Личность человека и болезнь

Василий Иванович Немирович-Данченко, брат одного из создателей Московского Художественного театра и писатель, рассказал об одной встрече с Чеховым.

«Была в его характере, — пишет он, — одна комическая черточка. Терпеть не мог похвал его таланту и художественным произведениям и в то же время близко к сердцу принимал сомнение в своих врачебных достоинствах. Зашел он как-то ко мне в Петербурге. Жил я тогда в гостинице «Англия» и чувствовал себя неважно. Послушал он мой пульс.

— Ниточка дрожит. У вас пульс клубного игрока, хоть по ночам тот за картами, а вы за письменным столом. Лестницу перемените, нельзя вам высоко жить. Я бы на вашем месте думал, на какой ступеньке хлопнусь...

Я засмеялся.

И вдруг обидчивое:

— Да вы, что же, не верите мне? Плохой я врач, по-вашему?

— Нет, верю... Только нельзя быть одинаково крупным и в литературе и в медицине. Чехов-писатель, разумеется, заслоняет Чехова-доктора.

Потемнел, и потом долго спустя:

— Когда-нибудь убедятся, что я, ей богу, хороший медик»¹.

По этому вопросу А. Дерман писал так:

«Характерно, что о себе как враче Чехов был гораздо более высокого мнения, чем как о писателе. Выражение самой умеренной удовлетворенности — редчайшая вещь в его письмах. Между тем при всей исключительной скромности, отличавшей Антона Павловича, он порою не стеснялся в письмах хвалиться своими врачебными успехами и, случалось, обижался, когда, щадя его время, кто-либо из друзей воздерживался от его медицинских услуг.

Заметим мимоходом, что это объясняется, по-видимому, именно тем, что писательство, а не врачевание было истинным призванием Чехова: самокритика его в первой области была неизмеримо глубже и строже, чем во второй»².

Нам кажется, что это не совсем так. Чехов в своих произведениях настолько скупо и вместе с тем настолько точно описывал внутреннюю болезнь, настолько глубоко понимал переживания описываемых им больных героев, что создается впечатление о его несомненной эрудиции в области терапии.

Изучение медицинской библиотеки Чехова позволяет отметить следующее: тексты медицинских книг, которые он изучал на первых курсах университета, сплошь подчеркнуты красным, синим и черным карандашами.

В учебниках последних курсов подчеркиваются тонким черным карандашом только особо интересные и важные, с точки зрения Чехова-студента, места. Книги же, которые Чехов приобретал после окончания университета, не подчеркивались. Однако он их внимательно читал. Об этом говорят исправленные им опечатки, которые встречались в тексте.

В числе медицинских книг, которые он взял с собой в Ялту, были «Учебник детских болезней» Гергарда (1875), «Клинические лекции» Г.А. Захарьина (1889—1893), «Руководство по частной патологии и терапии» Д. Нимейера (1881), «Руководство к частной терапии» А. Робэна (1896 г.), «Курс лекций о болезнях детского возраста» И. Троицкого (1888) и др.

Как видно из перечня, ряд книг по терапии приобретался Чеховым значительно позже окончания им медицинского факультета.

* * *

В «Скучной истории» Чехов с предельной образностью и научной правдой описал «грудную жабу» у героя повести. Болезнь вошла как бы органически в сюжетную канву произведения. Писателем показана взаимосвязь между личностью человека и болезнью. Для того, чтобы написать «Скучную историю», нужно было глубоко знать то заболевание, которое известно под именем «грудной жабы».

Г.П. Шульцев (в первом номере журнала «Клиническая медицина» за 1960 г.) опубликовал интересное исследование «А.П. Чехов — о грудной жабе».

Мы позволим себе частично привести это исследование.

В письме к М.В. Киселевой от 17 марта 1887 г.

А.П. Чехов пишет: «...Приезжаю я к Григоровичу. Старичина поцеловал меня в лоб, обнял, заплакал от умиления, и... от волнения у него приключился жесточайший припадок грудной жабы. Он невыносимо страдал, метался, стонал, а я 2½ часа сидел возле него, браня во все лопатки свою бессильную медицину».

На следующий день А.П. Чехов пишет об этом более подробно А.С. Суворину:

«Перед отъездом я был у Д(митрия) В(асильевича) и наблюдал его грудную жабу. Страдания его едва выносимы, продолжительны и усугубляются страхом смерти, которая, вероятно, близка. Сама по себе грудная жаба болезнь неважная, но у Д(митрия) В(асильевича) она является симптомом болезни, которая называется атероматозным процессом, перерождением артерий, — недуг старческий и неизлечимый».

Весьма интересны взгляды А.П. Чехова на сущность болезни и механизм возникновения приступов. Любопытно, что в 1887 году А.П. Чехову был известен «атероматозный процесс», жировое перерождение артерий. Как известно, этот термин в понятии атеросклероза вошел в клинический обиход позднее (Маршан, 1903—1904 гг.). А.П. Чехов подчеркивает, что вследствие поражения сердца питание последнего нарушается и само сердце «перерождается». Это созвучно современным представлениям об ишемии миокарда, о развитии атеросклеротического кардиосклероза. Наконец, А.П. Чехов указывает, что сам болевой приступ («грудная жаба») связан с тем, что «нервные узлы», «сидящие в сердце», «не получая питания, болят». Это представление также близко к современным понятиям и может быть отнесено к области неврогенных трактовок болезненных процессов нашими отечественными клиницистами.

Безусловно, что в то время А.П. Чехов рассматривал «перерождение» артерий как основной субстрат, приводящий к развитию грудной жабы. Так, в письме к Н.А. Лейкину 7 ноября 1889 года он писал: «Говорят, что Билибин болен. В чем дело? Он писал мне, что болит сердце. Вероятно, развинтились нервы, ибо сердце в его годы не болит. Ведь не грудная же жаба, не перерождение сердечных сосудов, не аневризма же. Ему бы на юг поехать, в море купаться...»

Как видно из этого письма, А.П. Чехов относил грудную жабу к числу органических перерождений сердца, однако при описании болезни у Д.В. Григоровича он отмечал возникновение болевого приступа после волнения, т. е., несомненно, придавал значение нервно-психическим влияниям в развитии болезни.

Важно подчеркнуть, что высказывания А.П. Чехова о грудной жабе близки по годам к клиническим наблюдениям Г.А. Захарьина. Однако это не пересказ Г.А. Захарьина, а, несомненно, собственные взгляды на это заболевание.

К сожалению, — указывает Г.П. Шульцев, — ни в одной отечественной работе (Г.Ф. Ланг, Л.И. Фогельсон, И.А. Черногоров, В.Е. Незлин и др.), касающейся грудной жабы, нет упоминания имени А.П. Чехова.

* * *

Карл Маркс дал философское определение сущности болезни. Он писал: «Что такое болезнь, как не стесненная в своей свободе жизнь». Когда человек здоров, — он не чувствует ни своего сердца, ни своей печени. Он начинает чувствовать свои органы тогда, когда нарушается нормальный ритм их работы.

Острая болезнь, быстро нарастающая и столь же быстро затихающая, обычно не требует от человека особого напряжения воли для борьбы с нею. Психическая сфера не претерпевает при этом резких изменений, а если такие изменения и происходят, то связаны они с воздействием на мозг болезнетворного начала. С обратным развитием болезни психическая деятельность человека приходит к норме.

Хронические болезни, которые на долгие годы «стесняют в своей свободе жизнь человека», в определенной мере влияют на его психику. К таким болезням относятся сердечные страдания, туберкулез, рак и ряд других тяжелых хронических заболеваний.

В предыдущей главе мы касались трактовки А.П. Чеховым психических болезней человека. Между психическими и телесными (соматическими) болезнями, о которых речь идет в настоящей главе, разница заключается в том, что психический больной чаще всего не понимает того, что он болен, а страдающий внутренним заболеванием ясно ощущает свою болезнь и, следовательно, реагирует на нее.

Глеб Успенский умер в психиатрической лечебнице в 1902 году. Болезнь его развивалась исподволь много лет. В 1893 году он встретился с В.Г. Короленко. Писатель указывает в своих воспоминаниях, что Глеб Успенский уже тогда был болен. «Часто среди разговора, — вспоминает В.Г. Короленко, — он вдруг закрывал глаза... и начинал шептать... Мне он говорил... о том, что он беседует в эти минуты с инокиней Маргаритой... и что он делается легкий... и скоро полетит... А затем — он совершенно просто переходил к житейским темам...»

Г. Мопассан в рассказе «Орля» описал свои переживания в начале психического заболевания. Великий французский писатель понимал, что он становится больным, но в дальнейшем сознавать свою болезнь перестал.

Описывая характер своих больных героев, Чехов обычно оттеняет два вопроса — как телесная болезнь влияет на психику и как психика воздействует на развитие телесного заболевания.

Сначала остановимся на первом вопросе.

Когда начинается болезнь, то еще задолго до появления боли, одышки или других каких-либо несомненных признаков болезни начинают ощущаться какие-то явления общего порядка, то ли чувство необъяснимой тоски, то ли безразличие к окружающему. Человек в этом периоде заболевания начинает как бы приглядываться, прислушиваться к своему внутреннему телесному миру.

«Память моя ослабела, — замечает заслуженный профессор Николай Степанович («Скучная история» А.П. Чехова), — в мыслях недостаточно последовательности... От бессонницы и вследствие напряженной борьбы с возрастающею слабостью со мной происходит нечто странное... Прежде я любил обед или был к нему равнодушен, теперь же он не возбуждает во мне ничего, кроме скуки и раздражения». Все это неопределенные ощущения, которые могут быть присущи различным заболеваниям, но они несомненно указывают на телесное неблагополучие.

Исключительно ярко описывает ощущения начинающегося недуга Л.Н. Толстой («Смерть Ивана Ильича»):

«Все было очень хорошо... Нельзя было назвать нездоровьем то, что Иван Ильич говорил иногда, что у него странный вкус во рту и что-то неловко в левой стороне живота... Но через некоторое время неловкость эта стала увеличиваться и переходить не в боль еще, но в сознание тяжести постоянной в боку и в дурное расположение духа...»

В народе, вековую мудрость которого не следует игнорировать, давно уже известно, что люди, страдающие заболеваниями кишечника, нередко угнетены и обеспокоены, гневность и озлобленность — удел болеющих печенью, заболевания сердца вызывают тоску и т. д.

И.М. Сеченов писал, что «человек, страдающий болезнью желудка, должен иметь свою особую психологию».

Чем неожиданнее появилась болезнь, тем более сильным оказывается ответ на нее психики заболевшего. Но вот диагностический период закончен. Диагноз заболевания становится ясным, правда ясным, прежде всего врачу и не совсем еще ясным больному. Здесь приходится решать вопрос — можно ли поставить больного в известность о его заболевании или диагноз болезни следует от него скрыть.

«Каждый случай, — писал Чехов, — приходится индивидуализировать, но во всех случаях не бывает надобности лгать больному, как это случается, когда лечишь рак или чахотку» (Письмо от 27 октября 1892 года).

Писатель был прав. Врач должен лгать, причем лгать творчески и упорно от начала до исхода заболевания при общении с человеком, который болен раком, потому

что страх перед якобы неминуемой смертью может привести к печальному исходу там, где современная медицина может не только продлить жизнь, но и полностью вылечить человека. Если же больному можно доказать, что его болезнь полностью излечима, там не только не нужно, но и вредно лгать. Больной должен вместе с врачом активно участвовать в ликвидации своей болезни. Причем нужно сказать, что нередко излечение зависит больше от самого больного, чем от врача.

Осознав свою болезнь, человек начинает переживать свое отношение к ней. На переживание человеком болезни накладывают отпечаток его интеллектуальный уровень, свойство его ума, его интересы и волевые качества. Решающими же факторами, от которых зависит переживание человеком болезни, является его мировоззрение, взгляды и убеждения, сформировавшиеся до развития болезни.

Высшая степень эмоциональных реакций больного — это ужас, отчаяние и страх смерти. Было бы неправильным считать, что страх смерти — это постыдное чувство. Его испытывают даже очень сильные люди, но чем больше развиты волевые качества человека, тем легче этот страх подавляется. В зависимости от различных качеств сознания больной по-разному относится к своей болезни: борется с ней, уходит от нее, покоряется болезни, боится ее, тяжело ее переживает. Некоторые больные стыдятся своей болезни и скрывают ее, другие же в противоположность первым, бравируют болезнью, выставляют ее напоказ и искусственно усиливают ее проявления. У одних такое отношение к своей болезни объясняется тем, что они ищут определенные выгоды, связанные с болезнью, другие же попросту привыкают к своей болезни и расстаться с ней или, вернее, с видимостью болезни им трудно. Если такому «больному» врач говорит, что он здоров, то «больной» отнюдь не успокаивается, а считает врача неучем, не умеющим разобраться в его недуге. Среди больных встречаются люди, окончательно потерявшие мужество, одолеваемые отчаянием и страхом, и сильные, мужественные люди. Первые, при прочих равных обстоятельствах, всегда страдают более тяжело, чем те больные, личность которых изменилась мало. Приходится наблюдать и таких больных, которым все кажется нипочем. Пораженные серьезным недугом, они продолжают считать себя здоровыми и при этом усугубляют свой недуг. Нередко в конце заболевания «я» таких больных становится диаметрально противоположным начальному состоянию. Одна и та же личность в разные возрастные периоды и при разных социальных условиях, в различных случаях своей личной жизни переживает болезнь по-разному.

Вопросы сознания и чувства болезни, которые столь часто затрагивал Чехов в своем художественном творчестве, нашли своё отражение в современной медицинской науке (В.А. Гиляровский, Е.К. Краснушкин, Л.Л. Рохлин, Е.А. Шевалев и др.).

* * *

Представляют интерес наблюдения Чехова над своими знакомыми или близкими, болевшими теми или иными тяжелыми заболеваниями.

Чехов несколько раз навещал больного писателя Н.С. Лескова, которого любил и высоко ценил. Н.С. Лесков исключительно мужественно переносил свой недуг (порок сердца). Впервые он узнал о своей болезни после большого морального удара, связанного с наложением ареста на шестой том издания его сочинений. У него наступило после этого расстройство компенсации сердечной деятельности. После обострения своей болезни он жил семь лет. Он может быть жил бы и еще, но зимой 1895 года он заболел воспалением легких. 64-летний писатель не вылежал в постели столько, сколько требовалось. Ему захотелось проехаться вокруг любимого им «Нескучного сада». Несмотря на уговоры близких, он вместе со своим сыном поехал на открытом извозчике вокруг этого сада и вновь заболел. Больное сердце не выдержало нагрузки, наступил отек легких, и писатель погиб.

За три года до смерти он написал мужественное распоряжение, которое озаглавил: «Моя посмертная просьба». Первый пункт этого распоряжения гласил: «По смерти моей прошу непременно вскрыть мое тело и составить акт вскрытия. Желаю этого для того, чтобы могли быть найдены причины сердечной болезни, которою я долго страдал, при общем уверении врачей, что в сердце моем не было никакого болезненного состояния». Но Чехов знал о его заболевании. «Напрасно он в завещании своем написал, что доктора не знали, что делается с его сердцем. Доктора отлично знали, — пишет Ал.П. Чехов, — но скрывали от него».

И.И. Левитан большую часть своей жизни страдал от неизлечимого недуга (тяжелого порока сердца). Это, однако, не отражалось ни на его настроении, ни на его творчестве. Он был всегда энергичен и жизнерадостен, весел и остроумен и, по словам А.П. Чехова, черпал жизнь пригоршнями, ни капли себя не ограничивая. А.П. Чехов знал, что его друг неизлечимо болен: «Художник Левитан (пейзажист), по-видимому, скоро умрет, — пишет он 1 марта 1897 г. — У него расширение аорты». Через шесть дней он сообщает: «Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Вместо звука тук-тук, слышится пф-тук. Это называется в медицине — «шум с первым временем».

В журнале «Огонек», № 4, 1960 г. И.С. Зильберштейн опубликовал письмо Чехова от 4 апреля 1897 года, адресованное художнику И.Э. Бразу (автору неудачного портрета А.П. Чехова). В письме есть следующие строки: «Пейзажист Левитан серьезно болен. У него расширение аорты. Расширение аорты у самого устья, при выходе из сердца, так что получилась недостаточность клапанов. У него страстная жажда жизни, страстная жажда работы, но физическое состояние хуже, чем у инвалида».

Приведенные строки показывают, что Чехов тонко разбирался в сложной диагностике пороков сердца, а болезнь человека всегда связывал с его личностью.

Чехов, понимая серьезность заболевания Левитана, советовался о его болезни с А.А. Остроумовым, беспокоился о здоровье художника и спрашивал о нем во многих письмах к их общим друзьям в 1897 и 1898 годах. Как раз в этот период Левитан писал ряд полотен, в которых создан жизнеутверждающий радостный образ природы («Март», «Весна — большая вода», «Золотая осень», «Свежий ветер»).

В декабре 1899 года Левитан был у Чехова в Ялте. «Он в отличном настроении, — пишет Чехов, — и пьет по четыре стакана чая». В этот период художник работал над картиной «Озеро». Художник знал, что любимый им и тяжело больной Чехов тоскует в «лаврово-кипарисовой» Ялте. Писатель привык к близким его сердцу картинам русской природы. В свой приезд Левитан нарисовал на камине, в кабинете Чехова этюд — лунную ночь во время сенокоса. Этот знак внимания очень тронул больного писателя. «Луг, копны, вдали лес, надо всем царит луна...»

В 1900 году художник закончил свою творческую жизнь, создав образ родины, полный торжествующей, всепобеждающей силы («Озеро»), и сердце его сдало. Весной 1900 года, через несколько месяцев после встречи с Чеховым в Ялте, Левитан умер.

Больной художник не мог не знать о серьезности своей болезни, но относился к ней отнюдь не серьезно. Он уходил от своей болезни в творчество и в жизнь, которую безмерно любил.

Свои знания болезней сердца и наблюдения над больными Чехов тонко вплетал в художественную основу написанных им произведений. В одном случае он изображал профессора, страдающего грудной жабой («Скучная история»), в другом — помещика, больного пороком сердца («Расстройство компенсации»), в третьем — дочь фабриканта, больную «неврозом сердца» («Случай из практики») и т. д.

Известно, что Чехов давал указания Куприну, когда тот писал в ялтинском домике Чехова рассказ «В цирке». Болезнь сердца у героя этого рассказа и его смерть (очевидно, от инфаркта) описаны с научной точностью и чрезвычайно образно.

* * *

В 1893 году Чехов пишет «Рассказ неизвестного человека». Этот рассказ имеет две связанных между собою темы: первая — это развитие мысли о том, что человек без общей идеи бесполезен для общества, и вторая — при отсутствии общей идеи болезнь может изменить психику человека, особенности его характера, отношение человека к окружающей его действительности. Ранее эту тему Чехов широко развернул в «Скучной истории».

Сюжет рассказа прост — революционер-террорист поступает лакеем к сыну царского сановника для того, чтобы убить этого сановника. У революционера развивается чахотка. К сыну сановника Орлову приезжает его любовница. Эту любовницу Орлов обманывает. Герой рассказа, революционер, влюбляется в обманутую молодую женщину... Вскоре оказывается, что силы, питавшие его революционный порыв, иссякли, что убить сановника он не в состоянии. Тогда он раскрывает свое инкогнито и уезжает с любимой женщиной в Италию.

В рассказе есть такой эпизод: в квартиру, где работает «лакеем» герой рассказа, приходит сановник. Этого сановника «революционер» и должен был уничтожить. Однако, когда пришло время действовать, «революционер» почувствовал, что ненависти к врагу у него нет. Старое лицо сановника вызвало в нем только мелкие, дешевые и ненужные мысли о бренности всего земного, о скорой смерти...

Что же произошло с революционером? В чем причина его столь легкого ухода от своего долга?

«Отчего я раньше времени ослабел и упал?» — спрашивает сам себя герой, и отвечает: «Я, подобно библейскому силачу, поднял на себя Газские ворота, чтобы отнести их на вершину горы, но только когда уже изнемог, когда во мне навеки погасли молодость и здоровье, я заметил, что эти ворота мне не по плечам и что я обманул себя... Отчего мы утомились? Отчего мы, вначале такие страстные, смелые, благородные, верующие, к 30—35 годам становимся уже полными банкротами?..»

В «Рассказе неизвестного человека» герой пытается оправдать себя: «...У меня была непрерывная, жестокая боль...» Но ведь такая же боль была у погибавшего от чахотки бунтаря Павла Ивановича («Гусев»), такая же боль была у Саши из последнего рассказа Чехова «Невеста» и, наконец, так же страдал всю свою жизнь от непрерывной и жестокой боли сам писатель, призывавший людей до конца своих дней «перевернуть» жизнь...

Дело не в том, что герой болен, а в том (заметила героиня «Рассказа неизвестного человека»), что у неудачного революционера в его пустой, по сути, жизни никаких намерений не было; были пустые идеи и болтовня о «насмешке над трудом рабочего, о кровавом поте» и т. д.

В этом рассказе так же, как и в «Скучной истории», герой рассказа не может ответить на вопрос запутавшейся в жизни молодой женщины, которую он искренне любит, — что делать? Поэтому героиня рассказа и совершила то, что не успела в «Скучной истории» совершить воспитанница профессора, — она отравилась.

Может быть, и виновата в наступившей моральной слабости «террориста», в его объективном ренегатстве болезнь? Возможно, что и виновата! Ведь в «Скучной истории» профессор Николай Степанович высказал мысль Чехова — «когда в человеке нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, то достаточно для него не только серьезного недуга, но и хорошего насморка, чтобы все то, что он прежде считал мировоззрением, перевернулось вверх дном и разлетелось в клочья».

Болезнь не отразилась на социально направленном отношении к действительности Павла Ивановича («Гусев»), Саши («Невеста») и самого Чехова, и она же превратила в морального банкрота «неизвестного человека».

* * *

Чехову принесла много переживаний смерть его брата. Брат Антона Павловича, художник Николай, болел той же болезнью, что и Антон Павлович, но он умер очень рано — в возрасте 31 года. Это был талантливый художник, друг И.И. Левитана. Однако, при всей своей талантливости художник относился не к лучшей части «богемы». Он был невоспитан, раздражителен, неразборчив в отношениях с женщинами и очень много пил. Это была личность, прямо противоположная своему брату. К нему ведь Антон Павлович обратил свое знаменитое письмо о воспитании человека, которое кончалось словами: «...Иди к нам, разбей графин с водкой...» Но Николай Чехов не смог разбить злополучный графин и в конце концов этот графин и привел молодого и талантливого художника к печальному исходу. Туберкулез, которым художник болел длительное время, резко обострился, развилась горловая чахотка, и 17 июня 1889 года он скончался.

Николай Чехов знал, чем он болен, но не сознавал серьезности своего состояния. «Все время мечтал о том, как выздоровеет и начнет писать красками... Воспоминания были его чуть ли не единственным удовольствием... Умер в полном сознании. Смерти он не ждал, по крайней мере ни разу не заикнулся о ней...» (Письмо от 24 июня 1889 года).

Во время болезни Николай Чехов много капризничал, был привередлив, вел себя «как генерал». Обо всем этом Антон Павлович сообщал близким в своих письмах.

В том имении, где умер Николай Чехов, писатель наблюдал женщину-врача Зинаиду Линтвареву, страдающую неизлечимой опухолью мозга. От этой опухоли она совершенно ослепла, ее мучили судорожные припадки и постоянная, невыносимая головная боль. Женщина-врач знала, что ожидает ее, и стоически, с поразительным хладнокровием говорила о смерти, которая была близка. «Врачуя публику, — писал А.П. Чехов, — я привык видеть людей, которые скоро умрут, и я всегда чувствовал себя как-то странно, когда при мне говорили, улыбались или плакали люди, смерть которых была близка, но здесь, когда я вижу на террасе слепую, которая смеется, шутит или слушает, как ей читают мои «Сумерки», мне уж начинает казаться странным не то, что докторша умрет, а то, что мы не чувствуем своей собственной смерти и пишем «Сумерки», точно никогда не умрем».

Чехов знал, что среди больных неизлечимыми болезнями в самом трагическом положении оказываются врачи, особенно в том случае, если они точно осведомлены о своем состоянии. Человеку нужно иметь особенно сильную волю и особенно цельный характер, чтобы не потерять власть над собой в те годы, месяцы и дни, когда он твердо уверен, что безотвратно приближается к смерти. Иногда можно встретить врачей, которые знают, что больны неизлечимой болезнью, но они до последних дней все же где-то в глубине сознания верят в то, что больны не той болезнью, о которой знают. У некоторых же больных врачей можно проследить все переходы от уверенного в себе специалиста до беспомощного ребенка, а подчас даже до суеверной примитивной личности. Только очень немногие из осведомленных о своей болезни врачей мужественно приходят к трагическому концу. Именно так умирала замечательная женщина-врач Зинаида Михайловна Линтварева. Она умерла 24 ноября 1891 года.

«Пять лет тому назад, — писал в некрологе А.П. Чехов, — эта женщина-врач потеряла зрение. Тяжкая болезнь (по-видимому, опухоль в черепном мозгу) постепенно, безостановочно парализовала у несчастной конечности, язык, мышцы лица, память. Для семьи, для которой она была предметом гордости и блестящих надежд, для всех ее знавших и для крестьян, о которых она так искренне заботилась, оставалось одно печальное утешение — то редкое и замечательное терпение, с которым З.М. выносила свои страдания. В то самое время, когда вокруг нее зрячие и здоровые жаловались порой на свою судьбу, она, слепая, лишенная свободы движения и обреченная на смерть, — не роптала, утешала и ободряла жаловавшихся».

Смерть безыдейного, но талантливого художника и страдания умиравшей женщины-врача, необычайная воля которой поддерживалась передовыми идеями 60-х годов, были глубоко пережиты Чеховым.

Примечания

1. Вас. Немирович-Данченко. Памятка об А.П. Чехове. Чеховский юбилейный сборник. М., 1910, стр. 404.

2. А. Дерман. Москва в жизни и творчестве Чехова. М., 1948, стр. 75.