О Чехове как о враче написано много. Наиболее обстоятельно эта тема разработана у В.В. Хижнякова, Е.Д. Ашуркова, Е.И. Лихтенштейна и И.М. Гейзера. Исследователи, посвятившие свои работы Чехову-врачу, сходятся на том, что медицинское образование имело большое значение для его литературной деятельности.
Французский врач Дюкло в исследовании «Антон Чехов врач и писатель» писал так: «Подходил ли когда-нибудь человек так близко к сложной сущности страдания? Проникал ли кто-нибудь так глубоко в человеческое сердце, ибо страдания есть мерило для человека? Не обладай Чехов опытом врача, мог ли бы он это сделать?»
По соседству с Мелиховым одно время жил профессор и литератор Жюль Легра. Он посещал Чехова, переписывался с ним и переводил на французский язык его произведения. «Писатель, изучавший медицину, — писал он о Чехове, — сохраняет большей частью строгий и серьезный склад мысли. Его представления менее расплывчаты, чем у писателя, не знакомого с естественными науками. Окружающая действительность придает его утверждениям гибкость и разнообразие».
Писатель Ив. Щеглов в беседе с Чеховым сказал как-то ему, что он как врач по профессии находится в более благоприятных условиях, чем другой писатель, не врач.
Чехов возразил:
— Мне медицина, напротив, скорее мешает предаваться вольному искусству... мешает, понимаете, в смысле непосредственности впечатления! — И потом он разъяснил свою мысль:
— Вот, например, простой человек смотрит на луну и умиляется, как перед чем-то страшно таинственным и непостижимым. Ну, а астроном смотрит на нее совсем иными глазами... У него уже нет... этих дорогих иллюзий. И у меня, как медика, их тоже мало...1
Медицинское образование и врачебная практика позволяли Чехову расширять круг своих наблюдений и брать из того, что он видел, самое необходимое для своего литературного творчества.
Нам кажутся интересными высказывания А. Дермана по этому вопросу:
«Большая часть профессий в известной мере замыкает человека в ограниченный круг отношений с людьми определенной категории... Врачебная профессия, как раз наоборот, обычно разрывает круг такой ограниченности. Чехов-врач вошел в близкое общение с мужиком, городским мещанином, чиновником и купцом, интеллигентом и помещиком. В их семьи он приходил не в гости, когда все приглажено, а в самые различные моменты и особенно часто в те критические, когда болезнь, смерть близкого человека заставляет людей снять с себя привычную личину и обнажить свою подлинную сущность. В очень большой степени именно своей врачебной деятельности Чехов был обязан тем, что, изображая людей бесконечно разнообразных положений и профессий, он не фантазировал, не шел по чужому следу, а рисовал то, что видел своими глазами, причем — и это необходимо подчеркнуть — перед ним снимались покровы не только с внешней обстановки людей, но и с их душевного мира».
Л. Никулин приводит мысль Соммерсета Моэма о роли профессии врача в творчестве А.П. Чехова: «Я не знаю лучшей школы для писателя, — писал Моэм, — чем профессия врача...» И в другом месте: «Врачебная практика пошла ему на пользу, он приобрел знания человеческого характера. Он видел лучшие и худшие черты человеческой натуры. Когда люди болеют, боятся за жизнь, они отбрасывают маску, которую обычно носят здоровыми Доктор видит людей такими, какие они есть: эгоистичными, грубыми, жадными, трусливыми, но видит и мужественными, щедрыми, добрыми и благородными». Но не только это помогает писателю-врачу в его творчестве, — замечает Никулин. — Профессия врача в России требовала от человека большой любви к страждущим...
О работе Чехова во время приема больных сообщил земский врач П.А. Архангельский: «Антон Павлович производил работу не спеша, иногда в его действиях выражалась как бы неуверенность; но все он делал с вниманием и видимой любовью к делу, особенно с любовью к тому больному, который проходил через его руки. Он всегда терпеливо выслушивал больного, ни при какой усталости не возвышал голоса, хотя бы больной говорил и не относящееся к уяснению болезни... Душевное состояние больного всегда привлекало особенное внимание Антона Павловича и, наряду с обычными медикаментами, он придавал огромное значение воздействию на психику больного со стороны врача и окружающей среды»2. В Чехове-враче сочеталось Тонкое понимание душевного мира больного с научным осмысливанием существа болезни.
