На Новой Басманной

Знакомство с семьей Гамбурцевых и сестрами Марковыми сошло на нет к началу 1890-х гг., и, кажется, связь с Басманной и Немецкой улицами должна была оборваться. Однако вскоре почти напротив гимназии на Разгуляе поселился другой брат Чехова — Иван Павлович. Он был народным учителем, притом образцовым, и осенью 1892 г. его назначили старшим учителем Петровско-Басманного начального училища. Приезжая из Мелихова в Москву, Антон Павлович нередко останавливался у брата. «Остановился я у черта на куличках — Новая Басманная, Петровско-Басманное училище», — сообщал Чехов свой новый московский адрес приятелю.

Училище располагалось в доме Крестовоздвиженского, в соседстве с Басманной полицейской частью. В свое время это были дома под номерами 31 и 29 соответственно, но до наших дней дошло только здание полицейской части. На сохранившемся фотоснимке конца XIX в. видны оба здания. Полицейский дом с деревянной каланчей, о которой Чехов упоминал в письмах, а рядом — снесенный еще до революции двухэтажный особняк с мезонином и двумя длинными одноэтажными флигелями, замыкающими двор аккуратным кольцом. В наше время между Новой Басманной и Ольховской улицами находится еще одна улица — Новорязанская, проложенная, судя по картографическим данным, в 1911—1912 гг., а до этого здесь протекал ручей Ольховец. Во многих местах он был запружен, и ближе к Елоховской площади впадал в речку Чечёру, а та, в свою очередь, — в Яузу. Сегодня и ручей, и речка спрятаны в трубы коллекторов, а память о них осталась только в названии улиц.

Классы Петровско-Басманного училища находились в главном доме усадьбы, а во флигелях сдавались квартиры для учителей. Казенная квартира полагалась только старшему учителю, о которой давний друг семьи Чеховых Александр Игнатьевич Иваненко сообщал Антону Павловичу: «Квартира со всеми удобствами, я помогал ее убирать. Иван Павлович остался доволен и пока не взыскивает».

Иваненко служил вместе Иваном Павловичем, только учителем пения, какое-то время и сам жил во дворе училища. Затем он переменил множество квартир в окрестностях Разгуляя, жил и на Новой, и на Старой Басманной улицах. После премьеры «Трех сестер» на сцене Художественного театра, Иваненко называл себя в шутку «Александром Игнатьевичем со Старой Басманной», намекая на то, что Чехов наградил его именем и отчеством своего персонажа.

Бывая у брата-учителя, Чехов живо интересовался училищной жизнью. Жена Ивана Павловича, Софья Владимировна Чехова вспоминала: «Антон Павлович любил заходить в классы Петровско-Басманного училища. Ученики его очень любили. Среди них были мальчики, с которыми он был особенно ласков. Самую сильную его привязанность снискали себе некий Паша, фамилию которого я забыла, и ученик Батекин, большой шалун, но подлинный любимец Антона Павловича. Этот Батекин настолько привлек внимание Антона Павловича, что позднее он называл Батекиным моего сына Володю, когда тот начинал шалить».

Ученики Ивана Павловича были дети рабочих и мелких служащих Рязанской железной дороги, мастеровых, прислуги. Многие из них впервые видели книгу в школе, в скудной училищной библиотеке. Гимназические и кадетские библиотеки были укомплектованы несравненно лучше, но пользоваться ими могли лишь служащие гимназии и гимназисты. Для остальных существовали частные библиотеки. В 1890-х гг. в Москве работали городские бесплатные читальни, но ближайшая из них находилась у Мясницких ворот, где соединялись Старая и Новая Басманные улицы, довольно далеко от Разгуляя. А вот платные частные библиотеки были и на Старой Басманной, рядом с Межевым институтом, и в Доброслободском переулке, недалеко от 2-й гимназии, и на Немецкой улице, однако ученики Ивана Павловича, а вернее — их родители, не имели достаточно средств для пользования частной библиотекой. Эти заведения были рассчитаны на преподавательский состав военных и гражданских учебных заведений, размещенных в бывших лефортовских дворцах.

Как всегда при переводе на новое место народный учитель Чехов начинал хлопотать о пополнении училищной библиотеки. Желание обеспечить учеников подходящими для детского чтения изданиями привело Ивана Павловича в «Общество распространения полезных книг» — благотворительную организацию, занимавшуюся изданием дешевых книг для беднейших слоев населения. Это были в основном упрощенные изложения евангельских сюжетов, биографий выдающихся личностей, научных открытий. Были и иллюстрированные рассказы для детей — всего восемь-шестнадцать страничек, с цветной картинкой на обложке. Такие книги, несмотря на их утрированную «благонамеренность», действительно были находкой для учеников народных школ. При Обществе существовала Комиссия бесплатного снабжения беднейших школ книгами. Неизвестно, признали ли Петровско-Басманное училище беднейшим в Комиссии, однако деятельность Общества затянула Ивана Павловича. Нужно отметить, что товарищем председателя Общества был В.И. Новицкий — директор московских народных училищ. Возможно, именно он привлек учителя Чехова к работе Общества.

В те годы основным направлением деятельности общества, помимо издательской, было устройство народных чтений и народных читален. О них подробно написал известный журналист, знакомый Чехова, А.С. Пругавин в книге «Запросы народа и обязанности интеллигенции в области просвещения и воспитания». Эту книгу, кстати, Чехов приобрел для Таганрогской библиотеки. Вот как описывает Пругавин ситуацию с народными чтениями в Москве в первой половине 1890-х гг.: «В Москве народные чтения существуют с 1874 года и находятся в заведывании особой Комиссии, состоящей при Обществе распространения полезных книг. <...> Чтения, устраиваемые комиссией, подразделяются на официальные и неофициальные. В настоящее время официальные народные чтения в Москве происходят в 8 пунктах: В Политехническом музее, в Межевом институте (на Старой Басманной), в Солодовниковском училище, в Александро-Мариинском училище, в Торлецкой народной столовой (на Моховой), в Смоленской имени Я.И. Белова столовой (на Смоленском рынке), в чайном магазине Перлова (на Мясницкой, против почтамта) и в мастерских Московско-Рязанской железной дороги (близ Рязанского вокзала).

Неофициальные читальни служат исключительно для известного, вполне определенного контингента слушателей, а именно: в казармах — для военных нижних чинов, в больницах — для больных и выздоравливающих, в тюрьмах — для заключенных, на фабриках и заводах — для рабочих и т. д. Таких неофициальных читален, двери которых закрыты для посторонних слушателей, Комиссия имеет около тридцати. В течение года московской Комиссией устраивается обыкновенно от 400 до 500 духовных бесед и от 600 до 700 общеобразовательных чтений, причем общее число слушателей во всех читальнях, как официальных, так и неофициальных, достигает до 200 000 человек и более.

Пишущему эти строки удалось посетить некоторые из этих чтений. <...> Это не будет излишне, особенно в виду того, что в публике вообще очень мало известно о народных чтениях, происходящих в Москве каждое воскресенье. Я начал с народной аудитории, помещающейся в Политехническом музее. Подъезжая в пятом часу к Политехническому музею, я еще издали увидел толпу народа в несколько сот человек, стоявшую у входа в музей. <...> Ровно в половине пятого двери музея распахнулись, и толпа ринулась туда. Началась страшная, невероятная давка, <...> ожесточенно работали руки, локти. <...> В каких-нибудь пять минут зал оказался переполненным публикой. <...> Это был настоящий рабочий люд: мастеровые, ремесленники, фабричные — словом, «чернь», в полном смысле этого слова. В этом убеждали вас и костюмы — поддевки, полушубки, чуйки — и лица, и руки со следами сажи и копоти. Огромное большинство публики состояло из подростков и молодых ребят, в возрасте от 14 до 20 лет. Разговорившись с некоторыми из этих подростков, я узнал, что они служат «в ученье» мальчиками и подмастерьями в слесарных и портновских «заведениях». Были, разумеется, и люди возмужалые, и старики, но они составляли меньшинство. Женщины в общей массе составляли сравнительно ничтожный процент. <...> Так называемая «чистая публика» совершенно отсутствовала. Только в первом ряду виднелся какой-то, очевидно, провинциальный «батюшка» в потертой рясе и с косичкой, завязанной комочком, да две какие-то барышни, видимо, мещанского происхождения, в шляпках с кисточками и голыми красными руками.

В программе чтения стояло «1) Духовная беседа: Св. пророк Илья. Будет читать священник С.В. Смирнов. 2) Стихотворения из сборника № 1. Будет читать А.И. Сумбатов». <...> Чтение сопровождалось теневыми картинами, представлявшими разные эпизоды из жизни пророка. Самое описание жизни Св. Ильи было изложено весьма живо и занимательно. Публика с напряженным и неослабным вниманием следила за чтением, продолжавшимся около трех четвертей часа. Второе отделение состояло из чтения стихотворений Пушкина, Жуковского, Лермонтова и Некрасова. Г. Сумбатов почему-то не явился и его заменил г. Дурново, также артист Малого театра. <...> С особенным оживлением прослушаны были сказка Пушкина «О рыбаке и рыбке», «Мальчик-мужичок» и «Дядюшка Яков» Некрасова. <...> Чтение этих стихотворений также сопровождалось теневыми картинами. Нужно было видеть лица слушателей, чтобы составить себе представление о том впечатлении, которое производило чтение. Каким глубоким захватывающим интересом, каким жадным любопытством дышали эти простые, грубоватые лица! Я никогда не забуду выражение лица сидевшего рядом со мной мальчугана лет пятнадцати. Бойкие, умные глазки так и горят, так и искрятся. Нервно стиснув картуз запачканными сажею руками, он весь впился глазами в лектора, очевидно, боясь пропустить хоть одно слово, хоть один звук».

После выхода книги Пругавина деятельность Общества значительно расширилась, и к 1898 г. читален, то есть официальных аудиторий для проведения чтений, было уже 12. В организации народных чтений Иван Павлович Чехов участвовал как лектор, о чем свидетельствует его письмо к брату-писателю. В конце 1898 г. он сообщает: «Сегодня я читаю в аудитории податного дома о «Белоруссии и белоруссах», а три воскресенья назад пришлось мне прочитать «Народную войну» в Сокольнической аудитории. В 1-й читальне было 500 человек, а во 2-й — 1000».

Очевидно, все, связанное с деятельностью брата в Обществе распространения полезных книг, очень интересовало Антона Павловича. Писатель считал своей обязанностью помогать публичной библиотеке в родном Таганроге, отправлял туда сотни томов, часто с автографами, по просьбе заведующего библиотеки П.Ф. Иорданова. Много он сделал и для устройства школ в окрестностях своего мелиховского имения — выстроил три новых здания, считавшихся образцовыми, снабжал учителей журналами и необходимыми пособиями. Всю свою благотворительно-просветительскую деятельность он сверял с опытом брата-учителя, советовался по всем, даже самым пустяковым вопросам. И конечно, Иван Павлович делился с братом новостями, относившимися к народным чтениям и народным читальням.

В 1896 г. относительно недалеко от Разгуляя открылась библиотека-читальня Общества распространения полезных книг. Адрес в адресной книге указан чисто по-московски: Гавриков переулок, дом Московско-Казанской железной дороги. Гавриков переулок сегодня поглощен эстакадами и тоннелями Третьего транспортного кольца, именуемыми на этом отрезке и Гавриковой улицей и Спартаковской площадью, и Малым Гавриковым переулком. Железной дороге здесь принадлежали в то время два огромных складских строения, вытянувшихся вдоль путей. Одно из них — зернохранилище, или элеватор, было выстроено в 1894 г. В нем-то и нашлось место для народной библиотеки-читальни. Когда именно Иван Павлович стал помогать Обществу, точно неизвестно, но уже в 1897 г. он сообщал брату: «В библиотеке все берется нарасхват и читается очень усердно. Читают все больше сторожа, дворники, швейцары, горничные и другие. Книги выдаются только на дом, без всякого залога». Библиотека была открыта только один день в неделю — в воскресенье, от полудня до четырех часов. Такая форма работы для народных библиотек выработалась не сразу. В 1885 г. открылась первая в Москве бесплатная народная библиотека-читальня им. И.С. Тургенева, устроенная на пожертвование крупной промышленницы В.А. Морозовой, той самой, о которой Чехов писал: «У нее берут и берут без конца и треплют ее, как лисицу». Библиотека была открыта с девяти утра до девяти вечера все дни недели, однако книг на дом не выдавали. И получалось, что пользовались ею не рабочие, а в основном учащиеся. Пругавин это объяснял так: «Дело в том, что тот рабочий люд (ремесленники, фабричные, прислуга, мастеровые и т. д.), для которого главным образом и предназначаются подобные читальни, занят в будни с раннего утра до позднего вечера, и потому не может пользоваться читальней, которая закрывается в 9 часов. Таким образом, для всего этого люда «народная читальня» может быть доступна только по праздникам <...> Для того же чтобы доставить возможность рабочему люду пользоваться чтением в продолжение целой недели, необходимо устроить выдачу книг на дом».

Об общественной значимости этой деятельности по устройству библиотек и чтений для рабочих хорошо написала в своих воспоминаниях Е.А. Андреева-Бальмонт, жена поэта, в те годы тоже служившая библиотекарем в воскресной женской фабричной школе на общественных началах, как и Иван Павлович. Речь в ее рассказе идет о молодых работницах фабрики, посвящавших свой единственный выходной учению. «...В воскресной школе, — писала Андреева, — наши ученицы, все взрослые, не понимали, что изображено на самых простых картинках в книге. Например, стоит мальчик на углу улицы под уличным фонарем, около него собака. В такой картинке ничего, казалось, не было незнакомого — наши ученицы, особенно молоденькие, родились и выросли в Москве и каждый день на улице могли видеть мальчика с собакой, но ни одна из них не могла рассказать, что изображено на такой картинке. «Видите мальчика? Собаку?» — спрашивала я их. Они вертели картинку в руках и молчали. «Вот собака», — показывала я пальцем на нее. Тогда кто-нибудь восклицал с удивлением: «Никак и впрямь песик, ну скажи, пожалуйста, песик и есть...» И книга шла по рукам, и собаку на картинке узнавали.

Когда мы показывали ученицам картину в волшебном фонаре, ни одна не могла сказать без помощи учительницы, что она изображает. Они еле-еле различали на ней человеческую фигуру, в пейзаже не видели деревьев или воду. Когда им объясняли, что представлено на картине, они отворачивались от картины и, смотря в рот учительнице, слушали ее».

В последний раз Чехов гостил у брата на Новой Басманной в сентябре 1898 г. Брат в те дни жил в квартире один. Занятия в школе еще не начались, жена с сыном отдыхали в костромском имении у родственников, племянник Николай, сын брата Александра, отданный на «исправление» брату-педагогу, оставался в Мелихове. Благодаря отсутствию домашних между братьями создалась особая атмосфера, располагавшая к свободному и близкому общению. И брат-учитель, очень замкнутый по характеру, начал делиться с братом-писателем своими интересами. Иван Павлович тогда собирался принять на себя обязанности заведующего народной библиотекой. К этому времени она уже именовалась 3-й народной читальней, и И.П. Чехов стал ее заведующим, коим оставался до лета 1901 г. За два года руководства народной читальней Иван Павлович сумел проделать огромную работу по привлечению к чтению именно рабочих. Если в 1897 г. он выдавал книги в основном сторожам, дворникам и швейцарам, читателей же насчитывалось около 300 человек, то в отчете о работе 3-й читальни за 1900/1901 год, представленном Чеховым, указывалось: «Всего за отчетное время посетителей в читальне было 647 человек, которыми сделано 4647 посещений, что в среднем на каждого человека даст около 7 посещений». Подавляющее большинство (74%) составили представители крестьянского сословия, причем половина из них были в возрасте от 17 до 20 лет. Ровно 40% от общего числа читателей составили фабричные, 18% — железнодорожные служащие, 15% — мастеровые. К этому времени И.П. Чехов уже вошел в Распорядительный комитет читален, а позднее стал и членом ревизионной комиссии.

Свою роль сыграл Иван Павлович и в истории самой известной библиотеки Басманной части — Городской бесплатной библиотеки-читальни имени А.С. Пушкина. Третья по счету бесплатная библиотека в Москве носила имя великого поэта, поскольку хлопоты по ее организации были начаты в юбилейный 1899 г., год столетия со дня рождения великого русского поэта. А открыла свои двери для читателей библиотека в мае 1900 г., в доме № 4 по Немецкой улице. Попечительницей — должность хлопотная и вводящая в расходы — согласилась стать старшая дочь поэта М.А. Гартунг, а наблюдателем — должность не менее хлопотная, но в расходы не вводящая — пригласили заведующего образцовой народной читальни на Гавриковой улице И.П. Чехова. Именно благодаря его указаниям уже в следующем году в библиотеке была организована выдача книг на дом, столь необходимая беднейшим читателям. Об этой стороне жизни брата писателя крайне мало известно, однако она во многом сближала писателя и учителя в последние годы жизни Антона Павловича.

В последний приезд Чехова в дом Крестовоздвиженского на Новой Басманной братья уговорились издать сборник, который предназначался для детского чтения, и Чеховы планировали включить в него единственный рассказ Антона Павловича, написанный для детей, — «Белолобый». Какие еще рассказы вошли бы в него, неизвестно, ведь сборник так и не вышел в свет. Некоторое представление о его содержании, однако, может дать письмо Чехова к Г.И. Россолимо. Оно написано было год спустя, в ответ на просьбу последнего указать на подходящие для детей рассказы из написанных Чеховым. Писатель выслал «две сказки из собачьей жизни» с предисловием: «Детям надо давать только то, что годится и для взрослых. Андерсен, «Фрегат Паллада», Гоголь читаются охотно детьми, взрослыми также. Надо не писать для детей, а уметь выбрать из того, что уже написано для взрослых, т. е. из настоящих художеств<енных> произведений». Определенное, обдуманное, слишком категоричное мнение для человека, никогда не занимавшегося воспитанием детей. Оно выработалось, видимо, в результате бесед с братом-учителем, глубоко и тонко понимавшим нужды своих учеников. Кстати, в том же письме Антон Павлович рекомендует Ивана Павловича, как знатока детской литературы: «У меня есть брат учитель, Иван Павлович, который возится с детворой уже больше 20 лет. Он прекрасно знает, что детям нравится и что не нравится. При составлении сборника он был бы бесполезен для Вас, редактор он плохой, но если бы Вам вздумалось издать когда-нибудь библиографич<еский> указатель художеств<енных> произведений и статей, пригодных для детского чтения, то брат мог бы сделать Вам немало хороших указаний».

Видимо, Чехов не сразу понял, что Иван Павлович — плохой редактор и сборника составить не сумеет. А тут еще и старый знакомый, издатель Клюкин, работавший когда-то у Суворина, стал просить тот же рассказ для своего детского сборника.

Максим Васильевич Клюкин занялся издательским делом в начале 1890-х гг. Еще работая у Суворина, он начал издавать серию копеечных иллюстрированных книжек «Добрые души. Чтение для детей и для народа» сначала в Петербурге, а с 1895 г. — в Москве. Он печатал рассказы Златовратского и Мамина-Сибиряка, сотрудничал с чеховскими приятелями Белоусовым и Кругловым, Потапенко и Сергеенко, сочинял и сам под псевдонимом М. Васильев. Особенностью его изданий были хорошие однотонные иллюстрации. В самой дешевой серии (цена 3—5 коп.) шли книжки с одним или двумя рисунками, в серии подороже (цена 25—30 коп.) Клюкин печатал по 20—30 рисунков. Дело шло в гору, клюкинские книжки охотно раскупались, и народным учителям были хорошо известны, ведь некоторые из них были одобрены Министерством народного просвещения для начальных училищ.

Рассказ «Белолобый» Клюкин просил для составленного им сборника «Сказки жизни и природы». И писатель согласился, предвидя, что брат не скоро еще соберется издавать их совместный сборник. Клюкин оказался фантастически расторопным: не получив еще ответа от автора, добыл цензурное разрешение, в три недели отпечатал и сборник, и трехкопеечную книжку «Белолобый» серии «Добрые души». И то, и другое, и гонорар Клюкин выслал в начале января 1899 г. в Ялту, чем поставил писателя в весьма неловкое положение: он как раз вел переговоры о продаже своих литературных прав издателю Марксу. Соглашаясь на помещение «Белолобого» в сборнике, Чехов и не думал давать согласие на отдельное издание и теперь опасался, как бы не пришлось выкупать клюкинский тираж. Авантюрист-издатель напечатал его на свой страх и риск, надеясь, что деньги сгладят неудовольствие, и не прогадал: договор с Марксом был подписан после выхода брошюрки в свет. Чехов ругал Клюкина жуликом и хорьком, однако, попросил брата купить еще пару трехкопеечных книжечек и прислать ему в Ялту. А идею с изданием своего сборника братья бросили.

Также, к сожалению, вышло и с затеей показать ялтинским обывателям картины с помощью волшебного фонаря. Участие в народных чтениях давало Ивану Павловичу возможность пользоваться иногда коллекцией световых картин Комиссии по устройству публичных чтений Общества распространения полезных книг. Он привозил однажды волшебный фонарь в Мелихово и показывал световые картины в Талежской школе. Та демонстрация имела удивительный успех у талежцев. Идея подарить такую же радость ялтинцам понравилась Чехову, и он написал брату: «Милый Иван, здешняя комиссия по устройству пушкинского праздника решила, между прочим, устроить 26 мая чтение для народа с волшебным фонарем. Так как, вероятно, в Москве имеются в виду подобные чтения (на пушкинские темы), то напиши, что именно готовится, какие именно картины, что готовится и что уже готово, можно ли добыть напрокат картины для волшебного фонаря, какие можно получить дешевые издания для раздачи во время чтения и т. д. и т. д. Ответь поподробнее, комиссия будет тебе очень благодарна. А если 26 мая ты будешь свободен, то не приедешь ли в Ялту, чтобы принять на себя все заботы по волшебному фонарю?» Однако и здесь дальше справок дело не зашло.

С Басманной частью тесно связана юность близкой знакомой семьи Чеховых Александры Александровны Хотяинцевой. Она познакомилась с сестрой писателя в 1897 г. на вечерних рисовальных классах Строгановского училища и вскоре крепко подружилась не только с ней, но и с Антоном Павловичем. Александра Александровна была не замужем, хотя ей шел уже 33 год, серьезно занималась живописью, окончила Московское училище живописи, ваяния и зодчества, затем училась в Петербургской Академии художеств, однако внезапная тяжелая болезнь и скорая смерть отца заставили ее бросить учебу и вернуться в Москву.

Ее отец Александр Иванович Хотяинцов (так тогда писалась эта фамилия) более тридцати лет служил в военно-учебном ведомстве. Детство Александры Александровны прошло в губернских городах — Туле, Воронеже, Нижнем Новгороде, а юность — за «угрюмым мостом», в Красных казармах. С 1885 г. ее отец возглавлял 4-й кадетский корпус и занимал с семьей казенную квартиру. Это был человек, превыше всего ценивший образование. Он окончил Киевский университет со степенью кандидата физико-математических наук, затем поступил в армию юнкером и после производства в офицеры поступил в Академию генерального штаба, которую окончил с серебряной медалью. В дальнейшем Хотяинцов готовился поступить профессором на кафедру военной истории, однако был переведен в военно-учебное ведомство, где и служил до самой смерти. Один из его сослуживцев так характеризовал отца художницы: «Он основательно знал французский, немецкий и английский языки, математику и физику, как свои факультетские предметы, был хорошо знаком с методикою, и, употребляя весь свой досуг на чтение, постоянно следил за педагогической и научной русской и иностранной литературами. Даже в искусствах он был авторитетным судьей и знатоком. При всей простоте своей жизни он позволял себе единственную роскошь, выписывая для себя дорогие художественные заграничные издания».

Чехов и Хотяинцева сдружились во Франции зимой 1897/1898 года. Писатель вынужденно проводил зиму на французском курорте, а художница приехала в Париж знакомиться с новыми веяниями в искусстве. Они обменивались письмами, затем Чехов, часто предлагавший знакомым путешествия-авантюры, пригласил художницу навестить его в Ницце, обещая устроить в том же пансионе, где жил сам. «Приезжайте, побродим вместе, поездим, а главное — потолкуем о том, о сем, вспомним старину глубокую», — писал Антон Павлович Хотяинцевой. Тогда как раз исполнился год со смерти отца Александры Александровны. Уговорить Александру Александровну оказалось несложно, она оставила в Париже товарищей и занятия и приехала встречать Новый год к Чехову в Pension Russe.

Вспоминать «старину глубокую» означало для художницы и писателя перебирать в памяти приметы московской жизни 1880-х гг. Хотяинцева вспоминала казенную квартиру в Красных казармах, путь через «угрюмый» Дворцовый мост и Старую Басманную к дому Юшкова на углу Мясницкой и Юшкова переулка, где находилось Московское училище живописи ваяния и зодчества — места, с которыми и у Чехова было связано много воспоминаний молодости. Не из разговоров ли о «глубокой старине» запали в писательскую память детали, позднее использованные в пьесе «Три сестры»? Например, о похоронах генерала Прозорова: «Помню, когда отца несли, то играла музыка, на кладбище стреляли». Или о его воспитательной системе: «Благодаря отцу я и сестры знаем французский, немецкий и английский языки». Именно эти языки хорошо знал отец Хотяинцевой, и сама Александра Александровна в достаточной мере владела немецким и французским, чтобы путешествовать по Европе в одиночестве.