Иным было впечатление Чехова от университетского мира, в который он вошел тотчас по приезде в Москву. Первое посещение университета, когда Антон Павлович явился в канцелярию ректора подавать прошение о приеме, разочаровало юношу. «Антон еще не знал хорошо Москвы, — вспоминает Михаил Чехов, — и туда повел его я. Мы вошли в грязную, тесную, с низкими потолками комнату, полную табачного дыма, в которой столпилось множество молодых людей. Вероятно, Антон ожидал от университета чего-то грандиозного, потому что та обстановка, в какую он попал, произвела на него не совсем приятное впечатление. Но то, что ему пришлось потом большую часть своего университетского курса проработать в анатомическом театре и в клиниках на Рождественке, и то, что в самом университете на Моховой он бывал очень редко, по-видимому, изгладило в кем это первое впечатление».
Точнее было бы сказать, что первое неблагоприятное впечатление с течением времени скрасилось, но отнюдь не изгладилось. Десять лет спустя после первого посещения университета, в повести «Скучная история», Чехов от лица старого и знаменитого профессора следующими словами изображает, каким предстает университет юноше-провинциалу, впервые переступающему через его порог:
«А вот мрачные, давно не ремонтированные университетские ворота; скучающий дворник в тулупе, метла, кучи снега... На свежего мальчика, приехавшего из провинции и воображающего, что храм науки — в самом деле храм, такие ворота не могут произвести здорового впечатления. Вообще ветхость университетских построек, мрачность коридоров, копоть стен, недостаток света, унылый вид ступеней, вешалок и скамей в истории русского пессимизма занимают одно из первых мест на ряду причин предрасполагающих... Студент, настроение которого в большинстве создается обстановкой, на каждом шагу, там, где он учится, должен видеть перед собою только высокое, сильное и изящное... Храни его бог от тощих деревьев, разбитых окон, серых стен и дверей, обитых рваной клеенкой».
Большой интерес представляет вопрос о восприятии молодым Чеховым всех важнейших сторон университетской жизни. Каково было его отношение к наукам и их преподаванию, к студенчеству, к профессуре? Какое влияние оказал университет на его мировоззрение? Какое отражение получил университетский мир в его творчестве? И т. д., и т. д.
Однако при попытке ответить на эти вопросы мы сталкиваемся с чрезвычайно парадоксальным обстоятельством.
Как известно, литературная деятельность Чехова началась вскоре по приезде его в Москву, причем ее продуктивность росла в очень быстром темпе. За пять лет студенческой жизни им написано несколько сот произведений, в том числе и довольно значительных по объему. Свыше двух лет он вел систематическое обозрение московской жизни для петербургского журнала «Осколки». В его письмах этой поры мы то и дело встречаем жалобы писателя редактору на «бестемье»: не о чем писать, нет ничего интересного и достойного внимания, и т. д.
Казалось бы, та область, где Чехов больше всего вращался и с которой всего теснее был связан — университет с его многосторонней и разнообразной жизнью, — должна была быть использована писателем в первую очередь и, так сказать, до дна исчерпана в его творчестве студенческой пэры.
В действительности же она за эти пять лет совершенно не затронута в произведениях Чехова. Нет, кажется, ни одного уголка московской жизни, ни одной профессии, ни одного сословия, представители которых не фигурировали бы в бесконечной галерее героев чеховских миниатюр: чиновники, духовенство, военные, врачи, литераторы, адвокаты, купцы, приказчики, актеры, музыканты, прислуга, дворники, извозчики, ремесленники, педагоги, гимназисты, аптекари, и т. д. и т. д., но тщетно стали бы вы искать в этой пестрой толпе студента и профессора.
Это поразительное явление тем более странно, что его нельзя объяснить отсутствием соответственного интереса со стороны Чехова. Если обратиться к послеуниверситетскому творчеству писателя, то сразу предстанет целый ряд произведений, как небольших, так и крупных, где есть и студент, и профессор, и университет, и наука. Вспомним такие вещи, как «Анюта», «Припадок», «Студент», «Три года», «Дядя Ваня», «Вишневый сад», «Попрыгунья», «Огни». Вспомним, наконец, такую глубоко насыщенную атмосферой университетской жизни повесть, как «Скучная история».
Объяснение этого странного парадокса заключается, думается нам, в подходе молодого Чехова к студенческой среде — с одной стороны, и в характере той прессы, где он тогда работал, — с другой.
Еще в старших классах гимназии Чехов проявлял большую сдержанность к господствовавшим в то время среди молодежи политико-общественным течениям и настроениям. Его товарищи по гимназии единодушно свидетельствуют, что ни в каких кружках, где тайком читали Герцена, Писарева, Бакунина, Чехов участия не принимал, что вообще «ко всяким общественным течениям того времени он проявлял полный индифферентизм».
Точно на такой же позиции оставался Чехов и в студенческие годы. Необходимо при этом учесть, что, по крайней мере, первые три года: 1879, 1880 и 1881, были бурным временем для передовой интеллигенции, в частности — для значительной, преобладающей части студенчества. Молодежь вступала в борьбу с самодержавием, попадала в тюрьмы, на каторгу, на виселицы.
Чехов не принял участия в студенческом движении. «Товарищ он был хороший, — пишет о нем горячо любивший Антона Павловича товарищ по университету доктор Членов, — общестуденческой жизнью очень интересовался, часто ходил на собрания и сходки, но активного участия в общественной и политической жизни студенчества не принимал».
Таким образом, у Чехова получалось явное расхождение с господствующим в студенческой среде настроением. Кроме того, он считал, что представление общества о студентах заключает в себе значительную долю идеализации. Особенно коробили его два явления: первое — студенты, окончив университет, не погашают ссуд, полученных ими из «Кассы вспомоществования недостаточным студентам»; второе — они быстро опускаются, едва выйдут за порог университета, превращаются из свободолюбивых радикалов в самодовольных чинуш, толстосумов, жадных приобретателей. На протяжении всей творческой деятельности Чехова, как и всей его переписки, десятки раз встречаются самые резкие обличительные указания на подобного рода факты. Они дискредитировали в его глазах радикализм студентов, сообщали их выступлениям привкус фальши и риторики. С другой стороны, пресса, в которой сотрудничал Чехов-студент, как ни была она мелка и непривередлива, в какой-то мере была оппозиционна, обличительна по отношению к власть имущим, к начальству; ни в коем случае стрелы ее не могли быть направлены против студенчества, в те годы, напоминаем еще раз, почитавшегося наиболее передовой частью общества.
Сочетание этих двух обстоятельств и привело к тому, на первый взгляд, совершенно непонятному и несообразному явлению, что жадный на впечатления и нередко испытывавший крайнюю нужду в темах Чехов совершенно обошел молчанием студенчество в своем обильном творчестве студенческой поры: он не мог писать о студентах так, как ему хотелось бы, и он не хотел о них писать так, как «полагалось».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |