Т. Тихонова. Карл Карлович

Яшка, — так я сначала назвала птицу, как вы уже, должно быть, догадались, — был вороной, а скорее — вороном, потому что он был большой и иссиня-чёрный.

Яшка поднялся на три ступеньки, волоча крыло, прошёл коридор метра в три длиной и оказался в холле корпуса. Вы бы видели, как он себя достойно вёл! Шёл горделиво как-то, с приподнятым клювом. Уверенно подошёл к столу, при этом приветствуя нас: «Кар! Как! Кар!», — а нам слышалось: «Здравствуйте! Мне нужна медицинская помощь».

Это был медицинский корпус, в котором мы делали перевязки, шефствуя над солдатами из казармы, где был размещён стройбатальон. Он находился рядом с нашим мед. отделением и поэтому был прикреплён к нам в нагрузку. Выходит, птица видела перевязанных солдат, которым мы оказывали медицинскую помощь, или она пришла на «запах медицины», — в любом случае, надо признать, что птица была разумная, способная думать и рассуждать, если она пришла к нам раненая.

Увидев птицу, невольно вырвалось: «Яшка! Да ты ранен!». Он опять ответил: «Кар, кар», — что означало: «С кем не бывает?» — и подошёл поближе, волоча правое крыло.

Мы, ласково разговаривая с птицей, успокаивая, приподняли крыло. Рана была довольно-таки большая — сантиметра 2 на 3, рваная, с повреждением мышцы, поднимающей крыло. Рану промыли 3-х-процентной перекисью водорода, подсушили стерильными салфетками. Яшка вёл себя спокойно, он же знал, зачем пришёл. А вот когда обрабатывали йодом, он немного ругал нас и поклёвывал легонько, хотя мы ему и ветерок делали, как ребёнку. Поселили мы Яшку на подоконник, убрав с него комнатные цветы. Он был довольно широким и просторным, так как здание было старое, с толстыми стенами и высокими потолками.

Нам показалось, что Яшке не понравилось, что мы его так назвали, поэтому спросили у него: «Может, будешь не Яшей, а Карлом Карловичем? Не обидишься?», — он тут же ответил протяжно и одобрительно: «Кар — кар — кар», что означало, что он согласен.

Мы кормили Карла Карловича всем, что у нас, было, поставили ему воду и проинструктировали, предупредив, что рядом живёт большой кот и, чтобы в случае чего, он кричал и звал нас.

Итак, Карл жил у окна. Перевязки мы делали ему ежедневно.

В первые дни Карл прохаживался только по подоконнику. Ходил он постоянно, словно делал обязательную гимнастику, чтобы не терять форму. Отдыхал, наблюдая за нами и прислушиваясь.

А спал он как-то одним глазом, а другим подглядывал.

Рана заживала успешно, без осложнений, без нагноения. Через неделю Карл начал прогуливаться всё дальше и дальше, но из корпуса не выходил, так как крыло всё ещё волочилось, не поднималось. Он освоил ступеньки и выходил в холл, ходил по корпусу, недалеко от нас, видимо понимая, что в случае опасности для него, мы раненого не дадим в обиду, мы несём за него ответственность.

Жил Карл у нас месяц. Мы привыкли. Разговаривали с ним, здоровались по утрам, приходя на работу. Уходя, говорили: «Поправляйся, Карл!». Он, открывая второй спящий глаз и кивал нам головой, лениво и тихо произнося своё: «Кар — кар».

Карл поправился, начал перелетать ступеньки и уже осмеливался выходить на улицу и, прогулявшись у крыльца, возвращался на подоконник. Позже он стал взлетать на забор и на сосну, что росла напротив. Вскоре крыло стало выполнять свою функцию в полном объёме, и Карл начал летать. Он был свободной птицей и сам решал, как ему дальше жить.

Как-то я шла с рабочей аптечной сумкой в санаторную аптеку за лекарствами для отделения. Карл сидел на заборе за корпусом у мостика, через который мне надо было перейти, и было совершенно очевидно, что он ждал меня. Он и раньше провожал меня, перелетая по забору до этого мостика. Я шла, задумавшись, к тому же, отсутствуя до этого на работе дня четыре по причине майских праздников и увидев птицу издалека, подумала, что может быть это вовсе и не наш Карл. Рядом на скамейке сидели мужчины — рабочие и служащие санатория. Перекуривая после обеда, подшучивали друг над другом. Я поздоровалась с рабочими, а Карл сидел на столбике забора напротив совершенно неподвижно, не сводив с меня глаз. Рабочие шутили, смеялись, и я задержалась с ними, отвечая на шутки. В этот момент Карл окликнул меня: «Кар!». Я повернулась, подошла к столбику забора, протянула руку, дотянулась до сидящего Карла и сказала: «Карлуша, ты уже так далеко летаешь?». Карл громко произнёс: «Кар! Кар! Кар!», — при этом три раза довольно сильно клюнул меня в правую руку. Я сказала: «Мне больно, не надо так сильно, Карлуша». Он посмотрел на меня как-то особенно пристально, взмахнул крыльями и устремился ввысь.

Яшка — Карлуша — Карл Карлович улетел навсегда, на лету звучно оглашая пространство пронзительным: «Кар! Кар! Кар!», — что означало: «Спасибо! Я признателен! Я благодарен! И я улетаю».

Рабочие смотрели на эту сценку удивлёнными глазами, им в этот момент уже и не до шуток было. А я с гордостью многозначительно кивнула им, вот, мол, смотрите, как мы умеем общаться с птицами, а «золотые руки» врачей целуют иногда и птицы. Сама я это поняла уже потом. Карл поцеловал мою руку, прощаясь навсегда, в знак благодарности.