В Комеди-Франсез Жерар Десарт поставил «Дачников» Максима Горького в сценической версии Бото Штрауса / Петера Штайна 1974 года. Изысканно-красивая декорация художника Лючио Фанти, великолепные актерские работы, настоящая ансамблевая игра, несмотря на довольно традиционный театральный стиль постановки, — спектакль Десарта завораживает. Комеди-Франсез еще раз доказывает, что именно он и есть первый — лучший театр Франции.
Когда под звуки рояля открывается красный занавес, на сцене сквозь пелену розоватой дымки проступают фигуры дачников — мужчин и женщин в костюмах начала XX века (художник по костюмам — Дельфин Бруар). Да, спектакль костюмный, и этого свойства тут не стыдятся: театр не без ностальгии погружает нас в зачарованный мир дореволюционной России. Действие пьесы происходит в течение двух суток в единой декорации посреди березового леса — так же, как когда-то в «Шаубюне»: мизансцены во многом повторяют тот старый знаменитый берлинский спектакль, для которого и была создана сценическая версия Штрауса-Штайна. И так же, как в «Шаубюне», на сцене Комеди-Франсез присутствует большой самовар — вещь давно утраченная в постановках русской классики во Франции... Но здесь это не столько примета чисто русского быта, сколько символический атрибут старой ушедшей жизни — по жанру «Дачники» Жерара Десарта скорее элегия. Чему в немалой степени способствует фантасмагорическая сценография Лючио Фанти, известного парижского художника «Нарративного фигуратива», последние десятилетия много работающего для театра. Именно в типичной для Фанти манере реалистические фигуры персонажей, как бы утопающие в тумане, обретают свойства видения, миража.
Дачная мебель на сцене, как и костюмы, принадлежит началу XX века, но с маленьким колористическим сдвигом: все, от пианино до садовых скамеек, да и сам планшет сцены — цвета фуксии. Столь важная в пьесе тема театра, «ряженых» по жизни трансформируется в мерцающий мотив элегантного и рафинированного карнавала, апофеоз которого — дачники в венецианских масках, замирающие на мгновение на сцене любительского театрика: финал второго действия, красный занавес. В вечерних сценах на заднике вырисовывается фантастически яркая, феерическая картина звездного неба, напоминающая карту звездочета.
«Дачники» в обработке Бото Штрауса и Петера Штайна — не совсем горьковская пьеса. Не случайно, Комеди-Франсез заново собирала свой Лекторский совет, чтобы включить ее в репертуар, хотя до этого «Дачники» уже ставились в 1983 году Жаком Лассалем. Как говорил сам Штайн, «...мы попросту переставили сцены в хронологическом порядке и 40 процентов текста дописали сами». «Самое смешное в этой истории заключалось в том, — добавил он, — что никто не заметил подмены целого ряда сцен в пьесе. <...> Убедительное подтверждение моих слов — тот факт, что «Дачники» в нашей со Штраусом редакции до сих пор идут на сценах немецких театров. Пьеса от этого только выиграла»1. Жанр пьесы обозначен у Горького как «сцены». В «Шаубюне» отталкивались от этого определения. Сцены действительно перетасовали, причем их понимали скорее как «сценки между персонажами», которые монтируются между собой и все вместе входят в общую большую картину жизни. Поэтому все персонажи постоянно присутствуют на подмостках, после окончания своего эпизода просто уходят куда-то в сторону или исчезают в глубине, за березами. Красный занавес и мощные музыкальные аккорды разбивают, подобно монтажным стыкам, общее течение сцен из жизни дачников. В сценографии «Дачников» Петера Штайна березки были самые что ни на есть реалистические.
Лючио Фанти играет с устоявшимися образами того легендарного спектакля: стволы деревьев на сцене Комеди-Франсез стилизованы, и при ближайшем рассмотрении оказываются как бы состоящими из человеческих лиц. Это явная отсылка к «Вишневому саду»: «...неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов...» [С XIII, 227]. Здесь это живое присутствие тех, кто остался за кадром дачного оазиса, — страна? народ? Влияние Чехова вообще очень ощутимо и, прежде всего, в создании атмосферы, настроения. Десарт — легендарный актер Патриса Шеро. Перейдя к режиссуре, он сохранил умение и вкус к работе с актерами. Все актерские работы нюансированы и психологически тонко выстроены. Настоящий хоральный спектакль. Но главная роль отводится женщинам. Им отданы все симпатии театра: за ними — внутренняя свобода, ум, тонкость, неудовлетворенность прозябанием без цели и жажда лучшей жизни. Дачники в горьковском понимании (то есть самодовольные обыватели) здесь в основном мужчины. Естественно, за исключением Власа. Но сюда же, в стан неуспокоенных, добавили и богатого купца Семена Семеновича Двоеточие, который под влиянием Марии Львовны отдает свои миллионы на создание гимназий: соавторы этой сценической версии образ расширили и укрупнили, дополнив чертами ярких персонажей предпринимателей и купцов, типа горьковского же Егора Булычова.
К поэтическому таланту Калерии отнеслись со всем серьезом. Вместо слегка карикатурной декадентки — сложная тонкая творческая личность, немного не от мира сего, не утратившая наивности детства: чудесная Калерия Анн Кесслер музицирует, сочиняет стихи, рисует на пленэре. И как-то очень трогательно не расстается со смешной тряпичной куклой. В общем, вызывает море симпатий. Варвара Сильвии Берже — статная красавица, гордая, значительная. Ей близка только более зазывно женственная и легкомысленная Юлия Селин Сами. В пьесе Марии Львовне, главной носительнице революционных идей, 37 лет, она значительно старше всех остальных женщин; здесь Мария Львовна Клотильд де Безе молодая, такая же, как Варвара и Юлия, и еще вполне по-женски притягательная. (В этом раскладе ее взрослая дочка Соня оказывается не нужна.) Так что ее история с Власом — настоящая страсть, страсть взаимная, а не игры в любовь. На этот счет Десарт не оставляет никаких сомнений: в короткой сцене вечернего свидания, которое часто трактуется как робкие попытки ухаживания, Влас и Мария Львовна жадно целуются. Так что жертва ее — отказ от Власа — в самом деле жертва. В роли Власа — невероятно обаятельный Лоик Корбери. Инженер Суслов в сочном, ярком исполнении Тьерри Ансиса — пьяница, широкая натура, прожигатель жизни, но и человек страдающий: любовь к Юлии для него, как крест, театр явно ему сочувствует. Апологетом обывательских ценностей, средоточием всего пошлого в спектакле становится Басов в исполнении Эрве Пьера. Не вызывает симпатий и писатель Шалимов: здесь он явный графоман. А над Рюминым (Александр Павлофф) с его патетическими страданиями театр откровенно смеется. Хотя любовная тема выдвинута на первый план, театр не отказывается от социального месседжа — в финале Влас, Варвара, Мария Львовна и Калерия уходят вместе с Двоеточием строить новую жизнь, общественно-полезное дело. Впервые не удаляются в марево за березами, а направляются прямо в зрительный зал.
Французские журналисты нашли неожиданное сходство с нашим временем: «Пьеса Горького прекрасно созвучна оторванности наших современных политических элит, которые предпочитают держаться за свое положение вместо реальных действий, и таким образом народ начинает понимать, что они больше не слышат его, и соответственно не могут представлять его интересы» (Public Art).
Примечания
1. Цит. по: Колязин В.Ф. Петер Штайн. Судьба одного театра. Диалоги о Шаубюне. М.: Издательство «Дорошев: РОССПЕН», 2012. С. 232.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |