А. Никитин. Ночная птица

Памяти Сергея Новикова

Почему ты приснился мне сегодня, я не знаю? Может, потому что с вечера за окном шуршал дождь? Я сидел напротив окна за столиком, грустный. Передо мной стоял кувшинчик красного сухого вина. Лежала открытая тетрадь и ручка, как бы олицетворяя наличие выбора. Муза не прилетала, хотя форточка была приоткрыта. Изредка порывы ветра швыряли в окно крупные капли дождя, и они стекали по стеклу, как слезы.

Я налил вина в стакан. Оно переливалось, как рубин, я чуть было не сказал, как кровь. Кровь мутна, именно рубин. Я пригубил из стакана, глядя в окно. Сильный удар в стекло заставил меня вздрогнуть. Первая мысль была, что это «Муза ударилась» в прикрытую ветром форточку, но это была ночная птица. Она растерянно вертела головой, вцепившись в оконный переплет. Тяжело дышала, раскрыв клюв и расставив крылья. Потом сорвалась с шумом и, тоскливо крикнув, исчезла в темноте. Птица меня растревожила: это какой-то знак или сообщение, душа страждущего в образе ночной птицы мечется, пытаясь найти родственную. Птица! Что ты мне хотела сказать? Я мысленно обратился к образу каждого из моих многочисленных друзей, они с улыбкой отвечали: «Не волнуйся, Александр, у нас все в порядке. Спасибо, что ты нас помнишь».

И только твой образ был печален, мы ведь так с тобой и не договорили. Твой «уход» был для меня неожиданностью. Перед этим мы, помнишь, встретились у кафе на Киевской. Мы здесь иногда с тобой сиживали за бутылкой сухого вина. Ты читал мне свои стихи, делился планами на жизнь, показывал публикации в российских журналах.

Я радовался вместе с тобой твоим успехам. Пытался читать тебе свои опусы, но от волнения и вина никак не мог дочитать их до конца. Ты был для меня корифеем.

Последняя встреча была совсем иной. Я, как всегда, с криком: «Сережа, привет!», обнял тебя, а ты, как-то виновато улыбнувшись, сразу же попросил: «Саш, возьми вина, если не накладно. Мне плохо».

«Сережа, какие вопросы! Мы с тобой давно не виделись, есть повод выпить».

Мы сидели с тобой за нашим столиком в углу, все было, как всегда, и только ты был другим. Я не лез к тебе в душу с расспросами. Я ждал.

Выпив, ты разговорился. Нет, ты никого не ругал, не жаловался, не винил. Ты не из тех. Ты просто посетовал, что то, чему ты посвятил жизнь, стало вдруг никому не нужным, напрасным, пустым занятием. И вся твоя жизненная концепция рассыпалась в пыль. И как жить дальше?

Я горячился, что нет в том твоей вины. Все, что сейчас происходит, временно и уже имело место неоднократно, но жизнь продолжается и нужно просто подыскать запасной аэродром. У меня получилось. А главное в жизни — во что бы то ни стало надо верить до последнего вздоха!

Мне показалось, что я тебя убедил, в твоих глазах появился блеск, интерес. Потом ты заторопился, смутившись, попросил «мелочь». Я обиделся. «Сережа! Мы ведь с тобой древние друзья. Просто скажи, что нужно. Это естественно, я тебя не жалею, уважаю».

Прощаясь, ты дал мне номер телефона, по которому тебя можно отыскать, почему-то мисхорский, Макарова. На мой глупый вопрос, почему не домашний, ты просто сказал, что там не бываешь. Ты очень просил меня быть в доме Ришелье, на Пушкинском празднике. Я пообещал, что обязательно буду и принесу с собой настоящее крымское вино «Бордо», в котором душа Никитина так же звучит, как в стихах Новикова его душа.

Мы обнялись на прощание, душа твоя радостно трепетала, она оживала. Каждый пошел своей дорогой, но пройдя несколько десятков шагов, мы одновременно оглянулись, помахали рукой: «до встречи».

Я пришел к дому Ришелье, как и обещал, с вином, подходил к прибывшим из Ялты поэтам, спрашивал о тебе. Кто-то сказал, что ты обещал приехать и, может быть, подъедешь следующим автобусом. Но ты не подъехал и не подошел. В надежде, что мы разминулись, я искал тебя в толпе. А вдруг... Потом понял: что-то случилось, раз тебя нет. Вино я кому-то отдал, безучастно взирал на радостные лица, на высаживание пушкинской березки под окнами дома, которая сегодня выросла и шумит листвой в честь гения. Да простит меня Александр Сергеевич, тогда это меня не тронуло, я думал о тебе... Сережа. Что с тобой?

Предчувствие меня не обмануло. На следующий выходной я поехал в Ялту. Попытался у знакомых выяснить, где ты, почему не приехал в Гурзуф? Не помню, кто сказал мне, что тебя больше нет, что это была странная смерть. Я знал, что этим не шутят, но не поверил, просто не могу представить тебя прахом... Понимая умом, что все так, сердцем не принимал.

На улице мне постоянно кажется, что я вижу тебя в толпе, в плаще и берете. Мне хочется тебя догнать, обнять и крикнуть: «Сережа! Как тебе живется?» Я знаю, что не получу ответа. Кто-то, может быть, крутанет пальцем у виска и будет прав. Но «жизнь — это то, что мы о ней думаем», — восемнадцать веков тому изрек Марк Аврелий.

Вспомнив о тебе, я взял из буфета второй стакан, налил в него вина и прикрыл его ломтиком хлеба, чтобы птица, если это был ты, видела, что я жду, помню. Я был уверен, что она прилетит опять. Чтобы никого не потревожить ярким светом, я зажег свечу и стал ждать, открыв настежь форточку. От выпитого вина мною овладела полудрема.

Не знаю, была ли это явь или сон, но птица вдруг появилась вновь. Она бесшумно опустилась на брус переплета, склонив голову, внимательно посмотрела на меня, и, расправив крылья, спланировала в комнату. И вдруг пропала. А на другом краю стола на темном фоне стены появился твой светлый образ, сидящий на стуле. Руки твои лежали на столе. Я хотел их пожать, но мои пальцы прошли сквозь них, ничего не ощутив. Ты печально улыбнулся и тихо произнес: «Вот так!»

Не зная с чего начать, я спросил: «Сережа, тебе не холодно?»

— Нет. Мне возле тебя всегда тепло. С той нашей первой встречи, на стадионе в Артеке в шестьдесят пятом...

— Тебе тогда было пятнадцать, мне двадцать. Нас согнали на стадион, «вылизывать» его перед открытием. Я играл на гитаре в перерывах и пел какую-то ерунду.

Но это всем нравилось. И было приличным, правда, несколько наивным. За неделю мы подружились, и эта дружба продолжалась всю жизнь. К сожалению, мы не могли встречаться часто, но каждая встреча была настоящая. Радости и темы бесед были не нарочитыми, неподдельными.

Мы встретились во время кросса на приз «Курортной газеты», на набережной Ялты. На соревнованиях, посвященных тридцатипятилетию Победы над фашистской Германией. Ты писал очерки на разные темы. Как-то раз столкнулись с тобой на почте в моем поселке, куда ты привозил какие-то мешки, как у инкассатора, а на боку у тебя висел большой пистолет, что явно не сочеталось с твоей внешностью. Веселый, подвижный, интеллигент — и вдруг пистолет. Ты смеешься? Меня это тоже тогда позабавило. Мимолетная встреча, рукопожатие, несколько фраз — и память на всю жизнь. И потом, и всегда, и так до последнего дня... Так что случилось с тобой, Сережа? Что помешало тебе сдержать слово? Прости, это глупый вопрос. Я знаю ответ: смерть. Ты все равно сдержал слово, ты явился сегодня объясниться. Что ты хотел мне сказать?

— Я хотел тебе сказать, Александр, что я тебе поверил.

— Я знаю, дружище. Это было в твоих глазах. Я счастлив! А ты не волнуйся. Твой светлый образ не померк, только все лишнее осыпалось. Ты торопишься, Сережа?

— Да, мне пора.

— Ты прилетай на огонек, мне тебя не хватает.

— Будь счастлив, Александр!

— Буду Сережа!

Стук форточки прогнал сон. Она была закрыта. В комнате никого не было, свеча почти догорела. Ломоть хлеба лежал почему-то рядом с Сережиным стаканом. Может, это был не сон?!