У Иверской часовни

Новая Басманная улица стала московским адресом Чехова тогда, когда он перестал жить в Москве. Весной 1892 г. писатель купил имение в двух часах езды от Москвы — знаменитое Мелихово, а с сентября того же года его брат-учитель был переведен в Петровско-Басманное училище. Оказалось, что приезжать в Москву по делам очень удобно. Поезд приходил на Курский вокзал, оттуда до Разгуляя ехать на извозчике минут десять, а в хорошую погоду и налегке можно пешком пройти. Одно было неудачно: очень далеко жил брат-учитель от редакций, издателей, театров и ресторанов, ради которых Антон Павлович и приезжал в Москву. А потому желательно было брать номер в гостинице. Гостиница была частью идеального образа жизни для Чехова, причем речь шла о хорошей, комфортной гостинице для обеспеченных постояльцев. Планируя покупку имения, Чехов изначально рассчитывал стать владельцем хутора между Курском и Сумами. Так он делился мечтой о новой жизни с близким другом юности — архитектором Ф.А. Шехтелем: «Девять месяцев в году буду проживать на хуторе и за границей, а остальные три — в Москве и в Питере, в отелях».

Затея с переселением на хутор на русском юге закончилась покупкой имения на юге Подмосковья, что внесло в идеальный быт, придуманный Антоном Павловичем, свои коррективы. Москва находилась слишком близко, чтобы жить в ней без перерыва в течение нескольких недель.

В первые годы мелиховского житья Чехов предпочитал «Лоскутную» гостиницу, позднее — Большую Московскую и «Славянский Базар». Это были почтенные заведения, где останавливались богатые купцы и сановитые дворяне. Здесь постоялец получал без мучительных хлопот и настойчивых требований комфорт, чистоту, вышколенную прислугу, хорошее освещение и ровную температуру в номерах. Конечно, взималась плата, соответствующая услугам.

Оценить все достоинства московского гостеприимства Антон Павлович смог, еще не будучи постояльцем. В середине 1880-х гг. Чехов бывал в «Лоскутной» гостинице: здесь останавливался, приезжая в Москву по делам, Н.А. Лейкин — редактор петербургского юмористического журнала «Осколки». В гостиничном номере, как в рабочем кабинете, Лейкин встречался с московскими сотрудниками по деловым вопросам. В числе сотрудников были братья Антон и Николай Чеховы. Первый писал для журнала короткие юмористические рассказы, сценки и обозрения, а второй рисовал иллюстрации на злобу дня.

«Лоскутная» гостиница славилась с начала 1880-х гг. тем, что петербургские писатели и издатели, бывая в Москве, останавливались именно в ней. Эта характерная черта «Лоскутной» запала в память писателю А.В. Круглову, товарищу Чехова по московским редакциям. В мемуарном очерке «Пестрые странички» (Исторический Вестник, 1895, дек.) Круглов рассказывает о том, как еще в поезде ему советовал попутчик:

«— Остановитесь в «Лоскутной».

— Почему?

— Во-первых — очень хорошая гостиница: образцовый порядок и чистота. А во-вторых — это «литературная гостиница», если так позволено будет выразиться.

— Как «литературная»?

— Там останавливается очень много литераторов... Я жил в ней как-то: со мной в одно время стояли Лесков, Лейкин и еще кто-то.

— Может быть, случайно? Впрочем, я ничего не имею против «Лоскутной» и попробую остановиться в ней.

Это было в последних числах февраля 1881 года. С тех пор я всегда останавливаюсь в «Лоскутной», которая действительно может быть названа «излюбленной» литераторами. Когда бы вы не приехали, непременно «стоит» кто-нибудь из пишущей братии. Здесь останавливался Ф.М. Достоевский, почти постоянно — Лесков; ее же любят: Лейкин, Боборыкин, Ясинский, Данченко, Тихонов, Гнедич... Если бы перечислить всех, кого я встречал в «Лоскутной», в мои разновременные остановки, то можно составить большой список. Многие писатели жили и живут в ней подолгу, находя, что в ее номерах работать удобно, а жизнь не особенно дорога. К числу удобств относится прекрасная читальня со множеством периодических изданий».

«Лоскутная» гостиница с 1880 г. принадлежала суконщику М.Е. Попову, который купил ее у братьев Мамонтовых, кузенов известного железнодорожного магната и мецената Саввы Ивановича Мамонтова. Мамонтовы владели сургучным заводом, а гостиница находилась подле Лоскутного ряда, где издавна торговали остатками сукна и драпа. Так что Попову гостиница была больше с руки, тем более что кирпичный магазин Попова, превративший Лоскутный переулок в Лоскутный тупик, стоял по соседству. Оба здания, как и весь квартал, тянувшийся от Манежа до Воскресенской площади между Неглинной и Моховой улицами, были снесены в 1930-е гг. при строительстве линии метрополитена. Теперь на его месте находится торговый комплекс «Охотный Ряд», сохраняющий в своем названии историческую память о торговых рядах с мясными, рыбными и зеленными лавками. Впрочем, вряд ли стоит горько сожалеть об утрате этого исторического места Москвы. Лучше вспомнить, как его описывал В.А. Гиляровский в очерке «Чрево Москвы»: «Из подвалов пахло тухлятиной, а товар лежал на полках первосортный. В рыбных — лучшая рыба, а в мясных — куры, гуси, индейки, поросята.

Около прилавка хлопочут, расхваливают товар и бесперебойно врут приказчики в засаленных долгополых поддевках и заскорузлых фартуках. На поясе у них — целый ассортимент ножей, которые чистятся только на ночь. Чистота была здесь не в моде».

В очерке Гиляровский приводит выдержки из протокола санитарного осмотра лавок, произведенного в 1880-х гг.: «О лавках можно сказать, что они только по наружному виду кажутся еще сносными, а помещения, закрытые от глаз покупателя, ужасны. Все так называемые «палатки» обращены в курятники, в которых содержится и режется живая птица. Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляною краскою; по углам на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала... колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся... В сараях при некоторых лавках стоят чаны, в которых вымачиваются снятые с убитых животных кожи, издающие невыносимый смрад».

Упоминает Гиляровский и Лоскутный переулок: «Против ворот Охотного ряда, от Тверской, тянется узкий Лоскутный переулок, переходящий в Обжорный, который кривулил к Манежу и к Моховой; нижние этажи облезлых домов в нем были заняты главным образом «дырками». Так назывались харчевни, где подавались: за три копейки — чашка щей из серой капусты, без мяса; за пятак — лапша зелено-серая от «Подонья» из-под льняного или конопляного масла, жареная или тушеная картошка.

Обжорный ряд с рассвета до полуночи был полон рабочего народа: кто впроголодь обедал в «дырках», а кто наскоро, прямо на улице, у торговок из глиняных корчаг — осердьем и тухлой колбасой.

В Обжорке съедались все те продукты, какие нельзя было продать в лавках и даже в палатках Охотного. Товар для бедноты — слегка протухший, «крысами траченный»».

И вот именно на углу Обжорного переулка и Тверской, напротив Охотного ряда, находилась «Лоскутная» гостиница. Она выросла из одноименного трактира, что неудивительно: старшее поколение Мамонтовых сделало капитал на винных откупах. Последний владелец гостиницы С.А. Попов, внук купившего ее суконщика, оставил подробные воспоминания о том, что она из себя представляла: «Надо полагать, что Мамонтовы открыли при трактире гостиницу в 1870-х годах, угловой корпус был построен в русском стиле модным архитектором того времени А.С. Каминским (женатым на сестре П.М. Третьякова) из какого-то особенного красного кирпича с вставками из рисунчатых изразцов, на фронтоне угла дома была надпись: «1877 г.».

Гостиницу Мамонтовы обставили богато. В ней было 145 номеров в трех этажах. В более дорогих номерах были дорогие обои. Мебель светлого ясеня, работы лучшего мебельного фабриканта Москвы Шмидта, покрыта темно-красным шерстяным трипом. Швейцарская, коридоры, ресторан (небольшой, во втором этаже гостиницы) и служебные помещения освещались газом. <...>

Фасад «Лоскутной» делился на две части: правая сторона — новый корпус, красный; левая — оштукатуренная, выкрашенная в темно-серый цвет. Вдоль левой части тянулся чугунный, с такой же узорной решеткой на чугунных же колонках балкон, средняя часть которого над подъездом выступала вперед и покрывала собой весь тротуар. Летом на балконе стояли четыре большие кадки с лавровыми деревьями (два конических и два с большими шарообразными кронами)».

Удивительный контраст: респектабельная гостиница с хорошими номерами для богатых постояльцев, а вокруг — грязь и запахи съестных амбаров и харчевен. И народ в Лоскутном и Обжорном переулках собирался под стать. В очерке «Трактиры» В.А. Гиляровский дает характеристику завсегдатаев этого уголка Москвы: «В узком переулке за Лоскутной гостиницей существовал «низок» — трактир Когтева «Обжорка», где чаевничали разносчики и мелкие служащие да заседали два-три самых важных «аблаката от Иверской». К ним приходили писать прошения всякого сорта люди. Это было «народное юридическое бюро»».

«Аблакат» — искаженное необразованными москвичами название почтенной профессии адвоката. Впрочем, «аблакаты от Иверской» к адвокатам отношения не имели. Это были чиновники без места, бедняки, почти всегда запойные пьяницы. Их единственным преимуществом было знакомство с делопроизводством, часто довольно поверхностное, и умение писать. Средства к существованию они находили, навязчиво предлагая услуги писаря и ходатая. Услуги стоили дешево. Знаток московских типажей актер И.Ф. Горбунов в «Очерках старой Москвы» так характеризовал это особое московское сословие: «Аблакат не имеет ничего общего с людьми, аккредитованными судом и институтом присяжных поверенных. Он торгует без патента. Между ними есть незрелые шантажисты, деяния которых не предусмотрены законом, но деяния эти заставили бы содрогнуться иверского юриста».

Не обошел вниманием «аблакатов» и молодой Чехов, живо и жадно подмечавший все характерные детали любимого города. В юмористической миниатюре «Реклама», помещенной в журнале «Будильник» в 1885 г., читаем: «Аблакаты из-под Иверской никогда не сгорают от стыда только потому, что покрыты бабае-гарденовским веществом». Так рекламирует Чехов чудодейственное противопожарное средство, изобретенное крестьянином Бабаевым.

«Аблакаты» называются у Чехова «из-под Иверской», поскольку клиентуру они находили в толпе у Иверской часовни под Воскресенскими воротами Китайгородской стены, от которых начиналась Тверская улица в то время.

Сердце Москвы — Кремль, деловой центр — Китай-город, а главная московская святыня — в Иверской часовне у Воскресенских ворот Китай-городской стены. В одном из московских путеводителей так прямо и говорится: «С любой станции московских железных дорог, равно с какого угодно пункта Москвы, садясь в экипаж первого попавшегося извозчика, стоит только сказать ему: «К Иверской Божьей Матери» или «в Кремль», и, будьте уверены, вас не заставят повторить названных местностей. <...> Граждане Москвы, не испросивши благословения Богоматери, не начинают делать ничего: закладывается ли какое здание, открывается ли фабрика, завод, начинается ли в семействе сватовство, посещает ли кого несчастие или радость, переменяется ли квартира, — непременно принимают в дом Иверскую икону Божией Матери, — молятся Ей и тогда уже с полной верой и надеждой на заступничество ходатаицы принимаются за дело».

Кстати, новые владельцы «Лоскутной» гостиницы не пренебрегли старым московским обычаем и отслужили молебен с Иверской иконой перед открытием. Вообще, почитаемая икона почти все дни, кроме больших праздников, проводила разъезжая по Москве в запряженной четверкой карете к большой выгоде Николо-Перервинского монастыря.

Москвичи приходили к Иверской часовне в трудную минуту, ища облегчения тревогам или разрешения сомнений. Тут-то и хватали их за полы «аблакаты», обещая за копейки решить дела любой сложности. Вера в утешительную силу Иверской иконы была настолько характерной особенностью московской жизни, что и приезжие считали своим долгом поклониться святыне. Чехов неоднократно использовал эту яркую деталь в своих произведениях.

Героиня повести «Три года» Юлия Сергеевна возила осиротевших племянниц мужа к Иверской часовне, чтобы утешить их горе: «Сначала проехали по Малой Дмитровке, потом мимо Страстного на Тверскую; около Иверской остановились, поставили по свече и помолились, стоя на коленях. На обратном пути заехали к Филиппову и взяли постных баранок с маком». Маршрут, к слову, очень напоминает путь к «Лоскутной» гостинице от квартиры Марии Павловны Чеховой, жившей на Садовой-Каретной улице.

В повести «Палата № 6» пошляк почтмейстер, желая развеять апатию доктора Рагина, суеверно надеется на помощь московской святыни: «Прежде всего Михаил Аверьяныч повел своего друга к Иверской. Он молился горячо, с земными поклонами и со слезами, и когда кончил, глубоко вздохнул и сказал:

— Хоть и не веришь, но оно как-то покойнее, когда помолишься. Приложитесь, голубчик».

Можно предположить, что герои повести остановились именно в «Лоскутной» гостинице, от входа в которую до часовни совсем близко — примерно как от входа в нынешний торговый комплекс до восстановленной часовни. В период работы над повестью «Палата № 6» «Лоскутная» была фаворитом писателя до такой степени, что друзья дразнили его за эту привязанность. Например, А.И. Иваненко в сентябре 1892 г. просил навестить его в новой квартире на углу Мясницкой и Большой Садовой: «Если будете в Москве <...>, Вы непременно будете ехать мимо меня, то хотя мимоходом загляните, и Вам наверное понравится моя квартира настолько, что Вы ее предпочтете «Лоскутной» гостинице. Квартира моя обладает всеми качествами, необходимыми для Вас, а именно тишиной невозмутимой, чистотой и хорошим воздухом. Комнатки весьма симпатичны, окна выходят на юг, свету много. Можно жить без прописки».

Последнее замечание имеет большое значение для понимания образа жизни писателя. Прописка — не административное введение советского периода российского государства. Надзор за местонахождением и перемещением граждан осуществлялся и до революции: существовала система срочных и бессрочных паспортов, удостоверявших личность гражданина.

До 1895 г. в Российской империи действовал «Свод уставов о паспортах» от 1857 г., первая статья которого гласила: «Никто не может отлучиться от места своего постоянного жительства без узаконенного вида или паспорта». Вторая статья уточняла: «Постоянным местом жительства считается то место: 1) где кто обязан службою или состоит в ведомстве оной; 2) где находится недвижимое его имущество, в коем он имеет постоянное пребывание; 3) где кто быв записан в книгах дворянских, городовых или ревизских имеет водворение». Единственно возможным с административной точки зрения постоянным местом жительства Антона Павловича Чехова до покупки Мелихова был его родной город Таганрог. После поступления в университет Чехов жил в Москве по студенческому виду на жительство. Университетский диплом дал Антону Павловичу звание лекаря и право на чин коллежского асессора. С этим багажом, согласно логике Уставов о паспортах, ему следовало определиться на государственную службу или вернуться в Таганрог и заняться частной практикой. Антон Павлович же остался в Москве и занялся литературой. Звание лекаря освобождало писателя от воинской повинности и выводило из податного сословия, но не давало права свободного проживания нигде, кроме Таганрога. Для проживания в Москве, для поездок куда бы то ни было приходилось надеяться на силу авторитета диплома лекаря и периодически хлопотать о срочном паспорте. Покупка Мелихова должна была сократить хлопоты, по крайней мере, в отношении расстояний. Теперь о паспорте нужно было хлопотать не в Таганроге, а в Серпухове. Однако хлопоты такого сорта всегда малоприятны. Недаром Треплев, герой пьесы «Чайка», в первом же действии с досадой говорит: «По паспорту я — киевский мещанин. Мой отец ведь киевский мещанин».

В начале 1890-х гг. началось постепенное ужесточение контроля за пропиской и видами на жительство. Чеховская мечта об идеальном устройстве быта столкнулась с реальностью: университетский диплом более не оказывал чудесного действия на полицейские чины, и в порядочные московские гостиницы лекаря без паспорта селить не дозволялось. Необходимость брать всякий раз для поездки срочный паспорт ограничивала свободу передвижения, столь важную для писателя. Бессрочный паспорт могло дать только поступление на государственную службу, но служить Чехов не хотел категорически.

По счастливому стечению обстоятельств старший брат писателя Александр жил в Петербурге и был в дружеских отношениях с К.К. Гротом, влиятельным чиновником, занимавшимся организацией попечительства о слепых. Грот обладал связями и влиянием столь значительными, что одного его слова хватило для решения вопроса. Весной 1893 г. медицинский департамент назначил лекаря Чехова сверхштатным чиновником, а осенью того же года выдал отставку и бессрочный паспорт, сделав его поистине свободным человеком. Новообретенную свободу жить, где захочется, включая столицы, Чехов отметил немедленным переселением из квартиры брата-учителя на Новой Басманной в «Лоскутную» гостиницу.

Своего нетерпения вкусить московского комфорта писатель не скрывал. В ожидании вожделенного документа он прямо писал брату, хлопотавшему за него в Петербурге: «Завтра или послезавтра я еду опять в Москву, на Новую Басманную, где буду ожидать отставки, чтобы поселиться в «Лоскутной» или «Метрополе»».

«Лоскутная» гостиница. Открытка начала XX в.

Вид на Воскресенские ворота, «Лоскутную» гостиницу и Охотный ряд

«Лоскутная» гостиница. Газетная реклама

Воскресенские ворота Китай-города и часовня Иверской божьей матери