Лу Синь (1881—1936) — наиболее известный китайский писатель XX в., в творчестве которого воплотились многие художественные тенденции эпохи; он был глубоким мыслителем, чрезвычайно хорошо чувствовал время и прекрасно понимал эстетические и политические задачи, стоявшие перед китайским народом.
Лу Синь обучался в Японии, где имел возможность познакомиться с японской, а также английской, американской, французской, немецкой и другими национальными литературами.
В 1907 г. Лу Синь увлёкся русской литературой. На его творчество большое влияние оказали реалистические принципы, которым следовали многие русские писатели, — такие, как А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Гоголь, А. Чехов, Л. Андреев и др. Например, в рассказе «Снадобье» Лу Синь использовал для раскрытия внутреннего мира героев художественный приём, вызывающий в восприятии читателя ощущение холода. Этот приём был заимствован из рассказа Л. Андреева «Молчание», о чём свидетельствовал сам писатель: «Концовка «Снадобья» содержит андреевский стиль холода и печали» [Лу Синь 1973: 19]1.
В 1909 г. Лу Синь, обучавшийся в то время в японском университете, издал на китайском языке двухтомный «Сборник зарубежных рассказов», в котором были опубликованы переводы произведений Г. Мопассана, А. Сенкевича, В. Гаршина, С. Степняка-Кравчинского, Л. Андреева, а также некоторых других европейских писателей, выполненные с японского и немецкого языков (в подготовке издания активное участие принимал брат Лу Синя — Чжоу Цзожэнь). В этом собрании были опубликованы два чеховских рассказа — «В усадьбе» и «В ссылке».
В сборнике была приведена краткая информация о русском писателе: «Антон Чехов (1861—1906) окончил университет и стал врачом. Хорошо знал жизнь своего времени, чему способствовало научное образование. Его умение проникать в суть событий было очень высоким. Автор нескольких пьес и более сотни коротких рассказов. Он описывает духовный упадок в тогдашнюю реакционную эпоху. Его художественное мастерство великолепно, критики сравнивают писателя с Мопассаном. Чехов смотрит на современный мир пессимистически, однако он всё же живёт надеждой на будущее. Для него была характерна определённость жизненной позиции, а его взгляды отличались от мировосприятия натуральной школы. Рассказ «В усадьбе» изображает жизненный крах заносчивого, болтливого, самовлюблённого старика. Из рассказа видно, что в России приверженцы старого порядка ревностно охраняют представителей знати» [Лу Синь, Чжоу Цзожэнь 1986: 418]2.
Как великий мыслитель Лу Синь сумел глубоко понять произведения Чехова. Он высоко оценил художественную красоту чеховских повестей, рассказов и драматических произведений, а также потенциальную силу воздействия его творчества на читателей: «Он [Чехов. — Ш.Ш.] является художником и новатором, а также народным наставником, это объединяет почти всех интеллигентов России» [Лу Синь 1981, 10: 188]. Китайский писатель считал, что произведения Чехова, выражающие в целом пессимистичный взгляд на мир, одновременно дают читателям надежду на будущее.
Обратим внимание, что в этой краткой характеристике русского писателя, данной Лу Синем и Чжоу Цзожэнем, творчеству Чехова давалась преимущественно идеологическая интерпретация («описывал духовный упадок в <...> реакционную эпоху»; «пессимистически смотрит на современный мир»). В оценке рассказа «В усадьбе» внимание китайских читателей обращалось на социальную направленность произведения: в нём содержится осуждение людей, которые отстаивают привилегии представителей правящего слоя. В качестве основной особенности творчества русского писателя указывалось то, что он «живёт надеждой на будущее» и разоблачает «приверженцев старого порядка» [Лу Синь, Чжоу Цзожэнь 1986: 418]. В дальнейшем эта краткая характеристика творчества А.П. Чехова как писателя, который борется со «старым» ради утверждения «нового», стала определяющей для восприятия русского писателя китайскими читателями и критиками.
Формированию такого отношения к творчеству Чехова во многом способствовала и деятельность тогдашнего правительства Китая, стремившегося всеми возможными способами затруднить публикацию произведений русского писателя. Гоминдановские правители боялись чеховской сатиры, затрагивавшей вопросы, актуальные для китайской общественности: о переустройстве общества, о проблеме воспитания «нового человека» — творца будущего (такой тип героя внушал китайским «чиновникам от литературы» наибольшие опасения). Однако результат, полученный от «борьбы против творчества Чехова», оказался противоположным тому, который задумывался властью.
Об обстановке в Китае в 1920-е гг. можно судить по высказыванию Лу Синя, который в статье, вышедшей под характерным названием «Приветствую литературные связи Китая и России», писал: «В это время, конечно, не прекращались карательные походы объединённых сил присяжных писак, учёных мужей и хулиганов с полицейскими ищейками. На переводчиков сыпались обвинения, их называли и «ломаными гонгами», и «изменниками», и «коммунистами», получающими советские рубли. Эти походы сопровождались запрещением и конфискацией книг, но все это содержалось в тайне, и документов не найти» [Лу Синь 1973: 40].
Цензурным запретам подвергались переводы произведений А.П. Чехова. Из восьми чеховских рассказов, подготовленных Лу Синем для публикации в шанхайском журнале «Переводная литература», опубликованными оказалось всего семь. Цензурой был изъят рассказ «Лев и солнце» — произведение, раскрывавшее бездарность чиновников царской России (рассказ был опубликован на родине писателя без особых проблем). Однако китайская цензура почему-то усмотрела в нём намёк на действия местных руководителей, и поэтому произведение было воспринято как «совершенно неприемлемое» для публикации (эту «цензурную историю» сам Лу Синь в дальнейшем называл «удивительным рассказом»).
После того, как Лу Синь перевёл ряд произведений русских писателей (в том числе чеховские рассказы), он сформулировал своё принципиальное отношение к русской литературе: «Русская литература — наш учитель и друг. Русская литература раскрыла перед нами прекрасную душу угнетённого человека, его страдания, его борьбу; мы загорались надеждой, читая произведения сороковых годов. Мы горевали вместе с героями произведений шестидесятников. Мы знали, что Российская империя проводила в Китае агрессивную политику, но из русской литературы мы поняли самое важное: в мире существуют два класса — угнетатели и угнетённые!» [Лу Синь 1973: 39].
В дальнейшем Лу Синь написал несколько публицистических статей, посвящённых творчеству Чехова, а в последние годы жизни перевёл ещё восемь рассказов русского писателя, которые опубликовал в сборнике под названием «Злой мальчик и другие приключения». По мере того, как Лу Синь углублялся в изучение произведений Чехова и в переводы его произведений, он понимал его творчество всё глубже и глубже.
Взаимодействие творчества Чехова с творчеством Лу Синя было многоаспектным.
В художественном плане Чехов был ближе Лу Синю, чем другие русские писатели. «Будучи горячим ценителем Чехова, Лу Синь признавал в нем огромную идейную и эстетическую силу», — отмечал китайский литературовед [Чжан Цзяньхуа 2010: 105].
В китайском литературоведении творчество А.П. Чехова часто соотносили с творчеством Лу Синя. На протяжении столетия китайские учёные, писатели и педагоги опубликовали множество работ, посвящённых сопоставлению творчества обоих писателей. Например, китайские исследователи нередко сопоставляли рассказ Чехова «Тоска» с рассказом Лу Синя «Завтра», отмечая сходство этих произведений в сюжете, системе образов и способах передачи психологического состояния героев. Таких примеров можно было бы привести довольно много.
Назовём несколько наиболее новых и актуальных работ, написанных на эту тему: «Чехов и современная китайская литература» Лю Яня [Лю Янь 2003], «Перевод и изучение русской литературы в Китае» Лю Вэньфэя [Лю Вэньфэй 2004], «Изучение Чехова в Китае» Яна Кая [Ян Кай 2005], «Ранние рассказы Лу Синя и русская литература» Вана Фужэна [Ван Фужэн 2008], «Переводы русских писателей и изучение духовного мира Лу Синя в последние годы его жизни» Лю Шаоциня [Лю Шаоцинь 2008], «Лу Синь и советские писатели» Сюя Сяоданя [Сюй Сяодань 2010], «Изучение Чехова в Новую эпоху в Китае» Ли Ваньци [Ли Ваньци 2012].
Сопоставляя творчество А.П. Чехова и Лу Синя, китайские литературоведы нередко высказывали в адрес русского писателя критические замечания, суть которых сводилась к тому, что Чехов недостаточно хорошо представлял перспективы развития общества и не понимал значения революционных преобразований (Лу Синь представлялся гораздо более «прогрессивным» деятелем). Так, например, известный литературовед Лу Жэньхао указывал: «Чехов смотрел на будущее с прекрасной надеждой, но сама мечта и путь к её осуществлению неотчётливые» [Лу Жэньхао 2010: 217].
Такая позиция представляется несколько упрощённой. По своим взглядам Чехов, естественно, не был революционером, однако его представления о будущем, об идеалах, к которым необходимо стремиться, а также о том, в каком направлении должен развиваться человек, выражены в его произведениях весьма отчётливо. Эти представления выражались в чеховском образе «новых людей».
Содержание чеховских размышлений о будущем и о человеке, который может его создавать, можно уточнить, анализируя подход к его творчеству Лу Синя.
А.П. Чехов и Лу Синь были «едины в трёх лицах»: в качестве врача, больного и писателя. Оба писателя болели туберкулёзом лёгких, а это, несомненно, существенно повлияло на их творчество; жизнь обоих в детском и юношеском возрасте была достаточно сложна. А.П. Чехов как-то сказал: «В детстве у меня не было детства», — и объяснил это так: «Первую половину дня мы, братья, проводили в гимназии, а вторую, до поздней ночи, обязаны были торговать в лавке по очереди, а иногда и оба вместе. В лавке же мы должны были готовить и уроки, что было очень неудобно... Но самое скверное и горькое было то, что у нас почти вовсе не было времени для того, чтобы порезвиться, пошалить, побегать и отдохнуть» [Чехов 1990: 55].
Примерно то же самое мог бы сказать о себе и Лу Синь. Он также избрал профессию врача для того, чтобы лечить людей (возможно, на его решение повлияла ранняя смерть отца, вызванная тяжёлой болезнью). Семья Лу Синя, как и семья Чехова, была небогатой, поскольку много денег приходилось тратить на лекарства, которые, правда, так и не спасли жизнь отца. Сложные жизненные обстоятельства отразились в творчестве обоих писателей, — например, в автобиографическом рассказе Лу Синя «Болезнь отца» (сборник «Утренние цветы, собранные вечером») повествуется, как герой пытался вылечить своего отца, покупая для него в аптеке различные дорогие лекарства.
Лу Синь высоко ценил русскую литературу. Под её влиянием он критиковал общественный строй, основанный на угнетении, а также обратил внимание на судьбу «маленького человека» и создал ряд типичных образов представителей простого народа. Развивая идеи Н. Гоголя (повесть «Записки сумасшедшего»), Лу Синь создал рассказ, имеющий похожее название — «Дневник сумасшедшего». В этом произведении можно обнаружить воздействие прозы Чехова, — в частности, его «Палаты № 6», содержание которой прочитывалось китайским писателем в соответствии с контекстом исторического периода.
С интерпретации Лу Синя сумасшедший — это человек, наделённый нестандартной психической организацией. Как и в произведении Чехова, герой «Дневника сумасшедшего» боится окружающих людей, страдает манией преследования; в обоих произведениях изображается «странное» для окружающих поведение «сумасшедших», цитируются их непонятные для «обычных» людей высказывания. Одновременно в произведениях писателей образы «сумасшедших» выражают глубокий смысл и раскрывают несправедливость общества; оба «сумасшедших» соотносятся с представлениями о человеке будущего, который в своих суждениях стремится не зависеть от мнения толпы и живёт по собственным правилам.
В русской литературе (в том числе в творчестве Чехова) Лу Синя в наибольшей степени привлекали типы героев развивающихся, интеллектуальных, нацеленных на переустройство общества.
Лу Синю были близки чеховские принципы организации подтекста, в котором выражались основные идеи автора. В рассказах Лу Синя в качестве «внешнего» сюжета обычно использовались ситуации, связанные с традиционной китайской культурой, а в качестве «внутреннего» сюжета (который в представлениях потенциального читателя становится основным) — развивались мысли, выражающие общечеловеческие ценности, которые утверждал автор и которые должен был принять для себя читатель. Такое построение сюжета помогало китайскому писателю раскрыть основные противоречия китайского общества того времени, выражавшиеся в столкновении «традиционного» человека с человеком «новым».
Обратимся к некоторым произведениям Лу Синя, в которых наиболее явно ощущалось воздействие чеховских художественных принципов.
Рассказ Лу Синя «Снадобье» (другой вариант перевода названия на русский язык — «Лекарство») был опубликован в апреле 1919 г. — в период, когда китайский писатель, близко познакомившийся с творчеством русских классиков (в том числе А. Чехова), стремился воплотить их некоторые художественные принципы в своих произведениях.
В рассказе представлены две сюжетные линии: первая — «внешняя», описывающая события жизни «традиционных» людей (Хуа Лаошуань3, чтобы вылечить своего больного сына Хуа Сяошуаня, следуя народным суевериям, покупает за большие деньги пампушку, смоченную кровью казнённого преступника); вторая — «внутренняя», выраженная в подтексте произведения, соотнесённая с «новыми» людьми (сын госпожи Ся Четвертой, Ся Юй — носитель «новых» идей, — жертвует своей жизнью во имя утверждаемых им ценностей). Оба персонажа погибают: Сяошуань — в результате болезни, которую не удаётся вылечить, Ся Юй казнён за участие в борьбе против власти, и их могилы оказываются рядом. Однако ни та, ни другая смерть не оказывает никакого воздействия на жизнь окружающих людей, пребывающих в состоянии раболепия и невежества.
В рассказе Лу Синя нет объяснения, за что конкретно был казнён Ся Юй, однако он показан как человек, для которого утверждаемые новые ценности, возможность воздействовать на других людей становятся важнее собственной жизни. Его гибель оказывается не напрасной, поскольку появляются новые люди, которые могут оценить его действия и которые понимают, что «здоровая» и «счастливая» жизнь у людей может наступить только тогда, когда они избавятся от «рабских» мыслей. Как символ освобождения на могиле Ся Юя появляется венок, возложенный кем-то из его последователей — людей, мыслящих по-новому, и появление венка преображает запущенную обстановку деревенского кладбища: «Хуа Дама [мать Хуа Сяошуаня. — Ш.Ш.] стала смотреть по направлению, куда указывал палец женщины, и увидела жалкую могилу, ещё не заросшую травой и покрытую комками жёлтой земли. Она стала смотреть выше и вдруг испугалась: на вершине могильного холмика лежал венок из красных и белых цветов» [Лу Синь 1954, 1: 89].
Соотношение «нового» и «старого» в человеке интересовало китайского писателя и в последующие годы.
В 1921 г. Лу Синь опубликовал рассказ «Родное село» (другой вариант перевода названия рассказа на русский язык — «Родина»). В основе сюжета произведения — описание возвращения героя после продолжительного отсутствия в село, где прошло его детство, пребывание на родине и отъезд из родного села (на этот раз — навсегда).
Рассказ Лу Синя по своему сюжету, композиции, системе образов, идейному содержанию и использованным художественным приёмам может быть сопоставлен с рассказом Чехова «Мужики» (1897). В рассказе «Мужики» описывается, как герой, Николай Чикильдеев, работавший лакеем в Москве, по причине болезни вернулся вместе с женой и дочерью в родную деревню, где проживают его старые родители, братья, их жёны и дети. Сопоставляя прежнюю жизнь деревни (о которой у него сохранились детские воспоминания) и жизнь теперешнюю, Николай, несмотря на свой невысокий социальный статус, наделён умением видеть и понимать окружающее. Он осознаёт, что деревня бедствует и крестьяне находятся в худшем положении, чем были раньше.
Рассказ построен так, что читателю оставляется широкое поле для размышлений. Наблюдая за жизнью деревни глазами персонажей, читатель должен сделать вывод, что жизнь людей организована неправильно и что причинами этого являются и низкий уровень образования людей, и повсеместное пьянство, и их равнодушие друг к другу, и, главное, неправильное устройство общества.
Перспективы развития общества Чехов видел в распространении культуры и образования. Узкий кругозор и низкий уровень понимания окружающей действительности заставляет крестьян враждебно относиться ко всему, что выходит за пределы их жизненного опыта и делает их неспособными к решению каких-либо социальных проблем. Не случайно при тушении возникшего в селе пожара именно студент — человек с образованием — героически и умело играет ключевую роль в спасении села, и это внушает читателю надежду: знание сможет просветить и спасти народ, сделать людей энергичными и активными.
Герой рассказа Лу Синя «Родина», от лица которого ведётся повествование, прошёл сложный жизненный путь, не приобрёл больших материальных благ, но обогатился духовно. В родном селе он встречается с другом детства Жуньту, который всю жизнь прожил в деревне, занимаясь тяжёлым крестьянским трудом.
Произведение пронизано трагическими интонациями, порождающими в сознании читателя ощущение атмосферы застойной жизни. На светлые детские воспоминания героя накладывается изображение повседневных будней тяжёлой сельской жизни. Поэтические описание Жуньту в детстве, переданное через воспоминания автора, производит на читателя сильное впечатление: «...Золотое колесо полной луны на тёмно-синем небе, песчаный морской берег, поле, сплошь засаженное бесчисленными изумрудно-зелёными арбузами, и среди них мальчик лет двенадцати, с серебряным обручем на шее; в руках у него стальная рогатина, он что есть силы замахивается ею на ча [зверёк из породы барсуков. — Ш.Ш.], а зверёк удирает, проскользнув у него между ног» [Лу Синь 1971: 92].
Другим оказывается авторское видение Жуньту, ставшего взрослым: «...Образ маленького героя арбузных полей с его серебряным обручем на шее, прежде такой отчётливый, вдруг расплылся и потускнел, и это причиняло... боль» [Лу Синь 1971: 98—99]. Необразованность и духовная пустота Жуньту, его отчуждённость ещё больше усугубляют разочарование главного героя.
В Жуньту, каким его увидел повествователь спустя много лет, практически ничего не осталось от сильного и смелого мальчика, каким он его помнил:
«Лицо Жуньту выражало и радость и печаль; его губы беззвучно шевелились, но ничего не говорил. Но вот он принял почтительную позу и отчётливо произнёс:
— Господин!..
Я весь похолодел и не мог произнести ни слова. Я понял, что нас разделяет стена» [Лу Синь 1971: 96].
Традиции феодального общества, тяжёлый ежедневный труд, большая семья, голод, постоянные поборы и налоги, грабежи, осуществляемые солдатами, бандитами, чиновниками — все эти тяготы повседневной крестьянской жизни калечат людей духовно, отупляют их и убивают у них мечты, делают отношения между ними холодными и отчуждёнными.
В рассказе Лу Синя, как и в произведении Чехова, оценки автора и повествователя сведены к минимуму, а возможность самостоятельно оценить ситуацию предоставляется читателю, перед глазами которого разворачивается точная картина жизни. Сопоставляя жизнь крестьян в период своего детства с их современной жизнью, повествователь приходит к заключению о том, что простой народ в Китае находится в очень тяжёлом положении, а стране необходимо новое общественное устройство.
Увиденное в родном селе заставляет героя-повествователя и читателя задуматься над социальными проблемами и сделать выводу: надо жить по-новому, следуя новым идеалам. Рассказчик предлагает собственную концепцию жизни человека, в основе которой находится представление о необходимости «собственного» пути и надежда на следующее поколение (племянника рассказчика Хунэра и сына Жуньту Шуншэня), которое сможет следовать правилам «новой» жизни: «Я лежал, прислушиваясь к журчанию воды под днищем джонки, чувствовал, что еду, и думал: да, нас с Жуньту жизнь в конце концов разлучила, но дети наши будут вместе — разве Хунэр не думает уже о Шуйшэне? И я надеялся, что, в отличие от нас, они, став взрослыми, не пойдут разными путями... Только мне не хотелось, чтобы ради этого они бесприютно мыкались — как я, или отупели от горя — как Жуньту, или ожесточились — как другие. У них должна быть новая жизнь, какой не довелось прожить нам» [Лу Синь 1971: 99].
Неудовлетворённость современной действительностью, стремление преобразовать старую жизнь и тем самым способствовать появлению «новых» людей, которые составят основу общества будущего, — организуют основной «интеллектуальный» сюжет произведения, динамика которого связана с развитием диалога автора и читателя о «новом мире». Надежда на новое поколение, поколение «детей» (нередко действительно являющихся детьми), которое выражает «естественный», «истинный» взгляд на жизнь и, возможно, сможет принять участие в созидательной работе, приложить усилия к созданию общества, построенного на «иных» принципах, — сближает интерпретации Лу Синя с интерпретациями, актуальными для чеховских героев.
В 1925 г. Лу Синь создал рассказ «Скорбь по ушедшей (Записки Цзюаньшэна)», в котором описывалась печальная история любви двух молодых людей — рассказчика, носящего имя Цзюаньшэн, и его подруги по имени Цзыцзюнь. Героиня произведения Цзыцзюнь сумела преодолеть множество препятствий — как со стороны суровых деспотичных родственников, так и от представителей общества, живущего предрассудками. Цзыцзюнь стремится к любви и свободе, и, бросая вызов традициям, начинает «новую жизнь» с молодым небогатым интеллигентным человеком Цзюаньшэном.
Цзыцзюнь проявляет большую духовную силу, выражая презрение к «пошлости», обусловленной феодальными нормами морали, и протестуя против социального неравенства. Цзыцзюнь «чётко, твёрдо и спокойно» заявляет: «Я принадлежу самой себе, и никто не вправе вмешиваться в мою жизнь» [Лу Синь 1971: 254]. Цзюаньшэн и Цзыцзюнь стремятся вместе «проложить новый путь», «начать новую жизнь», однако их любовь не выдерживает проверки бытовыми трудностями и разрушается от «притворства» и «фальши», а «новый, светлый путь» оказывается только ничем не подкреплённой иллюзией.
Образ Цзыцзюнь трагичен тем, что героиня — при всей своей одарённости — в итоге оказывается несостоятельной. Попытавшись создать семью, она ограничила себя кругом семейных мелочей и, отстранившись от общественной деятельности и имевшихся у неё ранее идеалов, испытывая материальную нужду, она постепенно стала вести жизнь обывателя, разрушившую остатки любви. Не выдерживает проверки бытовыми трудностями и Цзюаньшэн, который наивно полагает, что разрыв с Цзыцзюнь может дать им обоим возможность второй раз начать «новую жизнь», «отважиться на первый шаг по неизведанному пути» [Лу Синь 197: 268].
Интерпретации чеховского образа «новых людей», реализованные в критических статьях и в творческом наследии Лу Синя, можно назвать социально-критическими. Трагичность заинтересовавшего китайского классика типа несостоявшегося «нового человека» обусловлена исторической реальностью, в которую пристально всматривался китайский писатель. Лу Синь был великим реалистом, и создав образы Ся Юя. Жуньту, Цзыцзюнь и Цзюаньшэна, он предложил китайский вариант чеховского несостоятельного «нового человека», впервые изображённого в рассказе «Ионыч» или в пьесе «Дядя Ваня».
Примечания
1. Здесь и далее переводы высказываний Лу Синя на русский язык выполнены автором диссертации. — Ш.Ш.
2. Перевод на русский язык цитат Лу Синя выполнен автором диссертации. — Ш.Ш.
3. Здесь и далее в диссертации все китайские имена приводятся в современной транслитерации (то есть без использования дефиса, который употреблялся при переводе китайских имён в 1950—1960-е гг.).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |