Исследование лингвистических основ метапоэтики базируется на авторской метадескрипции такого явления, как язык. Рассмотрим вначале значение слова «язык» по данным лингвистических словарей, энциклопедий, энциклопедических словарей, с тем, чтобы определить устойчивое (узуальное) значение слова.
По данным «Этимологического словаря русского языка» М. Фасмера, язык — «диал. лязык «язык», новгор., белозерск. (где л- — от лизать), язычок, укр. язик, блр. язык, др.-русск. іазыкъ, ст.-слав. > зыкъ γλώσσα, έθνος (Остром., Клоц., Супр.), болг. език, сербохорв. језик, род. п. мн. језика, диал. јазик, словен. jezik, чеш., слвц. jazyk, польск. język, в.-луж. jazyk, н.-луж. jezyk, полаб. jǫzek. || Праслав. *językъ — расширение на -ko- типа katykъ: kamy от *języ-, которое родственно др.-прусск. insuwis «язык», лит. liežuvis (где l- от liēžti «лизать»), др.-лат. dingua, лат. lingua (под влиянием lingō «лижу»), гот. tuggô«язык», д.-в.-н. zunga, тохар. А käntu «язык» из *tänku-, и.-е. *dn̦ĝhū-. <...>» [ЭС].
В «Этимологическом словаре русского языка» А.Г. Преображенского язык — «Р. языка́, Мн. И. языки́ (иногда слышится у книжников «иностранные языки») lingua; язычо́к конец заднего мягкого неба, задненебной занавески; язы́чный; из цел. язы́чник идолопоклонник, языческий; язычество; языковый (напр. «языковая колбаса»); в сложн. языковед, языковедение (недавно языковедами введено выражение «языковое родство». Кажется, лучше было бы «язычное родство»).
укр. язик тж.; язика́тий болтливый, бр. язык; язы́чны невоздержанный на язык; язычнік сплетник, клеветник, др. языкъ орган речи, речь, наречие; народ, племя; Мн. И. языци иноплеменники, язычники, сс. ѩзыкъ язык; речь; народ; Мн. ѩзыци τάέδνη язычники, иноплеменники, сл. jezik. б. език. с. је́зик; чакав. с перестановкой заји́к. ч. jazyk. п. jezyk, jęzor язычище; ozor бычачий язык, вл. jazyk. нл. Jezyk. плб. jõzék.
— дрпрус. insuwis язык, лит. lëzùwis (вм. *ęzuwis, под влиянием lëziù лижу; ср. рус. лизун о коровьем языке). Ср. далее с нач. д-: лат. lingua, дрлат. dingua язык (сабин. l-d по народной этимологии связано с lingere лизать. Ср. лит.), гот. tuggō язык, дрсев. tunga. дрвнм. zunga. ннем. zunge и др. герм. (A. Torp, 168), ир. terge (и ligur), кимр. tafod. корн. tavot, tavas и др. арм. lezu язык. Дальнейшие сопоставления представляют непреодолимые затруднения: сскр. jihvā язык, зенд. hizvā, hizū (дрперс. В. izāvām (?), срперс. uzvan, zuvān. осет. äwzag). <...> Образование: первоначальная тема на -ū- слав -у- (ы): ср. прус. insu- (wis), зенд. hizū-; это ннде. -n- есть нулевая степень конечного -uā- (по системе Meillet -wā-): ср. сскр. jihvā, зенд. hizvā; в слав. прибавлен суф. -ко- язы-къ, что указывает на то, что первонач. тема на -ū- (ы) была м. рода» [ЭСП].
П.Я. Черных в «Историко-этимологическом словаре русского языка» дополняет сведения о языке следующими фактами: «С XI в. язычьнъ, язычьный — «языковый»; «болтливый»; «языческий» (ib., 1649). Ст.-сл. ѩзыкъ. Прил. языковой и языковый в словарях отм. с 1940 г. (Ушаков, IV, 1458), но, конечно, оно было известно и раньше. Встр. в трудах Бодуэна де Куртенэ, напр. в «Подробной программе лекций в 1876—77 уч. году» (Избр., I, 107). О.-с. *językъ, где -укъ — суф., как в др.-рус. и ст. сл. камыкъ — «камень» (Срезневский, I, 1188). Полагают, что о.-с. *językъ — это расширенная с помощью -kъ старая основа *języ, восходящая к и.-е. *ū- основе. Делались попытки восстановить корень, основу и форму этого слова в «общеевропейском» языке. Покорный (Pokorny, I, 223) предлагает считать такой формой *d̦ĝ'hū- или *d̦ĝ'hūa — «язык — орган». Начальное d, о котором свидетельствуют: гот. tuggō; др.-в.-нем. Zunga (совр. нем. Zunge); др.-латин. *dingua, латин. lingua (с l вм. d, как полагают, под влиянием lingō — «лижу»); др.-ирл. tenge, нов.-ирл. teanga и нек. др. не получило отражения в других и.-е. язьжах. Ср. лит. liežùvis — «язык — орган» (с l, как полагают, из d под влиянием liẽžti — «лизать»). С тем же знач. — др.-прус. insuwis; др.-инд. jihvā (ср. хинди джихва̄) и др. При такой сбивчивости данных сравнительной грамматики и.-е. языков не могут казаться лишними или ненужными попытки иного объяснения о.-с. *językъ. Напр., Махек (Machek, ES, 172) относит это слово к группе *ọzъkъ, -а, -о (> рус. узок, узкий), конечно исходя из предположения, что старшим знач. о.-с. *językъ было «орган вкуса и речи». Но ведь старшим знач. могло быть «речь». А если могло быть, то почему бы не допустить (см. Желтов, ФЗ, 1876 г., VI, 76), что корень *jęz- в этом слове имеет отношение к о.-с. *v-ez-a-ti, с начальным v, вероятно, под влиянием о.-с. *vi-ti (см. вить)? Корень *ęz- (ср. *ọz- в рус. узы) в начале слова должен был звучать *jęz- (см. Мейе, «Общесл. яз.», 68). Можно полагать, что именно от этого корня (до вытеснения его вариантом с начальным v — *v-ęz-) и было образовано о.-с. *jęz-yk-ъ. Старшим знач. этого слова на слав. почве было «речь», «то, что связывает людей, соединяет их в народ, в племя» и просто «народ», «племя». Что касается совпадения о.-с. *jęz- в *językъ, напр. с др.-прус. ins- в ins-u-wis, то ведь давно уже указаны и общеизвестны и еще более разительные случайные совпадения: ср. англ. bad — «дурной» и перс. bæd — «дурной», хотя они и не имеют друг к другу никакого отношения с точки зрения сравнительной грамматики и.-е. языков» [ИЭСЧ].
В «Словаре современного русского литературного языка» выделяется 10 значений этого слова: «1. Подвижный мышечный орган в ротовой полости позвоночных животных и человека, способствующий захватыванию, пережевыванию и т. п. пищи. 2. Этот же орган человека, при помощи которого он устно передает свои мысли, изъясняется; орган речи. || Только ед. Способность говорить, выражать словесно свои мысли. 3. Система словесного выражения мыслей, обладающая определенным звуковым и грамматическим строем и служащая средством общения в человеческом обществе. 4. Разновидность речи, обладающая теми или иными характерными признаками. 5. О том, что служит средством бессловесного общения. Язык чего-либо. 6. Устар. Народ, народность. 7. Устар. Проводник, переводчик. 8. Пленный, от которого можно получить нужные сведения. 9. Устар. Сведение, известие. 10. Металлический стержень в колоколе или колокольчике, который, ударяясь о стенку, производит звон» [БАС].
«Словарь русского языка» [МАС] выделяет те же значения, кроме 7 и 9.
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля дается следующее основное значение: «Мясистый снаряд во рту, служащий для подкладки зубам пищи, для распознанья вкуса ее, а также для словесной речи, или, у животных, для отдельных звуков» [ТСЖВЯ].
В «Энциклопедическом словаре» издательства Брокгауза и Ефрона описывается язык «в лингвистическом смысле» — «в значении речи человеческой. Это название применяется в русском языке переносно, метафорически, причем главный, видимый орган произношения, язык, берется в значении процесса, в значении деятельности и всей совокупности речи. Подобным же образом речь человеческая названа и в разных других языках». Отмечается понимание языка в разных областях знания: «Рядом с обыкновенным, ходячим пониманием языка, свойственным всем более или менее образованным людям, можно определять язык с различных научных точек зрения. Для физиолога говорение и язык вообще является функцией человеческого организма, функцией сложной и разлагаемой на несколько частных функций (функция мозга вместе с нервными разветвлениями, функция мускулов произношения, функция чувства слуха). Для антрополога, как естественника, язык является одним из признаков, отличающих род человеческий от целого ряда существ, сходным образом организованных. Наконец, для психолога язык представляет систематизированный, упорядоченный сборник представлений, следовательно, явление по существу своему исключительно психическое, хотя, с другой стороны, неоспорим тот факт, что только с помощью физических средств мы можем извещать друг друга о существовании в нас этих языковых представлений, ассоциированных с представлениями внеязыковыми. Язык может быть понимаем как способность говорить и как отличительная черта рода человеческого. Как способность, он сводится к способности ассоциировать (сочетать) внеязыковые представления (т. е. вообще представления значения) с представлениями известных движений собственного организма, действующих тем или иным способом на собственные и чужие чувства <...> Из того, что, с одной стороны, сущность языка состоит в ассоциации представлений внеязыковых с представлениями исключительно языковыми, а с другой стороны, язык может быть понимаем как способность говорить, явствует, что только при одностороннем и поверхностном взгляде на вещи можно считать язык «громким выражением мыслей» или же «выражением мыслей с помощью звуков». Не менее поверхностно считать язык, в особенности язык племенной и национальный, организмом в естественном смысле. Прежде всего, у языка нет пространственности и беспрерывности, этих неизбежных признаков всякого организма. Язык существует только в индивидуальных мозгах, только в душах, только в психике индивидов или особей, составляющих данное языковое общество <...> Известные эпохи жизни языка благоприятствуют обнаружению одних сторон человеческой психики в ее отношении к внешнему миру, другие — обнаружению других сторон; но в каждый момент жизни каждого языка дремлют в зачаточном виде такие различения, для которых недостает еще особых экспонентов. Это — столь метко Бреалем названные idées latentes du langage (потаенные языковые представления)» [ЭСБЕ].
В «Настольном энциклопедическом словаре» издательства А. Гранат и Ко «под словом «язык» разумеется, с одной стороны, присущая человеку способность говорить, непрерывный и вечный процесс приспособления звуков голоса к выражению чувств и мыслей, с другой — запас слов, служащий в известной группе человечества для выражения и обмена мыслей, и законы, управляющие сочетаниями этих слов. О существе и происхождении языка со времен Платона и Аристотеля велись нескончаемые споры, и только в недавнее время эмпирической школе лингвистов (Шлейхеру, Штейнталю, Фр. Миллеру, Йегеру и др.) удалось выяснить и доказать, что язык — неприрожденный и не отличительный признак человека, а психофизическая функция, пережившая такой же сложный процесс развития, как и человеческий организм, и стоящая в тесной связи с развитием мышления» [НЭСГ].
В «Большой советской энциклопедии» наряду с анализом знаковой природы языка, связи языка и мышления, системной организации, в частности отмечается: «В период существования нации и национального языка диалекты оказываются в единой ситуации с литературным языком и противостоят ему как низшие формы речи высшей. Термином «социальные диалекты» обозначают варианты речи (лексические подсистемы), которые сложились в некоторых социальных группах общества: профессиональные лексические системы (язык рыболовов, охотников и т. д.), групповые, или корпоративные, жаргоны (учащихся, спортсменов, коллекционеров, солдат и т. д.), жаргоны деклассированных элементов (воровские жаргоны), условные, или тайные, языки (ремесленников, торговцев, нищих и т. д.). Социальные диалекты имеют территориальные различия. Их употребление сходно с использованием функциональных стилей, однако в функциональной системе языка они занимают периферийное, а не центральное положение. <...> Литературный язык имеет ряд признаков, которые принципиально отличают его от др. форм существования языка: обработанности нормированность, широта общественного функционирования, общеобязательность для всех членов коллектива, развитость функционально-стилистической системы. Полнота проявления этих признаков достигается в период формирования нации, когда литературный язык сам становится важным фактором национальной консолидации. Он является высшей формой национального языка и противостоит в этом смысле всем др. формам существования языка, одновременно взаимодействуя с ними» [БСЭ].
Таким образом, лексема «язык» представляет полисемную структуру, со сложной и неоднозначной этимологией. Понятие «язык», по данным энциклопедий, представляет сложное, неоднозначно трактуемое явление человеческого бытия.
Для определения понимания «языка» А.П. Чеховым проанализировано функционирование слова язык в метапоэтике А.П. Чехова, по данным сплошной выборки из Полного собрания сочинений А.П. Чехова выведена опорная структура топоса.
Топос ЯЗЫК в метапоэтике А.П. Чехова
Структура языка
Фонетика, графика, орфография
Лексика
Синтаксис и пунктуация
Язык как социокультурное явление
Язык и личность
Русский язык
Иностранные языки
Сопоставление языков
Литературный язык и его функционирование
Язык художественной литературы
Язык публицистический
Язык профессионально-деловой
Язык разговорный
Перевод
В структуре отражается многоаспектное описание языка А.П. Чеховым, представленное в метапоэтическом дискурсе. Авторская рефлексия распространяется на вопросы структурно-системных отношений в языке, на проблемы языка как социокультурного явления, языка и человека. В метапоэтике А.П. Чехова большое внимание уделяется вопросам культуры, владения и обучения русскому и иностранному языкам. Писатель пытается сопоставлять различные языки, проводит небольшие лингвистические исследования. Одним из центральных вопросов метапоэтики является литературный язык и проблемы его функционирования. А.П. Чехова интересуют вопросы перевода собственных произведений и проблемы перевода отдельных выражений с русского языка на иностранные.
Метапоэтические высказывания представлены в различных фрагментах метапоэтического дискурса А.П. Чехова, письменной реализацией которого являются разные типы текстов (драматические произведения, прозаические произведения, эпистолярий А.П. Чехова, записные книжки). Термин «язык» в метапоэтике А.П. Чехова осмысляется и интерпретируется героями художественных произведений и самим А.П. Чеховым в эпистолярных и публицистических текстах. Это позволяет увидеть объемность понятия: от осмысления в сфере обыденного сознания до тонких лингвистических наблюдений А.П. Чехова. Полярность мнений о языке помогает воссоздать представления о среде, в которой функционировало это понятие. И то, что автором представлены не только аргументированные сведения, но и бездоказательные, порою неумные суждения в речи персонажей (например: «Возьмите вы языки... Немецкий язык лошадиный, английский — глупее ничего нельзя себе представить: файть-фийть-фюйть! Итальянский приятен только, когда говоришь на нем медленно, если же послушать итальянских чечеток, то получается тот же еврейский жаргон»), позволяет нам получить представление об обширных, но не всегда академических знаниях А.П. Чехова о языке.
Лингвистическая работа А.П. Чехова, его интерес к различным вопросам языка, а также многообразные суждения о языке, представленные в речи персонажей — «Обыденное сознание видит язык через призму речи» [Демьянков 2000: 194], — позволяют говорить о том, что описание структуры понятия «язык» в метапоэтике А.П. Чехова имеет лингво-энциклопедические основания.
Первый аспект — «Структура языка». Фрагменты дискурса представляют нам суждения героев произведений и самого А.П. Чехова о фонетике, графике, лексике, синтаксисе и пунктуации.
В высказываниях самого А.П. Чехова мы знакомимся с тонким лингвистом, чувствующим и любящим язык. В двух письмах М.П. Чеховой он дает несколько советов для успешного изучения сестрою французского языка.
«Русские же слово «les gens» в смысле «прислуга» произносят как «жанс», но это неверно, надо говорить «жан»... Слово «oui» — да — надо произносить не «вуй», как у нас, а «уий», чтобы слышалось и. Желая доброго пути, русские говорят: «bon voyage — бон вуайаш», сильно слышится ш, надо же произносить — воайажж... Voisinage... вуазинажжж..., а не вуазинаш... Также «treize» и «quatorze» надо произносить не трэс и не каторс, как Аделаида, а трэззз... каторззз... чтобы звучало в конце слова з. Слово «sens» — чувство — произносится сане, слово «soit» в смысле «пусть» — суатт. Слово «ailleurs» — в другом месте — и «d'ailleurs» — впрочем — произносятся альор и дальор, причем о приближается к е» (М.П. Чеховой, 27 октября (8 ноября) 1897 г.). Тончайшие замечания человека, находящегося в языковой среде (письмо написано из Ниццы). А.П. Чехов через русскую графику пытается объяснить французское произношение и одновременно передает экспрессивность, большую экспираторную напряженность (через повторы конечных звонких согласных), что по результатам современных экспериментальных исследований действительно отличает французский язык от русского [Гордина 1997].
Вместе с неподдельным интересом к фонетике — внимание к графике: «А вот тебе на закуску урок французского языка. На адресе принято писать «Monsieur Antoine Tchekhoff», а не «a M-r Ant. Tchekhoff». Надо писать «recommandée», а не «recommendée»» (М.П. Чеховой, 27 октября (8 ноября) 1897 г.), — которое свидетельствует о внимании к деталям, не к мелочам. Для А.П. Чехова в языке мелочей нет! Он соблюдает законы любого языка и внимателен к каждой его составляющей. Это подтверждается и его отношением к функционированию лексем и речевому этикету:
«Французский язык очень вежливый и тонный язык, ни одна фраза, даже в разговоре с прислугой, с городовым или с извозчиком, не обходится без monsieur, madame и без «я вас прошу» и «будьте добры». Нельзя сказать «дайте воды», а «будьте добры дать мне воды» или «дайте воды, я вас прошу». Но эта фраза, т. е. «я вас прошу», не должна быть «je vous en prie» (же ву зан при), как говорят в России, а непременно «s'il vous plaît» (если вам нравится) или, для разнообразия, «ayez la bonté de donner»... (имейте доброту дать), «veuillez donner» (вейЕ) — пожелали бы вы дать. Если кто в магазине говорит «je vous en prie», то так уж и знай, что это русский <...> Да, еще одно замечание: русские узнаются еще здесь потому, что часто употребляют «donc» и «déjà». Это не хорошо звучит, тривиально. Они также говорят «Ce n'est pas vrai» — «это не правда». Но для француза такое выражение слишком грубо, это не выражение сомнения или недоверия, как у нас, а ругательство. Когда хочешь выразить сомнение или недоверие, то должна говорить: c'est impossible, monsieur» (М.П. Чеховой, 27 октября (8 ноября) 1897 г.). Многие из этих замечаний не отражаются ни в словарях, ни в пособиях по изучению французского языка. До сих пор русский человек во Франции часто использует кальку русского выражения Это не правда... — Ce n'est pas vrai. Но А.П. Чехову было важно почувствовать язык, узнать его глубже, а через язык прикоснуться к культуре народа.
То, что начало описания структуры топоса ЯЗЫК в метапоэтике А.П. Чехова начинается с изучения авторских исследований французского языка дает нам возможность увидеть не только А.П. Чехова-лингвиста, но и представляет нам этическую сторону писателя: он не избирает и не осуждает язык, он его анализирует, и, как отмечал А.П. Чехов, «чем выше культура, тем богаче язык» (М.О. Меньшикову, 12 октября 1892 г.). Тем более значимым видится внимание А.П. Чехова к вопросам русского языка.
Так, например, в его письме О.Р. Васильевой отмечается: ««Латанный» — это не русское, а скорее южно-русское слово. Вы были правы, когда забраковали его, и если бы я теперь читал корректуру, то исправил бы так: «заплатанный»» (О.Р. Васильевой, 20 марта (1 апреля) 1898 г.) Слово «латанный» «забраковывается» не потому, что оно плохое, а потому, что оно «южно-русское». А.П. Чехов ощущает границы литературного языка, избирает слова не в готовых конструкциях, а каждое в отдельности. И это, несомненно, свидетельство его высокого языкового вкуса.
В метапоэтике А.П. Чехова в рассказе «Мыслитель» находит выражение дискуссия об историческом принципе русской орфографии, «продолжается» спор об уместности буквы «ять», отраженной в высказываниях героев:
«— Наука... Умопомрачение, а не наука... Для форсу выдумали... пыль в глаза пущать... Например, ни в одном иностранном языке нет этого ять, а в России есть... Для чего он, спрашивается? Напиши ты хлеб с ятем или без ятя, нешто не все равно?
— Бог знает что вы говорите, Илья Мартыныч! — обижается Пимфов. — Как же это можно хлеб через е писать? Такое говорят, что слушать даже неприятно.
Пимфов выпивает рюмку и, обиженно моргая глазами, отворачивает лицо в сторону.
— Да и секли же меня за этот ять! — продолжает Яшкин. — Помню это, вызывает меня раз учитель к черной доске и диктует: «Лекарь уехал в город». Я взял и написал лекарь с е. Выпорол. Через неделю опять к доске, опять пиши: «Лекарь уехал в город». Пишу на этот раз с ятем. Опять пороть. За что же, Иван Фомич? Помилуйте, сами же вы говорили, что тут ять нужно! «Тогда, говорит, я заблуждался, прочитав же вчера сочинение некоего академика о ять в слове лекарь, соглашаюсь с академией наук. Порю же я тебя по долгу присяги»... Ну, и порол. Да и у моего Васютки всегда ухо вспухши от этого ять... Будь я министром, запретил бы я вашему брату ятем людей морочить» («Мыслитель»). В художественном тексте А.П. Чехова предлагается обыденный взгляд на лингвистическую проблему, что позволяет расширить представление о знаниях самого автора. Подобный прием используется и при передаче «народной этимологии» слов, выраженной в наукоподобных размышлениях. «Что такое обер-кондуктор? Беспристрастный «Словарь 30000 иностранных слов» говорит, что под сим звучным словом нужно разуметь обыкновенного сверчка, знающего свой шесток и не выходящего за пределы исполнения обязанностей и получки жалованья. Это говорит теория, на практике же выходит совершенно иное. У нас обер-кондуктор, вопреки своему этимологическому значению, изображает из себя большое нечто... Это объевшаяся, растолстевшая, зачванившаяся и лезущая в начальство шишка... Шишка неуязвимая и несменяемая...» («Осколки московской жизни»). Интересно, что автор противопоставляет «этимологическое значение» слова из некоего «Словаря 30000 иностранных слов» и реалии, которое это слово обозначает. Рассматривается важный вопрос лексикологии о соотношении предмета действительности и лексемы с ее значением, о возможности адекватного семантического описания.
В тексте «Драма на охоте» также предпринимается попытка осмыслить значение слова: «Самоубийцей называется тот, кто, под влиянием психической боли или угнетаемый невыносимым страданием, пускает себе пулю в лоб; для тех же, кто дает волю своим жалким, опошляющим душу страстям в святые дни весны и молодости, нет названия на человеческом языке. За пулей следует могильный покой, за погубленной молодостью следуют годы скорби и мучительных воспоминаний. Кто профанировал свою весну, тот понимает теперешнее состояние моей души» («Драма на охоте»). Интересно, что в тексте употребляется формула «нет названия на человеческом языке», отражающая некую невыразимость при помощи языковых средств ощущений персонажа. В тексте представлено развернутое значение, которому не соответствует языковой знак. ««Нежесткость» лексической организации художественного текста выступает как отражение личности, «стоящей за текстом», что находит свое выражение прежде всего в варьировании лексических средств, заложенных в лексической системе» [Степанова 2006: 220].
А.П. Чехова также интересуют вопросы функционирования лексики и лексическая сочетаемость. «Теперь о здоровье. Все благополучно. Je suis bien portant. По-французски здоровый — sain, но это относится только к пище, воде, климату, про себя же люди говорят — bien portant от «se porter bien» — хорошо носить себя, быть здоровым. Поздоровавшись, ты говоришь: «Je suis charmé de vous voir bien portant» — я рад видеть вас в добром здоровье. После charme и вообще слов, означающих душевную деятельность и деятельность наших пяти чувств, памяти, глагол, как дополнение, обыкновенно следует с предлогом de. Наприм<ер>: j'oublie de vous donner de l'argent — я забываю дать вам денег. Bien значит хорошо и употребляется также в смысле очень. Vous êtes bien bon — вы очень добры. Ça me semble bien cher — мне это кажется очень дорого. Je vous remercie bien» (М.П. Чеховой, 12 (24) ноября 1897 г.). Перед нами подробный семасиологический и функциональный анализ некоторых слов французского языка. При этом знание А.П. Чехов получает не из литературы, а через наблюдение, анализ употребления слов в живой речи, ведь «предложение существует только в речи, в дискурсивном языке, в то время как слово есть единица, пребывающая вне всякого дискурса, в сокровищнице разума» [Соссюр 1990: 159]
В своих произведениях А.П. Чехов также обращается к вопросам пунктуации русского языка. Разговор героев рассказа «Мыслитель» актуален и сегодня.
«— Да-с! — издает вдруг Яшкин, и так неожиданно, что собака, дремлющая недалеко от стола, вздрагивает и, поджав хвост, бежит в сторону. — Да-с! Что ни говорите, Филипп Максимыч, а в русском языке очень много лишних знаков препинания!
— То есть, почему же-с? — скромно вопрошает Пимфов, вынимая из рюмки крылышко мухи. — Хотя и много знаков, но каждый из них имеет свое значение и место.
— Уж это вы оставьте! Никакого значения не имеют ваши знаки. Одно только мудрование... Наставит десяток запятых в одной строчке и думает, что он умный. Например, товарищ прокурора Меринов после каждого слова запятую ставит. Для чего это? Милостивый государь — запятая, посетив тюрьму такого-то числа — запятая, я заметил — запятая, что арестанты — запятая... тьфу! В глазах рябит! Да и в книгах то же самое... Точка с запятой, двоеточие, кавычки разные. Противно читать даже. А иной франт, мало ему одной точки, возьмет и натыкает их целый ряд... Для чего это?
— Наука того требует... — вздыхает Пимфов» («Мыслитель»). Мнения о значении пунктуации противоположны. С одной стороны: «Хотя и много знаков, но каждый из них имеет свое значение и место», «Наука того требует». Другое понимание складывается из высказываний Яшкина: «очень много лишних знаков препинания», «никакого значения не имеют ваши знаки», «одно только мудрование», «наставит десяток запятых в одной строчке и думает, что он умный», «точка с запятой, двоеточие, кавычки разные — противно читать даже» «иной франт, мало ему одной точки, возьмет и натыкает их целый ряд». А.П. Чехов не выделяет какую-то одну позицию. Он представляет многомерный взгляд на вопрос.
В метапоэтике А.П. Чехова отражены воззрения автора на элементы структурной организации языка. А.П. Чехов обсуждает вопросы фонетики и графики, лексики, синтаксиса и пунктуации. Также в метапоэтике рассматриваются вопросы различных областей функционирования языка.
Следующий аспект — «Язык в социокультурном аспекте»
В художественных текстах А.П. Чехов обращается к особому «бабьему» и «детскому» языку:
«Федя. <...> Пущай болтает, а ты наплюй. Бабий язык — чертово помело, выметет из дому хитреца и мудреца. Наплюй...» («На большой дороге»).
«Лениво цепляя фразу к фразе и подделываясь под детский язык, Быковский стал объяснять сыну, что значит собственность.» («Дома»).
В рассказе «На пути» язык — неотъемлемая часть жизни народа: «Ходил я в народ, служил на фабриках, в смазчиках, бурлаках. Потом, когда, шатаясь по Руси, я понюхал русскую жизнь, я обратился в горячего поклонника этой жизни. Я любил русский народ до страдания, любил и веровал в его Бога, в язык, творчество... И так далее, и так далее...» («На пути»). Отметим, что язык поставлен в один ряд с такими значащими понятиями, как «Бог» и «творчество», и герой «любит» и «верует» в язык.
Любить — «3. Чувствовать склонность, интерес, влечение, тяготение к чему-л. || Испытывать удовольствие от созерцания, ощущения чего-л. || Иметь пристрастие к чему-л., отдавать предпочтение чему-л.» [МАС].
Веровать — «Устар. Иметь к кому-л. доверие» [МАС].
Понимание языка дается и в ироническом плане. Так, в одном из текстов развивается знаменитый тезис Талейрана: «Язык дан для того, чтобы скрывать свои мысли; но и мыслительная способность дана для того, чтобы уметь прятать свой язык. С тех пор, как доносы стали писаться на бумаге, остался за штатом. У женщин и змей служит органом приятного времяпрепровождения. Самый лучший язык — вареный» («Из записной книжки Ивана Иваныча»). Другой пример: ««Volapec», всемирный язык, — вовсе не новость для женщин. Они уже давно выдумали «всемирный язык», на котором одинаково свободно могут объясняться; француженка — с русским, итальянка — с немцем и шведка — с французом, а именно: женщины умеют говорить глазами» («Мысли и отрывки»). Отметим, что в обоих текстах слово «язык» изменяет свои значения.
В первом случае: язык («средство общения») — язык («анатомический орган») — язык («кушанье»).
Во втором случае: язык («всемирный») — язык (определенного народа) — язык («глаз»).
Интересное размышление о взаимообусловленности языка и культуры, о природе языка обнаруживается в одном из писем. «В статье есть пропуск — Вы уделили очень мало места природе языка. Вашему читателю ведь важно знать, почему дикарь или сумасшедший употребляет только сотню-другую слов, в то время как в распоряжении Шекспира их были десятки тысяч. В этой области у Вас есть кое-какие неясности. Так Вы пишете (стр. 155), что каков язык, такова и степень культурной высоты народа. Выходит так, как будто, чем богаче язык, тем выше культура. А по-моему, наоборот — чем выше культура, тем богаче язык. Количество слов и их сочетаний находится в самой прямой зависимости от суммы впечатлений и представлений; без последних не может быть ни понятий, ни определений, а стало быть, и поводов к обогащению языка. Далее, на той же странице два пункта, которые благодаря неполноте истолкуются, пожалуй, не так, как Вы хотите: во-первых, неразвитые мужики и дикари могут обладать богатым и утонченным языком — значит, богатство языка и неразвитие могут уживаться в одной шкуре? и во-вторых, не совсем ясно, что значит «портится язык»? Понимать ли под этим его вырождение, или что другое? Ведь случается, что он не только портится, но даже исчезает. Если богатый великорусский язык в борьбе за существование сотрет с лица земли бурятский или чухонский язык, то будет ли это порча последних? Сильный пожирает слабого, и если фабричный и казарменный языки начинают кое-где брать верх, то не они в этом виноваты, а естественный порядок вещей» (М.О. Меньшикову, 12 октября 1892 г.).
Метапоэтический текст представляет нам фрагмент лингвистической теории А.П. Чехова, который предлагает свое обоснованное видение вопроса о словарном составе языка, о богатстве лексики: «Количество слов и их сочетаний находится в самой прямой зависимости от суммы впечатлений и представлений». «Понятия» и «определения», по мнению А.П. Чехова, обусловлены «суммой впечатлений и представлений». Также уделяется внимание возвышению одних языков над другими, что, по мысли автора, обусловлено естественным «порядком вещей».
Представленный тезис А.П. Чехова непосредственно коррелирует с идеями В. фон Гумбольдта:
«На язык влияет также и то, какого типа предметы и чувства либо характерны для данного народа вообще, либо сопутствовали ему на ранних этапах его существования, когда язык только приобретал свою первоначальную форму» [Гумбольдт 1985: 379].
«Благодаря своему характеру языки могут воздействовать не только на все поколения народов, говорящих на них, но и на другие языки, с которыми они рано или поздно приходят в соприкосновение либо непосредственное, либо, как уже мертвые языки, через свои памятники, либо через науку, изучающую их строй. Влияние языков друг на друга двояко: оно может быть непроизвольным,... либо различные языки вступают друг с другом в живое взаимодействие» [Гумбольдт 1985: 374].
Переписка А.П. Чехова подтверждает знакомство писателя с трудами В. фон Гумбольдта, а также живой интерес к его личности. 19 февраля 1891 года он сообщает В.О. Кононовичу, об отправке книг, среди которых значится фамилия Гумбольдт: «<...> Затем следует посылка издателя г. Павленкова... Его издания «Жизнь замечательных людей»... 22. Гумбольдт <...>». 13 августа 1899 года в письме к И.И. Барышеву он просит прислать книгу Гайм о Гумбольдте: «Дорогой Иван Ильич, будь добр, пришли мне следующие издания К.Т. Солдатенкова: ... 4) Гайм. Вильг<ельм> фон Гумбольдт <...>».
Другой аспект — «Язык и личность». Актуальный вопрос языкознания в метапоэтике А.П. Чехова обсуждается в высказываниях героев произведений и в эпистолярии.
Перемена в поведении человека, в его облике тесно связана с языковой манерой: «И почему это он все жмется как-то застенчиво, будто кажется ему, что он голый? — думал Лаптев, идя по Никольской и стараясь понять перемену, какая произошла в Федоре. — И язык какой-то новый у него: брат, милый брат, бог милости прислал, богу помолимся, — точно щедринский Иудушка» («Три года»).
Язык может стать прикрытием, «маской» личности, «футляром», в который он прячется от действительности: «Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни» («Человек в футляре»).
Интересны размышления о корреляции языка и мышления человека: «У него свое течение мыслей! — думал прокурор. — У него в голове свой мирок, и он по-своему знает, что важно и не важно. Чтобы овладеть его вниманием и сознанием, недостаточно подтасовываться под его язык, но нужно также уметь и мыслить на его манер. Он отлично бы понял меня, если бы мне в самом деле было жаль табаку, если бы я обиделся, заплакал... Потому-то матери незаменимы при воспитании, что они умеют заодно с ребятами чувствовать, плакать, хохотать... Логикой же и моралью ничего не поделаешь» («Дома»).
Язык писателей, художников слова также во внимании А.П. Чехова. Перемены в характере и психологии человека отражаются в языке его произведений: «Резюме: Вы талантливый человек, но Вы отяжелели, или, выражаясь вульгарно, отсырели и принадлежите уже к разряду сырых литераторов. Язык у Вас изысканный, как у стариков» (Л.А. Авиловой, 15 февраля 1895 г.). Определение языка, которое не принимает А.П. Чехов, — изысканный — «2. Утонченный, изящный. || Устар. Вычурный, манерный» [МАС].
Следующие аспекты — «Русский язык» и «Иностранные языки». В них отражается рефлексия над значимостью языков, над овладением языком и отношением человека к языку.
Русский язык — неотделимый элемент русской культуры. По русскому языку скучают приехавшие из-за границы: «Пока Шамохин говорил, я заметил, что русский язык и русская обстановка доставляли ему большое удовольствие. Это оттого, вероятно, что за границей он сильно соскучился по родине. Хваля русских и приписывая им редкий идеализм, он не отзывался дурно об иностранцах, и это располагало в его пользу» («Ариадна»).
Но в то же время в метапоэтике А.П. Чехова отражена тенденция конца XIX — начала XX вв. в отношении к русскому языку его носителей: смешение русского с французским. Например: «Она танцевала страстно, с увлечением и вальс, и польку, и кадриль, переходя с рук на руки, угорая от музыки и шума, мешая русский язык с французским, картавя, смеясь и не думая ни о муже, ни о ком и ни о чем. Она имела успех у мужчин, это было ясно, да иначе и быть не могло, она задыхалась от волнения, судорожно тискала в руках веер и хотела пить» («Анна на шее»). Пример из художественного текста подтверждается эпистолярным текстом: «Эмили добрая старушка, гувернантка, не потерявшая еще своего электричества. Когда бывает возбуждена, мешает французский язык с русским» (Е.М. Линтваревой, 23 ноября 1888 г.)
Но А.П. Чехов при уважительном отношении ко всем языкам был все-таки сторонником распространения русского языка. «Дорогой Петр Петрович, если у Вас найдется лишний экземпляр «Горящих писем», то будьте добры, пошлите его по адресу: M-r Merpert, 9 rue Gustave Courbet, Paris. Это нужно для французов, изучающих русский язык и ставящих каждую осень какую-нибудь русскую пьесу. Пишут, что у них нет пьес, я вспомнил про Ваши «Горящие письма», которые мне очень нравятся, — и вот обращаюсь к Вам» (П.П. Гнедичу, 6 сентября 1898 г.)
Метапоэтические тексты, в которых содержится рефлексия над иностранными языками, представляют мнения А.П. Чехова о многообразии языков, о владении (в основном, европейскими языками), о преподавании иностранных языков.
В ироническом плане иностранный язык предстает как нечто сложное, недоступное, трудное: «Холерик. <...> Как муж и приятель — невозможен; как подчиненный — едва ли мыслим; как начальник — невыносим и весьма нежелателен. Нередко, к несчастью, он педагог: преподает математику и греческий язык» («Темпераменты»). Любой иностранный язык может выступать как знак загадки, трудности для русского человека: «Английский язык имеет 137 856 738 слов, французский в 0,7 раз больше. Англичане сошлись с французами и соединили оба языка воедино. Спрашивается, что стоит третий попугай и сколько понадобилось времени, чтобы покорить сии народы?» («Задачи сумасшедшего математика»). В большей мере языками, предстающими как знак трудности, порою непреодолимой, выступают древние языки, изучавшиеся в гимназии — древнегреческий и латинский.
Отношение персонажа к иностранным языкам в художественном тексте может выражать значимую характеристику личности:
«Заработывал он также немного и писанием стихов, которые помещал во французских журналах... (Подобно Фридриху Великому, он немецкого языка терпеть не мог)» («Ненужная победа»).
«— О, как звучен, как прекрасен греческий язык! — говорил он со сладким выражением; и, как бы в доказательство своих слов, прищурив глаз и подняв палец, произносил: — Антропос!
И этот учитель греческого языка, этот человек в футляре, можете себе представить, едва не женился» («Человек в футляре»).
Особая область рефлексии — французский язык, знаковый для русской культуры конца XIX века. В своей рецензии о гастролях Сары Бернар А.П. Чехов отмечает: «Начинается тарахтенье и трещанье на французском диалекте. Вы вслушиваетесь и ушами едва успеваете догонять расходившиеся языки картавящих француженок. Вам мало-мальски известно содержание «Adrienne Lecouvreur», вы чуточку утомляетесь следить за игрой и начинаете рассматривать... На сцене две француженки и несколько господ французов. Безупречно роскошные костюмы, не наш язык, это чисто французское уменье бесконечно улыбаться — переносят ваши мысли в «о, Париж, край родной»» («Опять о Саре Бернар»).
Немаловажным для А.П. Чехова является понимание, приходящее через знание языка и культуры. «Медведи! — так, может быть, подумают спутники Сары. — Не хохочут и не плачут потому, что не знают французского языка. Не ломают от восторга шей и кресел потому, что ни бельмеса не смыслят в гении Сары!» («Опять о Саре Бернар»)
В метапоэтике А.П. Чехова актуализируется вопрос об обывательском отношении к знанию и владению языком: «Из текста доктор не понял ни одного слова, так как это был какой-то иностранный, по-видимому, английский язык.
— Ты рассчитываешь на то, что я не знаю английского языка. Да, я не знаю, но у меня есть словарь» («Супруга»). В метапоэтическом тексте акцентируется внимание на представлении некоторых обывателей о словаре как важнейшей и единственной основе в изучении и постижении языка.
Интересно противопоставление знаний и умений общения на иностранном языке. «К нашему окну подошел граф с явным намерением поговорить с хорошенькой Оленькой. Мой друг говорит на трех европейских языках, но не умеет говорить с женщинами. Он как-то некстати постоял около нас, нелепо улыбнулся, промычал «мда» и отошел вспять, к графину с водкой» («Драма на охоте»). Знание трех европейских языков не помогает в общении с женщинами.
Древние языки представляют некий знаковый итог отношения персонажа к образованию: «Увы! Иногда и я чувствую себя в смешном положении бегущего кота. Подобно котенку, в свое время я имел честь учиться у дядюшки латинскому языку. Теперь, когда мне приходится видеть какое-нибудь произведение классической древности, то вместо того, чтоб жадно восторгаться, я начинаю вспоминать ut consecutivum, неправильные глаголы, желто-серое лицо дядюшки, ablativus absolutus... бледнею, волосы мои становятся дыбом, и, подобно коту, я ударяюсь в постыдное бегство» («Кто виноват?»).
В метапоэтике значимы высказывания, представляющие языковое образование самого А.П. Чехова.
«Дорогой Иван Яковлевич, сердечно благодарю Вас за «Le Temps». Чтение этой газеты доставляет мне большое удовольствие, разнообразя здешнюю скучную жизнь, и, кроме того, мешает мне забыть французский язык» (И.Я. Павловскому, 3 декабря 1898 г.).
«Я не совсем забыл немецкий язык. И я понимаю, и меня понимают» (Чеховым, 20 марта (1 апреля) 1891 г.)
«Что касается моей автобиографии, то сообщаю Вам ее вкратце. Родился я в г. Таганроге в 1860 году. Учился в греческой школе при церкви св. царя Константина, где научился говорить по-новогречески (но скоро по выходе из школы забыл этот язык), потом поступил в гимназию» (А.Г. Константиниди, 11 октября 1900 г.)
«Когда-то, живя в Таганроге, я понимал греческий язык, говорил немножко по-гречески, теперь же все позабыл; и вот, просматривая Вашу книгу, буду припоминать язык и, быть может, кое-что вспомню. Во мне Ваша книга, ее греческий шрифт, вызвала во мне много воспоминаний, и между прочим я не мог не вспомнить о том, как я и братья мои учились в Таганроге в греческой школе» (П.С. Лефи 22 февраля. 1904 г.). А.П. Чехов знаком с французским, немецким, греческим языками.
Также в метапоэтике А.П. Чехова представлена целая картина обучения иностранным языкам в России.
«Ты вот в университете, а я в киевской академии кончил, да... По одной стезе, стало быть... Понимаем друг друга... Только вот не знаю, как нынче в академиях. В мое время сильно на классицизм налегали и даже древнееврейский язык учили. А теперь?» («Святая простота»).
«Трилецкий. Ничего не знаю... Не нам, брат, с тобой переделывать плоть нашу! Не нам сломать ее... Знал я это, когда еще с тобой в гимназии по-латыни единицы получал... Не будем же болтать попусту... Да прильпнут гортани к языкам!» («Безотцовщина»)
«Примечание. Хотя «язык глаз» очень древний язык, однако в классических гимназиях он не преподается» («Мысли и отрывки»).
«...в-третьих, если Вы забыли немецкий язык, то могли бы выучить его в один месяц» (Л.С. Мизиновой, 7 августа 1892 г.)
В письме М.П. Чеховой представлен план обучения иностранному языку от А.П. Чехова: «Учиться по-французски в наши годы трудно, очень даже, но добиться кое-чего можно. Не учись у О<льги> П<етровны>, а читай что-нибудь со словарем, по 5—10 строк в день, и выучивай по одному выражению в день. Например, сегодня выучи значение la piece (вещь, штука). Тебя спрашивают: сколько вам нужно книг, монет, комнат? Ты отвечаешь trois pieces, sept pieces. А завтра выучи слово monier или descendre. Учи по словарю Макарова. И так в месяц выучишь 30 слов в их французском, часто употребляемом значении. Говорю я дурно, но читаю уже хорошо и могу писать письма по-французски» (М.П. Чеховой, 12 (24) ноября 1897 г.)
Следующий аспект — «Сопоставление языков».
Обывательское размышление о родстве языков представлено в художественных текстах. Например: «Генерал заметил, что латинский язык очень похож на французский... Егор Егорыч согласился с ним и добавил, что при изучении французского языка необходимо знать похожий на него латинский» («Петров день»). Генерал обладает языковым чутьем, так как верно устанавливает генетическое родство латинского и французского языков.
Также поднимается частый вопрос обывателей о превосходстве одних языков над другими: «Есть язык французский, есть немецкий, есть русский, есть венгерский. Богатству венгерского языка удивляются все мудрецы. Поезжайте же, пожалуйста, в Вену и спросите: где живет тот сфинкс, который говорит по-австрийски?» («Ненужная победа»).
Интересный обывательский взгляд на язык и на народ, который говорит на нем, представлен в рассказе «Тина». Мнения о языках выражает малообразованная барышня Сусанна:
«— После евреев никого я так не люблю, как русских и французов. Я плохо училась в гимназии и истории не знаю, но мне кажется, что судьба земли находится в руках у этих двух народов. Я долго жила за границей... даже в Мадриде прожила полгода... нагляделась на публику и вынесла такое убеждение, что, кроме русских и французов, нет ни одного порядочного народа. Возьмите вы языки... Немецкий язык лошадиный, английский — глупее ничего нельзя себе представить: файть-фийть-фюйть! Итальянский приятен только, когда говоришь на нем медленно, если же послушать итальянских чечеток, то получается тот же еврейский жаргон. А поляки? Боже мой, господи! Нет противнее язьжа! «Не пепши, Петше, пепшем вепша, бо можешь пшепепшитсь вепша пепшем». Это значит: не перчи, Петр, перцем поросенка, а то можешь переперчить поросенка перцем. Ха-ха-ха!» («Тина»).
Важным в характеристики героини является замечание «плохо училась в гимназии» и «истории не знаю». Языки для героини — свидетельство «порядочности» народов. В ее представлении немецкий язык — лошадиный, английский — лошадиный, итальянский — приятен только при медленном произнесении, польский — противнейший. И мнение о языках экстраполируется на мнение о народе.
В тексте «Человек в футляре» малороссийский (украинский) язык неожиданно сопоставляется и сближается в восприятии героя рассказа с древнегреческим. Языки — знак пристрастий персонажей, некий элемент мелодических предпочтений. «Он подсел к ней и сказал, сладко улыбаясь:
— Малороссийский язык своею нежностью и приятною звучностью напоминает древнегреческий.
Это польстило ей, и она стала рассказывать ему с чувством и убедительно, что в Гадячском уезде у нее есть хутор, а на хуторе живет мамочка, и там такие груши, такие дыни, такие кабаки! У хохлов тыквы называются кабаками, а кабаки шинками, и варят у них борщ с красненькими и с синенькими «такой вкусный, такой вкусный, что просто — ужас!»» («Человек в футляре»). В данном фрагменте обнаруживается знание А.П. Чеховым лексических особенностей украинского языка, что неудивительно: детство и юность писателя прошли на юге России, где тесно взаимодействуют русский и украинский языки.
Особый аспект — «Язык литературный и его функционирование», содержащий метапоэтическую рефлексию автора над особенностями функционирования литературного языка и его разновидностей.
Для А.П. Чехова очень важно умение человека писать «прекрасным литературным языком»: «Каждую неделю Ариадна присылала моему отцу письма на душистой бумаге, очень интересные, написанные прекрасным литературным языком. Я того мнения, что каждая женщина может быть писательницей» («Ариадна»).
Герои произведений А.П. Чехова акцентируют внимание на особенность своей или чужой речи, которая стремится к поэтизации.
«Венгерович 2. Благодарю. (Садится.) Я люблю за все благодарить. Как сладко сидеть здесь, вот на этих ступенях, и чувствовать себя полным хозяином! Где ваша подруга, Платонов? Ведь к этому шуму, к этому шепоту природы, пению и трещанию кузнечиков недостает только любовного лепета, чтобы все это обратилось в рай! К этому кокетливому, робкому ветерку недостает только горячего дыхания милой, чтобы ваши щеки пылали от счастья! К шепоту матери-природы недостает слов любви... Женщину!! Вы смотрите на меня с изумлением... Ха-ха! Я заговорил не своим языком? Да, это не мой язык... Отрезвившись, я не раз покраснею за этот язык... Впрочем, почему же мне и не поболтать поэтически? Гм... Кто мне воспретит?
Платонов. Никто.
Венгерович 2. Или, может быть, этот язык богов не соответствует моему положению, моей фигуре? У меня лицо не поэтическое?
Платонов. Не поэтическое...» («Безотцовщина»)
Поэтический язык понимается как «язык богов». Но поэтический слог в повседневной речи, которая поэтически воспроизводится в драматургическом тексте, звучит диссонансом. «Непоэтичность» лица, произносящего высокопарный монолог, обусловливает искусственность, неуместность поэтической речи в драме.
«Федор Иванович. Не пой за завтраком, а то у твоего мужа жена будет дура.
Дядин. Теперь интересно бы взглянуть на этот стол a vol d'oiseau. Какой восхитительный букет! Сочетание грации, красоты, глубокой учености, сла...
Федор Иванович. Какой восхитительный язык! Черт знает что такое! Говоришь ты, точно кто тебя по спине рубанком водит... Смех» («Леший»). «Восхитительность» языка Дядина сравнивается Федор Ивановичем с «рубанком по спине». Актуализируется уместность использования языковых средств, стилистическая однородность.
Злоупотребление в художественных текстах поэтическими образами иронически осмысляется А.П. Чеховым в рассказе «Скверная история»: «Был тихий вечер. В воздухе пахло. Соловей пел во всю ивановскую. Деревья шептались. В воздухе, выражаясь длинным языком российских беллетристов, висела нега... Луна, разумеется, тоже была. Для полноты райской поэзии не хватало только г. Фета, который, стоя за кустом, во всеуслышание читал бы свои пленительные стихи» («Скверная история»). Обратим внимание на определение, данное в тексте — «длинный язык российских беллетристов». Перед нами языковая игра: длинный язык, с одной стороны, отражает страсть писателей к длиннотам в описании природы, а с другой, — устойчивое выражение длинный язык — «о болтливом, говорящим лишнее человеке» [МАС].
Метапоэтическая рефлексия над особенностями языка художественного произведения, публицистики, профессионально-деловой и разговорный языки содержится в эпистолярии. А.П. Чехов в диалоге со своими корреспондентами анализирует особенности языка собственных и чужих произведений.
В аспекте «Язык художественного произведения» в метапоэтическом тексте А.П. Чехова одно высказывание содержит рефлексию автора над языком собственного текста: «Если у моей «Агнии» язык не выдержан, то зато она дает впечатление весьма определенное и видно, что она выстрадана автором. Рассказ недурной и стоит тысячи «Шальных пуль»» (М.В. Киселевой, 6, 7 или 8 июля 1887 г.). Язык «Агнии» А.П. Чехов понимается через определение не выдержан.
(Не) выдержанный — прич. от выдержать — «4. Соблюсти что-л., не допуская отклонений, отступлений» [МАС].
Однако слабость языка художественного произведения отражает «выстраданность» художником своего творения: язык как отражение творческого процесса.
В метапоэтическом тексте также содержится рефлексия А.П. Чехова над произведениями собратьев по перу. И часто А.П. Чехов отмечает особенности языка художественного произведения.
«Пьеса написана небрежно. С внешней стороны она подлежит геенне огненной и синедриону. Язык безукоризнен» (В.Н. Давыдову, 1 декабря 1887 г.)
«Жажду прочесть повесть Короленко. Это мой любимый из современных писателей. Краски его колоритны и густы, язык безупречен, хотя местами изыскан, образы благородны» (А.Н. Плещееву, 5 февраля 1888 г.).
«Лизавета — настоящая Лизавета, живой человек; язык прелестен, сюжет симпатичный» (Ал.П. Чехову, 11 сентября 1888 г.).
«Я прочел снова Вашу пьесу. В ней очень много хорошего и оригинального, чего раньше не было в драм< этической> литературе, и много нехорошего (напр<имер> язык)» (А.С. Суворину, 23 декабря 1888 г.).
«Язык самый подходящий — так и надо» (А.С. Суворину, 6 января 1889 г.)
«Почитываю Ваши стихи. У Вас хорошая душа и стихом владеете, но язык недостаточно прост; надо воли себе давать больше» (В.А. Долгорукову, 28 мая 1890 г.)
«Хороши все, даже Кирилл, который у Вас немножко приподнят и изыскан благодаря колдовству. Язык великолепен. Чувство меры и такт образцовые...» (Е.П. Гославскому, 23 марта 1892 г.).
«Хорошие мысли у Вас оправлены в живой темперамент, а язык — точно масло льется» (А.С. Суворину, 7 августа 1893 г.)
«Варя хороша. В первом явлении в языке излишняя истеричность. Надо, чтобы она не острила, а то все у Вас острят, играют словами, и это немножко утомляет внимание, рябит; язык Ваших героев похож на белое шелковое платье, на котором все время переливает солнце и на которое больно глядеть. Слова «пошлость» и «пошло» уже устарели» (А.С. Суворину, 23 января 1900 г.)
«Язык местами изыскан, местами провинциален: «Офицеры ревновали друг друга», между тем офицеры могут ревновать женщину друг к другу...» (Б.А. Лазаревскому, 28 июля 1903 г.).
Обратим внимание, на определения, которые использует А.П. Чехов для характеристики языка:
Безукоризненный — «Не заслуживающий укора, порицания; безупречный» [МАС].
Безупречный — «Не заслуживающий никакого упрека; безукоризненный» [МАС].
Изысканно — нареч. к изысканный — «2. в знач. прил. Утонченный, изящный. || Устар. Вычурный, манерный» [МАС].
Прелестный — «Исполненный прелести, вызывающий восхищение; очаровательный» [МАС].
Хорошее — «То, что является положительным, существенным, достойным, заслуживающим признания и т. д.» [МАС].
Оригинальный — «3. Непохожий на других, чуждый подражательности; самобытный. || Своеобразный, необычный» [МАС].
(Самый) подходящий — «2. в знач. прил. Такой, который отвечает каким-л. требованиям, условиям, годный для чего-л.» [МАС].
(Недостаточно) простой — «3. Безыскусственный, не замысловатый, не вычурный» [МАС].
Великолепный — «2. Разг. Прекрасный, превосходный, отличный» [МАС].
Точно масло льется: литься «2. перен. Излагаться, произноситься свободно, без затруднений, в стройной последовательности (о речи, словах)»; Как по маслу — «гладко, без затруднений, легко» [МАС].
Истеричность — свойство по знач. прил. истеричный — «4. Болезненно-страстный, судорожный, доходящий до истерики» [МАС].
Провинциальный — «2. Прил. к провинциализм (в 1 знач.); свойственный провинциалу. || перен. Отсталый, наивный и простоватый» [МАС].
«Эпитеты... присоединяются к слову язык практически в любой семантической роли последнего, образуя дополнительное измерение в семантике языка» [Демьянков 2000: 132].
Отрицательные коннотации имеют определения: местами изыскан, недостаточно прост, местами провинциален. В одном из текстов для описания языка А.П. Чехов приводит развернутое сравнение: «язык Ваших героев похож на белое шелковое платье, на котором все время переливает солнце и на которое больно глядеть». Воздействие языка сравнивается с физиологическим процессом — «больно глядеть».
Простота и изящность, но не изысканность языка — основные постулаты в понимании языка художественной литературы А.П. Чехова, что подтверждается в его письме-совете брату: «Берегись изысканного языка. Язык должен быть прост и изящен. Лакеи должны говорить просто, без пущай и без теперича. Отставные капитаны с красными носами, пьющие репортеры, голодающие писатели, чахоточные жены-труженицы, честные молодые люди без единого пятнышка, возвышенные девицы, добродушные няни — все это было уж описано и должно быть объезжаемо, как яма» (Ал.П. Чехову, 8 мая 1889 г.).
Изящный — «1. Отличающийся изяществом» [МАС].
Изящество — «Тонкое и строгое соответствие, соразмерность во всем, отвечающее требованиям художественного вкуса» [МАС].
Обратим внимание, что А.П. Чехов уделяет внимание речи второстепенных, «вспомогательных» персонажей — лакеев. Для писателя нет второстепенного в языке. Внимание к деталям, ко всем аспектам художественного произведения — отличительная черта метапоэтики А.П. Чехова.
Писатель, по мнению А.П. Чехова, должен обладать «вкусом к хорошему языку». В письме Н.М. Ежову А.П. Чехов дает подробную рекомендацию о воспитании вкуса к языку: «Читайте побольше; Вам нужно поработать над своим языком, который грешит у Вас грубоватостью и вычурностью — другими словами, Вам надо воспитать в себе вкус к хорошему языку, как воспитывают в себе вкус к гравюрам, хорошей музыке и т. п. Читайте побольше серьезных книг, где язык строже и дисциплинированнее, чем в беллетристике. Кстати же запасетесь и знаниями, которые не лишни для писателя» (Н.М. Ежову, 28 января 1890 г.).
В аспекте «Язык публицистический» в метапоэтическом тексте А.П. Чехова значимым является фрагмент, в котором писатель восхищается хорошим владением «газетного языка»: «Ваша рецензия меня немножко удивила: я и не подозревал, что Вы так хорошо владеете газетным языком. Чрезвычайно складно, гладко, протокольно и резонно. Я даже позавидовал, ибо этот газетный язык мне никогда не давался» (В.А. Тихонову, 7 марта 1889 г). Важно признание А.П. Чехова — «газетный язык мне никогда не давался». А.П. Чехов написал несколько рецензий, удачно пародировал язык современных ему газет и журналов, но высокая требовательность к себе и скромность не позволяют писателю признать за собой хорошее владение «газетным языком».
В аспекте «Язык профессионально-деловой» в метапоэтическом тексте А.П. Чехова значим фрагмент, содержащий рефлексию над «чиновничьим» языком: «Но какая гадость чиновничий язык! Исходя из того положения... с одной стороны... с другой же стороны — и все это без всякой надобности. «Тем не менее» и «По мере того» чиновники сочинили. Я читаю и отплевываюсь. Особенно паршиво пишет молодежь. Неясно, холодно и неизящно; пишет, сукин сын, точно холодный в гробу лежит» (А.С. Суворину, 24 августа 1893 г.). «Чиновничий» язык определяется через лексему «гадость».
Гадость — «Разг. То, что вызывает гадливое чувство; нечто мерзкое, отвратительное» [МАС].
В тексте представлены штампы, канцеляризмы, которыми наполнены чиновничьи бумаги и которые не приемлет А.П. Чехов. Особое внимание обращается на плохой стиль молодежи.
Размышления А.П. Чехова об особенностях «чиновничьего» языка были вызваны необходимостью помочь Михаилу Чехову в подготовке доклада: «Суть доклада вот в чем: упразднение круговой поруки, т. е. ответственности общины за своих неплательщиков. Я приказал Мише написать так: да, круговая порука несправедлива и министерство хорошо сделало, что подняло вопрос об ее упразднении, но, исходя из того положения, что община есть явление историческое и что круговая порука есть необходимое ее условие, мы должны признать себя бессильными, ибо что создано историей, то и сокрушается не чиновничьими головами, а тою же историей, т. е. историческими движениями в народной жизни. Так как бороться с общиной мы не можем, то будем мудры и поищем средств для борьбы в самой общине... и т. д.» (А.С. Суворину, 24 августа 1893 г.). В понимании Ш. Балли, «сущность административного языка заключается, следовательно, в том, что он имеет в основе своей научный характер и в то же время постоянно соприкасается с обыденной жизнью» [Балли 2001: 274], но А.П. Чехов не принимает схематичной, «штампованной» обыденности.
Особое внимание А.П. Чехова уделяется разговорному языку. В одном из метапоэтических текстов А.П. Чехов рассуждает о роли разговорного языка в художественном тексте: «Называю Вас мещанским не потому, что во всех Ваших книгах сквозит чисто мещанская ненависть к адъютантам и журфиксным людям, а потому, что Вы, как и Помяловский, тяготеете к идеализации серенькой мещанской среды и ее счастья. Вкусные кабачки у Цыпочки, любовь Горича к Насте, солдатская газета, превосходно схваченный разговорный язык названной среды, потом заметное напряжение и субъективность в описании журфикса у ma tante... Вы, ради создателя, не верьте вашим прокурорам и продолжайте работать так, как доселе работали. И язык, и манера, и характеры, и длинные описания, и мелкие картинки — все это у Вас свое собственное, оригинальное и хорошее... «Идиллию» я ставлю в конце всего, хотя и знаю, что Вы ее любите. Начало и конец прекрасны, строго и умело выдержаны, в середине же чувствуется большая распущенность. Начать хоть с того, что всю музыку Вы испортили провинциализмами, которыми усыпана вся середка. Кабачки, отчини дверь, говОрит и проч. — за все это не скажет Вам спасиба великоросс. Язык щедро попорчен, Бомбочка часто попадается на глаза, Агишев бледноват... Лучше всего-описание мазурки...» (И.Л. Леонтьеву (Щеглову), 22 февраля 1888 г.). При восхищении разговорным языком, используемым И.Л. Леонтьевым как художественное средство для воссоздания среды, в которой живут персонажи, А.П. Чехов отмечает: провинциализмы мешают языку художественного произведения, портят его.
В другом метапоэтическом тексте владение разговорным языком, по мнению А.П. Чехова, является основой для написания хорошей комедии: «Я советовал Вам писать комедию и еще раз советую. Она вреда Вам не принесет, а доход даст. Мой «Иванов», можете себе представить, даже в Ставрополе шел. Что же касается исполнения, то бояться Вам нечего. Во-первых, у Вас прекрасный разговорный язык, во-вторых, незнание сцены вполне окупится литературными достоинствами пьесы. Только не скупитесь на женщин и не давайте воли Вашей селезенке» (А.Н. Маслову (Бежецкому), 7 апреля 1888 г.). Еще одно подтверждение о необходимости владения разговорным языком для удачного написания пьес обнаруживается в следующем тексте: Николаю Степановичу не нравится, что Вы мало пишете. Это во-первых. Во-вторых, он советует Вам попробовать написать пьесу, ибо у Вас великолепный разговорный язык» (В.Л. Кигну (Дедлову), 5 сентября 1894 г.)
Мысли А.П. Чехова о роли разговорного языка в художественном тексте и о его «правильности» суммируются в следующем метапоэтическом тексте: ««Мы-ста» и «шашнадцать» сильно портят прекрасный разговорный язык. Насколько я могу судить по Гоголю и Толстому, правильность не отнимает у речи ее народного духа. Эти «мы-ста» и «шашнадцать» производят на меня всегда впечатление mouches volantes, которые мешают смотреть на ясное небо. Какое-то излишнее и досадное впечатление.
Что еще? Солдат Григорий прощает бабу — это чудесно во всех отношениях и, вероятно, в сценическом тоже. Но зачем он у вас говорит ерническим языком? Разве это нужно, характерно? Такой великодушный, красивый акт, как прощение, и этот язык в жизни, быть может, и совместимы, но в художественном произведении от такого совместительства пахнет неправдой» (Е.П. Гославскому, 23 марта 1892 г.). Здесь отражено не только понимание языка, но и разница в использовании языковых средств в художественном тексте и в реальной жизни Заключительный аспект — «Перевод»
В метапоэтике А.П. Чехова выделяется две группы текстов, содержащих рефлексию над переводом.
В первой группе представлены возможности и варианты перевода слов и высказываний с одного языка на другой.
В художественных текстах А.П. Чехов непосредственно переводит иноязычные выражения, что позволяет глубже постичь смысл имен, названий. Например:
«— А что здесь важную роль играет природа, прекрасно видно из истории Гольдаугенов. Первый Гольдауген появился в исходе крестовых походов. Звали его Золотоглазым вампиром. Волоса на его голове и бороде были черны, как уголь, а брови и ресницы были белокуры. Благодаря этой игре природы его и прозвали Гольдаугеном [Гольдауген в переводе на русский язык значит — «Золотые глаза»]. В его золотых глазах, говорит история, рядом с замечательным умом светилась смесь лукавства и ловкости рыси с кровожадностью голодного барса. Это была бешеная собака в самом худшем смысле этого слова» («Ненужная победа»).
Анализируются причины невозможности перевода с одного языка на другой: «Многоуважаемая Ольга Родионовна, «Глитай, абож паук» — это название одной малороссийской пьесы. Глитай значит паук, а вся фраза значит «паук, или паук», т. е. объясняется, что значит глитай. Это непереводимо на иностранный язык» (О.Р. Васильевой, 25 февраля 1899 г.)
Особо отмечается перевод на «индивидуальный» язык, в систему ценностей носителя языка или группы лиц:
«Осип. Что значит циник?
Трилецкий. Циник слово греческое, в переводе на твой язык значущее: свинья, желающая, чтобы весь свет знал, что она свинья» («Безотцовщина»)
«— Чего же ей дать?
— Чего-нибудь!
«Дать чего-нибудь» на языке Глеба Глебыча значит: «дать соды»» («Сельские эскулапы»).
«За то, чтобы намазать 1/2 унца пластыря на холст, берется 15 коп., что в переводе на язык газетчиков значит по рублю за строчку» («Аптекарская такса, или спасите, грабят!!!»)
Вторая группа текстов представляет авторскую рефлексию над его собственными произведениями, например:
«Весьма утешительно, что меня перевели на датский язык. Теперь я спокоен за Данию» (Ал.П. Чехову, 21 октября 1892 г.)
Мы узнаем, что А.П. Чехов знал о переводах своих произведений на итальянский, немецкий, английский, французский, еврейский языки. При этом, автор отмечает: ««Чайка» уже переведена на французский язык, переведена несколько раз; судить о том, какой перевод лучше и насколько перевод удовлетворителен в литературном отношении, судить я не могу, так как знаю язык не ахти как» (П.Ф. Иорданову, 15 мая 1899 г.)
Наблюдается интересная ситуация: А.П. Чехов всегда поддерживает и благодарит за перевод почти всех своих пьес. Например: «Вам угодно было выразить желание — перевести на французский язык мои пьесы «Три сестры» и «Дядя Ваня». Отвечаю Вам на это полным своим согласием и благодарностью; при этом считаю нужным предупредить, что и «Три сестры» и «Дядя Ваня» уже переводятся на французский язык или по крайней мере я получал письма с просьбой разрешить перевод этих пьес» (Г. Каэну (G. Cahen), 4 ноября 1901 г.). Однако А.П. Чехов не видит возможности перевода ни на французский, ни на немецкий язык пьесы «Вишневый сад»: «Дусик мой, лошадка, для чего переводить мою пьесу на французский язык? Ведь это дико, французы ничего не поймут из Ермолая, из продажи имения и только будут скучать. Не нужно, дуся, не к чему. Переводчик имеет право переводить без разрешения автора, конвенции у нас нет, пусть К<орсов> переводит, только чтобы я не был в этом повинен» (О.Л. Книппер-Чеховой, 24 октября 1903 г.); «Собака моя премудрая, напиши Будкевич, что «Чайка» и «Три сестры» давно уже переведены на немецкий язык (и от этого я не получил ни единого гроша), а «Вишневый сад» уже переводится для Берлина и Вены и там успеха иметь не будет, так как там нет ни биллиарда, ни Лопахиных, ни студентов a la Трофимов» (О.Л. Книппер-Чеховой, 4 марта 1904 г.)
Успешность перевода, таким образом, основывается на культурной корреляции, обнаружении реалий в том языке, на который переводится текст.
Таким образом, структура топоса ЯЗЫК в метапоэтике А.П. Чехова отражает многомерное и разностороннее представление художника о языке. Метапоэтический текст свидетельствует не только о пристальном внимании А.П. Чехова к языковым явлениям, но и отражают лингвистическую работу самого художника слова. Знания А.П. Чехова характеризуются энциклопедичностью, коррелируют с крупными лингвистическими идеями XIX века.
Анализ топосов ЭНЦИКЛОПЕДИЯ и ЯЗЫК, исследование своеобразной «Энциклопедии жизни» А.П. Чехова представляют дополнительные основания для энциклопедического описания метапоэтики драматического текста А.П. Чехова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |