Глава XIV

Весьма сходно с этим и то значение, какое имели для Антона Павловича медицинское образование и врачебная деятельность, причем влияние их на писателя было, несомненно, еще глубже и шире. В частности, и для того, что составляет тему настоящей книги, это влияние особенно интересно: можно смело сказать, что медицинское образование и врачебная деятельность, как факторы творчества Чехова, с наибольшей рельефностью выступают в тех его произведениях, материал для которых давали ему Москва и Московская область.

Кстати сказать, Московская губерния почти совершенно отсутствовала в его «Осколках московской жизни» уже по тому одному, что таково было задание этих обозрений: писатель должен был в них касаться лишь жизни самой Москвы. Да и его непосредственные наблюдения в пору работы над «Осколками» были ограничены Москвой: если не считать кратковременных наездов, то знакомство Чехова с Подмосковьем началось тогда, когда московские обозрения уже пошли на убыль. Между тем врачебная профессия Антона Павловича, наоборот, способствовала его внемосковским связям и отношениям, делала его непосредственным наблюдателем провинциальной жизни в Московской губернии.

В старинном заштатном городке Воскресенске, впоследствии переименованном в Истру, где находился знаменитый монастырь «Новый Иерусалим», родной брат писателя, Иван Павлович, был заведующим уездного училища. Бедно и тесно жившая в Москве семья Чеховых стала пользоваться его довольно просторной учительской квартирой, как летней дачей. Антон Павлович, остававшийся в Москве, еще студентом раза два или три неподолгу живал у брата, а в 1884 году, по окончании университета, присоединился к семье уже на все лето.

Вблизи Воскресенска, в усадьбе Чикино, находилась образцовая земская больница, во главе которой стоял видный в то время врач-общественник П.А. Архангельский. Чехов посещал его больницу еще студентом, а по окончании университета уже в первое лето, в 1884 году, начал работать у него в качестве врача. В то же лето он принял на себя заведывание земской больницей в Звенигороде, заменяя ушедшего в отпуск врача С. Успенского. Точно так же и в последующие три лета 1885, 1886 и 1887 годов Чехов работал в названных больницах, и тем было положено прочное начало близкому знакомству писателя с жизнью коренной московской провинции. В дальнейшем, с марта 1892 года, после того как Чехов проводил летние месяцы то на Украине или в Калужской губернии, то в путешествиях на Сахалин и в Западную Европу, он вообще покидает Москву как место постоянного пребывания и надолго становится обитателем и владельцем небольшого имения Мелихово в Серпуховском уезде, Московской губернии. Во все эти годы его врачебная деятельность фактически не прекращалась. Правда, временами Антон Павлович отдавал ей лишь досуг от литературной работы, зато временами, наоборот, надолго эту работу прерывал, всецело отдаваясь практической медицине.

Можно сказать с полным основанием, что медицинское образование и врачебная деятельность оказали громадное влияние и на состав, на жизненный материал его творчества, и на приемы его как художника, — другими словами, влияние на то, о чем он писал, и на то, как писал.

Вот в какой категорической форме сам Чехов, крайне скупой на автобиографические высказывания, говорит об этом в анкете, предпринятой его товарищем по университету и по выпуску 1884 года, известным впоследствии московским профессором психиатром Г.И. Россолимо:

«Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как для писателя, может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние и, вероятно, благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. Знакомство с естественными науками, научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно — предпочитал не писать вовсе... К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу; и к тем, которые до всего доходят своим умом, — не хотел бы принадлежать».

Чрезвычайно интересно то, что на первых порах Чехову рисовался впереди жизненный путь ученого-медика, а не врача-практика. Уже много лет после смерти писателя в одном из московских архивов литературоведом Н.Ф. Бельчиковым были обнаружены материалы, неопровержимо свидетельствующие, что тотчас по окончании университета Антон Павлович приступил к работе над диссертацией по истории медицины в России. Он составил обширный список сочинений, которые намеревался проштудировать, и многое из намеченного успел изучить, попутно делая заметки и выписки. Летописи, русский фольклор, исторические сочинения, так или иначе соприкасающиеся с медициной науки, — все это вошло в поле зрения Чехова.

Это было не мимолетное увлечение, а серьезно задуманный труд, которому Антон Павлович отдавался упорно, систематически в продолжение двух лет. Но затем он был прерван, и больше к нему Чехов уже не возвращался. Почему он не довел его до конца, — на этот счет можно лишь строить предположения. Скорее всего потому, что обязанности кормильца большой семьи заставили Чехова заняться врачебной практикой, как только он сошел с университетской скамьи. А в дальнейшем призвание писателя и быстро растущий литературный успех мало-помалу отвлекли его от врачебной деятельности. Характерно, однако, что «медицинские рецидивы» в биографии Чехова были чрезвычайно устойчивы. В сфере практической медицины они вполне наглядны: лечением больных он, строго говоря, не переставал заниматься до самого переселения в Ялту и весьма долго, уже завоевав не успех лишь, а подлинную литературную известность и славу, отклонял советы друзей сосредоточиться всецело на художественном творчестве, замечая неоднократно, что в этом нет необходимости и даже более того: «Я чувствую себя, — писал он, — бодрее и довольнее собой, когда сознаю, что у меня два дела, а не одно».

Но еще интереснее, что и мечта о диссертации, о научной медицинской работе весьма долго не оставляла Чехова, и даже возможно, что в глубине души он отдавал ей предпочтение перед практической работой. Так, например, среди причин, которые побудили Чехова предпринять очень для него трудное продолжительное путешествие на остров Сахалин, была и мысль о диссертации. «Еду я совершенно уверенный, — объяснял он свои мотивы Суворину, — что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий... Я хочу написать хоть 100—120 страниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья...» А спустя несколько лет, работая над книгой «Остров Сахалин», он тому же Суворину писал: «Мой Сахалин — труд академический... Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености и тому, что старые писатели называли педантством. И я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат. Пусть висит!»

Едва ли, однако, этим «пусть висит» исчерпывались все притязания Чехова. Как известно, он был человек, сдержанность которого переходила уже в скрытность. Подобно тому, как свою работу над историей медицины в России он утаил даже от родных, так и свои надежды на то, что его книга «Остров Сахалин» будет приравнена к диссертации, он до поры до времени предпочитал высказывать в шутливой, либо иносказательной форме. Уже в 1901 году, когда жизнь окончательно увела Чехова от мечты о научной деятельности, он писал Дягилеву: «Остров Сахалин написан в 1893 г. — это вместо диссертации, которую я замыслил написать после 1884 г., — окончания медицинского факультета». Но самое интересное сообщение по данному вопросу принадлежит профессору Россолимо в его воспоминаниях об Антоне Павловиче: оказывается, что в свое время Россолимо вел переговоры с деканом медицинского факультета в Москве профессором Клейном о присвоении Чехову звания приват-доцента и степени доктора медицины, рекомендуя принять в качестве диссертации «Остров Сахалин». Чехов даже намечал себе определенную отрасль медицинской науки: частную патологию и терапию и предполагал вести занятия со студентами по психиатрии. При этом он делился с Россолимо мыслями даже по поводу методологии работы: описывать страдания больных таким образом, чтобы студенты ясно их понимали и даже переживали.

Профессор Клейн отклонил, однако, сделанное ему предложение.

Перед нами — явление, мало сказать редкое, но, быть может, беспримерное в известных нам биографиях крупных писателей: громадный успех на литературном поприще, явно, ощутительно перерастающий в широкую славу, бессилен отвлечь писателя от мечты о другом пути, о поприще ученого! И можно не сомневаться, чем именно питалась у Чехова эта упорная мечта: то было уже известное нам его подлинное преклонение перед наукой, выраженное им устами старого профессора из «Скучной истории». Да и от себя лично он об этом заявлял с полной категоричностью. Так, например, в письме к доктору Членову от 24 июля 1901 года; «Работать для науки и для общих идей — это-то и есть личное счастье. Не «в этом», а «это».

Как видим, культ науки сохранял свою власть над Чеховым до самого конца, в частности, и его преклонение перед медициной как наукой, что совершенно соответствовало всему складу его определенно выраженных трезвых материалистических воззрений. Дарвин, естественные науки восхищали Чехова, а медицина была в его глазах разновидностью естественных наук.

Несколько иначе, а кое в чем и совершенно обратно сложились у Чехова отношения с практической медициной. Братья Антона Павловича, Александр и Михаил, как и многие близкие знакомые, согласно свидетельствуют, что Чехова не привлекала профессия врача. Да он и сам неоднократно указывал в своих письмах, что эта работа его тяготит и не доставляет удовлетворения. Бывали, конечно, и у него моменты, когда он испытывал нечто вроде подъема после удачно проведенного лечения, но в целом, повторяем, он не был врачом по призванию. Однако сила обстоятельств стала непреодолимой преградой его стремлению к научной работе и принудила на протяжении долгих лет отдавать время и внимание практической медицине.

И тут повторилось нечто подобное тому, что и с «Осколками московской жизни»: не доставлявшая удовлетворения врачебная работа оказала чрезвычайно благотворное влияние на развитие и рост писателя.

Она прежде всего, как указал Чехов в автобиографии, широко раздвинула область его наблюдений. Бо́льшая часть профессий в известной мере замыкает человека в ограниченный круг отношений с людьми определенной категории: классовой, сословной, профессиональной и т. д., причем нередко этот круг приобретает характер узкой касты. Врачебная профессия, как раз наоборот, обычно разрывает круг такой ограниченности. Чехов-врач вошел в близкое общение с мужиком, городским мещанином, чиновником и купцом, интеллигентом и помещиком и т. д. В их семьи он приходил не в гости, когда все приглажено и припомажено, а в самые различные моменты, и особенно часто в те критические, когда болезнь, смерть близкого человека заставляет людей снять с себя привычную личину и обнажить свою доподлинную сущность. В очень большой степени именно своей врачебной деятельности Чехов был обязан тем, что, изображая людей бесконечно разнообразных положений и профессий, он не фантазировал, не шел по чужому следу, а рисовал то, что видел своими глазами, причем — и это необходимо особенно подчеркнуть — перед ним снимались покровы не только с внешней обстановки людей, но и с их душевного мира.

В интересной работе французского ученого-врача Дюкло «Антон Чехов — врач и писатель» есть любопытные строки по данному вопросу: «Подходил ли когда-нибудь человек, — пишет он, — так близко к сложной сущности страдания? Проникал ли кто-нибудь так глубоко в человеческое сердце, ибо страдание есть мерило для человека? Не обладай Чехов опытом врача, мог ли бы он это сделать?»

Нам представляется, что в оценке значения врачебной деятельности Чехова для его художественного творчества совершенно правильную позицию занял современный советский врач В.В. Хижняков в недавно вышедшей в «Медгизе» книге «Антон Павлович Чехов как врач». Трезво, без панегирических преувеличений характеризуя врачебную работу Антона Павловича, он тем не менее приходит к заключению: «Чехов-врач и Чехов-писатель неотделимы один от другого. «Палату № 6», «Черного монаха», «Припадок» мог написать только врач».

Само собой понятно, что для московской тематики Чехова это обстоятельство приобретает сугубо важное значение: почти вся врачебная деятельность Антона Павловича протекла в Москве и Московской области.

Вначале он выставил свою кандидатуру на должность врача детской больницы в Москве, но назначение не состоялось по невыясненной причине. После этого работа его раздвоилась: летом в Чикине, Воскресенске, Звенигороде, где он помогал врачам или замещал их на время отпуска, остальное время — в Москве, в качестве вольнопрактикующего. «Принимаю я ежедневно от 12 до 3 часов, — писал он поэту Трефолеву в 1886 году, — для литераторов же мои двери открыты настежь день и ночь».

Как и большинство молодых, неопытных врачей, Чехов на первых порах допускал в своей практике промахи, порою довольно опасного свойства. Однажды его повезли к больному куда-то на дальнюю окраину города. Осмотрев пациента и прописав ему лекарство, Антон Павлович уехал и только приближаясь к своему дому сообразил, что сделал ошибку в рецепте: не там поставил запятую, превратив этим лекарство в опасный яд. На последние деньги взяв лихача, Антон Павлович помчался назад и, к счастью, поспел вовремя... О городской практике писателя мы читаем в его письме от 1885 года к дяде в Таганрог: «Лечу и лечу... Знакомых у меня очень много, а стало быть, немало и больных. Половину приходится лечить даром, другая же половина платит мне пяти- и трехрублевки. Капитала, конечно, еще не нажил и не скоро наживу, но живу сносно и ни в чем не нуждаюсь. Если буду жив и здоров, то положение семьи обеспечено».

Обстановка, в которой жил Чехов на «Трубе», мало подходила как для литературной, так и для медицинской работы. Еще студентом-медиком он писал Лейкину: «...в соседней комнате кричит детеныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает матери вслух «Запечатленного Ангела»... Кто-то завел шкатулку, и я слышу Елену Прекрасную... Для пишущего человека гнусней этой обстановки и придумать трудно что-либо другое. Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и дело подходит ко мне и заводит речь о медицине. «У дочки, должно быть, резь в животе — оттого и кричит»... Я имею несчастье быть медиком, и нет того индивидуя, который не считал бы нужным «потолковать» со мной о медицине»...

Когда материальное положение семьи несколько улучшилось, Чеховы, наконец, покинули «Трубу» и сняли квартиру на Якиманке. Практика Антона Павловича постепенно расширялась. Преобладающий контингент его городских пациентов был из среды интеллигенции. В письмах его той поры довольно часто попадаются упоминания о том или другом случае из практики; нередко он дает в письмах медицинские советы.

Характерно, что о себе как враче Чехов был гораздо более высокого мнения, чем как о писателе. Выражение самой умеренной удовлетворенности своим литературным произведением — редчайшая вещь в его письмах. Между тем при всей исключительной скромности, отличавшей Антона Павловича, он порою не стесняется в письмах хвалиться своими врачебными успехами и, случалось, обижался, когда, щадя его время, кто-либо из друзей воздерживался от его медицинских услуг.

Заметим мимоходом, что это объясняется, по-видимому, именно тем, что писательство, а не врачевание было истинным призванием Чехова: самокритика его в первой области была неизмеримо глубже и строже, чем во второй.

О врачебной деятельности Чехова в самой Москве дошли до нас чрезвычайно скудные сведения, наоборот, они довольно обильны о его врачебной работе в различных пунктах Московской области, что вполне понятно: в Москве эта работа быстро замирала по мере роста литературной славы Антона Павловича. В конце 80-х годов он уже перестал быть практикующим городским врачом в полном значении слова и лишь случайно, по знакомству, оказывал лечебную помощь.

За пределами Москвы картина совершенно иная. Здесь врачебная работа Чехова с течением времени становится все интенсивнее и лишь с середины 90-х годов начинает ослабевать, не прекращаясь, однако, и после этого, вплоть до переселения; писателя в Крым. В Москве писатель неуклонно осиливал и вытеснял врача; в области — врач уживался, сотрудничал с писателем, а нередко даже вытеснял писателя с его позиций.