...Что же могло вдруг, ни с того, ни с сего омрачить лица Наташи и Игоря, сидящих у телевизора в их новой шикарной, предназначенной, казалось бы, для полного счастья квартире, да еще и после роскошного ужина и с шампанским?!
Так омрачило, что уже про культуру, спорт и погоду в их родном Крыму они уже досматривали и дослушивали кое-как. Смотрели на экран, мало что видя и понимая, лишь бы куда-нибудь смотреть, но не друг другу в глаза. Они одновременно догадались, что омрачило им концовку этого вечера. А это всего лишь тот сюжетец про замерзшего в далекой, богатой, заснеженной Москве бездомного нищего, найденного в аварийной, необитаемой «хрущевке». Конечно же, они сразу подумали про Олега, старшего брата Наташи.
«Неужели вот так же и он, где-то?» — так должна была подумать Наташа про «...моего пропащего, спившегося братца...», — как говорила она иногда знакомым. И так должен был подумать ее муж про «ох уж как нам всем надоевшего, так уже нас всех доставшего моего шурина...», — как обычно жаловался он своим друзьям.
В общем, они подумали и вспомнили про Олега, хлопнувшего несколько лет назад дверью и швырнувшего перед этим им чуть ли не в лицо деньги: «Нате, подавитесь»..., сунутые ему в коридоре хитроумным зятем (какие-то гроши) за третью, никак не делимую комнату в старой родительской квартире. Игорь поднял разбросанные по полу деньги и сказал: «Держи, дурачина, а то совсем пропадешь!»
Но Олег снова швырнул «бумажки», хлопнул дверью и спустился вниз. Вышел из подъезда и начал медленно переходить дорогу с одними и теми же назойливыми мыслями, преследовавшими его в последнее время.
Это было в тот черный для Олега 95-ый год, когда он неудачно сломал ногу и кость долго не срасталась. Он не мог уже далеко уезжать, как раньше, на свои заработки (стройки-шабашки). И жить ему стало не на что.
«Срастется — не срастется? Или не так срастется? И что мне тогда делать? Тогда уж точно усядусь плотно на «стакан»! И пойду по мусорным бачкам, в нищету. Беспомощный калека, никому я такой не нужен. Ну что ж, тогда и мне ничего не надо от этой подлой жизни! А хорошо это я им: «Нате, подавитесь вашими бумажками. Ладно, пропадать так пропадать!..»
Игорь все еще собирал разлетевшиеся деньги, а Наташа в эту минуту подошла к окну и стала смотреть вниз, как брат медленно с тросточкой переходит дорогу, усыпанную платановыми листьями, через которую много лет назад, тоже осенью, он переводил ее, шестилетнюю девочку, в детский садик... И Наташа очнулась от своих детских воспоминаний очень кстати. Ее позвал муж, собравший наконец все деньги. А то бы она встретила взгляд вновь переходившего «дорогу их детства» брата.
А он действительно остановился и повернулся. И долго смотрел на родные, мамины окна, как будто там снова появились ее, простенькие «в горошек», застиранные занавески. Смотрел и ждал, как будто за ними вот-вот появятся ожившие лица матери и отца. Смотрел на свои окна так, как будто видит их в последний раз...
Довольно скоро, пропив все свои последние «шабашные» деньги вместе с приличной одеждой, он станет мерзнуть и засыпать под убаюкивающий шелест волн с накрапывающим дождиком в заброшенном рыбацком сарае с протекающей крышей, пристроившись кое-как между лодок и укутав себя старым теплым тряпьем...
Ему еще частенько придется со щемящей грустью и тоской поглядывать и поглядывать на свои родные окна, в необыкновенно холодную в тот год зиму. Тогда он дышал на свои закоченевшие, грязные, давным-давно забывшие про теплую воду и мыло руки. С благодарным стыдом он вспомнил, как однажды принял чистенькое, желтое, аппетитное яблоко, которое дала ему старушка-дворник Галина Петровна, прибиравшая дорогу возле их дома и хорошо помнившая когда-то всю их семью.
Она узнала его, когда Олег, выходил из подвала заброшенного детского садика, приютившего бездомного Олега по старой памяти. Галина Петровна оставила метелку и, подойдя к Олегу, чуть не заплакала от жалости, по-матерински уловив ту «родимую, оконную» тоску в его глазах. И еще не раз потом эта старушка вместе со своей упавшей слезой будет совать в эти грязные руки то батон хлеба, то пирожок, то мандаринку, а то и просто небольшую денежку. Как-то раз она даже взяла его за руку и привела в свой дом, накормила его и сказала:
— Давай я тебе как следует руки твои отмою.
Олегу еще не раз придется с тою же и даже большой тоской смотреть на свои окна. Его дому предстояло смиренно ожидать окончательного решения своей участи: снесут его, сравняют с землей или, может, еще спасут. Олег будет печально и долго смотреть на свои черные окна в напрасной надежде, стараясь оживить в них хотя бы уж одни занавески. Ему придется мерзнуть и толкаться в очереди в ларек среди таких же понурых и бездомных, никому не нужных людей, чтобы сдать пустые бутылки, собранные по всем окрестным помойкам и свалкам их родного города у самого синего в мире Черного моря...
Однажды бесполезно потоптавшись перед закрытым ларьком, греясь на слабом мартовском солнышке, он долго в недоумении смотрел на свои окна, не узнавая их, не отличая от других. Они были под целлофановой пленкой и в рейках. Он увидел высокий зеленый забор вокруг дома: участь его, наконец-то, была решена. Придумали, как спасти его, реставрировать.
Размышляя, Олег долго бы еще там стоял, если бы его не вывел из этого состояния чей-то громкий, бодрый голос и легкий толчок в плечо:
— Что ты там увидел, брат? Олег повернулся: рядом стоял крепкий, невысокий, голубоглазый человек.
— Замерз же совсем. Пойдем-ка я тебя кофейком напою, согреешься.
Час назад Виталий Евгеньевич, так звали прораба стройки, который окликнул Олега, отодвинув все чертежи-схемы будущего возрождающегося дома Олега, увидел из своего прорабского вагончика, нищенского вида человека, с сумкой и палочкой в руке, странно долго смотревшего на окно и забор ремонтируемого дома. Прораб курил и напряженно вспоминал, кого же этот бедняк ему так сильно напоминает?
И когда уже выкурил вторую подряд сигарету, вдруг вспомнил кого... Да его же родного младшего брата, пропавшего где-то без вести еще в начале 90-х годов.
— Идем, идем! Да не бойся, друг! — И он завел Олега в вагончик, напоил его кофейком и накормил бутербродами, узнав вкратце про Олеговы несчастья, про его «житуху-нескладуху». И вот тогда неожиданно и пришла к нему мысль: «А ведь бедолага может совсем скоро пропасть... А что если?.. Так, так, так... Деваться-то ему совсем некуда»...
— Послушай, Олег, иди к нам сторожем. Ночью вокруг дома немного походишь, а днем в этом же доме и отдыхай себе в тепле, отсыпайся, телевизор смотри. Комнаты уже есть отремонтированные, Там ребята наши живут. И тебе какой-нибудь уголок отдельный найдется.
Вот так и очутился Олег в том своем, но сильно переделанном коридоре, а потом и в той самой, третьей, не поделенной с сестрой комнате...
И все было бы хорошо, но однажды после ночного обхода в коридоре вдруг мелькнул ему как наяву отцовский «горячий ремень» — за первую его, Олега, в детстве выкуренную сигарету. И он тотчас выскочил на лестничную клетку, споткнувшись в прихожей об отцовские сапоги 46 размера...
И весь остаток ночи пришлось ему курить и дремать у телевизора, с ребятами на первом этаже. А на следующую ночь Олег наткнулся на неизвестно откуда появившуюся тумбочку у маминой кровати. Отшатнулся и чуть не разбил мамино же большое зеркало. И пришлось несчастному дрожать, курить, бродить всю ночь с фонариком вокруг дома, пока он не догадался залезть и укрыться от своих воспоминаний, задремав под самое утро в пропахшей бензином кабине машины крана «Ивановец».
И так Олег мучился почти целый месяц, спотыкаясь, задевая, натыкаясь и сталкиваясь то ли во сне (он уже и сам не мог понять), то ли наяву с разными ожившими вещами и воспоминаниями из самых лучших, светлых лет своего детства и юности...
— Невмоготу! — вздохнул, наконец, Олег однажды утром и положил прорабу на стол белый лист с заявлением об увольнении и ключи от всех складов и подсобок, сбивчиво изложив перед этим суть дела.
У Виталия Евгеньевича округлились глаза:
— Ты что, совсем с ума сошел?!. Зеркала какие-то... Сапоги, ремни, понимаешь, тумбочки! Ты не выпил вчера?
— Нет!
— Ну, тогда точно спятил!.. И куда же ты теперь пойдешь?
Олег еще раз повторил: «Невмоготу», — и собрался было выходить из вагончика. Но Евгеньич встал и, опередив его, крепко взял его за плечи и усадил обратно на стул.
— Да погоди же ты! Это все эмоции одни твои и нервы. И никуда ты не пойдешь! Это постепенно пройдет у тебя, уверяю. И успокойся. Мы что-нибудь с тобой придумаем. Обязательно придумаем!
Немного подумав, он воскликнул:
— О! Идея! А что если в вагончик тебя! Тут же две комнаты и перегородка и... Гениально! Кровать только твою перенести сюда. Чудесно! Вот и придумали!».
И в этот же день, только вечером, удивленные прохожие на Весенней улице (среди них были и сестра Олега с мужем) наблюдали любопытную картину, как Евгеньич и еще двое рабочих переносили тяжелую железную кровать через «дорогу детства в платановых листьях» и, подойдя к вагончику, все никак не могли протиснуть ее в двери. Поставили ее, закурили, посовещались и, сняв дверь с петель, занесли ее-таки, протиснув в вагончик кровать Олега. Поздно ночью он задремал на ней и увидел удивительный сон, как будто они с отцом занесли эту кровать обратно в их дом. Его семья снова переезжала в новую квартиру... И только они с отцом поставили кровать в комнате, как из кухни Олега громко позвала мама, чтобы он помог ей повесить на окна чистенькие, выглаженные, занавески в горошек. И Олег ловко вскочив на подоконник посмотрел в окно, вниз и увидел там родной городок, синее море, цветущие каштаны и напротив их дома — новенький, только что выстроенный детский садик. Все на этой картине было точно такое же, как много лет назад, только еще ко всему добавился стоящий через дорогу... зеленый вагончик, возле которого курил сигарету и что-то показывал Олегу рукой, невысокий плотный человек. Может быть, этот человек показывал ему, как лучше повесить занавески?.. Но сообразить, что к чему, Олег не успел: сон на этом оборвался. Уже начало светлеть небо, и ему пора было вставать и выходить на последний обход.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |