Вернуться к А.Г. Головачева, В.В. Гульченко, Ю.В. Доманский, А.Н. Зорин, В.В. Прозоров. Наследие А.П. Скафтымова и поэтика чеховской драматургии

П.Н. Долженков. Нелюбимое детище Чехова: о пьесе «Леший»

«Леший» был закончен Чеховым зимой—весной 1890 г. в самом начале зрелого периода творчества.

Пьеса оказалась тесно связанной с темами и проблематикой творчества Чехова тех лет. Но в «Лешем» мы еще не имеем дело с отражением концепции жизни писателя, как это будет в последующих пьесах Чехова. И это не единственное принципиальное отличие «Лешего» от этих пьес в плане содержания.

Чехов писал о своем новом произведении: «Вывожу в комедии хороших, здоровых людей, наполовину симпатичных» [П III, 56].

Но давайте посмотрим на поведение этих хороших людей и их взаимоотношения. Елена Андреевна говорит о том, что в доме Войницких неблагополучно, что в нем идет «война всех против всех» [С XII, 151]. Но неблагополучно не только «в доме».

Войницкий называет Федора Ивановича «шалым», Лешего «глупым» [С XII, 153], до этого он назвал Хрущова «узким человеком». В начале пьесы он грубо и цинично ведет себя с Дядиным [С XII, 151], а о Желтухине он выскажется так: «Просто скотина» [С XII, 132]. При переделке пьесы Чехов убирает из первого действия весьма положительные высказывания Войницкого и Желтухина о Лешем, усиливая тему вражды между хорошими людьми.

Желтухин грубовато ведет себя с любящей его сестрой. Федор Иванович грубо и цинично ведет себя по отношению к Елене Андреевне.

Когда дядя Жорж с трагическим отчаянием говорит Елене Андреевне о своей погибшей жизни и о гибнущей любви, она не находит для него слов участия и сострадания и сухо и холодно отвечает: «Когда вы мне говорите о своей любви, я как-то тупею и не знаю, что говорить. Простите, я ничего не могу сказать вам. <...> Спокойной ночи!» [С XII, 151].

В пьесе царят раздор и даже вражда между людьми в целом.

Небезупречной выглядит и пострадавшая сторона (мы имеем в виду клевету) — дядя Жорж и Елена Андреевна.

Называя комедию «Леший», Чехов отсылал нас в первую очередь не к образу Хрущова, а к его словам: «...во всех вас сидит леший, все вы бродите в темном лесу и живете ощупью. <...> Во мне сидит леший...» [С XII, 194]. Леший — символ того «беса разрушения», который «сидит» во всех, по словам Елены Андреевны [С XII, 144]. Так уже названием пьесы Чехов подчеркивает тему неблагополучия в отношениях между хорошими людьми в пьесе и общий характер недостатков персонажей. «Леший» — первая пьеса Чехова, в которой он использует масштабный символ.

Итак, персонажи комедии хорошие люди, но в них сидит «бес разрушения». О своем замысле романа, который Чехов писал и обдумывал в том числе и параллельно с работой над «Лешим», он писал Плещееву: «В основу сего романа кладу я жизнь хороших людей, их лица, дела, слова, мысли и надежды; цель моя — убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы» [П III, 186]. В основе «Лешего» лежит та же идея: показать, насколько отклоняется от нормы жизнь хороших людей. Может быть, Чехов не стал заканчивать свой роман в том числе и потому, что его замысел был использован в комедии.

Чехов наделяет своих персонажей не только общими недостатками, но и общей виной. Никто из них не увидел трагедию жизни дяди Жоржа, никто, даже Елена Андреевна, не отнесся к нему участливо, никто ничего не сделал, чтобы предотвратить самоубийство. Если в «Иванове» никто не понял трагедию главного героя, то в «Лешем» трагедию Войницкого никто не заметил.

Перед поездкой на Сахалин Чехов писал Суворину в связи с тем, что творится на каторжном острове: «...виноваты не смотрители, а все мы» [П IV, 32]. В «Лешем» Чехов пишет об общей вине людей, и хороших людей, за происходящие в жизни трагедии. Елена Андреевна говорит: «...мир погибает не от разбойников и не от воров, а от скрытой ненависти, от вражды между хорошими людьми, от всех этих мелких дрязг...» [С XII, 151]. В бедах жизни виноваты не отдельные злонамеренные лица, виноваты все мы. Такова мысль Чехова.

В чем же причина неблагополучия в отношениях между хорошими людьми и в чем писатель видит выход из этого неблагополучия?

Посмотрим, о каких же недостатках персонажей говорится в комедии. Вот высказывания Лешего: «Ни у кого нет сердца» [С XII, 189]; «Я охотнее верю злу, чем добру, и не вижу дальше собственного носа» [С XII, 187]; «все вы бродите в темном лесу и живете ощупью. Ума, знаний, сердца у всех хватает только на то, чтобы портить жизнь себе и другим» [С XII, 194].

Итак, Леший говорит о недостатке сердца и незнании людей и жизни.

Ряд исследователей пьесы увидели в «Лешем» призыв к любви к ближнему.

Исследователи находят в «Лешем» следы толстовского влияния [Бялый 1977: 17—18; Громов 1954: 22; Паперный 1982: 84—89].

Отметим, что при таком подходе к пьесе в ней не обнаруживается ничего специфически чеховского. А под лозунгом: надо любить ближнего и отказаться от вражды и раздоров, — могли бы подписаться многие писатели, а потому не обязательно видеть в нем отражение именно морального учения Толстого.

Но при этом, в самой структуре комедии: недостаток любви к ближнему, вражда и раздоры, нравственное потрясение, прозрение, — можно видеть влияние произведений великого писателя.

Что же в самом замысле комедии сугубо чеховское?

Не раз исследователи писали о нравственном возрождении персонажей.

Но персонажи пьесы, по словам Чехова, и так хорошие люди, в нравственном возрождении они не нуждаются. То, что с ними происходит, правильнее назвать прозрением.

В чем же коренятся причины незнания жизни персонажами, в чем суть их прозрения, в чем заключается основная идея пьесы?

На вопрос о том, что является причиной незнания человека персонажами, дает ответ все тот же Хрущов, он говорит: «...к каждому человеку подходят боком, смотрят на него искоса и ищут в нем народника, психопата, фразера — все что угодно, но только не человека! «О, это, говорят, психопат!» — и рады. «Это фразер!» — и довольны, точно открыли Америку! А когда меня не понимают и не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то винят в этом не себя, а меня же и говорят: «Это странный человек, странный!»» [С XII, 157].

Таким образом, люди неудержимо стремятся налепить на лоб ближнего своего «ярлык» и в результате приходят к неверным суждениям о нем.

Итак, «ярлык» — это тогда, когда к «человеку подходят боком, смотрят искоса», то есть смотрят на него с определенной точки зрения: с политической (либерал или консерватор), социальной (демократ или дворянин) и т. д.

В.Б. Катаев пишет о том, что сведение человека к «ярлыку» затемняет «подлинную сложность человека» [Катаев 1989: 144]. Это совершенно верно. Но это еще не все. Сведение человека к «ярлыку» обедняет представления о нем и ведет к искаженным мнениям о его личности. Например, давая человек определение «либерал», мы невольно прилагаем к нему свои представления о типичном либерале, в том числе приписывая ему человеческие качества, которые, на наш взгляд, и приводят людей к либеральным убеждениям. «Ярлык» также и нивелирует людей, стирает, хотя бы отчасти, их индивидуальные различия.

Таковы недостатки взгляда на человека с той или иной точки зрения. Таковы недостатки, по Чехову, рационалистического познания человека и жизни, которое неизбежно исходит из определенной точки зрения.

Проблема «человек и ярлык» — это и проблема «общее представление и индивидуальное, конкретное».

Индивидуальность, индивидуальное у Чехова никак не хотят вмещаться в общие представления и исчерпываться ими, они богаче и сложнее их, а потому трудно познаваемы.

А что же ему противостоит, точнее, что рационалистическое познание должно дополнять? Об этом думает Лыжин в рассказе «По делам службы»: «...в этой жизни <...> всё полно одной общей мысли, все имеет одну душу, одну цель, и, чтобы понимать это, мало думать, мало рассуждать, надо еще, вероятно, иметь дар проникновения в жизнь, дар, который дается, очевидно, не всем» [С X, 99]. Итак, думать мало, надо иметь дар проникновения в жизнь. Понятно, что речь идет об интуиции. При этом Чехов не отвергает большую роль рационалистического познания в деле постижения жизни, но оно оказывается не главным, главное познание — это интуитивное познание.

Играет в бесшабашного гуляку и Дон Жуана Федор Иванович в «Лешем». О том, что его поведение было игрой, свидетельствует то, что в четвертом действии он предстает перед нами совершенно иным — добродушным, подвыпившим «фараоном», влюбленным в Юленьку и делающим ей предложение. О том, что он лишь играет в Дон Жуана, можно судить по тому, как он резко сник после полученной от Елены Андреевны пощечины.

Тема игры людей в определенные роли, соответствующие тому или иному ярлыку, была намного обширнее в первой редакции пьесы и звучала в ней более резко и ярко. В ней Желтухин играл в «идейного барина» либерально-народнического толка. Почти все его высказывания, свидетельствующие об этой игре, были сняты Чеховым. В этой редакции Соня говорила о знакомых ей людях: «Избавьте. Ни одного обыкновенного человека, а всё такие, что хоть в музей. Народники в вышитых сорочках, земские доктора, похожие на Базарова. <...> Толстовцы, которые когда приезжают в гости, то непременно идут через кухню черным ходом... нет, избавьте, пожалуйста! Кривляки мне и в городе надоели» [С XII, 267, 268]. Чехов снял и эти слова. В первой редакции тема игры людей в различные ярлыки была почти что тотальной, комедия в этом отношении сильно сближалась с рассказом «Именины». В конечном итоге Чехов резко редуцирует эту тему. Понятно почему: она заслоняла собой более важную для автора «Лешего» тему: людям вообще свойственно судить друг о друге сквозь призму ярлыков. И этот человеческий недостаток — главная причина непонимания, ошибок и вражды между хорошими людьми.

Хрущов судит о Серебрякове, исходя из ярлыка «знаменитый ученый»: «...дяди Жоржи и Иваны Иванычи не стоят его мизинца» [С XII, 155]. А Чехов писал о своем персонаже: «В пьесе речь идет о человеке нудном, себялюбивом, деревянном, читавшем об искусстве 25 лет и ничего не понимавшем в нем; о человеке, наводящем на всех уныние и скуку, не допускающем смеха и музыки и проч. и проч.» [П III, 265]. Серебряков называет Лешего «психопатом».

На основании ярлыка судят персонажи и о взаимоотношениях между Войницким и Еленой Андреевной. В данном случае ярлык — это ситуация: молодая красивая жена живет вместе со старым больным мужем, рядом с ней находится холостой мужчина, ею увлеченный. Совершенно естественно завершить эту ситуацию-ярлык так: Елена Андреевна изменяет мужу с Войницким. Поскольку люди гораздо охотнее верят плохому, нежели хорошему, персонажи пьесы поверили в сплетню о супружеской измене.

Главным персонажем, страдающим недугом наклеивания ярлыков на лбы знакомых, является Соня. Без конца она стремится наклеить на Лешего какой-нибудь ярлык («демократ», «народник», «фразер», «может быть, что это психопатия»).

Что является главной причиной ее недуга? Это поясняет Леший, он говорит ей: «Вам еще двадцать лет, а вы стары и рассудительны, как ваш отец и дядя Жорж» [С XII, 157]. Итак, главная причина недуга Сони — рассудительность. Излишняя рассудочность убивает в ней живое непосредственное отношение к человек, непосредственное восприятие его. Иногда рассудочность доходит у нее до той степени, которая называется мудрствованием. Мы имеем в виду следующие слова Войницкого: «Намедни нашел я на столе ее дневник: но какой! Раскрываю и читаю: «Нет, я никогда не полюблю... Любовь — это эгоистическое влечение моего я к объекту другого пола...» И черт знает, чего только там нет? Трансцендентально, кульминационный пункт интегрирующего начала... тьфу!» [С XII, 136].

Соня не видит отношения к ней влюбленного Лешего и старается вычислить это отношение, исходя из ярлыка. Она говорит Хрущову, имея в виду себя: «...если бы у меня, положим, была сестра и если бы вы ее полюбили и сделали ей предложение, то вы бы этого никогда себе не простили, и вам было бы стыдно показаться на глаза вашим земским докторам и женщинам-врачам, стыдно, что вы полюбили институтку, кисейную барышню, которая не была на курсах и одевается по моде» [С XII, 157]. Как видим, она выясняет отношение Лешего к ней, исходя из своего понятия о том, что должен чувствовать «демократ» в подобной ситуации.

Она же из-за своей рассудочности, плохо видя подлинного Лешего, подозревает его в том, что он играет роль, соответствующую определенному ярлыку: «Одним словом, короче говоря, эти ваши леса, торф, вышитая сорочка — все рисовка, кривлянье, ложь и больше ничего» [С XII, 157].

Соне ее рассудочность и определяемая ею страсть воспринимать людей сквозь призму различных ярлыков мешают установить естественные, нормальные отношения с людьми.

Более того, рассудочность может убить в человеке живое чувство, поэтому Леший и говорит Соне: «...вы никогда не полюбите!» О том, что рассудок убивает чувство, Чехов писал и в «Огнях», что подчеркивает важность для писателя этой темы.

К счастью, рассудочность и излишний рационализм не убили в Соне живого чувства: она любит Лешего. Но и в четвертом действии у Сони еще остаются следы излишне рационального подхода к жизни. Она говорит: «Горе научило меня. Надо, Михаил Львович, забыть о своем счастье и думать только о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв». На что Леший вполне резонно замечает: «Над вами стряслось несчастье, а вы тешите свое самолюбие: стараетесь исковеркать свою жизнь и думаете, что это похоже на жертвы... Ни у кого нет сердца... Нет его ни у вас, ни у меня... Делается совсем не то, что нужно, и все идет прахом...» [С XII, 189]. Почему Хрущов обвинил Соню в недостатке сердца и сказал, что она делает не то, что нужно? Ответ очевиден. Соня пока не понимает, что жертвы должны совершаться по искреннему велению сердца, а не из отвлеченной идеи о том, что «жизнь должна состоять из жертв». Необходимо в первую очередь непосредственное отношение к людям и жизни, а не отношение, исходящее из головных идей. Без этого «жертвы» будут «не то» и могут принести людям больше зла, нежели пользы.

Говоря о необходимости забыть о своем счастье и приносить жертвы, Соня не вспоминает о том, что именно это делает Елена Андреевна, оставаясь верной старому мужу. Видимо, Соня не почувствовала еще сердцем жертвы молодой жены.

Не вспоминает Соня также о жертве собой ради других презревшего личное счастье и исполняющего свой нравственный долг Дядина. Этот персонаж говорит: «Это не секрет <...>, что жена моя сбежала от меня на другой день после свадьбы с любимым человеком по причине моей непривлекательной наружности... <...> После того инцидента я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю, чем могу, и завещал свое имущество ее деточкам, которых она прижила с любимым человеком. Я долга не нарушал и горжусь. Я горд! Счастья я лишился, но у меня осталась гордость» [С XII, 131].

Как видим, примеры жертв собою ради других, ради высших нравственных ценностей как идеал отношений между людьми в пьесе есть. Эти жертвы истекают из непосредственного нравственного чувства.

Но в пьесе есть и другие жертвы. Войницкий жертвовал своей жизнью, посвятив ее служению Серебрякову. Что его заставляло это делать? Он говорит о себе в прошлом: «О да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло. <...> Нельзя сострить ядовитей! <...> До прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза всякими отвлеченностями и схоластикой...» [С XII, 141—142]. Его жертва головная, жертва из идеи.

Итак, в душе Войницкого господствовали отвлеченности и схоластика, ему тоже не хватало непосредственного отношения к людям и жизни. Он жаловался: «Как я завидую этому шалому Федору или этому глупому Лешему! Они непосредственны, искренни, глупы... Они не знают этой проклятой, отравляющей иронии...» [С XII, 153].

Излишний рационализм мешал дяде Жоржу увидеть настоящего профессора Серебрякова, его бездарность, он видел ярлык «знаменитый ученый», а не человека. Войницкий создал себе схему: профессор — выдающийся ученый, вносящий крупный вклад в науку и тем самым служащий человечеству, великому делу прогресса; я служу профессору, а через него тоже служу человечеству, продвигаю его по пути прогресса, к будущему всеобщему счастью. Эта схема придает его жизни высокий смысл и значимость, позволяет ему свысока смотреть на окружающих.

Итак, для нормализации отношений между людьми и, соответственно, жизни необходимо отказаться от излишней рассудочности, отвлеченного мышления и воспринимать жизнь и отдаваться ей непосредственно, постигать человека целостно, интуитивно, а не исключительно рационально. Такова главная идея пьесы.

Как мы уже сказали, есть принципиальные отличия «Лешего» от последующих пьес писателя. Важнейшие из них следующие. Счастливый финал, разрешение проблем и главное — утверждение «рецепта» спасения хороших людей от раздоров и вражды, «рецепта» нормализации жизни; связанная с разрешением проблем определенная дидактичность, высказывание ряда важных для автора суждений и оценок устами персонажей.

Одним словом, «Леший» еще не вполне чеховская пьеса в плане содержания.

Литература

Бялый Г.А. Современники // Чехов и его время. М.: Наука, 1977. С. 5—19.

Громов Л.П. Годы перелома в творческой биографии А.П. Чехова // Чеховские чтения в Ялте. М.: Гос. б-ка им. В.И. Ленина, 1955. С. 17—39.

Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989. 263 с.

Паперный З.С. «Вопреки всем правилам...»: Пьесы и водевили Чехова. М.: Искусство, 1982. 285 с.