Писатель И. Леонтьев (Щеглов) — яркий представитель восьмидесятников1 сообщил как-то Чехову о «печальных новостях» из Петербурга: «Фофанов сидит в сумасшедшем доме, Глеб Успенский страдает галлюцинациями...» Щеглов не находил объяснения этим печальным фактам.
Чехов в своем ответе Щеглову 22 марта 1890 г. писал о необходимости искать новые пути в жизни. Критики чеховского периода, представлявшие общественное мнение, не могли показать эти пути. Если бы критика знала их, «то, поверьте, — писал Чехов, — давно бы уж указала нам путь, и мы знали бы, что нам делать, и Фофанов не сидел бы в сумасшедшем доме, Гаршин был бы жив до сих пор... и нам бы не было так скучно и нудно, как теперь, и Вас не тянуло бы в театр (Щеглов писал пьесы, которые Чехов не одобрял — Е.М.), а меня на Сахалин».
Цель поездки Чехова на Сахалин была связана, как указывает В. Ермилов, прежде всего с поисками ответа все на тот же вопрос: что делать?2
Немало выдающихся людей чеховского периода, мучительно искавших ответа на этот вопрос, и не сумевших его найти, погибло от психических болезней или чахотки. Когда изучаешь жизнь этих людей, то создается впечатление, что у тех из них, кто ценою большого труда воспитал и закалил свою нервную систему, она не поддавалась ломке. Поражалась человеческая сома, ткань, а нервные клетки у этих людей горели ярким пламенем до конца. Так, перед самой смертью написал свое огненное письмо к Гоголю Виссарион Белинский, так был стремителен до последних дней Добролюбов, так призывал «перевернуть жизнь» перед своей смертью Чехов. Болезнь находила у разных людей пути наименьшего сопротивления: у одних разрушалась нервная система, у других — легочная ткань.
Не случайно в рассказе «Гусев», в котором впервые у Чехова прозвучал горячий протест против существующей действительности, герой умирает от чахотки, а узник «Палаты № 6» заканчивает свою жизнь в сумасшедшем доме.
После путешествия на о. Сахалин Чехову стало ясно, что каторгой для большинства населения России являлось все жандармско-чиновничье государство.
В тот период, когда писались строки «Палаты № 6», в глухой Самаре томился полный революционной энергии 23-летний Ленин. «Для него Самара, — пишет Анна Ильинична, — стала уже такой «палатой № 6», он рвался из нее почти так же, как несчастный больной Чехов». В таком настроении Владимир Ильич и сказал своей сестре, прочитав рассказ Чехова: «Мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, что я заперт в «палате № 6».
В словах молодого Ленина отражено впечатление всей читающей публики от этого страшного по своему реалистическому описанию действительности произведения.
Общий социальный фон повести — это самодержавно-полицейская Россия, в меньшем концентрическом круге — глухой провинциальный город с больницей и тюрьмой, находящимися на расстоянии ста саженей друг от друга; в еще меньшем круге — унылый и окаянный флигель больницы, находящийся где-то на ее задворках. Удушливый, гнилостный запах флигеля хорошо знаком писателю по баракам каторжников, а он ведь посетил не одну сотню таких бараков.
В палате заперто пять больных — три шизофреника, один паралитик, уже потерявший подобие человека, и симпатичный Чехову герой рассказа Иван Дмитрич Громов. Больных сторожит Никита.
«Никита, — пишет М.П. Гущин, — самая страшная фигура в повести. Только сатирик мог создать подобный образ, в котором до такой степени воплощена идея насилия, идея грубой, бесчеловечной, чисто зоологической власти российского самодержавия...»3 Никита, обладающий необыкновенной физической силой и «здоровенными кулаками», является послушным, не рассуждающим исполнителем заведенных порядков... Бьет Никита безжалостно, по лицу, по груди, по спине, по чем попало.
Хозяин Никиты — доктор Андрей Ефимыч Рагин.
Он флегматик и кажется как будто бы мягким и деликатным человеком, он никогда не повышает голоса, даже прислуге не может приказать: «Принеси мне пива!», а всегда говорит: «Как бы мне пива». Андрей Ефимыч Рагин рассуждает о замечательных успехах медицинской науки, а рядом с ним и по его вине существует палата № 6. В этой палате страшный Никита колотит больных и существенной разницы между карцером в сахалинской тюрьме и этой больничной палатой нет.
Для оправдания своего преступного бездействия Рагин исповедует реакционную философию, которая разрешала любой произвол, устраняла человека от всякого участия в переустройстве жизни.
«Коллега» Рагина, врач Хоботов — хам, лицемер и карьерист. Фельдшер больницы Сергей Сергеич — хитрый кулак, торжествующая свинья. Такова характеристика медицинской среды глухого российского городка, где существовала палата № 6 с ее несчастными обитателями.
Чехов, создавая «Палату № 6», хотел показать страшную российскую действительность, но основная задача писателя заключалась в том, чтобы в словах Ивана Дмитрича Громова воплотить протест против этой действительности, против самодержавно-полицейского произвола и насилия.
Иван Дмитрич показан больным. Поэтому читатель вправе задать вопрос: можно ли верить тому, что говорит этот человек, или это бред сумасшедшего, которого едва ли стоит слушать?.. Слова протеста мог бы высказать и здоровый человек. Но ведь если бунтарские мысли будет высказывать здоровый человек, то цензура закроет ему рот! Как же решить вопрос?
В решении этой творческой задачи Чехов проявил себя не только талантливым писателем, но и врачом, который видел гораздо дальше, чем его товарищи по медицинской науке.
В период Чехова диагноз шизофрения еще не был принят всеми психиатрами. Это самое распространенное психическое заболевание С.С. Корсаков, например, называл первичным, остро развивающимся бессмыслием. Можно полагать, что этой болезнью страдало три обитателя палаты № 6.
Первый — «высокий худощавый мещанин с рыжими, блестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядит в одну точку. День и ночь он грустит, покачивая головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и пьет он машинально, когда дают. Судя по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка».
Очевидно, у этого больного уже развилось шизофреническое слабоумие.
За ним следует маленький, живой, очень подвижной старик с острой бородкой и с черными, кудрявыми, как у негра, волосами. «Это... Мойсейка. Мойсейка любит услуживать. Он подает товарищам воду, укрывает их, когда они спят, обещает каждому принести с улицы по копеечке и сшить по новой шапке...»
Эгот больной, по-видимому, тоже шизофреник; заболевание у него началось двадцать лет тому назад, когда у него сгорела шапочная мастерская. Психическая травма явилась толчком к развитию болезни. Болезненный процесс у него, наверное, остановился и он для окружающих не опасен. Он собирает милостыню, которую с побоями отбирает Никита.
Третий больной — «оплывший жиром, почти круглый мужик с тупым, совершенно бессмысленным лицом. Это — неподвижное, обжорливое и нечистоплотное животное, давно уже потерявшее способность мыслить и чувствовать». У больного прогрессивный паралич.
Четвертый обитатель палаты № 6 — «мещанин, служивший когда-то сортировщиком на почте, маленький, худощавый блондин с добрым, но несколько лукавым лицом...
— Поздравьте меня, — говорит он часто Ивану Дмитричу, — я представлен к Станиславу второй степени со звездой...»
У этого мещанина можно предположить параноидную форму шизофрении с определенной систематизацией бредовых идей величия. У него еще нет явного распада психики и с ним возможен контакт...
Все эти больные могли бы представить интерес для Чехова как психиатра, но не для Чехова-писателя и психолога. Сама по себе болезнь этих четырех несчастных, вызвала бы у читателя, выражаясь словами Чехова, «скорее патологический интерес, чем художественный».
Почему же личность пятого заключенного палаты № 6 Ивана Дмитрича Громова, столь обаятельна, почему его рассуждения обладают такой искренностью и силой? Это происходит потому, что Громов, так же, как и Васильев, правдолюбец, потому что болезнь его мотивирована в повести столкновением гуманной и свободной личности с грубой, основанной на угнетении человека, политической системой, поддерживаемой полным равнодушием «общества».
Душевная боль Васильева, наступившая в результате столкновения с человеческой несправедливостью, воспринимается читателем сочувственно, хотя она отнюдь не условна. Громов это тот же Васильев, только вылепленный более выпукло, более сильно. Болезнь Ивана Дмитрича нет необходимости воспринимать как условность, так как Чехов показывает, что у его героя развилось заболевание, которое, при современном уровне науки, можно расценить как паранойальную реакцию. Чехов уже тогда, очевидно, понимал то, к чему пришли на основании учения И.П. Павлова современные нам психиатры, а именно, что паранойальная реакция и даже паранойя не отдельная форма психического заболевания, а «лишь крайний вариант тех реакций», которые могут возникнуть у нервночувствительных личностей под влиянием психических травм (Е.А. Попов).
Болезненное реактивное состояние возникает у Громова из-за того, что постоянные и тяжелые травмы несправедливой и проклятой «действительной жизни» превысили предел его физиологической выносливости.
В книге «Остров Сахалин» Чехов показал, что на острове каторги «каждый день и каждый час представляется достаточно причин, чтобы человеку не крепкому, с расшатанными нервами сойти с ума». Замечание Чехова о том, что «угрызения совести, тоска по родине, постоянно оскорбляемое самолюбие, одиночество» способствуют возникновению психического заболевания, перекликается с высказанными позже мыслями И.П. Павлова: «Например, меня кто-нибудь очень глубоко оскорбил, а я по какой-нибудь причине на это не мог ответить соответственным словом, а тем более действием, и я должен преодолеть эту борьбу, этот конфликт раздражительного процесса внутри себя и это повторялось не раз». Такой внутренний конфликт является основой патологических «сшибок». Необходимость переносить глубокие конфликты внутри себя нередко приводит к болезненным состояниям в психической сфере. К таким же состояниям приводит постоянная травматизация человеческой психики отрицательными воздействиями внешней среды.
Жизненные удары преследовали Ивана Дмитрича Громова, героя «Палаты № 6», с юности. В студенческие годы он давал грошовые уроки, голодал, так как весь заработок посылал матери. Бросив университет, он стал уездным учителем, но вскоре остался без места, с полгода питался хлебом и водой и, наконец, поступил в судебные пристава. Громов был всегда бледен, худ, мало ел, дурно спал. Чехов подчеркивает, что его герой был бунтарем еще тогда, когда он фактически был здоров. В городе, в котором находился Громов, было душно и скучно жить, у общества не было высших интересов, оно вело тусклую, бессмысленную жизнь, разнообразя ее насилием, грубым развратом и лицемерием; Громов наблюдал за этим обществом. Он видел, что подлецы сыты и одеты, а честные питаются крохами; Громов хотел, чтобы были построены школы, чтобы была создана местная газета с честным направлением. Он хотел, чтобы был театр, публичные чтения, сплоченность интеллигентных сил. Нужно, мечтал Громов, чтобы общество сознало себя и ужаснулось...
Он говорил почти то, что говорил умиравший от чахотки бунтарь Павел Иванович из рассказа «Гусев», который с психической стороны был совершенно здоров: «Вижу произвол — протестую, вижу торжествующую свинью — протестую...»
В городе Ивана Дмитрича, несмотря на резкость его суждений и нервность, любили и за глаза называли Ваней. Его врожденная деликатность, услужливость, порядочность, нравственная чистота, семейные несчастья внушали хорошее, теплое и грустное чувство... но нервная система у Громова сдала.
Павел Иванович («Гусев») заболел чахоткой, у честного Васильева («Припадок») появилась «душевная боль», у благородного бунтаря Громова («Палата № 6») развилось психическое страдание.
Громова никто не лечил и его реактивное состояние закрепилось и перешло в свой крайний вариант. Эта болезнь, писал еще С.С. Корсаков, отличается тем, что при «ясном сознании, при способности отдавать отчет в своем состоянии и в отношении окружающих предметов между собою, на первом месте существуют первично развивающиеся бредовые идеи».
Точка зрения, изложенная ученым около 70 лет тому назад, подтверждается и сейчас. В случаях паранойяльных реакций, — пишет Е.А. Попов, — «дело идет не о бреде в собственном смысле слова, а о сверхценных идеях. Какая-то мысль, группа представлений, главным образом вследствие связанных с ними эмоций, получает преобладающее значение и оказывает влияние на весь ход мышления, поскольку он имеет отношение к этой сверхценной идее. Однако во всем остальном, что не связано со сверхценной идеей, заметных отклонений не обнаруживается. Мышление... не расстроено. Память сохранена. Галлюцинаций не бывает»4.
Человек, который всегда ненавидел полицейско-палочный режим, который всегда протестовал против него, постепенно начинает бояться, что этот режим направлен лично против него, ему кажется, что полицейские хотят его схватить, заковать в кандалы. Если такая реакция возникает на почве травматизированной нервной системы, то картина болезни нарастает «лавинообразно».
Развитие болезни у Ивана Дмитрича Громова нарисовано Чеховым с удивительной научной правдивостью.
«Однажды осенним утром, подняв воротник своего пальто и шлепая по грязи, по переулкам и задворкам пробирался Иван Дмитрич к какому-то мещанину, чтобы получить по исполнительному листу. Настроение у него было мрачное, как всегда по утрам. В одном из переулков встретились ему два арестанта в кандалах и с ними четыре конвойных с ружьями. Раньше Иван Дмитрич очень часто встречал арестантов и всякий раз они возбуждали в нем чувства сострадания и неловкости, теперь же эта встреча произвела на него какое-то особенное, странное впечатление. Ему вдруг почему-то показалось, что его тоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в тюрьму... Дома целый день у него не выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться. Вечером он не зажигал у себя огня, а ночью не спал и все думал о том, что его могут арестовать, заковать и посадить в тюрьму... А судебная ошибка при теперешнем судопроизводстве очень возможна, и ничего в ней нет мудреного... Ищи потом справедливости и защиты в этом маленьком, грязном городишке, за двести верст от железной дороги! Да и не смешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречается обществом как разумная и целесообразная необходимость и всякий акт милосердия, например, оправдательный приговор, вызывает целый взрыв неудовлетворенного, мстительного чувства?
Утром Иван Дмитрич поднялся с постели в ужасе, с холодным потом на лбу, совсем уже уверенный, что его могут арестовать каждую минуту. Если вчерашние тяжелые мысли так долго не оставляют его, — думал он, — то, значит, в них есть доля правды. Не могли же они в самом деле прийти в голову без всякого повода.
Городовой не спеша прошел мимо окон: это недаром. Вот два человека остановились около дома и молчат. Почему они молчат?
И для Ивана Дмитрича наступили мучительные дни и ночи. Все проходившие мимо окон и входившие во двор казались шпионами и сыщиками. В полдень обыкновенно исправник проезжал на паре по улице; это он ехал из своего подгородного имения в полицейское правление, но Ивану Дмитричу казалось каждый раз, что он едет слишком быстро и с каким-то особенным выражением: очевидно, спешит объявить, что в городе проявился очень важный преступник... Факты и здравая логика убеждали его, что все эти страхи — вздор и психопатия... но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее становилась душевная тревога... Иван Дмитрич, в конце концов, видя, что это бесполезно, совсем бросил рассуждать и весь отдался отчаянию и страху... он каждый день выдумывал тысячи разнообразных поводов к тому, чтобы серьезно опасаться за свою свободу и честь...
Рано утром до восхода солнца к хозяйке пришли печники. Иван Дмитрич хорошо знал, что они пришли затем, чтобы перекладывать в кухне печь, но страх подсказал ему, что это полицейские, переодетые печниками. Он потихоньку вышел из квартиры и, охваченный ужасом, без шапки и сюртука, побежал по улице. За ним с лаем гнались собаки, кричал где-то позади мужик, в ушах свистел воздух, и Ивану Дмитричу казалось, что насилие всего мира скопилось за его спиной и гонится за ним.
Его задержали, привели домой и послали хозяйку за доктором. Доктор Андрей Ефимыч, о котором речь впереди, прописал холодные примочки на голову и лавро-вишневые капли...»
Психические больные, писал Чехов в «Острове Сахалине», помещались на каторге вместе с сифилитиками. Когда было признано, что Иван Дмитрич стал психически больным, его так же, как и сахалинских «сумасшедших», поместили в общую палату вместе с сифилитиками и только спустя некоторое время водворили на бессрочную каторгу в палату № 6.
В рассказе пересекаются пути субъективно деликатного доктора, создателя палаты № 6, и благородного бунтаря Громова, страдающего в этой палате. Громов протестует против доктора как против объективного виновника зла: «Доктор пришел!.. Проклятая гадина!» Проклиная Рагина и рагиных, Громов по замыслу писателя, является провозвестником светлого будущего: «Пусть я выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и — на нашей улице будет праздник!.. Вперед!.. Я люблю жизнь, люблю страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!»
Громов разбивает философию доктора Рагина, который принимает существование палаты № 6 как должное. «Покой и довольство человека, — утверждает доктор, — не вне его, а в нем самом... Боль есть живое представление о боли...» Но Громов не согласен: «На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость — негодованием, на мерзость — отвращением. Учение стоиков никогда не может иметь будущности, прогрессируют... от начала века до сегодня борьба, чуткость к боли, способность отвечать на раздражение...»
Гневно протестует Громов против рагиных. Страдание делает более острым протест симпатичного по всему своему облику больного человека. Ему бы вырваться из палаты № 6 за город, потом вернуться бы домой в теплый уютный кабинет и полечиться у порядочного доктора от головной боли и он бы жил. Светлые промежутки в течении болезни увеличивались бы, и Громов в психическом отношении был бы здоровее тысяч здоровых людей, живущих в этом городе.
Болезнь Ивана Дмитрича нет необходимости воспринимать условно. Чехов как врач знал, что мышление у таких больных не расстроено, личность сохранена. Бред преследования был вызван постоянными столкновениями Громова с полицейско-каторжным режимом, против которого он горячо протестовал и в здоровом состоянии. В состоянии болезни он страшно боится преследования, ему часто кажется, что за ним пришли, и тогда у него появляются эмоции страха и гнева, но во всем остальном он психически нормален. В палате № 6 он продолжает повторять то, что говорил на свободе. Только теперь мысли его яснее и заостреннее и выражает он их резче и грубее. С Рагиным спорил больной, но мыслящий человек, а отнюдь не «благородный безумец». Если бы цензор это понимал, то и брошенному в палату № 6 Громову закрыли бы рот.
Читатель знает, что Громова до конца его жизни не выпустят, и он погибнет в этой окаянной душной палате. Его последними словами будут жгучие слова протеста... Но, — справедливо решает писатель, — первым в этой палате должен погибнуть не Громов, а Рагин — тот, кто создал эту палату и кто оказался запертым в ней сам потому, что за двадцать лет он нашел во всем городе только одного умного человека, которого сам же когда-то признал сумасшедшим.
Некоторые исследователи считают, что Рагин изображен Чеховым психически больным, наследственным дегенератом. Но это неверно. Доктор Рагин психически нормальный человек, болеющий обычным возрастным атеросклерозом. Такие люди склонны к мелкой кропотливой работе, которая их успокаивает. Андрей Ефимыч составлял подробный каталог своим книгам и приклеивал к их корешкам билетики, и эта механическая, несложная работа казалась ему интереснее, чем чтение.
Однообразная кропотливая работа каким-то непонятным образом успокаивала его мысли, он ни о чем не думал и время проходило быстро.
Существует так называемый индуцированный бред, когда человек, слушающий бредовые высказывания больного паранойей, проникается такими же сверхценными идеями, как и сам параноик. Но и такого состояния у Рагина не наблюдалось, так как он не только не соглашался с Громовым, но постоянно с ним спорил.
То, что Рагин страдал атеросклерозом, Чехов подтверждает его смертью, которая, очевидно, наступила от кровоизлияния в мозг. Такой исход этого заболевания нередок, особенно при больших моральных переживаниях. Психическая же травма Рагину была нанесена страшная.
Доктора Рагина избил его же сторож Никита, избил потому, что он для него перестал быть доктором, а стал шестым обитателем палаты № 6. Рагин от боли «укусил подушку и стиснул зубы, и вдруг в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что такую же точно боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти люди...» Но эта мысль мелькнула у мягкого и деликатного доктора Рагина слишком поздно.
Вместе с Рагиным уничтожена реакционная философия, оправдывающая произвол, философия человеконенавистничества.
Слова же и мысли Ивана Дмитрича сообщали повести характер революционного призыва.
«Настанут лучшие времена!.. Воссияет заря новой жизни... Я не дождусь... но зато чьи-нибудь правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай вам бог, друзья!.. Из-за этих решеток благословляю вас!»
Эти слова произносил не сумасшедший из больничной палаты, а мыслящий благородный бунтарь, запертый в тюремную камеру.
Примечания
1. Л.П. Громов. Чехов и «Артель» восьмидесятников. В кн.: А.П. Чехов. Сборник статей и материалов. Ростов-на-Дону, 1959, стр. 95.
2. В. Ермилов. Избранные работы. М., 1955, т. 1, стр. 207.
3. М. Гущин. Творчество А.П. Чехова. Харьков, 1954, стр. 99.
4. Учебник психиатрии. О.В. Кербиков, Н.И. Озерецкий, Е.А. Попов, А.В. Снежевский. М., 1958, стр. 272.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |