Перед нами ясно обрисовывается стечение обстоятельств, чрезвычайно неблагоприятное для развития таланта начинающего писателя. Необходимость совмещать работу с учебными занятиями на таком трудоемком факультете, как медицинский. Изолированность от общественно-профессиональных кругов студенчества. Пребывание в атмосфере низкопробной мелкой прессы. Вынужденное, под давлением хронической нужды, неразборчивое многописание. Несколько цифр дают наглядное представление об этом последнем обстоятельстве. Если на первые два года литературной деятельности Чехова, когда попытки его печататься то и дело терпели неудачу, приходится: в 1880 году одиннадцать произведений, а в 1881 — тринадцать, то в 1882 году их уже свыше тридцати, а в 1883 — свыше ста двадцати! Значение этих показателей чудовищного многописания усугубляется тем, что далеко не все вещи были невелики по объему: среди них встречаются и пространные произведения, как, например, «Ненужная победа», «Живой товар», «Цветы запоздалые», «Шведская спичка», «Драма на охоте».
Все это оставило свои следы на характере раннего творчества Чехова, в частности и на том, что нас специально интересует в настоящей книге, — на московской тематике чеховских произведений данного периода. Москва и московская жизнь в большинстве этих вещей попросту отсутствуют.
В 1883 году Чехов сделал первую и неудачную попытку выпустить сборник своих произведений под заглавием «На досуге». Печатанье сборника было доведено до седьмого листа и на этом оборвалось: по-видимому, у автора не нашлось средств на расплату с типографией. Сохранился в двух экземплярах комплект этих листов студенческих вещиц Чехова, блестяще иллюстрированных его братом Николаем Павловичем. Среди них вы не найдете ни одной вещицы на московскую тему. Лишь позднее эта тема начинает просачиваться в чеховские миниатюры, но чисто внешне: если, например, Чехов изображает в каком-либо очерке, предназначенном для московского журнала или газеты, движение пестрой толпы на людной улице, то он назовет последнюю «Кузнецкий мост», или «Тверская»; если очерк посылается в Петербург, то вместо Тверской или Кузнецкого моста он напишет «Невский проспект» и все. В редких случаях назовет то или иное здание, известный магазин, театр, самая же ткань жизни в московских и петербургских очерках ничем не отличается. И эта черта наблюдается не только в неуверенных и слабых произведениях ранней поры, но и в тех вещах, где могучий талант Чехова прорывается ярким лучом. Назовем ли мы в этом ряду те миниатюры, которые взыскательный писатель предал вечному, как он предполагал, забвению, не перерабатывал и не вводил в свои сборники, как, например, «Что чаще встречается в романах, повестях и т. п.?» — острая и меткая дебютная вещица, — или живую, веселую шутку «Забыл»; назовем ли те ранние очерки, которые Чехов впоследствии заново отредактировал и включил в собрание своих сочинений: всем памятные «Радость», «В цирульне», «Торжество победителя», «Смерть чиновника», «Злой мальчик», «Дочь Альбиона» и др., — в тех и других отсутствует местный колорит. Митя Кулдаров, осчастливленный тем, что попал в газетную хронику уличных происшествий, одинаково жив и естественен для читателя и в московской, и в харьковской, и в любой другой городской обстановке; точно так же чиновник, умерший от душевного потрясения, неосторожно чихнув в театре на лысину сидевшему впереди генералу, одинаково рельефно воспринимается читателем в обстановке московской, калужской или полтавской.
Эта особенность раннего творчества Чехова говорит о том, что в его московских впечатлениях еще много внешнего, поверхностного, что московскую жизнь он воспринимает еще глазами провинциала, не чувствуя в полной мере ее характерности, ее органической структуры. Сопоставьте хотя бы такие «московские» лишь по внешним признакам вещицы, как «В цирульне» или «Радость» — с одной стороны, и самое первое произведение Чехова — «Письмо к ученому соседу» — с другой, и вы сразу почувствуете между ними резкую разницу: в то время как каждая строчка «Письма» дышит провинциальной глушью и психологией провинциала, с Москвой связывают рассказ «В цирульне» только названия московских улиц, встречающиеся в рассказе.
Пройдет некоторое время, и картина изменится. Чехов глубже войдет в московскую жизнь, почувствует ее колорит, ее самобытность, ее запах, ее специфичность, главное же — ее людей, и тогда в творчестве его появятся такие насквозь московские произведения, как «В Москве на Трубной площади». Там уже не в названиях улиц будет узнавать читатель черты Москвы, а в складе речи героев, в строе их жизни, во всем духовном складе, даже в самой природе. В «Попрыгунье», например, Дымов и Коростелев — не просто врачи, а московские врачи, сама Попрыгунья — это отпрыск именно московской богемы, художник — московский художник. А в «Припадке» даже первый снег — московский.
К этому московскому элементу в творчестве Антона Павловича мы еще вернемся, сейчас же обратимся к вопросу о тех факторах, благодаря которым внешнее восприятие Москвы преобразилось у Чехова в глубокое, органическое.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |