На общем фоне обращенных к личности и творчеству А.П. Чехова символистских штудий Д. Мережковского, А. Белого, И. Анненского высказывания В. Брюсова трудно воспринять в качестве наиболее выдающихся и проницательных. Однако введение в парадигму научного чеховедения суждений одного из лидеров и создателей «нового искусства» Серебряного века позволяет глубже представить скрытые грани эстетических споров на рубеже столетий.
Косвенный контакт с Брюсовым был связан для Чехова с единичным участием при посредничестве И. Бунина в альманахе «Северные цветы ассирийские на 1901 год», выпускаемом издательством «Скорпион», о чем впоследствии Чехов немало сожалел, зарекаясь впредь не иметь дела «ни со скорпионами, ни с крокодилами, ни с ужами» и давая неизменно ироничные оценки творчеству поэтов-модернистов, в частности, нашумевшей брюсовской строчке о «бледных ногах».
В литературно-критическом наследии Брюсова не содержится развернутого анализа чеховских произведений — есть лишь попутные сдержанные упоминания о рассказе «Невеста», пьесах «Три сестры» и «Вишневый сад» в обзорных статьях о русской литературе, печатавшихся в английском журнале «The Athenaeum» (о «Трех сестрах»: «За последний год появилась его драма «Три сестры». С присущим ему мастерством он изображает весь ужас, всю беспомощность русской городской жизни»1), а также письмах к Миролюбов и П. Перцову. В декабре 1901 г. Брюсов писал Перцову о своей убежденности в том, что в современности «развенчан Гончаров и Чехов»2. А в апреле 1905 г. на просьбу Миролюбова прислать стихотворение для специального номера «Журнала для всех», посвященного памяти Чехова, он дал решительный отказ, так охарактеризовав собственное отношение к писателю: «Чехова я лично не знал и никогда не мог мыслить о нем иначе, как в форме отвлеченных суждений. Сознаюсь даже, что я, — вполне сознавая художественное значение его творчества, — никогда не увлекался им. Я чтил Чехова больше с холодным уважением, чем с настоящей любовью. Есть, должно быть, в нем что-то чуждое, враждебное самой сущности моей души»3.
Существенной выглядит на этом фоне незавершенная рукописная рецензия Брюсова на первую постановку «Вишневого сада» (1904)4, основанная на зрительских впечатлениях автора.
Данная рецензия писалась для редакции журнала «Новый путь» по личной просьбе З. Гиппиус, призвавшей Брюсова обойтись «без улыбок Чехову», то есть показать несоответствие новейшим эстетическим исканиям как самой пьесы, так и пути ее сценического осмысления Художественным театром. Текст брюсовского отзыва сохранился в архиве Г. Чулкова, который в тот период был близок редакции «Нового пути».
Отзыв на пьесу был весьма скептичным. Если в обзоре, предназначенном для журнала «Athenaeum», он коротко упомянул о «значительности» данной постановки в современной литературной и театральной жизни, то оценки, рассчитанные на аудиторию символистского издания, оказались гораздо менее щадящими. В самом начале статьи драмы Чехова и Горького ставятся в один ряд с произведениями заведомо второстепенных авторов: «Чеховы, Федоровы, Горькие, Найденовы, Сумбатовы пишут пьесы, более или менее удачные, более или менее занимательные». Выделяя Чехова из этого ряда, Брюсов ценит у него отсутствие «грубо-мелодраматических эффектов», «явной бессодержательности», которые усматриваются им у Горького и Найденова. Однако в «Вишневом саде» рецензент находит преимущественно воссоздание «живых картинок» существования разоряющегося дворянского гнезда, составляющих занимательный «альбом фотографа-любителя». В отличие от Белого, увидевшего в пьесе оригинальное сращение принципов реалистического и модернистского театра, Брюсов трактует «Вишневый сад» как произведение, где реалистические приемы «доведены до крайности», что и обнаруживает, с его точки зрения, «недостаточность этих приемов». Расходясь с Белым, он категорично разводит чеховский «неореализм» и «высшие формы искусства», подразумевая под последними черты символистского искусства как нерассудочного познания бытия, которые получили обоснование в ряде статей Брюсова и, в частности, в «Ключах тайн», появившихся в «Весах» как раз в самом начале 1904 г. (№ 1).
К отдельным достоинствам пьесы отнесено в отзыве «искусное распределение материала» по актам, свидетельствующее об «усовершенствовании техники театрального дела», а также скрытый, но глубокий драматизм «рельефно очерченной фигуры» Лопахина (и это меткое наблюдение, неожиданно точно соответствующее замыслу драматурга): «Его появление в усадьбе, среди дружески расположенных к нему ее владельцев, после того как он купил с аукциона все имение, — сильная и истинно драматическая сцена». Но отмеченные немногочисленные достоинства меркнут, в интерпретации Брюсова, перед «избитыми» драматическими положениями, отсутствием динамики характеров действующих лиц, «комизмом... самой низкой пробы». За внешним «жизнеподобием» Брюсов не увидел ни «подводного течения», ни значимой символики пьесы, ни новаторского сплавления комического и драматического начал, что привело автора статьи к заключению о том, что Чехов лишен «такого могучего таланта, как у Достоевского <...>, такой ясности мысли, как у Ибсена»; к выводу о том, что данная пьеса чужда движению современного художественного сознания к освоению условных драматургических форм.
Брюсов, как и многие его единомышленники по символистскому «цеху», фактически отождествляет «реализм» с плоским «натурализмом», искажающим художественную картину мира. По его выражению, жизнеподобные «краски» в пьесе, которую он трактует в качестве тривиальной бытовой драмы, деформируют «истинный лик» бытия, обращая его в «чудовищную и безжизненную маску». Хотя немногим позднее, в лекции «Театр будущего» (1907), чеховские «драмы настроения» Брюсов будет отвергать по иным причинам и не столь категорично, в сопоставлении с «бытовыми драмами» Горького: «Настроение души полнее и сильнее умеет передавать лирика и музыка. Чтобы воспринять настроение с театральной сцены, надо стараться забыть образы актеров, надо пытаться не замечать тысячи мелочей, отвлекающих внимание. Настроение по самому своему свойству интимно и неподвижно; в театре все внешне, все приспособлено к движению. Нет сомнения, что сильный талант может преодолеть эти трудности, сумеет даже в формах драмы передать нам лирическое волнение, как это и делает порой Чехов. Но это значит — пользоваться театром для меньшего, чем то, на что он способен»5. Сам же Брюсов искал в «театре будущего» синтез живого действия, раскрывающего индивидуальность исполнителя, и условного сценического оформления, несхожего с «иллюзионистскими» приемами МХТ.
Брюсовский скептицизм по отношению к «Вишневому саду» во многом объясняется его неприятием «сценического натурализма» МХТа, «со всеми обычными приемами труппы Станиславского», с которыми отождествляется художественное целое самого произведения. В 1902 г. появилась статья Брюсова с недвусмысленным названием: «Ненужная правда. По поводу Московского Художественного театра.», а в 1901 г. он признавался Перцову: «Я этот Художественный театр возненавидел вместе с Чеховым»6. Пресловутые «машинки, имитирующие птичье пение», «фонограф, воспроизводящий звуки свирели», вызывают ироничное отношение критика (с более резких характеристик подобных сценических решений начнет свою статью о «Вишневом саде» З. Гиппиус — «Новый путь».1904. № 5.), хотя сама заостренная им проблема театральной интерпретации чеховских пьес («Но вопрос, как иначе играть Чехова?») оставалась весьма актуальной на протяжении всего XX столетия.
В суждениях Брюсова о Чехове различима общесимволистская фразеология, проявившаяся еще с первых отзывов символистов конца 1880-х гг.: «это не искусство в святом смысле слова»; «когда-то сумеречные настроения его пьес гармонировали с душой человечества»; «но творит истинный художник для искусства. Он ведет человечество по его пути сквозь хаос к новому небу» и т. п. Брюсовское выступление парадоксально соединило пропаганду «от противного» новых форм драматургии, искусства вообще и «келейную» замкнутость в рамках символистской эстетической доктрины.
Фрагмент этой рецензии должен был стать полноценной журнальной статьей о Чехове. В отзыве узнаваемы типичные особенности стиля Брюсова-критика: стремление к беспристрастному анализу явления, выделению в нем сильных и слабых сторон, четкость композиции. В то же время, как показывает комментированная публикация Э.А. Полоцкой, работа над статьей продвигалась сложно, вносились многочисленные коррективы часто с целью снять излишнюю категоричность отрицательных оценок и приблизиться к объективной трактовке пьесы. Однако рецензия так и не была доведена до конца и не попала в редакцию «Нового пути» по причинам как экстралитературным (постепенный отход от редакции, неудовлетворенность написанным, временный спад творческой активности), так и собственно эстетическим, связанным с заметной трансформацией символистского восприятия Чехова, с постепенным смягчением брюсовского отношения к «реализму» на сцене (статья «Реализм и современная драма»). Крайности прозвучавших в отзыве оценок места автора «Вишневого сада» в русской литературе отчасти уравновешивались брюсовский откликом в «Athenaeum'е» на кончину Чехова, в котором этот уход был назван «громадной потерей для русской литературы». Вместо предполагавшейся рецензии Брюсова в 1904 г. в «Новом пути» появились столь же негативные в отношении к Чехову заметки Гиппиус, а в брюсовских «Весах» опубликованы написанные совсем с иной точки зрения статьи Белого («Вишневый сад», «Чехов»), с которыми, впрочем, сам Брюсов выражал свое несогласие. В августе 1904 г. он, памятуя высокую в целом беловскую оценку Чехова, с иронией писал ему: «Наступит иная жизнь для людей: не та, о которой наивно мечтал ваш Чехов («через 200—300 лет»)...»7.
Позднее, уже в советскую эпоху, стилю которой Брюсов всячески стремился соответствовать, в одном из выступлений 1920 г., пронизанном пафосом утверждения социального оптимизма в искусстве («Мы переживаем эпоху творчества. (Фрагмент статьи о задачах современной поэзии)»), он с неодобрением вспомнит о творчестве Чехова, которое теперь для него стало своеобразным «плюсквамперфектом» в истории литературы: «В мире философов в 18 лет, как Онегин, разочарованных Печориных... хмурых людей Чехова не было места для лирики созидания»8.
Таким образом, полемическая заостренность многих брюсовских оценок Чехова подтверждает симптоматичную противопоставленность этих двух фигур в культурной атмосфере эпохи и одновременно присутствие элементов ревнивой заинтересованности Брюсова по отношению к художественным исканиям завершителя классической традиции XIX в. Рассмотрение данных характеристик образует также примечательный ракурс видения внутренней поляризации как в символистской «чеховиане», так и в эстетическом самоопределении «нового искусства» в целом.
Примечания
1. Брюсов В.Я. Письма к В.С. Миролюбову (подгот. А.Б. Муратовым) // Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения. Под ред. К.Д. Муратовой. 1960. № 5. С. 178.
2. Брюсов В.Я. Письма к П.П. Перцову // Русский современник. Лит.-худ. журнал. 1924. № 4. С. 232.
3. Брюсов В.Я. Письма к В.С. Миролюбову // Там же. С. 177.
4. Брюсов В.Я. «Вишневый сад» Чехова (предисловие и публикация Э.А. Полоцкой) // Литературное наследство. Т. 85. М., 1976. С. 195—199. Далее текст статьи цитируется по этому изд.
5. Брюсов В.Я. Театр будущего // Там же. С. 182.
6. Брюсов В.Я. Письма к П.П. Перцову. С. 232.
7. Брюсов В.Я. Переписка с А. Белым. 1902—1912. (Вступит. ст. С.С. Гречишкина и А.В. Лаврова) // Литературное наследство. Т. 85. М., 1976. С. 379.
8. Брюсов В.Я. Мы переживаем эпоху творчества (Фрагмент статьи о задачах современной поэзии) // Там же. С. 220.
| К оглавлению | Следующая страница |