Первое обозрение появилось в № 27 «Осколков» от 2 июня 1883 года, последнее — в № 41 от 12 октября 1885 года. За это время в «Осколках» было напечатано пятьдесят его обозрений.
Уж сама такая цифра характеризует эту страницу в творческой биографии Чехова как весьма значительную. Так это в действительности и было. Тем не менее «Осколки московской жизни», когда мы их теперь читаем, несколько обманывают ожидания: они не ярки по стилю и зачастую мелки по теме.
Начнем с последнего и, для удобства обозрения, распределим чеховские фельетоны по главнейшим темам на отделы.
Один из самых больших и разнообразных отделов — это «Быт и нравы Москвы». Чехов с этого и начал свои «осколки», описав московские бюро похоронных процессий, их бесцеремонность, грубость и жадность. А затем, как в калейдоскопе, мелькают: увлечение москвичей археологией; сезонный спрос на женихов; причуды московской погоды; порядки и злоупотребления в магазинах; картины московского нищенства; кабала москвичей у водовозов; случаи отравления испорченной провизией; как в Москве встречали Новый год; характерная сословная затея московского купца Найденова издавать «Историю купеческих родов»; описание традиционной московской свадебной кареты; неудовлетворительная организация перевозки больных; московские вывески (то курьезные, то непристойные); притеснение рабочих на одном из московских заводов; банкротство торговых фирм и т. д.
Самый обширный отдел — «Театр, искусство и развлечения Москвы», занимающий добрую половину всех чеховских обозрений. Господствующее положение в рамках отдела занимает театр, но немало «куплетцев», как называл их Чехов, посвящено музыке, живописи, архитектуре, а также бегам, скачкам, гуляньям, кафешантанам и пр.
Тут и отчеты о выдающихся спектаклях, и общие характеристики отдельных театров и артистов, тут и заметки об эпизодах и фактах околотеатральной жизни. Приезд на гастроли знаменитого тогда актера Поссарта — и выходка театральных барышников; отчетное обозрение театрального сезона — и заметка об отвратительной уборной Малого театра; сообщение о ликвидации театрального кружка — и описание великопостной актерской биржи, и т. д. Некоторые явления московской театральной жизни приобретают характер постоянной чеховской темы. Такова, например, деятельность весьма популярного тогда в Москве театрального предпринимателя Лентовского: постановка Лентовским трескучей феерии, аренда Лентовским театра, состав труппы Лентовского, избиение Лентовским жандарма и т. д. Чехов, кстати сказать, писал и пародии на постановки этого театрального деятеля.
Довольно видное место занимает в обозрениях «суд»: сенсационные иски об алиментах, как, например, иск к московскому миллионеру Солодовникову, владельцу знаменитого пассажа; неотдача долга монаху, как лицу, не обладающему правом получать формальные юридические обязательства; случай ошибочного иска об алиментах по совпадению фамилий; процесс о кукише, показанном полицейскому приставу обвиняемым и т. д. Курьез либо сенсационность — почти непременные признаки судебных дел, о которых писал Чехов.
«Литература» — небольшой и не слишком характерный отдел. По существу Чехов весьма редко отзывается на то или иное литературное явление и скорее тяготеет к позиции бытописателя литературных нравов. Его внимание привлекает рекламная шумиха вокруг какого-нибудь произведения, случай посвящения кем-то романа Франсуа Коппе под видом своей вещи, претенциозность, проявляемая некоторыми писателями, и т. п.
Близко к этому отделу примыкает небольшой также отдел «Пресса»: перемены в составе редакций газет и журналов; прекращение или возникновение тех или иных органов; характеристика отделов в газетах; роль прессы в громких судебных процессах; недостаток корреспондентов из столиц в провинцию; случаи плагиата; случаи кулачной расправы с рецензентами и т. д.
«Общественно-просветительная деятельность» занимает также скромное место в обозрениях. В частности, почти совершенно ничего не сообщается о работе земских учреждений. Несколько заметок по поводу выборов городского головы в Москве; о допотопных порядках в Мещанской управе; об антисанитарном состоянии мещанской богадельни и т. п. Отмечает Чехов волокиту с открытием Тургеневской читальни; беспорядки в содержании Зоологического сада; юбилей Училища живописи, ваяния и зодчества и чрезвычайно горячо отзывается на борьбу приказчиков за праздничный отдых.
Характерен для интересов Чехова, хотя тоже невелик, отдел «Об интеллигенции». Его внимание привлекают своеобразие корпоративной этики у различных групп интеллигенции; случаи ее нарушения; празднование «Татьянина дня» — годовщины основания Московского университета и т. п.
За пределами этой, конечно, довольно грубой классификации остаются многочисленные эпизодические заметки на самые различные темы; о непорядках на железных дорогах; о том, как обездолены утратившие способность к труду железнодорожные рабочие; об итогах дачного сезона; о закончившемся смертью оригинальном пари двух москвичей: кто кого перепьет; о приезде в столицу индейцев; о двух гимназистах, совершивших путешествие из Твери в Москву, запершись в уборной вагона; об обилии бешеных собак и т. д.
На первый взгляд представляется, что тематика чеховских обозрений прямо-таки универсальна — приведенный выше перечень далеко не полон. Достаточно, однако, вникнуть в него внимательно, чтобы заметить резко его обедняющую особенность: общественная тема почти совершенно отсутствует. Это не случайно. «Осколки» ставили себе цель — обличать, но, конечно, обличать не общественные организации, систематически преследуемые царским правительством. Вот почему внимание Чехова чаще всего направлялось в такие сферы, как театр, искусство, увеселительные места, быт.
Мы уже знаем, что Чехов далеко не был уверен в успехе дела, согласившись писать обозрения. Однако Лейкин первыми же «куплетцами» остался чрезвычайно доволен: «Получил от Вас «Осколки московской жизни», — писал он, — получил рассказ «Смерть чиновника». И то и другое прелестно. Лучшего обозрения я и не желаю». И в дальнейшем обмен мнениями между Чеховым и Лейкиным по поводу обозрений был точно такого же типа: редактор похваливал, автор выражал неудовлетворенность, всячески при этом стремясь добиться лучших результатов. Достаточно сказать, что свои рассказы он обычно печатал по первой же, так называемой черновой рукописи, между тем как по поводу обозрений он сообщает Лейкину: «Всегда перебеляю московскую жизнь, ибо пишу ее с потугами». Не раз Антон Павлович просил Лейкина освободить его от этой работы, пригласить другого обозревателя, но редактор настойчиво удерживал его. Кончилось тем, что Чехов стал все реже посылать обозрения, систематичность отдела нарушилась, и когда после весьма долгого интервала Антон Павлович собрался послать партию «куплетцев», уже сам Лейкин ему написал: «Вы хотите прислать к новому году «Осколки московской жизни»? Не присылайте, «Московскую жизнь» надо или аккуратно помещать или совсем не помещать».
Общепризнано, что «Осколки московской жизни» далеко уступают по силе и яркости если не всем, то громадному большинству чеховских рассказов той же поры. И объясняется это отнюдь не тем, что, как некоторые утверждали, Чехов якобы не обладал публицистическим талантом: такая могучая книга, как «Остров Сахалин», написанная им несколько лет спустя, совершенно опровергает это мнение.
Дело в конкретных условиях его работы. Во-первых, сама структура «Осколков московской жизни» была, мало сказать, противоречива: она была противоестественна. По типу журнала, по категорическому заданию редактора, обозрения должны были в непритязательной, легкой, юмористической форме трактовать о явлениях сплошь да рядом глубоко драматических — о тяжких несовершенствах тогдашней жизни: о грубости нравов, об унижении человеческого достоинства, о ничтожной «расценке» человеческой жизни, о темноте и невежестве, о закоснелых предрассудках, о лакействе и подхалимстве, о жалком состоянии прессы и т. д. Здесь был материал для гневной сатиры, для едкого сарказма, для печальных размышлений — для чего угодно, но только не для невинного осколочного балагурства, которое Лейкин в самообольщении называл «бичеванием». Главным образом именно поэтому обозрения получались у Чехова какие-то вымученные, натянутые, и даже сказочно-яркий и живой чеховский юмор в них тускнел и заменялся искусственным наигрышем. В письмах Чехова к Лейкину то и дело прорываются жалобы на эту принудительность юмористического тона, но они были тщетны...
Затем, большую отрицательную роль играла уже отмеченная выше ограниченность дозволенной тематики. Она мельчила обозрения, искусственно навязывала им давно набившие оскомину шаблонные объекты для обличения или вышучивания: опять купец, которого правительство великодушно уступало мелкой прессе взамен за воздержание от малейшей критики представителей высшего сословия, опять женихи, свахи, масленичные блины, новогодние визиты, мелкие актеры и пр. Попытки переступить за пределы этого банального ассортимента немедленно пресекались цензурой.
Прямым следствием этого явилось хроническое «бестемье» у Чехова — писателя, фантазия которого на темы и сюжеты была поистине неистощима! «Материал так скуден, что просто руки отваливаются, когда пишешь...» «Что-нибудь одно из двух: или в Москве событий нет, или же я плохой фельетонист...» «Трепещу. На этой неделе мне нужно стряпать фельетон для «Осколков», у меня же ни единого события». «Фельетона пока нет, потому что материала буквально нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний, Москва не дает ничего...» «Миллион Терзаний! Москва точно вымерла и не дает ничего оку наблюдателя».
Эти горькие жалобы выхвачены из писем Чехова к Лейкину. Но из тех же его писем к нему и другим адресатам, не говоря об иных источниках, мы хорошо знаем, что Москва не вымерла, что немало в ней было интересного для наблюдателя, если бы он не был ограничен возможностью писать о манежных гуляниях и плохих мостовых, другими словами, — ясно, что Чехов не был свободен ни в выборе тем, ни в характере их использования.
Показателен в этом смысле ближайший повод для прекращения работы Чехова как московского фельетониста-обозревателя. В октябре 1885 года он послал Лейкину пять «куплетцев» для очередного фельетона; только один из них уцелел от цензорского карандаша. Реакция Чехова на этот разгром, жертвой которого явились и многие другие материалы для очередного номера журнала, очень показательна полным отсутствием той шутливости тона, которая вообще была свойственна его переписке с Лейкиным: она печальна и серьезна. «Погром на «Осколки», — пишет Чехов, — подействовал на меня, как удар обухом... С одной стороны, трудов своих жалко, с другой, как-то душно, жутко... Придется подождать, потерпеть... Но я думаю, что придется сокращаться бесконечно... Близко время, когда даже чин «купец» станет недозволенным фруктом. Да, непрочный кусок хлеба дает литература, и умно Вы сделали, что родились раньше меня, когда легче и дышалось и писалось...»
На этом моменте фактически и прекратилась деятельность Чехова как обозревателя московской жизни. Он вел ее без увлечения, с большим трудом, в навязанном ему духе, в большинстве случаев — на навязанные темы, не испытывая удовлетворения, и прерывалась она насильственно. Таков объективный итог. В нем, конечно, заключены причины относительной слабости этой страницы чеховского творчества.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |