Вишнёвый сад в пьесе Чехова выступает в двух аспектах: прагматическом и этико-эстетическом. С этической точки зрения — это «имение, прекрасней которого нет ничего на свете» [С XIII, 240]; «Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишнёвый сад» [С XIII, 205] — словом, это нечто белое, прекрасное, связанное с идеальным прошлым и абсолютно бесполезное.
Прагматический же аспект вишнёвого сада обычно связывается с проектом Лопахина «вишнёвый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи» [С XIII, 205], — проектом, не принимаемым Раневской и Гаевым, потому что для этого придётся пожертвовать этической стороной сада — его способностью напоминать героям о прекрасном прошлом.
Однако не только Лопахин говорит о прагматической пользе от вишнёвого сада, говорит о ней и Фирс:
«Фирс. В прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили, и, бывало...
Гаев. Помолчи, Фирс.
Фирс. И бывало, сушёную вишню возами отправляли в Москву и в Харьков. Денег было! И сушёная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая... Способ тогда знали...
Любовь Андреевна. А где же теперь этот способ?
Фирс. Забыли. Никто не помнит» [С XIII, 206].
Как видим, единственное упоминание собственно вишни в пьесе «Вишнёвый сад» связано со столь давним прошлым, которого уже даже Фирс не помнит. Именно через вишню раскрывается оппозиция прошлого и настоящего в пьесах юнца 20 — начала 21 века, написанных по мотивам комедии «Вишнёвый сад».
Действие пьесы Людмилы Улицкой «Русское варенье» происходит в 2002 году на разваливающейся даче, которой герои очень дорожат как наследием предков, однако которую в конце пьесы приходится сменить на новую, хорошую, что все делают с видимым неудовольствием. Семья находится в финансовом кризисе, на протяжении пьесы каждый из героев предлагает свои, не очень убедительные пути выхода из него. В последней картине, когда дача развалена окончательно, крайние, казалось бы, меры, над которыми иронизировали на протяжении пьесы, уже приняты, семья находит способ заработать денег — варить варенье, только не из своих вишен, потому что их нет:
«Ростислав. А вишни?
Андрей Иванович. Давно посохли.
Мария Яковлевна. Соседи говорят, помёрзли» [Улицкая 2008: 141].
Та же участь постигла и яблони с некоторым уточнением: НА них варят варенье:
«Лиза. Они прошлым летом посохли. Или помёрзли. Их уже порубили и варенье на них сварили» [Улицкая 2008: 161].
Вместе же судьба вишен и яблонь сводится к тому, что они то ли посохли, то ли помёрзли (антиномичность этих понятий снимается значимостью факта гибели деревьев) и были использованы для варенья, но не напрямую, а в качестве топлива — не по назначению.
Наталье Ивановне, наиболее яркой представительнице «дворянской интеллигенции» в пьесе, идея с вареньем кажется странной, потому что в их семье тоже раньше варили варенье, но «тогда была своя вишня. И прислуга» [Улицкая 2008: 166]. После этого Наталья Ивановна переходит к воспоминаниям о пенках и осах, покусавших её в детстве. «Или это были пчёлы?» [Улицкая 2008: 166] — сомневается Наталья Ивановна, что отсылает нас к брошке в виде пчёлки у Ани из «Вишнёвого сада», бабушки Натальи Ивановны. К эстетическому и прагматическому «аспектам» пчёл здесь добавляется аспект боли, который тем не менее в сознании Натальи Ивановны всё равно окрашивается в положительные тона — всё хорошо, что было в прошлом. Однако самым странным в процессе варки варенья для Натальи Ивановны всё равно остаётся то, что варенье варят на продажу. Варка варенья на продажу, оскорбляющая ностальгические чувства Натальи Ивановны, с одной стороны, и возмущающая её чувство собственного достоинства как работника интеллектуального труда, с другой, совершенно не рассматривается ею как выход из финансового кризиса семьи.
Остальные же члены семьи вносят в процесс варки варенья посильную помощь: идейным вдохновителем и практическим воплотителем является Маканя, Лиза ездит за вишней и банками, Елена рисует неоправданно дорогие этикетки («Ручная работа! Хэндмейд!», «Мои этикетки стоят дороже варенья!» [Улицкая 2008: 167, 168]), Варвара разливает варенье по баночкам. Именно при последнем процессе обнаруживается, что в варенье попала мышь, что отнюдь не заставляет его выбросить: Маканя предлагает варенье переварить, Варвара — освятить, впрочем, не происходит ни того, ни другого. Кстати, подобный момент в пьесе уже был, когда Маканя решила положить собранные с пола яйца в куличи, потому что, во-первых, тепловая обработка, а во-вторых, всё равно Варвара их в церкви освящает, «Так что будет всё очень диетическое», что особенно интересно звучит с той точки зрения, что Маканя — убеждённая атеистка, но в подобной ситуации готова признать, что освящение делает еду «диетической».
Впрочем, коммерческий неуспех предприятия определён совершенно другим: варенье не только варится, но и охотно поедается большинством членов семьи.
Маканя читает рецепт царского крыжовенного варенья из книги Молоховец, — рецепт, далёкий от семьи Лепёхиных ещё больше, чем «способ», о котором говорит Фирс, от семьи Раневской, — рецепт, полный, с одной стороны, трогательных подробностей типа необходимости сбора крыжовника после того, как роса обсохнет, со второй, практически сложно осуществимых требований типа извлечения из крыжовника косточек, а с третьей — обозначений температуры по шкале Реомюра или требований взять дрожжей на царскую копейку, актуализирующие неприменимость к сегодняшней жизни не только рецепта любимого варенья Романова, но и правил и норм «романовской» жизни в целом в силу несоответствия и по времени, и по общественному положению: жить в 2002 году семье Лепёхиных по законам жизни семьи Романовых так же нелепо, как пытаться сегодня сварить варенье из крыжовника по рецепту Молоховец. Однако Маканя так не считает и всерьёз собирается варить варенье, тем более что около дачи растут два куста крыжовника сорта «Заря коммунизма», за который отец Натальи Ивановны, Иван Ермолаевич Лепёхин, Сталинскую премию получил, однако для Макани этот крыжовник имеет только практическую ценность: «Кисленький и некрупный. Как раз такой, что нужен для царского варенья» [Улицкая 2008: 172]. Об истории этого крыжовника уже рассказывал Андрей Иванович: у академика Лепёхина с вишней не получилось, зато он вывел новый сорт киви и крыжовник «Заря коммунизма». При этом в то время, как вся страна сажала этот крыжовник, сам Лепёхин «генетиков сажал». Важным здесь оказывается и название выведенного Лепёхиным сорта: по словам Андрея Ивановича, Лепёхин после того, как купил земли и взял в приданое за Аней усадьбу, стал селекционером и «всё хотел <...> породу вишни восстановить, однако не удалось», и, не сумев сделать успешную карьеру в «прежнем» русле, Иван Ермолаевич весьма преуспел в русле коммунистическом (если судить по названию крыжовника и посаженным генетикам). Если киви в данном контексте — знак нового успешного веяния (вывести новый сорт киви в России, получается, проще, чем восстановить старый сорт вишни), то крыжовник отсылает к одноимённому рассказу Чехова, в котором воплощает футлярное, узкое, тупое счастье, для которого необходимо молчание несчастных, ибо без этого молчаливого гипноза счастье было бы невозможным. Вместе с тем внесценический персонаж Иван Ермолаевич Лепёхин, являющийся по пьесе «Русское варенье» отголоском Лопахина, в отличие от героев чеховской пьесы, понял, что восстановить вишню невозможно, поэтому лучше растить новомодный киви или менее прихотливый (как минимум, в контексте творчества Чехова) и более демократичный (как минимум, в том же контексте) крыжовник, дав ему при этом имя «Заря коммунизма» [Улицкая 2008: 103].
Всё же вместе это и есть русское варенье, вынесенное в заглавие, — смесь, приготовляемая по непригодному к современным условиям рецепту, украшаемая неоправданно дорогими этикетками, на которых написано «russkoe varenje», и избавленная от дохлой мыши обещанием освящения. Суетясь вокруг варенья, осуществляя каждый какую может свою бесполезную деятельность, любой из героев считает, что тем самым спасает свою семью, не замечая того, что затея эта изначально обречена на провал. Это и есть русское варенье.
В пьесе «Вишнёвый сад» вишню как выход из финансового кризиса всерьёз не рассматривает даже Фирс — слишком давно забыли «способ». В пьесе «Русское варенье» герои пытаются найти спасение, варя варенье по рецепту вековой давности, спасти будущее при помощи рецептов прошлого. В пьесе Владислава Кривоноса «Вишнёвый компот» Аня пытается хоть как-то спасти прошлое для настоящего, однако герои её попытки не принимают, а заканчивается пьеса полной несостоятельностью этих попыток.
Действие пьесы «Вишнёвый компот» происходит через десять лет после продажи вишнёвого сада. Всё, что осталось у нынешней хозяйки дачи, пришедшей на смену имению, прекраснее которого нет ничего на свете, — это вишня, оставленная Лопахиным:
«Лопахин. Снёс старый дом и все старые постройки, вырубил старый вишнёвый сад, настроил дач. На вашей даче вишню оставил. (Смеётся.) На компот» [Кривонос].
Для Ани варка компота становится главным занятием, она подробно рассказывает о том, как его варить, настойчиво предлагает его всем героям пьесы: Шарлотта говорит, что она вишни любит, Дорн уходит от прямого «нет» рассказом о полезных с медицинской точки зрения качествах вишни, остальные же герои предложение Ани просто игнорируют. И Раневскую Аня встречает обещанием, что по утрам та будет пить вишнёвый компот. Наконец, Аня сама и объясняет такое отношение к её предложению: «Все любят вишню. Никто не любит компот». В пьесе Чехова, в том прошлом, о котором вспоминает Фирс, вишни были мягкими, сочными, сладкими и душистыми, в пьесе Кривоноса — вываренные в компоте, безвкусные, которые никто не хочет есть, тем более — пить компот из них. Финалом же пьесы становится событие, соотносимое с самоубийством Треплева: «Увезите отсюда куда-нибудь Аню. Дело в том, что Василий Васильевич перебил все банки с компотом» [Кривонос].
В пьесе реализуется и ещё одно значение слова «компот» — «смесь чего-либо разнообразного». Действительно, в пьесе не только соединены герои разных пьес Чехова, но и реплики персонажей перепутаны: Аня говорит слова Лопахина, Шарлотта — Вари.
В репликах Раневской неожиданно соединяется то, что было разведено у Чехова — прагматический и этико-эстетический аспекты вишнёвого сада. В одной реплике, разделённые ремаркой «сквозь слёзы», соединяются позиции Раневской-Гаева с одной стороны и Фирса-Лопахина с другой. Если у Чехова Раневская, говоря, что «если во всей губернии есть что-то замечательное, то это вишнёвый сад», имеет в виду его эстетическую сторону, то у Кривоноса она говорит о сушёной вишне:
«Раневская. Десять лет прошло... пролетело... Если во всей губернии что-то и было замечательное, то это наш вишнёвый сад. (Сквозь слёзы.) Сушёная вишня была мягкая, сочная, сладкая, душистая... Способ тогда знали... Фирс, Фирс!» [Кривонос]
Если в пьесе Улицкой герои варят из вишен продукт, о котором говорит Фирс, то в «Вишнёвом компоте» Аня делает из вишен продукт, о котором в чеховской пьесе и речи не было, и этот новый продукт, суррогат прошлого, никто не принимает, потому что все помнят те самые «мягкие, сочные, душистые вишни». В конце концов, понимает это и сама Аня: «Все любят вишни. Никто не любит компот» [Кривонос].
В начале пьесы Алексея Слаповского «Мой вишнёвый садик» вишня становится тем сакральным, что приобщает героев к Богу и соединяет друг с другом:
«Саша. Полгода назад я обнаружил этот чердак и это дерево. Странно. Чердак уже был, а тебя еще не было.
Маша. Я была.
Саша. Для меня тебя еще не было. (Дает ей вишню, вторую кладет себе в рот. Сплевывают косточки, смеются.) Так они обвенчались и причастились!
Целуются» [Слаповский].
Инициатором этого причастия-венчания является Саша, только что рассказывавший о том, как ему нравится всё, что было когда-то давно.
Следующая пара, приходящая на чердак и к вишнёвому дереву, — Азалканов и Невеста. Азалканов и называет это дерево «вишнёвый мой садик», рассказывает, как он вырастил его из косточки. Для Азалканова эта вишня — больше, чем дерево. Устраивая свадьбу на чердаке, прощаясь тем самым с лучшим, что было в его (и не только) жизни, он собирается угостить друзей и гостей «плодами юности, плодами познания добра и зла», однако выясняется, что кто-то объел все вишни. После паузы Азалканов говорит: «Вот так. Так и бывает. Ты растишь своё деревце, свой вишнёвый садик, а кто-то приходит и срывает все вишни до одной... Всё правильно...» И если учесть, что, судя по всему, вишни съел Саша, то приходится согласиться с Азалкановым: всё правильно, по крайней мере, выращенные им вишни съел человек, для которого они были не только едой, для которого, как и для Азалканова, который называет их «плоды познания добра и зла», они были сакральны — «обвенчались и причастились». В обоих случаях вишня становится для героев аналогом эдемского яблока: для Азалканова это плод познания добра и зла, для Саши — то, что одновременно объединяет его с Машей и причащает их к прошлому.
Однако в пьесе вишня и десакрализуется:
«Азалканов. Посмотри, Настенька, мои вишенки! Вишенки спелые уже! (Обнимая её, наклоняется.)» [Слаповский].
В подобном же контексте упоминаются вишни и в пьесе Нины Искренко «Вишнёвый сад продан?», однако в этом случае интересно то, что при помощи ремарки в эротическом ключе интерпретирована реплика Фирса из «Вишнёвого сада»:
«Фирс. Денег было! И сушёная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая. (Подкрепляет каждое прилагательное активным движением торса и снова подмигивает Раневской.) Способ тогда знали» [Искренко].
В обоих случаях вишня наделяется актуальным для 21 века эротическим значением. В первом случае интересно то, что в рамках одной пьесы (и даже в рамках реплик одного героя) вишня оказывается одновременно и сакральной, и десакрализованной. Во втором случае воплощена одна из особенностей пьесы «Вишнёвый сад продан?» — наделение реплик героев Чехова эротическим подтекстом при помощи изменения паратекста.
Вишня, имеющая в пьесе «Вишнёвый сад» не столь большое значение, играет ключевую роль в пьесах, написанных по мотивам пьесы Чехова. В «Вишнёвом саде» вишня связана со столь давним прошлым, о котором не помнит даже Фирс. Именно это прошлое и становится тем, при помощи чего пытаются спасти своё настоящее герои постчеховских пьес — будь то варка варенья или компота, превращение вишни в сакральную ягоду или наделение её современным значением. Всё это оказывается в равной степени абсурдным, одновременно и обозначая актуальность конфликта пьесы «Вишнёвый сад», и показывая, что в юнце 20 — начале 21 века попытки вернуть прошлое (причём, как правило, то же прошлое, что пытались сохранить Гаев и Раневская) оказываются ещё более нелепыми, чем сто лет назад.
Литература
Искренко Н.Ю. Вишнёвый сад продан? http://www.vavilon.ru/texts/iskrenko2-4.html
Кривонос В.Ш. Вишнёвый компот. http://www.screenstage.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=461:2011-09-15-13-08-34&catid=53:2011-09-15-18-54-15
Слаповский А.И. http://slapovsky.ru/content/view/27/43/
Улицкая Л.Е. Русское варенье и другое. М., 2008.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |