В. Уткин. Сирень

Ах, какая это была сирень! Ее называли интересным словом «колерованная», причем произносили это с восторгом или с завистью, в зависимости от того — доставалась ли говорившему хотя бы одна веточка сирени.

В конце весны огромный куст в полтора человеческих роста зацветал у нашего окна. На каждой ветке покачивалось продолговатое темно-фиолетовое чудо, квинтэссенция весенних небес, составленная из каплевидных четырехпалых лепестков.

Мы раздавали сирень соседям и знакомым, расставляли ее у себя на подоконниках и столах в стеклянных банках из-под варенья. Самые лучшие гроздья этой сирени я относил учительнице Марье Ивановне, которая в течение четырех лет была моим классным руководителем.

В пятом классе у нас появился новый классный наставник, а Марья Ивановна, отработав в школе почти сорок лет, ушла на пенсию. Я был у нее в гостях в зимние каникулы вместе с ребятами из нашего пятого «О», а этой весной решил навестить ее сам.

Как раз в это время в нашем доме появилась дальняя родственница, которая приходилась мне, кажется, троюродной тетей. Деловая и энергичная, она обладала удивительной способностью с утра до вечера давать решительные советы по любому поводу.

— Милые вы мои, — говорила тетя, восхищенная нашей редкостной сиренью, — разве ж такую красоту дарят! Ее надо отдавать за трешку с ветки в будний день, а по праздникам и того больше...

Когда тетя узнала, что я собираюсь отнести букет бывшей учительнице, она, конечно, запротестовала.

— Так, так, — начала она, рассматривая меня с ироническим интересом, — эта самая Марья Ивановна, говоришь, вышла на пенсию? А по английскому у тебя «неуд». И Марья Ивановна, как я понимаю, не будет тянуть тебя по английскому в шестом классе. Так кому, я спрашиваю, надо нести цветы?

В воскресный день тетя сама собрала букет. Она заставила меня надеть праздничную рубашку и сунула в верхний карман небольшую записку.

— Тут домашний адресок твоей англичанки, не заблудись... — наставляла меня тетя, выпроваживая на улицу.

Я двинулся к центру города, где жила учительница английского языка, удивляясь по дороге, как это тетя, которая еще и недели не прожила у нас, успела раздобыть адрес...

В этом году было удивительно много сирени. Она заполнила собой бульвары и скверы, окраинные дворы не жиденьким серым цветом, как это было в прошлом году, а частыми и пышными гроздьями, затеняющими свежую зелень кустов.

Бойкие старушки продавали ее по гривеннику за ветку. Каждый второй прохожий нес в руках, если не букет, то хотя бы одну веточку нежно пахнущих цветов.

Можно было подумать, что весь город заболел какой-то редкой сиреневой болезнью! Или, может быть, волшебный цветник в течение нескольких дней переместился к нам из сказочного царства.

Но такой сирени, какая у меня была в руках, не было видно нигде. Это была особая сирень! Празднично отливающая бархатным блеском, доступным разве что розам, она являла собой великолепное зрелище. Как солнечных зайчиков ловил я взгляды прохожих, полные восхищенного изумления. На какое-то время на улицах нашего города я стал главной фигурой. «Мальчик, где ты взял такую сирень?», «Мальчик, продай сирень!», «Молодой человек, подарите веточку!», — слышал я на каждом шагу.

— Несу на свадьбу, — сухо отвечал я, не глядя в лица. Какой-то длинный наодеколоненный тип, в шляпе и при галстуке, пристал ко мне. Минут десять он шел рядом, принюхивался к сирени и при этом, как я заметил, почему-то шевелил ушами.

— Не будь дураком! Ты себе еще достанешь, а мне надо позарез... — уверенно клянчил он и совал под мой нос мятую купюру. Борясь с искушением, я упрямо отводил глаза в сторону. После тетиного внушения я понимал, что английский язык для меня важнее всяких рублей...

Я только собрался пересечь улицу, по которой шел, как неожиданно увидел, что стою напротив дома, в котором живет Марья Ивановна. И... тут же увидел ее. Она выходила из подъезда неуверенной походкой старого человека, еще недавно несвойственной ей. Я застыл на месте, словно уличенный в побеге с урока. Я понял, что может подумать Марья Ивановна, если я стою с букетом чуть ли не на пороге ее дома!... Вначале она увидела сирень. Потом — меня.

— Здрасьте, Марья Ивановна! — трусливо сказал я, переминаясь с ноги на ногу. Лицо ее просияло, словно я отбарабанил ей двадцать страниц учебного текста, заданного накануне, наизусть. Она приблизила руки к моей сирени, как когда-то приближала их к парте, на которой лежали недозволенные предметы.

— Марья Ивановна!... — вскричал я, и хотел добавить: это же не вам, не вам..., но слова застряли у меня в горле и жалкая улыбка исказила мое растерянное лицо. А она уже поддерживала букет слабыми старческими руками, что-то невнятно ворковала при этом, нисколько не сомневаясь, что он предназначен именно ей.

— Мальчик мой, — сказала она счастливым голосом, — как я рада, что ты пришел!

И тут я сдался. Я выпустил из рук букет с таким чувством, с каким выпустил однажды бумажного змея, когда отнимали его у меня старшие мальчишки.

Через несколько минут я сидел в ее комнате и пил чай. Марья Ивановна вначале хлопотала около меня, а потом вышла в коридор. В комнату стали входить соседские старушки. Они охали и ахали, присматриваясь и принюхиваясь к сирени.

— Великолепно! Божественно! Сколько живу, а такой красоты не видела! — поочередно восклицали они, косясь в мою сторону добрыми глазами. Марья Ивановна сопровождала каждую из них от дверей и обратно, бережно взяв под руку.

— Мой ученик, — слышал я ее гордый шепот и досыпал еще одну ложку сахара в пересахаренный чай. И вдруг я испугался. Я подумал, что, если бы не эта случайная встреча, я бы обязательно прошел мимо. И тогда бы здесь не стоял букет моей сирени. А потом мне стало стыдно. Как я смел забыть свою милую, дорогую, золотую Марью Ивановну! Молча сидел я за столом, понурив голову и не притрагиваясь больше к чаю, словно получил «неуд» по поведению.

А она, виновница моих волнений, обласканная сотней улыбок, стояла в старой фарфоровой вазе на столе у моей первой учительницы, как могла бы стоять в любой другой комнате.

Великолепная, темно-фиолетовая, колерованная сирень.