Подход Чехова к больному с точки зрения его психических переживаний явился результатом изучения писателем трудов Боткина и непосредственного влияния школы Захарьина. Сила этой школы заключалась во всестороннем изучении больного, в подробном анализе его субъективных жалоб и условий жизни, с учетом его индивидуальности, в углубленном наблюдении за ходом болезни, в строго продуманной терапии, в точном распознавании болезненного состояния человека. Огромная заслуга Г.А. Захарьина заключается в том, что он явился создателем русского направления в терапевтической клинике и большим ученым, поднявшим на должную высоту звание русского врача. «Врач должен быть независим, — говорил ученый, — не только как поэт, как художник, но выше этого — как деятель, которому доверяют самое дорогое — здоровье и жизнь».
Весьма показательно, что эту же мысль, только более лаконично, Чехов высказывает в «Скучной истории»: «Чувство свободы и личная инициатива в науке не меньше нужны, чем... в искусстве».
Чехов учился у Боткина, Захарьина и Пирогова мыслить по-медицински, т. е. судить по общему, а не по частностям. Кто судит «по частностям, тот отрицает медицину, — писал Чехов. — Боткин же, Захарьин, Вирхов и Пирогов, несомненно, умные и даровитые люди, веруют в медицину, как в бога, потому что выросли до понятия «медицина»3.
Боткин был первым, кто обосновал целостность организма («судил по общему, а не частностям») на принципах нервизма.
Чехов понимал мысли Боткина и Захарьина о том, что внутренний мир человека может познать глубоко лишь тот, кто берет человека целиком, не деля его на две половины — физическую и психическую. В письме к Суворину он прямо пишет о «поразительном сходстве психических явлений с физическими».
Выше мы указывали, что познания Чехова распространялись не только на медицину, но и на общие вопросы естествознания и биологии. Следует полагать, что в этом большая заслуга проф. А.А. Остроумова, чьи лекции Чехов слушал в университете. А.А. Остроумов был одним из первых клиницистов, проводивших принципы эволюционного учения в клинике. Он указывал на необходимость для дальнейшего прогресса медицины основываться на законах биологии и дарвинизма. А.А. Остроумов изучал болезнь, исходя из принципов естественно-научного метода. Он ввел в клинику внутренних болезней понятие конституции и наследственности и так же, как Г.А. Захарьин, придавал огромное значение субъективному миру больного. Чехов глубоко уважал и любил Остроумова как большого ученого и обаятельного человека.
Захарьин и Остроумов научили Чехова вникать в неизученную область субъективных ощущений больного. И Чехов вникал в эти ощущения не только как врач, но и как писатель. Поэтому его можно с полным правом считать последователем Захарьина и Остроумова — создателей московской школы терапевтов.
* * *
Чехов начал заниматься врачебной практикой еще до окончания университета. Работал он в усадьбе Чикино, близ Воскресенска (Истры). Чикинская больница считалась образцовой в Московской губернии. Во главе ее стоял П.А. Архангельский, старый земский врач и общественник. В первое лето после окончания университета Чехов стал работать в этой больнице врачом.
Михаил Павлович Чехов отзывался о П.А. Архангельском с большой теплотой. К нему тянулась студенческая и врачебная молодежь. Некоторые из тех, кто вместе с Антоном Павловичем проходили у Архангельского летнюю практику, стали потом известными врачами и общественными деятелями (Н.С. Кишкин, П.И. Куркин, В.Н. Сиротинин, Д.С. Таубер, М.П. Яковлев и др.).
В 1884 году, одновременно с работой в Чикино, Чехов принял на себя заведывание земской больницей в Звенигороде. Здесь он заменял врача С.П. Успенского, ушедшего в отпуск. Тут ему и пришлось, — вспоминает Михаил Павлович Чехов, — окунуться в самую гущу провинциальной жизни. В этих больницах Чехов периодически работал в течение 1885, 1886 и 1887 гг. Врачебную работу он совмещал с летним отдыхом. Уже за год до смерти он, как бы прощаясь, объехал знакомые места и с грустью писал П.И. Куркину о могиле С.П. Успенского, которую «следовало бы привести в должный порядок».
В Вознесенске и Звенигороде Чехов впервые познакомился с бытом и трудом земских врачей.
Земские врачи дореволюционной поры были большие труженики. «Прослужить врачом в земстве 10 лет, — писал Чехов В.М. Соболевскому, — труднее, чем 50 быть министром»4. Земский врач нередко был бессилен помочь больному не из-за неумения лечить, а из-за того, что лечить было нечем.
А.С. Суворин не знал условий работы и жизни русского врача. Поэтому он в письме к Чехову и упрекал врачей за то, что ими все делается «без любви, без самопожертвования». «Но что прикажете делать врачам, когда больному помочь нельзя, — спрашивал Чехов. — Что тут поделаешь, даже если захочешь жизнь свою отдать больному?.. У врачей бывают отвратительные дни и часы, не дай бог никому этого. Среди врачей, правда, не редкость, невежды и хамы, как и среди писателей, инженеров, вообще людей, — замечал писатель, — но те отвратительные часы и дни, о которых я говорю, бывают только у врачей, и за сие, говоря по совести, многое простить должно».
Уделом земских врачей, о которых писал Чехов, была нищенская жизнь и огромный неоплатный труд. Тех условий для творческой работы, которые получили сельские врачи после революции, чеховские земские врачи не знали и в помине.
Работа в Подмосковье позволила писателю познакомиться с условиями врачебной сельской работы, узнать быт крестьян и сделать много талантливых зарисовок с натуры. Воскресенск и Звенигород укрепили в А.П. Чехове уважение и любовь к земской врачебной работе. Но его все же влекло к писательскому труду. Если бы Чехов в начале своей деятельности попал не в Чикино или Звенигород, а в больницу или клинику, возглавляемую С.П. Боткиным, Г.А. Захарьиным, А.А. Остроумовым или другим известным клиницистом, то он, может быть стал бы большим ученым сеченовского типа, так как стремление к клинической и научной работе у Чехова было.
М.М. Ковалевский — профессор Московского университета, юрист, близко знавший Чехова, в своих воспоминаниях писал, что «если бы судьба не наделила Чехова художественным талантом, он приобрел бы известность как ученый и врач. Его пристрастия были на стороне точных наук, и в самом литературном творчестве в нем выступала, как редко у кого, способность точного анализа, непримиримого ни с какой сентиментальностью и ни с какими преувеличениями».
После окончания университета Антон Павлович обращался к издателю «Осколков» Н. Лейкину с просьбой походатайствовать перед С.П. Боткиным или В.И. Лихачевым (петербургский городской голова) об устройстве его ординатором в одну из петербургских клиник. Однако эта попытка успеха не имела...5 Неудачей окончилась также попытка Чехова поступить ординатором в Московскую детскую больницу.
Чехов нередко писал своим корреспондентам в свойственной ему шутливой манере, что собирается «вступить на стезю Захарьина», или что он идет «по стезе Боткина» и т. д.
Все это свидетельствует о том, что после окончания медицинского факультета, несмотря на несомненные успехи в области литературы, Антон Павлович искренне стремился к врачебной деятельности. В чеховский период, кроме земских врачей, были ещё частнопрактикующие городские врачи. Это были две основные врачебные группы. Лишь очень небольшая часть врачей имела возможность работать в больницах и клиниках столицы и университетских городов.
Среди практикующих врачей царили конкуренция, интриги, зависть и редко кто из них не мечтал о богатой практике среди сильных мира сего, о собственном выезде и собственном доме. Молодые врачи сплошь и рядом становились «ионычами» с узким кругом интересов «торгово-промышленной», по выражению А.П. Чехова, медицины. Такая деятельность была не по душе молодому Чехову.
Чехову была близка русская общественная медицина — земская медицина, одним из создателей которой был Евграф Алексеевич Осипов. Высказывания Осипова о частной практике соответствуют точке зрения Чехова.
Е.А. Осипов писал: «Посмотрите на заклятых городских практиков, кроме гран, рублей и модного рецепта, здесь часто ничего не услышите; о каком-либо собственно научном интересе не может быть уж и помину — такое отупляющее влияние имеет так называемая практика».
Рассказ Чехова «Ионыч» перекликается с высказыванием Е.А. Осипова: «Весьма желательно, чтобы молодые товарищи студенты-медики основательно поразмыслили о своей будущей практической деятельности, чтобы они не имели в идеале роскошных карет и сторублевых визитов, ибо с этим связана их бесполезность для общества, — чтобы они стремились к производительному, граждански-честному труду».
Интересные данные сообщил о практике Антона Павловича его двоюродный брат А.А. Долженко.
В числе его московских пациентов была одна бедная портниха. Чехов ее быстро поставил на ноги, но от гонорара категорически отказался. Тогда женщина купила мраморную чернильницу с медной фигурой и прикрепила на ней табличку:
«Дорогому доктору Антону Павловичу Чехову от благодарной пациентки на память»6. Возможно этот эпизод послужил темой для остроумного рассказа Чехова о бронзовом канделябре.
Среди пациентов Антона Павловича больше всего было бедных людей. В одном из писем он сообщал: «...лечил мать осколочной (из редакции «Осколков» — Е.М.) конторщицы, умиравшую от чахотки».
Чуткий к чужому страданию, Чехов до конца своей жизни не мог быть профессионально равнодушным врачом. Михаил Павлович Чехов писал об одном эпизоде из врачебной практики своего брата. Антону Павловичу пришлось лечить мать и трех сестер знакомого художника А.С. Янова. «Случилось так, что эти три сестры и мать одновременно заболели брюшным тифом. А.С. Янов пригласил к ним брата Антона. Молодой, еще неопытный врач, но готовый отдать свою жизнь для выздоровления больного, Антон Павлович должен был целые часы проводить около своих пациенток и положительно сбивался с ног. Болезнь принимала все более и более опасное положение, и, наконец, в один и тот же день мать и одна из дочерей скончались. Умирая, в агонии, дочь схватила Антона Павловича за руку, да так и испустила дух, крепко стиснув ее в своей руке. Чувствуя себя совершенно бессильным и виноватым, долго ощущая на своей руке холодное рукопожатие покойницы, Антон Павлович тогда же решил вовсе не заниматься медициной...»7
Как известно, Чехов продолжал оказывать помощь больным и в ялтинский период. Но табличку с надписью «Доктор А.П. Чехов» он после того случая снял и с тех пор она уже больше никогда на его дверях не появлялась.
Не все одинаково оценивают отношение А.П. Чехова к своей профессиональной врачебной работе. А. Дерман пишет: «Братья Антона Павловича, Александр и Михаил, как и многие близкие знакомые, согласно свидетельствуют, что Чехова не привлекала профессия врача... Бывали, конечно, и у него моменты, когда он испытывал нечто вроде подъема после удачно проведенного лечения, но в целом, повторяем, он не был врачом по призванию»8.
И.М. Гейзер вступает с В.В. Хижняковым в полемику по вопросу об отношении Чехова к своей практической врачебной работе. Он считает, что В.В. Хижняков недооценивает интерес Чехова к практической медицине и пытается умалить значение Чехова-врача.
Действительно, В.В. Хижняков считает, что Чехов «не был и не мог быть сколько-нибудь крупной величиной как практический врач», потому что не получил достаточной клинической подготовки. С этим нельзя согласиться. Известно, что из числа практических врачей конца прошлого столетия далеко не все получили специальную клиническую подготовку, а среди них было немало «крупных величин». Для того, чтобы быть хорошим врачом, нужно любить больного человека, быть образованным, наблюдательным и вдумчивым. Чехов обладал этими качествами. Выше мы писали, что если бы Чехов со свойственной ему тщательностью углубился в какую-либо отрасль медицины, то он несомненно стал бы крупным ученым, ибо он был всесторонне талантливым человеком. Но и без этого он был вполне эрудированным практическим врачом-терапевтом и тонко понимал невропатологию и психиатрию. Его суждения о заболеваниях внутренних органов были всегда точными и стояли на уровне современных ему знаний.
В.В. Хижняков, говоря о мелиховском периоде врачебной работы Чехова, подчеркивает, что эта работа протекала в наихудших для врача условиях. Чехов не имел даже небольшой больницы, не имел помощника, не имел возможности производить самые обычные исследования. Такая практическая медицина, считает Хижняков, тяготила Чехова. С этим нельзя не согласиться.
Известный русский психиатр и публицист Н.Н. Баженов, выступая с речью, посвященной памяти Чехова, сказал:
«К двум знаменитым докторам-писателям — профессору медицины в Монпелье во Франции Франсуа Рабле и немецкому полковому врачу Фридриху Шиллеру, лучшему германскому поэту, нужно присоединить еще русского врача-литератора Антона Павловича Чехова».
Е.И. Лихтенштейн, исследовавший медицинскую деятельность А.П. Чехова, правильно подчеркнул, что Рабле и Шиллер были врачами, ушедшими из медицины в литературу, в то время как Чехов сохранил тесную связь с медициной до самых последних дней своей жизни. Но при всем сказанном выше было бы неправильно утверждать, что Чехов стремился к профессиональной врачебной работе. Правильнее сказать, что он никогда не отказывал во врачебной помощи. Он был прежде всего великим русским писателем, а практическую врачебную деятельность его следует рассматривать как деятельность общественную.
Врачебная работа в Москве, в Воскресенске, Звенигороде и особенно в Мелихове имела исключительное значение для художественного творчества Чехова. На это указывают В. Ермилов, А. Дерман, И. Эренбург, Л. Никулин и ряд других исследователей творчества А.П. Чехова.
О многих литературных «заготовках» Антона Павловича, взятых из врачебной практики, сообщает его брат Михаил Павлович. Но этот вопрос может служить темой отдельного исследования.
В 1886 году А.П. Чехов нашел свое постоянное место в писательском художественном творчестве. Несмотря на это, он продолжал вникать в медицинскую науку, очевидно, уже не для того, чтобы овладевать практическим врачеванием, а для того, чтобы знать тот внутренний мир человека, о котором он писал.
Чехов-писатель углублялся в медицину как скульптор, который изучает анатомию человека для того, чтобы ваять человеческое тело, или как композитор, который изучает законы гармонии и контрапункта для того, чтобы писать свои мелодии...
Чехов, создавая своих героев, рисовал их как вдумчивый врач, как большой художник, знающий в деталях «внутреннюю анатомию» человеческого сознания.
* * *
О причинах, обусловивших поездку А.П. Чехова на остров Сахалин, убедительно рассказал В. Ермилов. Эта поездка рассматривалась Чеховым как долг русского писателя перед общественностью. Однако среди причин, вызвавших путешествие на о. Сахалин, было и желание написать медицинское исследование. Об этом Чехов сказал С. Дягилеву уже много лет спустя (1901).
Долг перед общественностью своей поездкой на Сахалин писатель выполнил с честью. Вся Россия узнала предельную степень человеческого унижения и страдания, которую испытывали люди, сосланные на Сахалин. Но когда цель этой поездки была достигнута, Чехов поставил перед собой задачу так написать книгу, чтобы она была не только публицистическим и художественным очерком, но и представляла собой работу, основанную на строгом научном методе. Книга Чехова о Сахалине была выполнена как научный труд.
В то время, когда Чехов учился, в университете читал свой курс А.И. Чупров.
С именем Чупрова связано развитие русской земской статистики и переписей населения. И.В. Федоров сообщает, что Чехов участвовал еще в студенческие годы в частичной переписи населения (1882). Интерес Чехова к исследованиям, связанным со статистикой, очевидно, объясняется влиянием А.И. Чупрова. Он высоко ценил ученого. Антон Павлович специально приехал в Москву на чествование Чупрова (в 1895 г.). «В нем чествовали чистоту, и энтузиазм был всеобщий», — писал он об этом дне.
В книге «Остров Сахалин» отразилось в особой мере понимание Чеховым статистики и, что главное, умение глубоко вникать в казалось бы сухие статистические изыскания.
Существует ряд работ о сахалинской поездке Чехова, в частности исследование Л.М. Семановой, М.В. Теплинского и Б.Н. Бурятова и др. Представляет интерес статья С.М. Чехова, который точно проследил работу писателя на острове Сахалине и составил схему сахалинских путешествий Чехова.
Здесь нас интересуют, главным образом, те разделы книги «Остров Сахалин», где наиболее ярко проявилась врачебная эрудиция Чехова.
В монографии Чехова есть много художественных и тонких наблюдений. Писатель описывает, например, праздник с иллюминацией на острове. Иллюминация и каторга кажутся Чехову поражающим диссонансом, на который он отзывается точной мыслью: «Каторга в бенгальском освещении остается каторгой, а музыка, когда ее издали слышит человек, который никогда уже не вернется на родину, наводит только смертную тоску».
Чехов детально изучил заболеваемость и смертность на Сахалине, подходя к анализу этих факторов с научной объективностью. Так, например, он предположил этиологию распространенного на Сахалине заболевания, которое сахалинские врачи называли тифоидом. «Как мне пришлось убедиться... — указывает он, — в этиологии этой болезни играет главную роль простуда, заболевают работающие в холодную и сырую погоду в тайге и ночующие под открытым небом. Чаще всего встречаются такие больные на дорожных работах и на местах новых поселений. Это настоящая «febris sachaliensis».
Чехов изучил заболеваемость чахоткой и сифилисом, разработав материал по возрастному принципу и по временам года. На долю легочных заболеваний, — писал он, — приходится одна треть умерших. Опасности умереть от чахотки на Сахалине подвержены наиболее всего возрасты 25—45 лет — рабочие, цветущие возрасты. Большинство умерших от чахотки — каторжные (66%).
Чехов-врач отдает себе отчет в том, что главное в развитии туберкулеза — это не заражение, а резко отрицательное влияние окружающей среды. «Значительная смертность от чахотки... — пишет он, — зависит главным образом от неблагоприятных условий жизни в общих тюремных камерах и непосильной тяжести каторжных работ, отнимающих у рабочего больше, чем может дать ему тюремная пища. Суровый климат, всякие лишения, претерпеваемые во время работ, побегов и заключения в карцерах, беспокойная жизнь в общих камерах, недостаток жиров в пище, тоска по родине — вот главные причины сахалинской чахотки».
Чехов исследовал также заболеваемость сифилисом и указал, что смерть от сифилиса имела место у 13 больных. Это указывает на исключительную тяжесть этого социального заболевания. «Сифилитики, — пишет Чехов, — которых мне приходилось видеть, производили жалкое впечатление; эти запущенные, застарелые случаи указывали на полное отсутствие санитарного надзора, который в сущности при малочисленности ссыльного населения мог бы быть идеальным. Так, в Рыковском я видел еврея с сифилитической чахоткой; он давно не лечился, разрушался мало-помалу, и семья терпеливо ожидала его смерти, — и это в какой-нибудь полуверсте от больницы!»
Обстановка Александровского лазарета, описанная Чеховым, потрясает своим ужасом. При этом следует отметить, что этот лазарет был наиболее благоустроенным на всем острове. В объективных описаниях сахалинской каторги Чехов остается верен своему художественному методу контрастов. «В аптеке, — пишет он, — все ново, все лоснится, есть даже бюст Боткина...» И с другой стороны: «В бараке, где находятся больные, на одной кровати лежит каторжный из Дуэ, с перерезанным горлом; рана в полвершка длины, сухая, зияющая; слышно, как сипит воздух. Больной жалуется, что на работе его придавило обвалом и ушибло ему бок; он просился в околоток, но фельдшер не принял его, и он, не перенеся этой обиды, покусился на самоубийство, — хотел зарезаться. Повязки на шее нет, рана предоставлена себе самой. Направо от этого больного, на расстоянии 3—4 аршин от него, — китаец с гангреной, налево — каторжный с рожей... У хирургических больных повязки грязные, морской канат какой-то подозрительный на вид, точно по нем ходили».
Не случайно Чехов подметил бюст Боткина в лазарете. Ведь эта средневековая обстановка существовала в тот период, когда в медицинской науке уже были такие корифеи, как Боткин, Захарьин, Остроумов, Склифосовский, Снегирев и др.
Врачи-чиновники Сахалина не только косвенные, но и прямые соучастники преступлений на острове. Доктор, молодой немец, — пишет Чехов, — приказал раздеться каторжнику, приговоренному к 90 ударам плетью, и выслушал сердце для того, чтобы определить, сколько (подчеркнуто Чеховым) ударов может вынести этот арестант. Он решает этот вопрос в одну минуту и затем с деловым видом садится писать акт осмотра... Происходит экзекуция, и «вот уже какое-то странное вытягивание шеи, звуки рвоты», а в это время доктор спокойно прохаживается. В руках у него какие-то капли. А место, по которому бьют, сине-багрово от кровоподтеков и кровоточит. Когда полумертвому человеку с желтым, мокрым лицом и блуждающими глазами «доктор» дает капли, тот судорожно кусает стакан...
Люблю смотреть, как их наказывают! — говорит радостно военный фельдшер.
Картина ужасной экзекуции после этого долго снилась писателю, измученному сахалинскими впечатлениями.
На Южном Сахалине коренным населением были айно. Под влиянием российской «цивилизации» они постепенно вымирали. Царские чиновники не считали айно людьми. Покорять, порабощать или вытеснять, — пишет Чехов, — было нетрудно. С большой теплотой изображает писатель этих людей:
«В настоящее время айно, обыкновенно без шапки, босой и в портах, подсученных выше колен, встречаясь с вами по дороге, делает вам реверанс и при этом взглядывает ласково, но грустно и болезненно, как неудачник, и как будто хочет извиниться, что борода у него выросла большая, а он все еще не сделал себе карьеры».
Тяжелому испытанию подверглась на острове любовь писателя к детям. Отцы и матери говорят на Сахалине, что «самое лучшее, если бы господь милосердный прибрал поскорее их детей». Но все-таки, — пишет Чехов, — в огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью дети вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости. Несмотря на свою непорочность, они больше всего на свете любят порочную мать и разбойника-отца, и если ссыльного, отвыкшего в тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки, то какую цену должна иметь для него любовь ребенка!.. Сахалинские дети вымирают, с печалью констатирует писатель-врач, и далее следует мысль: «Жизнь впроголодь, питание иногда по целым месяцам одною только брюквой, а у достаточных — одною соленой рыбой, низкая температура и сырость убивают детский организм чаще всего медленно, изнуряющим образом, мало-помалу перерождая все его ткани; если бы не эмиграция, то через два-три поколения, вероятно, пришлось бы иметь дело в колонии со всеми видами болезней, зависящих от глубокого расстройства питания».
Научное и общественное значение труда «Остров Сахалин» велико. Чехов перед поездкой на Сахалин с предельной методичностью и трудолюбием изучил большое количество соответствующей литературы охватил все стороны изучаемого вопроса и, работая на Сахалине, произвел перепись всего каторжного и «вольного» населения острова. «На Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной», — писал он А.С. Суворину 11 сентября 1890 г.
Изучение материалов, связанных с работой Чехова на острове Сахалине, показывает, что перепись населения, произведенная им в 1890 году, была первой частичной переписью в России, в основу которой был положен научно-статистический метод разработки.
Необходимость произвести перепись населения Чехов обосновывает так: «Чтобы... познакомиться поближе с жизнью... ссыльных, я прибегнул к приему, который в моем положении казался мне единственным. Я сделал перепись... Эту работу, — пишет далее Чехов с присущей ему скромностью, — в сущности нельзя назвать переписью... но, за неимением более серьезных данных... быть может, пригодятся и мои цифры».
Для переписи Чехов составил специальные карточки, которые были отпечатаны для него в сахалинской типографии. В карточке было 13 вопросов: название селения; номер дома по казенной подворной описи; звание записываемого; имя, отчество и фамилия; возраст; вероисповедание; где родился; с какого года на Сахалине; главное занятие и ремесло; грамотность; семейное состояние; получает ли пособие от казны; чем болен.
Чехов придавал большое значение тому, как задавать вопрос, чтобы получить правильный ответ. Он уделял большое внимание вопросу грамотности, что даже в переписи населения 1897 года не получило должного отражения.
«Обыкновенно, — подчеркивал он, — вопрос предлагают в такой форме: «Знаешь ли грамоте?» — я же спрашивал так: «Умеешь ли читать?» — и это во многих случаях спасало меня от неверных ответов, потому что крестьяне, не пишущие и умеющие разбирать только по-печатному, называют себя неграмотными».
Чехов выяснил, что подавляющее большинство населения Сахалина было неграмотным: «Где уж нам? Какая наша грамота?.. Разбирал когда-то по-печатному, да теперь, знать, забыл. Народ мы темный, одно слово — мужики».
Культурную отсталость народа показывают ответы на вопросы, которые задавал Чехов во время переписи. Так, один из поселенцев на вопрос о возрасте ответил Чехову: «Может, тридцать, а может, уже и пятьдесят».
В течение трех месяцев писатель единолично произвел поголовную перепись всего сахалинского населения (около 10 000 человек).
Приведенные краткие выдержки из работы Чехова «Остров Сахалин» показывают, что в ней слиты воедино клиническое мышление врача, широкие познания гигиениста и художественное мастерство прогрессивного писателя. Для выполнения своей работы Чехов применил строгий научно-статистический метод, творчески приспособив его для социально-гигиенических целей своего труда. Все это сделало его книгу серьезным научным исследованием.
Уже в расцвете своей писательской славы, в середине 90-х годов, Чехов не оставлял мысли о научной деятельности. Он мечтал о преподавании на медицинском факультете. Для этого необходимы были звание приват-доцента и степень доктора медицины. Чехов хотел читать студентам тот интересный раздел медицины, стоящий на грани внутренних болезней и психопатологии, который сейчас называют «внутренней патологией страдания».
В беседе с Г.И. Россолимо, который тогда уже преподавал в университете, Чехов говорил, что профессор должен при описании болезни подходить и со стороны переживаний самого больного. «Если бы я был преподавателем, — говорил Чехов, — то я бы старался возможно глубже вовлекать свою аудиторию в область субъективных ощущений пациента и думаю, что это студентам могло бы действительно пойти на пользу».
Чтение курса частной патологии и терапии Чехов хотел развернуть по своеобразной программе, где «весь центр тяжести лежал бы в тщательном изучении и освещении субъективной стороны болезненных явлений при различных страданиях».
Уже в 1899 г. Г.И. Россолимо писал Чехову: «Вы были правы, намереваясь читать медицинские лекции, как бы сидя в шкуре разбираемого больного; это желание давать субъективную окраску освещаемому перед слушателями вопросу, желание вполне целесообразное в видах лучшего выяснения всех сторон болезни, делает клиническую лекцию творческим процессом на материале in statu nascendi (в момент создания — Е.М.) на один мотив, длящийся два часа кряду».
В 1895 году «Остров Сахалин» вышел отдельной книгой. Вскоре после этого Г.И. Россолимо, с согласия Чехова, говорил с деканом медицинского факультета профессором патологоанатомом И.Ф. Клейном о присвоении Чехову
звания приват-доцента и степени доктора медицины. Для этого в качестве диссертации Г.И. Россолимо предложил книгу «Остров Сахалин».
Возмущенный Клейн поднялся из-за стола, подошел к окну и стал спиной к Россолимо. Вместо ответа он начал барабанить пальцами по стеклу...
Когда Г.И. Россолимо рассказал Чехову об этом эпизоде, Антон Павлович рассмеялся. Но ему, конечно, не было весело.
Ученый-педант (такой же, как высмеянный Чеховым в «Скучной истории» ассистент профессора — Петр Игнатьевич), сухарь, который ничего не хотел видеть, кроме своей узкой науки, похоронил давнишнюю мечту Чехова о научной деятельности.
Может быть, если бы не ученый чиновник — Иван Федорович Клейн, Чехов оставил бы и в науке такой же след, какой он оставил в искусстве.
Примечания
1. И. Щеглов. В кн.: Литературный быт и творчество русских писателей. Л., 1928, стр. 116.
2. П.А. Архангельский. В кн.: Отчет Благотворительного общества при Вознесенской земской лечебнице Звенигородского уезда за 1910. М., 1911, стр. 28—32.
3. Письмо А.П. Чехова к А.С. Суворину от 18 октября 1888 г.
4. Из письма А.П. Чехова к В.М. Соболевскому от 8 августа 1898 г.
5. Новонайденные материалы («Литературное наследство», т. 68, 1960, стр. 162) позволяют предположить, что А.П. Чехов просил об ординатуре не для себя, а для врача П.Г. Розанова.
6. А.А. Долженко. Публикация П.С. Попова в кн.: А.П. Чехов. Ростов-на-Дону, 1959, стр. 335.
7. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. М., 1959, стр. 135.
8. А. Дерман. Москва в жизни и творчестве А.П. Чехова. М., 1948, стр. 72.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |