нынешняя должность курьера. Кузькин не прочь приволокнуться за прекрасным полом. Он на коленях умоляет Настю принять предложение руки и сердца, обнаружив же ошибку, сообщает, что и не думал об этом, поскольку три года женат.
Пимен Захарыч демонстрирует «широкие» познания в поэзии: с видом знатока одобряет поздравление отцу, написанное Васей в стихотворной форме. Желая показать свою образованность, он размышляет о роли и значении наук в жизни общества:
Кузькин. Ну, а скажи мне, Вася, что значит: мани, факел, фарес?
Степанов. Не знает. Где ж ему все знать!
Кузькин. Таинственные словеса, зримые царем богохульником Бальтасаром написанными на стене, а что это означает, ни единая душа не отгадала. Учись, учись! Наука прежде всего... [94, с. 58]
Интересна фамилия героя, вызывающая в памяти идиому «показать кузькину мать». Значение данного фразеологизма связано с выражением грубой угрозы. Фамильный антропоним, таким образом, дан по принципу контраста с профессией. Финальная реплика Кузькина, содержащая угрозы в адрес Степанова, мотивирована не реальными возможностями Пимена Захарыча, а его желанием уйти с высоко поднятой головой, оставив за собой последнее слово. Комизм ситуации заключается в том, что, обманывая Ивана Степановича, Кузькин обманывается сам. Представ перед Степановым «казенным человеком», блюстителем закона, уверовав в собственную значительность, Пимен Захарыч забывает выяснить у получателя медали его имя и отчество, нарушая установленный законом порядок вручения подобного рода наград. В связи со сказанным выше фамилию героя можно рассматривать и как производную от глагола «подкузьмить», что значит «обмануть», «надуть» (намек на самообман).
Плутов мы встречаем и в драматических миниатюрах А.П. Чехова. Если Н.А. Лейкин в своих произведениях выводит целую галерею хитрых и ловких обманщиков, то в «мелочишках» А.П. Чехова образ плута представлен несколькими персонажами, что вполне объяснимо. Н.А. Лейкин обращается в малых пьесах к миру купцов и чиновников, деятельность которых в большинстве случаев основана на обмане и надувательстве. А.П. Чехов не ограничивает образную систему рамками определенного сословия или профессии. В центре внимания писателя — внутренний мир героя. Обнаружению человеческого в человеке драматург и посвящает свои произведения.
Плутовская природа таких персонажей, как Андрей Андреевич Шипучин («Юбилей»), Настасья Федоровна Мерчуткина («Юбилей»), Тихон Евстигнеев («На большой дороге»), Евдоким Захарович Жигалов («Свадьба»), Андрей Андреевич Нюнин («Свадьба»), не подлежит сомнению. Если Шипучин, Мерчуткина, Евстигнеев и Жигалов лукавят, не унижая при этом других людей, то Нюнин использует для достижения собственных целей Федора Яковлевича Ревунова-Караулова.
Андрей Андреевич Нюнин, агент страхового общества, выступает посредником в коммерческой сделке с «генералом». Под маской дружеского участия и заботы об одиноком старике он приглашает Ревунова-Караулова на свадебное торжество. На самом же деле ни о каком сострадании не может быть и речи, поскольку Нюнина интересует лишь материальная сторона дела — 25 рублей, которые он впоследствии себе присваивает.
Показательно, что Андрей Андреевич обманывает не только Ревунова, человека в общем-то постороннего, но и Жигалову, которая ему доверяет. В связи с этим становится очевидным, что Нюнин гораздо опаснее для общества, чем Апломбов. Андрей Андреевич способен на любую подлость, или, выражаясь его же словами, «пустяк», будь то обманутое доверие или униженное человеческое достоинство.
Образ «маленького человека» мы рассмотрим на материале пьес «Ряженые» Н.А. Лейкина и «Свадьба» А.П. Чехова.
В отличие от Сурикова-старшего образ «маленького» человека Козина в пьесе «Ряженые» нарисован с большим сочувствием. Обстановка в доме Селиверста Семеныча («чистая комната», «на стене висят картины: раскрашенная литография какого-то генерала и вид какого-то монастыря» [92]) свидетельствует о царящем в семействе благочестии и патриархальности. Осознавая незавидность своего положения в обществе, Козин предстает человеком, не лишенным чувства собственного достоинства:
Козин. Панфил Яковлевич, что же это такое? Что за дом мой такой позорный, что сыну вашему быть нельзя? Ведь вы пришли; отчего же и ему моего хлеба-соли не откушать? Это мне обидно, то есть как обидно. Бог с вами!
<...>
Козин. Панфил Яковлевич, таких вещей при всем народе не говорят. Что уж, будто мы люди маленькие, так нас и обижать можно? Ведь вы огласку делаете [92].
В произведении наряду с образом «маленького человека» выведены образы мелких людей, подхалимов и льстецов, в лице фельдшера Севастьяна Ферапонтыча и писца Ивана Иваныча. Севастьян Ферапонтыч любит покрасоваться (хвалится тем, что трупы резать для него «это первое удовольствие»), кичится своей образованностью. История о том, как он вместе с главным доктором у одного больного «лягушку с мозгов снимал», должна была, по-видимому, произвести впечатление на окружающих и подтвердить уровень его просвещенности. С пренебрежением отзываясь о торговых людях, герой не отличается тонкой душевной организацией. Неслучайно, что именно Севастьян Ферапонтыч произносит фразу «Как ни зовите, лишь хлебом кормите» [92], которая лишний раз подчеркивает его обезличенность.
Лишен индивидуальности и писец Иван Иваныч, что находит подтверждение в имени и отчестве героя. Служа письмоводителем в квартале, персонаж привык всем угождать: «Я, Селиверст Семеныч, собственно потому привез их к вам, что знал, что вам приятно будет» [92].
Желание понравиться окружающим превращает его в «одного из многих», «ябеду» и «полицейского крючка», сносящего всякое оскорбление за рюмку водки.
К образу «маленького человека» обращается и А.П. Чехов в «Свадьбе». Федор Яковлевич Ревунов-Караулов — капитан 2-го ранга в отставке, старик 72 лет, соглашается пойти на свадьбу только потому, что дома ему, «одинокому, скучно». Увидев среди приглашенных гостей Мозгового и узнав, что последний служит матросом, Ревунов-Караулов вспоминает свою молодость. Увлекшись рассказом о тонкостях и трудностях морской службы, он сыплет непонятными флотскими терминами («марсовые по вантам на фок и грот» [166, т. 12, с. 119], «салинговые к вантам на брамсели и бом-брамсели» [166, т. 12, с. 120], «поворот через фордевинд» [166, т. 12, с. 120]), чем раздражает присутствующих гостей.
По мере развития драматического действия напряжение нарастает: всеобщее возмущение нелогичным (с точки зрения «свадьбы») поведением «генерала» подготавливает читателя к трагической развязке, неумолимо приближая разразившуюся в финале катастрофу:
Настасья Тимофеевна (вспыхнув). Генерал, а безобразите... Постыдились бы на старости лет!
Ревунов. Котлет? Нет, не ел... благодарю вас.
Настасья Тимофеевна (громко). Я говорю, постыдились бы на старости лет! Генерал, а безобразите!
Нюнин (смущенно). Господа, ну вот... стоит ли? Право...
Ревунов. Во-первых, я не генерал, а капитан 2-го ранга, что по военной табели о рангах соответствует подполковнику.
Настасья Тимофеевна. Ежели не генерал, то за что же вы деньги взяли? И мы вам не за то деньги платили, чтоб вы безобразили!
Ревунов (в недоумении). Какие деньги?
Настасья Тимофеевна. Известно, какие. Небось получили через Андрея Андреевича четвертную... (Нюнину.) А тебе, Андрюшенька, грех! Я тебя не просила такого нанимать!
<...>
Ревунов. Какие двадцать пять рублей? (Сообразив.) Вот оно что! Теперь я все понимаю... Какая гадость! Какая гадость! [166, т. 12, с. 122]
Осознав с предельной ясностью весь комизм своего положения, Федор Яковлевич в заключительном монологе выносит обвинительный приговор «порядочному обществу», не имеющему, как оказалось, ни малейшего представления о чести и долге, совести и морали. В эпоху всеобъемлющего лицемерия и хамства герой выступает защитником человека и человечности, поборником человеческого достоинства.
О возможных разрушительных последствиях наступления века-волкодава сигнализирует «говорящая» фамилия Федора Яковлевича (одно из значений слова «караул» — «крик о помощи при опасности (разг.)»). Если до выхода в отставку Ревунов охранял государство от посягательства внешних врагов (слово «караул» зафиксировано также со значением «воинского подразделения, несущего охрану кого-чего-н.» [118, с. 266]), то сейчас, на старости лет, он напоминает о врагах внутренних, самих людях, ведущих паразитический образ жизни, забывающих о духовности, подвергающих страну еще большей опасности.
К сожалению, душевный порыв персонажа остается незамеченным, при большом скоплении народа за свадебным столом он фактически произносит свой монолог в пустоту: его никто не слышит и не слушает. Всех интересует только судьба 25 рублей. «Маленький человек», противостоящий лицемерию окружающей среды, одинок, в своей борьбе за человека он потерпел поражение. Не в силах что-либо изменить Федор Яковлевич уходит:
Ревунов. Никаких я денег не получал! Подите прочь! (Выходит из-за стола.) Какая гадость! Какая низость! Оскорбить так старого человека, моряка, заслуженного офицера!.. Будь это порядочное общество, я мог бы вызвать на дуэль, а теперь что я могу сделать? (Растерянно.) Где дверь? В какую сторону идти? Человек, выведи меня! Человек! (Идет.) Какая низость! Какая гадость! (Уходит.) [166, т. 12, с. 122]
Подводя итог, отметим, что в пьесах Н.А. Лейкина «маленький человек» за свои страдания оказывается вознагражден, а плут одурачен, что вполне соответствует комедийной установке: добродетель торжествует, а порок наказан. В произведениях А.П. Чехова подобных этически определенных оценок мы не найдем, что было связано с особыми представлениями драматурга о природе художественного творчества.
Проанализировав творческий диалог Н.А. Лейкина и А.П. Чехова на уровне образной системы пьес, мы заключили:
1. В драматических произведениях указанных авторов большей смысловой насыщенностью и глубиной изображения отличаются образы шута, плута, «маленького человека».
2. Лейкинские шуты соглашаются балагурить и кривляться ради собственного удовольствия и выгоды. Рисуя потешников, писатель остается в русле сложившейся традиции.
3. А.П. Чехов, обратившись к образу шута, выходит за рамки конкретного жизненного материала. Его Шут Иваныч выносит обвинительный приговор не отдельным представителям пошлости и лицемерия, а всему погрязшему во зле обществу.
4. Функции плутов в пьесах обоих авторов одинаковы. Для героев главным средством достижения цели оказывается обман. Отметим, что образ плута связан также с мотивом самообмана.
5. «Маленький человек» в произведениях писателей может быть рассмотрен в широком литературном контексте. Персонаж не лишен чувства собственного достоинства, не боится бросить вызов веку-волкодаву с той лишь разницей, что в пьесе Н.А. Лейкина «маленький человек» одерживает победу (страдания в итоге приводят его к благополучию), у А.П. Чехова он терпит поражение.
Примечания
1. Достаточно вспомнить сборник юмористических рассказов Н.А. Лейкина «Шуты гороховые» (1879).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |