Четвертое действие пьесы Чехова «Дядя Ваня» предваряет авторская ремарка, в которой дано подробное описание комнаты Войницкого:
«Комната Ивана Петровича; тут его спальня, тут же и контора имения. У окна большой стол с приходо-расходными книгами и бумагами всякого рода, конторка, шкапы, весы. Стол поменьше для Астрова; на этом столе принадлежности для рисования, краски; возле папка. Клетка со скворцом. На стене карта Африки, видимо, никому здесь не нужная. Громадный диван, обитый клеенкой. Налево — дверь, ведущая в покои; направо — дверь в сени; подле правой двери положен половик, чтобы не нагрязнили мужики. — Осенний вечер. Тишина» [С XIII, 105].
Карта Африки выделяется в приведенном описании не только своей очевидной бесполезностью, что отличает ее от других вещей, функционально привязанных к интерьеру. Было отмечено, что она отражает «несвободу» персонажей и в качестве метонимического образа «замещает собой не столько внешний мир, сколько какую-то другую модель жизни» [Ивлева 2001: 28]. Уточним: контрастируя с предметным наполнением пространства, она прежде всего выражает скрытую драму, которую «носит в себе» чеховский герой, чья жизнь «идет и напрасно сорится», как это обычно и происходит в пьесах писателя, «давно, изо дня в день» [Скафтымов 1972: 415].
В авторской ремарке содержится предположение, что карта Африки, не имеющая никакого практического назначения, является необязательным элементом интерьера. Высказывалось мнение, что существует она в «Дяде Ване» «по-чеховски полностью немотивированно» и нужна для того, «чтобы доктор Астров сказал свое знаменитое про «жарищу в Африке»» [Бочаров 2005: 146]. Имеется в виду реплика Астрова в самом юнце пьесы; ей предшествуют и с ней контекстуально связаны другие его реплики, смысловое содержание которых заставляет усомниться, так ли уж немотивированно присутствует в комнате Войницкого карта, тем более что в строго определенный момент действия она выстреливает:
«Астров. Тишина. Перья скрипят, сверчок кричит. Тепло, уютно... Не хочется уезжать отсюда» [С XIII, 113].
На дворе, как указано в авторской ремарке, осеннее время года; возникающие в речи Астрова мотивы тепла и холода связаны, однако, не только с погодными изменениями:
«Соня. Когда же мы увидимся?
Астров. Не раньше лета, должно быть. Зимой едва ли...» [С XIII, 114].
Герой, тоскующий по теплу (не только в природе, но и в человеческих отношениях), не прочь согреться перед отъездом привычным для него способом; но взгляд его падает на карту Африки, не раз уже им виденную, и впервые это вызывает неожиданную реакцию:
«Марина. Может, водочки выпьешь?
Астров (нерешительно). Пожалуй...
Марина уходит.
(После паузы.) Моя пристяжная что-то захромала. Вчера еще заметил, когда Петрушка водил поить.
Войницкий. Перековать надо.
Астров. Придется в Рождественном заехать к кузнецу. Не миновать. (Подходит к карте Африки и смотрит на нее.) А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!
Войницкий. Да, вероятно» [С XIII, 114].
В русском языковом сознании именно жара является важнейшей ассоциацией, связанной с Африкой [Эменка 2008]. Говоря про «жарищу», герой думает о своем и имеет в виду не только и даже не столько отличительную особенность африканского климата. Ассоциация, которую легко принять за стереотипную, возникает в его речи потому, что на протяжении всей пьесы он мучительно переживает охлаждение к людям и к жизни; вспомним его сетования и признания:
«Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь <...> Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю...»; «Я для себя уже ничего не жду, не люблю людей... Давно уже никого не люблю»; «Я говорю: мое время уже ушло, поздно мне... Постарел, заработался, испошлился, притупились все чувства, и, кажется, я уже не мог бы привязаться к человеку. Я никого не люблю и... уже не полюблю. Что меня еще захватывает, так это красота. Неравнодушен я к ней» [С XIII, 64, 84, 85].
Реакция Астрова вполне могла бы показаться не только неожиданной, но и странной; странными, например, видятся окружающим, к чему он уже привык, его пристрастия и сама его личность:
«А когда не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то говорят: «Это странный человек, странный!» Я люблю лес — это странно; я не ем мяса — это тоже странно. Непосредственного, чистого, свободного отношения к природе и к людям уже нет... Нет и нет!» [С XIII, 84].
Выражая непосредственное чувство, реплика героя служит свидетельством свойственного ему неравнодушия, но образ экзотического континента если чем и захватил Астрова, то уж точно не красотой. Быт у Чехова, как было замечено, есть не внешняя, но «составная неустранимая часть жизни» [Чудаков 1986: 226]. Так и карта Африки, будучи элементом быта, оказывается неустранимой частью жизни героя, в которой недостает согревавшего бы его тепла. В Африке же не просто жарко: там страшный избыток природного тепла, «жарища».
Откликаясь на реплику Астрова («Да, вероятно»), Войницкий обнаруживает, что настроение, выраженное в ней, соответствует и его внутреннему состоянию:
«Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости» [С XIII, 79].
О состоянии героя говорит невозможность «освежиться»: его «душит» постоянная мысль, что жизнь «потеряна безвозвратно»:
«О, как я обманут! <...> И я обманут... вижу — глупо обманут...»; «Ты морочил нас!» [С XIII, 80, 102].
Однако ситуация Войницкого — это ситуация не обмана, а самообмана; заблуждаясь относительно работ своего кумира Серебрякова, он сам обманывал себя. В «Дяде Ване», как и в других пьесах Чехова, что убедительно показал А.П. Скафтымов, нет виноватых: «Виновато сложение обстоятельств, находящихся как бы вне сферы воздействия данных людей» [Скафтымов 1972: 426]. Эти обстоятельства, подобно африканской «жарище», поистине «страшное дело», но то, как они сложились и складываются, непосредственно от поступков и действий героев не зависит:
«Войницкий. <...> О, понимаешь... (судорожно жмет Астрову руку) понимаешь, если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось, как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь... Подскажи мне, как начать... с чего начать...
Астров (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение, твое и мое, безнадежно» [С XIII, 107—108].
Карта Африки, не имеющая прямого отношения к бытовой повседневности, отражает состояние Войницкого и Астрова: они вынуждены страдать от ужасного «по своей нелепости» настоящего; их угнетает неспособность что-либо изменить в собственной жизни. Случайный, казалось бы, предмет, никому здесь не нужный, внезапно провоцирует случайную реплику, каких «у Чехова множество» и какие «осуществляют свое назначение не прямым предметным смыслом своего содержания, а тем жизненным самочувствием, какое в них проявляется» [Скафтымов 1972: 417]. А потому карта является не факультативным, но совершенно необходимым элементом интерьера. Она действительно служит для Войницкого — почему и висит в его комнате — знаком другой, возможной жизни, но слишком далекой от той, в которую он погружен, и в принципе неосуществимой; думать, глядя на нее, о какой-то «новой жизни» — значит продолжать морочить самого себя.
Реплика же Астрова, раскрывающая ясное пониманием самого себя и своего безнадежного положения, оказывается внутренне мотивированной и произнесенной в нужном месте и в нужное время: если карта о чем-то и может рассказать самим героям, все про себя знающим, то разве что про «жарищу» «в этой самой Африке».
Литература
Бочаров С.Г. Чехов и философия // Вестник истории, литературы, искусства. М.: Собрание; Наука, 2005.
Ивлева Т.Г. Автор в драматургии А.П. Чехова. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001.
Скафтымов А. К вопросу о принципах построения пьес Чехова // Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. М.: Худож. лит., 1972.
Чудаков А.П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М.: Сов. писатель, 1986.
Эменка У.Ф. Образ Африки в русском языковом сознании: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Волгоград: ВГПУ, 2008.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |