Вернуться к А.Б. Дерман. Москва в жизни и творчестве А.П. Чехова

Глава V

Произведением Чехова, где он устами одного из своих героев дает наиболее полную характеристику студенчества как корпорации, как своеобразного коллектива, является, конечно, «Скучная история». Значительность и весомость этой характеристики усугубляется тем, что она исходит от крупного ученого, человека с глубоко дисциплинированной мыслью, отдавшего университету все свои силы.

Когда в его присутствии дурно отзываются о молодом поколении, о студентах, старый профессор протестует:

«Все эти разговоры об измельчании производят на меня всякий раз такое впечатление, как будто я нечаянно подслушал нехороший разговор о своей дочери. Мне обидно, что обвинения огульны и строятся на таких давно избитых общих местах, таких жупелах, как измельчание, отсутствие идеалов, или ссылка на прекрасное прошлое...

Я старик, служу уже тридцать лет, но не замечаю ни измельчания, ни отсутствия идеалов и не нахожу, чтобы теперь было хуже, чем прежде. Мэй швейцар, Николай, опыт которого в данном случае имеет свою цену, говорит, что нынешние студенты не лучше и не хуже прежних...

Недостатки их я знаю, и мне поэтому нет надобности прибегать к туману общих мест. Мне не нравится, что они курят табак, употребляют спиртные напитки и поздно женятся; что они беспечны и часто равнодушны до такой степени, что терпят в своей среде голодающих и не платят долгов в общество вспомоществования студентам. Они не знают новых языков и неправильно выражаются по-русски; не дальше, как вчера, мой товарищ-гигиенист жаловался мне, что ему приходится читать вдвое больше, так как они плохо знают физику и совершенно незнакомы с метеорологией. Они охотно поддаются влиянию писателей новейшего времени, даже не лучших, но совершенно равнодушны к таким классикам, как, например, Шекспир, Марк Аврелий, Епиктет или Паскаль, и в этом неумении отличать большое от малого наиболее всего сказывается их житейская непрактичность. Все затруднительные вопросы, имеющие более или менее общественный характер (например, переселенческий), они решают подписными листами, но не путем научного исследования и опыта, хотя последний путь находится в полном их распоряжении и наиболее соответствует их назначению. Они охотно становятся ординаторами, ассистентами, лаборантами, экстернами и готовы занимать эти места до сорока лет, хотя самостоятельность, чувство свободы и личная инициатива в науке не меньше нужны, чем, например, в искусстве или торговле. У меня есть ученики и слушатели, но нет помощников и наследников, и потому я люблю их и умиляюсь, но не горжусь ими. И т. д., и т. д...

Подобные недостатки имеют случайный, преходящий характер и находятся в полной зависимости от жизненных условий: достаточно каких-нибудь десяти лет, чтобы они исчезли или уступили свое место другим, новым недостаткам, без которых не обойтись и которые в свою очередь будут пугать малодушных. Студенческие грехи досаждают мне часто, но эта досада ничто в сравнении с тою радостью, какую я испытываю уже тридцать лет, когда беседую с учениками, читаю им, приглядываюсь к их отношениям и сравниваю их с людьми не их круга».

Если при изображении студенческой среды главным признаком дифференциации служил Чехову, как мы видели, признак морального характера, то при изображении среды профессорской ту же роль выполняет признак одаренности, талантливости. Подобно трем градациям типа студента в «Припадке», мы находим три градации типа профессора в «Скучной истории»: вершину занимает знаменитый ученый Николай Степанович; на нижней ступени лестницы — его прозектор Петр Игнатьевич; среднее между ними положение занимает профессор-словесник Михаил Федорович.

Для вопроса об отношении Чехова к профессуре последний из трех представляет наименьший интерес. Это талантливый, по ремарке автора, человек, но ремаркой Чехов и ограничился: в чем и как проявляется его талантливость, каковы ее профессиональные черты — остается нераскрытым. Впрочем, одна важная черта в облике Михаила Федоровича показана, но она порядка отрицательного: ему не свойственна поглощающая страсть в его отношении к науке, и потому от него как-то отдает дилетантством.

Огромный интерес представляет фигура старого профессора. На близость его взглядов по некоторым вопросам со взглядами автора люди, хорошо знавшие Чехова, например Суворин, указали ему тотчас, как «Скучная история» появилась в печати, Антон Павлович энергично протестовал против такого сближения. В какой-то мере оно, однако, неоспоримо и может быть обосновано прямыми высказываниями Чехова в письмах и статьях. Разумеется, с теми или иными «поправками», обусловленными в первую очередь чисто литературными требованиями и биографическими чертами этого персонажа, каковы, например, его возраст, надвигающаяся близкая смерть, семейная обстановка и т. д., мысли, высказываемые Николаем Степановичем о литературе, театре и т. д., зачастую суть мысли самого Чехова.

С уверенностью также можно сказать, что и отношение Чехова к науке, сложившееся у него главным образом в годы студенчества под непосредственным воздействием Московского университета, отражено в высказываниях старого профессора.

Отношение это нельзя иначе назвать, как преклонением.

«— Никакой спорт, никакие развлечения и игры, — говорит старый профессор, — никогда не доставляли мне такого наслаждения, как чтение лекции. Только на лекции я мог весь отдаваться страсти и понимал, что вдохновение — не выдумка поэтов, а существует на самом деле... Как двадцать — тридцать лет назад, так и теперь, перед смертью, меня интересует одна только наука. Испуская последний вздох, я все-таки буду верить, что наука — самое важное, самое прекрасное и нужное в жизни человека, что она всегда была и будет высшим проявлением любви и что только ею одною человек победит природу и себя». Ясно сознавая близость конца, профессор понимает, как надлежало бы ему поступить: «Мои совесть и ум говорят мне, что самое лучшее, что я мог бы теперь сделать, — это прочесть мальчикам прощальную лекцию, сказать им последнее слово, благословить их и уступить свое место человеку, который моложе и сильнее меня. Но пусть судит меня бог, у меня не хватает мужества поступить по совести... Я только прошу снизойти к моей слабости и понять, что оторвать от кафедры и учеников человека, которого судьба костного мозга интересует больше, чем конечная цель мироздания, равносильно тому, если бы его взяли да и заколотили в гроб, не дожидаясь, пока он умрет».

Но эта всепоглощающая страсть и преклонение перед наукой у подлинного таланта не только не исключают широты интересов к другим сферам жизни, а, как раз наоборот, непременно предполагают ее наличие. Главный признак антипода старого профессора — бездарного прозектора Петра Игнатьевича, «ученого тупицы», «ломового коня», как характеризует его Чехов, — это именно узость интересов. «Характерные черты ломового коня, отличающие его от таланта, таковы: кругозор его тесен и резко ограничен специальностью... Кажется, запой у него под самым ухом Патти, напади на Россию полчища китайцев, случись землетрясение, он не пошевельнется ни одним членом и преспокойно будет смотреть прищуренным глазом в свой микроскоп... Он уверен в самом себе, в своих препаратах, знает цель жизни и совершенно не знаком с сомнениями и разочарованиями, от которых седеют таланты. Рабское поклонение авторитетам и отсутствие потребности самостоятельно мыслить».

Необходимо, однако, подчеркнуть, что в этом глубоко верном противопоставлении подлинного ученого и «ученого тупицы» по признаку широты интересов у первого я ремесленной ограниченности у второго Чехов не был последователен до конца, причем самый характер его непоследовательности свидетельствует о том, что известная ограниченность интересов не была чужда и ему самому в студенческие и близкие к ним годы.

«Скучная история» сразу начинается с автобиографической характеристики старого профессора, скромной и в то же время гордой, исполненной сознания своего достоинства. Профессор указывает, что он состоит членом всех русских и трех заграничных университетов, что длинный список близких ему славных людей «заканчивается такими именами, как Пирогов, Кавелин и поэт Некрасов», которые дарили его «самой искренней и теплой дружбой».

Далее он говорит: «С моим именем тесно связано понятие о человеке знаменитом, богато одаренном и несомненно полезном. Я трудолюбив и вынослив, как верблюд, а это важно, и талантлив, а это еще важнее. К тому же, к слову сказать, я воспитанный, скромный и честный малый. Никогда я не совал своего носа в литературу и политику, не искал популярности в полемике с невеждами, не читал речей ни на обедах, ни на могилах своих товарищей... Вообще на моем ученом имени нет ни одного пятна».

Смысл этих слов (особенно же подчеркнутых нами) достаточно ясен. Однако спор с Чеховым едва ли необходим для выяснения самого вопроса, затронутого в данном случае писателем: вопрос этот давно разрешен не в его пользу. Но для уяснения психологии и мировоззрения молодого Чехова приведенные строки чрезвычайно важны.

И здесь прежде всего следует начать с указания на допущенную им бьющую в глаза несообразность: если его старый профессор держался в стороне от литературы» и политики, то что же составляло почву для его дружбы с Пироговым и Некрасовым?

Далее, чьи имена в составе профессуры Московского университета блистали перед взором Чехова-студента, вдохновляя его на создание образа крупнейшего ученого как явления типического?

Перечислим их: Склифасовский, Захарьин, Ключевский, Эрисман, Сеченов, Тимирязев.

По меньшей мере три из них (последние) — люди ярко выраженного политико-общественного склада. Все они, как и Пирогов, не только «совали свой нос» в сферу политических и общественных интересов, но у некоторых из них, как, например, Пирогова и Эрисмана, самый вклад их в науку политико-обществен по своей, если так можно выразиться, молекулярной структуре: попробуйте извлечь из их трудов элемент общественности — и они исчезают как ученые.

Излишне доказывать, что в данном вопросе мы сталкиваемся не со случайным промахом Чехова: это была его общественно-политическая позиция, от которой впоследствии он постепенно, но медленно отходил. Только поняв это, мы получим возможность дать правильную оценку тому, с чем вошел Чехов в Московский университет и с чем покинул его после пятилетнего пребывания.