Шла первая неделя армейской службы. Всё было ново, странно и непривычно. Двухъярусные железные кровати с одинаково ушастыми подушками и однообразно ровными полосками серых одеял перемежались строгим строем таких же одинаково покрашенных тумбочек. Над широким проёмом двухстворчатых дверей возвышался кумач обязательного лозунга — «Учиться военному делу настоящим образом». Незатейливый интерьер дополняли деревянные табуретки, тяжеловесно замершие в безупречном равнении перед кроватями. Некоторое разнообразие в серый фон вносили разбросанные на табуретках и тумбочках уставы в ярко-красных и тёмно-синих обложках. Им единственным было позволено пребывать в демократическом «художественном беспорядке». Уставы в первый же день торжественно внесли два рослых сержанта и самолично раздали каждому из нас.
— Зубрите, салаги... Устав — он всему основа! — назидательно изрёк один из сержантов, после чего оба с достоинством удалились.
Потянулись серые будни учебы. Подъём в неумолимые сорок пять секунд, неизбежная физзарядка, аккуратная заправка постелей, возведенная в ранг священнодействия, вводные занятия «согласно расписанию».
— Скорее присяга бы, что ли... Надоела эта тягомотина, — шепнул как-то после отбоя земляк Витька, с которым мы держались друг друга с самого начала, познавая и открывая для себя неизведанный суровый мир: бок о бок выбегали на построения, старательно печатали шаг на строевых занятиях, писали письма на одной тумбочке, сталкиваясь стриженными головами.
Рядом шла пока неизвестная и загадочная жизнь воинской части с торжественными разводами караулов, гулом моторов, иногда — тревожными трелями ночных звонков.
Военный городок располагался на скалистом острове заполярного моря, скованного арктическими льдами. Цветные сполохи северного сияния бесшумно буйствовали над почти лунным пейзажем, восторженно отражаясь в больших Витькиных глазах, когда, очарованные волшебным зрелищем, мы стояли, разинув рты, среди этого невиданного великолепия.
Однажды, после завтрака в карантин1 зашёл незнакомый коренастый старшина. В ожидании начала занятий все сидели на табуретках и клевали носами над раскрытыми уставами. Старшина окинул оценивающим взглядом нашу сонную обитель.
— Как дела, сынки? Осваиваетесь? — пророкотал под сводами сочный баритон.
— Нормально... Так точно... Осваиваемся, — нестройно прозвучали голоса.
— Молодцы, сынки! Орлы! — громко похвалил старшина, — помощь ваша понадобится, — перешёл он к сути своего визита. — Добровольцы нужны. Десять человек. На ту сторону ехать за шлаковатой2... Ну, кто смелый?!
«Той стороной» именовалась недалёкая материковая часть побережья, куда прямо по мощному льду вел зимник3.
Сонная аудитория зашевелились, тяжёлые табуретки задвигались, послышались оживленные возгласы. Я встретился взглядом с загоревшимися Витькиными глазами. Неподвижным оставался только обстоятельный Наседкин, получивший с первых дней прозвище «куркуль».
— Куда вас несёт? — глухо донеслось из его темного угла между тумбочками. — Сидели бы в тепле... «Добровольцы» нашлись... Вас что, гонят?
— Ну и сиди здесь... «Наседка», — Витька порывисто поднялся с табуретки, — а мы пойдем! Правда, ребята?!
Некоторое время он стоял, словно вознесшись над всем окружающим миром, одухотворенный, стремительный, ясноглазый, с ярким юношеским румянцем на щеках...
...Таким я и запомнил Витьку на всю жизнь. Больше я его потом не видел. После карантина Витька был отправлен на отдалённую заставу. Военной судьбе было угодно разлучить нас.
Через бесконечно долгие годы мы встретились вновь в ситуации, предположить которую никто из нас тогда не решился бы и в самом страшном сне.
Пройдя морозным тамбуром следом за старшиной, мы спустились по заиндевевшим, скрипучим ступеням и двинулись друг за другом по узкому «коробу» — деревянному тротуару. Идти пришлось недолго. Сразу за углом обширного приземистого здания в ожидании застыла на широченных гусеницах такая же приземистая махина мощного тягача-вездехода. Позади него на бревнообразных полозьях виднелась прицепленная платформа размерами с хоккейную площадку. Тягач оглушающе взревел. Старшина что-то прокричал нам, указывая рукой на платформу. Вместе со всеми я подбежал к её массивной палубе и перевалился через низкий борт. В ту же секунду тягач плавно тронулся с места. Платформа заскользила за ним, мягко переваливаясь и покачиваясь, как на волнах.
Скоро наш поезд вышел на широкий зимник. Под ярким, холодным солнцем искрилась, переливалась необъятная белая ширь, сливаясь на горизонте с таким же белесым небом. Словно обрадовавшись бесконечному простору, тягач вновь торжествующе взревел, прибавляя ход.
Теперь мы не плыли, а летели по снежным волнам. Платформу кидало из стороны в сторону. Усевшись на её середине, мы с улыбками смотрели друг на друга. Одетые в толстые тёплые куртки «спецкомплекта», все были похожи на неуклюжих медвежат. Первым встал на ноги Витька, за ним, осторожно придерживаясь за плечи ребят, поднялся и я. Стараясь удержаться на ногах, мы балансировали, кружили по платформе, словно в неведомом танце. Следом за нами начали вставать все остальные. Держась подальше от бортов, мы весело раскачивались, сталкивались, падали, подымались. Смех, озорные возгласы неслись над безмолвной равниной.
В окне заднего обзора показалось широкоскулое лицо старшины. Тягач сердито заворчал, выпуская в стылое небо густую струю выхлопного газа. Старшина добродушно погрозил нам пальцем. Согревшись в движении, мы утомленно сгрудились на середине платформы, снова усевшись спинами друг к другу.
Внезапно сзади раздался испуганный вопль. Обернувшись, я увидел, что один из парней, очевидно, кричавший, протянул руку, указывая куда-то в сторону. Проследив направление, я изумленно замер... Прямо по нашему курсу, пересекая его, неотвратимо двигалось огромное ледокольное судно, взламывая и круша на своем пути мощный лёд. Было хорошо видно, как тяжёлые льдины неповоротливо становились на ребро, переворачивались, обнажая чёрную, как смола, воду. Одна из трещин, быстро и неуклонно расширяясь, угрожающе протянулась в нашу сторону. Сбросив обороты, тягач резко остановился. Открылся верхний люк, из которого высунулось по пояс тело старшины.
— Сынки, сынки, спокойно, не пугайтесь, — раздался его зычный голос. — Мираж это! Что, не видели раньше? Эх, салаги!...
...Подобие страшного миража, который будет преследовать меня всю жизнь, я увидел гораздо позднее. Когда через много лет мы случайно столкнулись на одном из бесчисленных перекрестков жизненных трасс, я едва признал в угрюмом, поникшем и неприятно обрюзгшем человеке с потухшим взглядом своего неугомонного Витьку, жизнерадостного, большеглазого, когда-то по-юношески стройного, словно тростинка.
Страшнее этого «миража» я ничего не видел.
Склад стройматериалов располагался во вместительном круглом ангаре, приютившемся на окраине прибрежного поселка. Погрузка уже заканчивалась, когда в ангар торопливо вошёл встревоженный старшина.
— Быстрее, быстрее, сынки... Грузите, увязывайте плотней... Выезжать пора!
Большие, лёгкие паки шлаковаты в деревянных каркасах высоко громоздились на платформе. Витька стоял на самой вершине пирамиды, принимая и укладывая паки, подаваемые снизу. Работа спорилась. Наконец, все было погружено, подогнано, надёжно закреплено.
Быстро темнело. Мороз резко усилился. Вместо просторной платформы пришлось разместиться вповалку в тёплой кабине тягача, тесно прижавшись друг к другу за командирским креслом, сложным и регулируемым, как у зубного врача.
Напрягшись, словно живое существо, тягач стронул с места груженую платформу, и мы медленно двинулись в обратный путь. После шумного и весёлого путешествия на широкой палубе все почувствовали себя «сельдями в бочке». Чей-то острый локоть заехал мне в нос. Вокруг раздались возмущенные восклицания, упрёки:
— Этак мы все с «фонарями» в часть приедем!
— Товарищ старшина! — Витькин голос зазвенел в полутемной кабине. — Разрешите мне на платформе ехать, там среди паков вполне поместиться можно, а здесь хоть чуть-чуть свободней будет...
— На платформе? Сейчас? — старшина повернулся в кресле. — Да ты, я вижу, парень — «герой», — насмешливо продолжил он, но, рассмотрев нашу туго стиснутую «кучу малу», замолчал, задумался.
— Ладно, делаем так... Впереди на платформе укрыться-то можно... Однако, больше пятнадцати минут при ветре не продержишься. Вывод: идём четверть часа, останавливаемся, меняем «пассажира». Первым давай ты, «герой».
— Есть, товарищ старшина! — в ликующем голосе Витьки звучали восторг и отвага.
— Стой, «герой», спецкомплект затяни как следует, капюшон опусти плотней... Не на прогулку!
Из проёма раскрытой двери пахнуло резким пронизывающим ветром. Мальчишечья фигура Витьки мгновенно растворилась в темноте. Дверь плотно захлопнулась, оставляя снаружи леденящее завывание метели.
— Кто следующий пойдет? — старшина склонился к зеленовато светящемуся хронометру на приборной панели.
— Я, конечно, я, — мой голос помимо воли прохрипел неожиданно торопливо, едва не перебив старшину. В эту минуту больше всего я боялся, что кто-то меня опередит. Старшина удивленно поднял голову от часов.
— Готовься... «Спец» затяни. Продвигайся ближе к двери.
Ребята стали тесниться, освобождая мне проход. Наступая на чьи-то ноги, я с трудом продвинулся к цели. Пятнадцать минут показались продолжительнее, чем самая долгая полярная ночь. Наконец, тягач остановился, не глуша рокочущего мотора.
Повернув рукоятку герметической двери, я буквально вывалился из теплой кабины, как парашютист из фюзеляжа самолета. Соскочив с широкой гусеницы на снег, я сразу ослеп от колющих, острых игл, бьющих в глаза.
Постояв с полминуты, побрел назад, где должна была находиться платформа. Где в этой несущейся снежной карусели искать Витьку? На кабине тягача развернулся в мою сторону прожектор. В его неровном свете я различил занесённую снегом пирамиду шлаковаты на платформе.
Кто-то крепко взял меня за локоть. От неожиданности я отшатнулся.
— Стой, чего испугался? — я узнал Витькин голос, приглушённый «спецом», закрывающем половину лица.
— Витька! Ты как?! — радостно закричал я.
— Нормально... Жить можно. Ничего, прорвёмся... Иди за мной.
С трудом сделав несколько шагов, я очутился перед укрытием, образованным выступающими паками шлаковаты. В тёмной глубине виднелась ниша, защищённая от ветра.
— Залезай туда, садись на пак... Почти не задувает. Просто курорт, — спокойно распоряжался Витька, как будто речь шла о воскресной вылазке на природу у нас дома.
— Ну что, порядок? Тогда я пошёл, — он заботливо заглянул в неглубокое убежище, удостоверяясь в моём благополучном устройстве. — Сиди спокойно, не высовывайся и не нервничай...
— Витька, иди осторожней, не торопись, — крикнул я ему вслед.
...Наверное, сильные люди сильны там, где всё предельно ясно, широко и привольно, где прямо видны друг и враг. Но эти же люди совершенно беззащитны против мелкой подлости, пошлости, откровенного хамства. Таких «понятий» просто нет в их лексиконе.
Низко стелилась непрерывно текущая поземка, плотно заметая зимник. Тягач упрямо и яростно полз в непроницаемом мраке. Его прожектора били в упор в сплошной вал летящего снега. Вой пурги заглушал надрывный стон уставшего двигателя. Неожиданно тягач круто свернул вправо. Платформа заскрипела и накренилась. Я полетел головой вперед в мягкую стену шлаковаты. Двигатель сбавил обороты, затих, но тотчас опять взревел, негодующе и жалобно, словно большой раненый зверь.
Рванувшись вперёд, тягач снова круто повернул, на этот раз влево. Спина плотно впечаталась в противоположную стену, упершись в жёсткие рёбра каркасов.
Встревоженный этими непоследовательными маневрами, я подполз к выходу из моего укрытия. Ураган разбушевался не на шутку. Вокруг с диким завыванием неслись вихревые снежные столбы, бешено крутясь в безумном танце. В неистовой пляске пурги из сплошной несущейся круговерти проступило что-то темное, бесформенное. Тягач медленно двигался в белой мгле. Близко от платформы проплыло какое-то хаотичное нагромождение валунов с вертикально торчащими из них толстыми брёвнами.
Передняя часть платформы стала медленно приподниматься, словно тягач брал крутой подъём невидимой горы. Я стал сползать назад, в свое убежище между паками шлаковаты. Платформа продолжала подыматься, грозя опрокинуться. Я ухватился руками за рейки каркасов. Неожиданно нос платформы нырнул вниз, с гулким звуком ударившись о твердую поверхность. Рокот двигателя оборвался.
Я выглянул из своего убежища. Накренившись, платформа стояла на каменистой неровной площадке. Округлые спины гигантских валунов выступали из снежной пелены, словно заблудившаяся стая неподвижных китов. Метель, казалось, чуть приутихла. Впереди, будто огромный валун, темнела приземистая масса тягача. В глаза ударил слепящий луч прожектора. Я невольно присел, уткнув голову в меховые рукавицы. Близко послышались голоса.
— Ну что, живой? — по бодрым ноткам я узнал старшину. — Выходи, наша остановка...
Выползать из-под покосившихся паков оказалось непросто. Мне помогали, взяв под руки. Опираясь на чье-то плечо, я окончательно выбрался из полузаваленного укрытия. Рядом стоял верный Витька. Его сияющие глаза с припорошенными снегом длинными ресницами светились из-под надвинутого капюшона.
— Видел? Ориентир видел? — голос моего друга восторженно звенел. — Если бы не он, могли уйти мимо острова в океан...
Вспомнилось хаотическое нагромождение, проплывшее в темноте рядом с платформой. «Чему он радуется, чудак?» — с нежностью подумал я.
— Да, сынки, — подошёл старшина, — видно, крепко вас мамки любят... Накануне РД4 пришло: завалило на трассе вездеход, так замело, что насилу нашли...
...Ах, Витька, Витька! Какая напасть смогла изуродовать тебя до неузнаваемости? Что случилось с тобой, мой верный друг? В какие хитро расставленные сети ты попал? Неужели всё, через что мы прошли, оказалось напрасным?
Судьба столкнула нас в большом, шумном городе, в бестолковой суете грязного привокзального магазина. Я стоял в длинной очереди, когда сзади вдруг раздался громкий, на весь магазин, голос.
— Виктор Николаевич! Тебе сколько раз повторять? Ты человеческий язык понимаешь?
Очередь, на миг смолкнув, оживлённо зашевелилась, стала медленно поворачиваться в ожидании скандального действа. Зазмеились злорадные улыбки.
— Так его, так, — вылетела пущенная кем-то поощрительная реплика.
Я тоже невольно обернулся. У обшарпанной стены стоял упитанный толстощёкий коротышка с массивной цепочкой на шее. Перед ним почти навытяжку уныло застыл неопрятно одетый мужчина. В обеих руках он держал тяжёлые хозяйственные сумки. Непокрытая голова с редкими всклокоченными волосами безвольно поникла на рыхлую грудь под несвежей рубашкой с разными пуговицами. Вся фигура выражала тоскливую покорность.
— Где ты витаешь? Спустись на землю! — заглушая магазинный гул, продолжал отчитывать пухлощёкий. — Короче, если завтра не будешь вовремя, пеняй на себя! Всё, счётчик включён!
Человек беспокойно шевельнулся, грузно переступил с ноги на ногу. Что-то знакомое, едва уловимое просквозило в его малоподвижной фигуре. Закончив поучительную тираду, коротышка, не попрощавшись, вальяжно проследовал к выходу, небрежно поигрывая солидным брелком на холеном пальце.
Оставив очередь, я медленно приблизился к стоявшему у грязной стены мужчине. Мои глаза встретились с его настороженным взглядом из-под нависших клочковатых бровей. Несколько долгих секунд мы смотрели друг на друга, не слыша шума толпы вокруг... В потухших глазах человека вдруг вспыхнула слабая живая искорка. Я шагнул вперед.
— Витька?!
Откуда-то сбоку возник невзрачный, разухабистый субъект в помятой шляпе.
— Мужики, вы не меня ждёте? Вот он я — третий! — развязно возвестил он.
Витька вдруг засуетился, торопливо двинулся с места. Живая искорка, на миг блеснувшая в глазах, погасла.
— Пойдём отсюда! Скорее...
Он стал пробиваться через копошащуюся толпу. Выбравшись на свежий воздух, мы медленно пошли вверх по улице, ведущей от вокзала в город. Оглушённый внезапной встречей, каждый молчал, собираясь с мыслями. Витька тяжело передвигал ноги, шумно вдыхая сырой воздух. Временами он останавливался, ставил тяжёлые сумки на тротуар.
— Давай, помогу, — невольно вырвалось у меня.
— Не... я привык, — Витька покосился на мой белый заграничный плащ. — Видел этого... в магазине... Мой начальник, — лицо скривила невесёлая усмешка.
На миг он остановился, будто наткнулся на невидимую преграду.
— А карантин помнишь? — голос Витьки дрогнул, потеплел. — Думали тогда это так... подготовка. Ждали, когда же начнётся настоящее, главное? Вот и у меня похоже... Там всё и осталось. Потому и живой ещё, что помню... Жизнь прошла, а ничего-то больше и не было. И ждать уже нечего.
Он говорил трудно, с одышкой. Некоторое время мы шли молча.
— Пойдём, посмотришь, — Витька неожиданно свернул в узкий переулок с угловатой шеренгой мусорных контейнеров вдоль кирпичной стены.
На низкой лавочке у подъезда «хрущёвки» царственно восседала нестарая бочкообразная женщина. В коротких толстых пальцах медленно шевелились вязальные спицы.
Когда мы приблизились, соседка подняла заплывшие свиные глазки, таящие злорадство.
— А... Виктор Николаевич! Уж супруга заждались совсем... Два раза в окошко выглядывали. За смертью его, говорят, только и посылать, — с плохо скрываемым удовольствием сообщила она все подробности.
На первом этаже со стуком распахнулось окно застеклённой лоджии. Показалось лунообразное женское лицо, лоснящееся самодовольством.
— Наконец-то! Дождались! Ты где шлялся, недотёпа?!
Над подоконником показалась любопытная мордашка светловолосой девушки.
— Ты посмотри на своего папашу, — продолжала дама визгливым скандальным голосом. — Явился, не запылился!
Девушка весело смотрела на нас ясными, смышлёными глазёнками. Толстая соседка на лавочке ехидно хохотнула. Не оправдываясь, Витька устало опустил опостылевшие сумки на асфальт, покорно застыв в ожидании дальнейших нравоучений. Я шагнул навстречу, крепко сжал его поникшие плечи.
— Ну-ну, поцелуйтесь еще! Встретились друзья-товарищи! — последовал немедленный комментарий из окна.
На лавочке снова послышалось ехидное хрюканье. Я легонько встряхнул Витьку, как бы желая пробудить от кошмарного сна.
— Поехали! Прямо сейчас! Ничего брать не надо... Я всё устрою.
Бочкообразная соседка изумленно икнула, об асфальт звякнула оброненная вязальная спица. Дверь подъезда жалобно скрипнула, пронеслись лёгкие шаги. Светловолосая девушка в красном сарафанчике крепко вцепилась обеими ручонками в потрёпанный рукав отцовского пиджака. Её широко раскрытые глаза смотрели на меня с нескрываемым ужасом.
Витька на миг встрепенулся, словно очнувшись, но тут же снова безнадёжно опустил руки.
«Поздно! — молнией пронеслось в мозгу, слишком поздно...»
Мы стояли рядом молча и сосредоточенно, сознавая, что прощаемся навсегда. Последнее, что я запомнил, — это пронзительно грустные, обречённые Витькины глаза, в которых стояли слёзы.
Ночной перрон был совершенно безлюден. Тревожно перекликались редкие гудки. Шёл тихий, прохладный дождь. Я поднял разгорячённое лицо вверх, навстречу его освежающим струям. «Адрес! Я не взял его адрес...» Над головой металлически щёлкнуло, оглушающий голос из репродуктора бесстрастно объявил о прибытии моего поезда.
Плавно покачиваясь, вагон плыл в бесконечном пространстве. В тёмном окне проносились неясные силуэты.
«Карантин! Так вот в чём всё дело... Мы думаем, что главное ещё впереди, а жизнь незаметно уходит, и всё настоящее, лучшее никогда не вернётся!...»
В черных окнах дрожали мерцающие огни, словно далекий свет призрачных галактик.
Примечания
1. Карантин — подготовительный период в начале армейской службы до принятия присяги.
2. Шлаковата — утепляющий строительный материал.
3. Зимник — дорога, проложенная по льду или снегу.
4. РД — радиограмма.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |