В отечественной лингвистике выделяются следующие основные подходы к рассмотрению понятия ЯИ: нормоцентрический (ЯИ как «аномалия», осознаваемая на фоне нормы — Н.Д. Арутюнова), системно-операциональный (ЯИ как реализация асимметрии языкового знака и нарушение системных отношений между знаками — Б.Ю. Норман, Н.Л. Уварова), функциональный (ЯИ как проявление поэтической функции — Р.О. Якобсон, и в частности, при моделировании эффекта «балагурства и острословия» — Е.А. Земская; каламбура — В.З. Санников, а также исследование ЯИ как тропеической составляющей художественного текста — Н.М. Шанский, Л.А. Новиков, Н.А. Николина и др.); лингвосинергетический (ЯИ как один из путей «саморегуляции» языка — В.А. Пищальникова); коммуникативно-когнитивный (ЯИ как частная реализация фрейма игры — М.А. Панина, Л.В. и О.В. Лисоченко), текстологический (ЯИ как способ развертывания и прочтения текстового нарратива — В.Н. Сыров, Т.А. Букирева, А.М. Люксембург, Г.Ф. Рахимкулова), ассоциативно-прагматико-операциональный, на который мы опираемся в своей работе (ЯИ как одна из форм лингвокреативной деятельности говорящего — Т.А. Гридина).
Традиционная интерпретация ЯИ как отклонения от нормы принадлежит Н.Д. Арутюновой. В этой связи она рассматривает концептуальные поля понятий «норма» и «антинорма». Исследователь отмечает, что «для отклонений от нормы характерны следующие противопоставления: 1) возможность/невозможность превращения отклонения в норму, 2) градуированность/неградуированность отклонений, 3) позитивность/негативность отклонений, 4) престижность/непрестижность отклонений, 5) сознательность/нечаянность отклонений (в сфере человеческих действий), 6) наказуемость/ненаказуемость отклонений (в сфере поступков), 7) опасность/безопасность нарушений нормы» [Арутюнова 1987: 8]. В число тех сфер жизни, к которым «применим концепт нормы», включены — помимо социальных явлений, поведения людей и их действий и др. — язык и мышление, а также игры.
В данной концепции подчеркивается, что игра есть аномалия, допускаемая языком; при этом «норма и аномалия не разделены глухой стеной», поскольку механизмы языка, как и «основные механизмы жизни сводятся к борьбе хаоса и космоса, закона и беззакония, отвечающим деструктивному и конструктивному началам, причем творчество связано как с тем, так и с другим» [Арутюнова 1999: 74—76].
Функция аномалии, по Н.Д. Арутюновой, состоит в том, что «она заставляет думать (творит мысль) и действовать (творит жизнь)», так как «непорядок информативен уже тем, что не сливается с фоном», и вследствие этого «аномалия часто загадочна или опасна» [Арутюнова 1999: 76].
Связь творческого и аномального начал в жизни находит свое выражение и игре. Под игрой исследователь понимает непредсказуемость жизни, которая не может быть исключена ее нормативностью. Соответственно, такая непредсказуемость в языке выражается в виде «сквозного действия отклонений от нормы, которое берет свое начало в области восприятия мира, поставляющего данные для коммуникации, проходит через сферу общения, отлагается в лексической, словообразовательной и синтаксической семантике и завершается в словесном творчестве» [Арутюнова 1999: 80]. Эта последовательность моделирования игрового дискурса описывает уровневую, системно-структурную его организацию в языке. При этом надо отметить, что феномен ЯИ Н.Д. Арутюнова трактует универсально, выделяя его как «единый цикл взаимосвязанных явлений, относящихся к разным сферам жизнедеятельности человека: перцепции, коммуникации, семантике, литературе» [Арутюнова 1999: 80].
Б.Ю. Норман указывает, что характерные для ЯИ отклонения от нормы возможны и допускаются языком «только на общем фоне соблюдения правил» [Норман 1994: 13]. В понимании феномена ЯИ он опирается на свойство асимметричности плана содержания и плана выражения языкового знака, подчеркивая, что нарушение существующих отношений между этими планами создает языковой парадокс, т. е. эффект ЯИ [Норман 1987]. Рассматривая ЯИ как воплощение творческого начала в повседневной речевой деятельности говорящего, исследователь указывает также, что для нее характерно «достижение надъязыкового, эстетического, художественного (чаще всего — комического) эффекта» [Норман 1994: 79].
Н.Л. Уварова предлагает рассматривать ЯИ как «контекстуально необусловленную актуализацию асимметрии языкового знака» [Уварова 1968: 4]. Отталкиваясь от положений, изложенных в работе С. Карцевского [Карцевский 1965], исследователь выделяет два типа ЯИ: ЯИ, обусловленная асимметрией языкового знака в рамках знаковой системы как отображения предметной области, и ЯИ, связанная с функционированием знаковой системы как части предметной области. В целом, по мнению Н.Л. Уваровой, асимметрия знака, составляющая семантическую основу ЯИ, является только ее материальной предпосылкой. «ЯИ возникает в результате тенденции к симметризации знака в речи» [Уварова 1986: 42]. Это связано с тем, что «восприятие речи возможно лишь при симметрии каждого языкового знака в нем, иначе текст распадается, и смысл его восстановить невозможно».
Таким образом, по Н.Л. Уваровой, ЯИ оказывается полем столкновения языковой (системной) асимметрии и асимметрии речевой. В качестве функции ЯИ исследователь выделяет «создание стилистического (как правило, комического) эффекта путем привлечения внимания к форме речи» [Уварова 1986: 43—45]. Отметим, что такое системно-операциональное исследование специфики ЯИ, типологически близкое ее рассмотрению в рамках описанной выше теории языковой/речевой нормы, позволяет соотнести ЯИ с категориями ментальной ориентации человека в пространстве понятий и символов (в том числе языковых).
В.З. Санников при определении ЯИ также отталкивается от понятия нормы, однако в своей работе он трактует ЯИ предельно широко. По его мнению, это «некоторая языковая неправильность (или необычность) и, что очень важно, неправильность, осознаваемая говорящим (пишущим) и намеренно допускаемая» [Санников 1999: 23]. Среди функций ЯИ В.З. Санников выделяет следующие: дискредитирующую, языкотворческую, развлекательную, маскировочную [Санников 2003: 28—36).
Основным объектом исследования автор избирает языковую шутку, понимая под ней «цельный текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» [Санников 1999: 22—23]. Однако исследователь при этом не разграничивает непреднамеренное нарушение языкового канона (например, факты спонтанных инноваций в детской речи) и преднамеренную трансформацию языковых единиц в целях достижения определенного игрового эффекта. Важным в работе В.З. Санникова является указание на экспериментальную природу ЯИ: «Языковая игра — это уже проведенный (и успешный!) лингвистический эксперимент. Лингвисту остается дать этому чужому эксперименту лингвистическую интерпретацию» [Санников 1999: 36].
В целом для исследований ЯИ в рамках данного направления характерно достаточно точное и подробное описание частных лингвистических приемов создания комических высказываний, рассмотрение принципов их порождения и функционирования.
Надо отметить, что большинство исследований такого рода трактуют ЯИ как совокупность иерархически упорядоченных приемов (таких как шутка, острота, каламбур, парадокс и т. д.), порождающих преимущественно юмористические тексты. В связи с этим остается в стороне проблема соотношения ЯИ и «серьезного». Кроме того, не определяются основополагающие субстанциональные и операционные свойства ЯИ.
Другим подходом к исследованию ЯИ является ее описание как явления, связанного с изменением формы речи и «желанием пошутить» [Земская и др. 1981: 183]. С этой точки зрения «использование языка в целях шутки, с установкой на творчество, на языковую игру, есть высшая стадия владения языком» [Земская и др. 1981: 183], таким образом, понятие ЯИ соотносится с оценочной нормативной вертикалью «незнание системы языка — владение языковыми ресурсами и законами». При этом исследователь не дает точно сформулированного определения ЯИ, ограничиваясь упоминанием некоторых приемов окказионального словотворчества и ситуаций общения, при которых человек стремится «избежать единообразия и неинтересности обыкновенной речи, пошутить, сострить, скаламбурить» [Земская и др. 1981: 185].
В более поздней работе под ЯИ авторы понимают «явления, когда говорящий «играет» с формой речи, когда свободное отношение к форме речи получает эстетическое задание, пусть даже самое скромное». К ЯИ отнесены «незатейливая шутка, более или менее удачная острота, каламбур, разные виды тропов (сравнения, метафоры, перифразы и т. п.)». ЯИ как явление, по мнению авторов, складывается из двух различных стихий: балагурства, «не связанного с передачей содержания речи, уходящего корнями в явления народной смеховой культуры, когда смешно все грубое, низкое, необычное, перевернутое», и острословия, «когда необычная форма выражения связана с более глубоким выражением мысли говорящего и с более образной, экспрессивной передачей содержания» [Земская и др. 1983: 172—175].
Выделенные основания порождения игровых высказываний кажутся нам не совсем корректными с точки зрения возможности верифицировать как сами предлагаемые критерии, так и большую/меньшую степень содержательной наполненности высказывания или образно-экспрессивной его составляющей. Тем не менее, предлагаемый в монографии подход к фактам ЯИ в русле исследований народной культуры и, в частности, народного юмора, заслуживает должного внимания.
Несколько иной подход к проблеме ЯИ мы обнаруживаем в диссертации М.А. Паниной, где предлагается коммуникативно-когнитивная методика анализа игрового текста. «Комическое, — пишет М.А. Панина, — представляет собой особый способ передачи информации, функционирующий в специфической ситуации коммуникации с опорой на когнитивные структуры участников»; условием развертывания ЯИ, является понимание текста как «коммуниката, как продукта речевой деятельности, как объекта интерпретации» [Панина 1996: 8—44]. Именно на этой основе понятия «ЯИ» и «коммуникативной игры» могут быть уравнены. Кроме того, в качестве когнитивной базы ЯИ исследователь выделяет «фрейм игры»: «Комическое базируется на игровом отношении человека к действительности, которое на уровне фреймового описания определяется как метафрейм игры, создающий фиктивный модус восприятия сообщения» [Панина 1996: 8]. Все это, а также тезис о том, что «игра со стереотипом ведет к логическому парадоксу в понимании», приводящем к «конфликту в мышлении, который должен быть снят, поскольку ментальная аномалия допускается сознанием как временное его состояние» [Панина 1996: 54], позволяет исследователю построить модель порождения/восприятия комического текста:
Схема 1
В данной модели автор комического текста (А) под воздействием стереотипной ситуации (Сит. 1) и фрейма игры (ФИ) трансформирует ее в новую ситуацию (Сит. 2), которая представляет собой комический текст (КТ). Реципиент (Р) воспринимает КТ, используя ФИ, который «позволяет понять парадокс, заключенный в столкновении двух семантически разнородных ситуаций в пределах одного текста» [Панина 1996: 55].
Коммуникативно-когнитивный подход при описании сущности ЯИ взят за основу Л.В. Лисоченко и О.В. Лисоченко. Авторы предлагают понимать ЯИ как «особый вид речетворческой семиотической деятельности», целью которого является «выражение денотативного или коннотативного смысла, добавочного к непосредственно, то есть без помощи ЯИ, выраженному смыслу» [Лисоченко, Лисоченко 2000]. В качестве примеров игрового поведения человека в сфере языка авторами описываются коммуникативные игры при изучении иностранных языков, факты преднамеренного употребления нормативных языковых средств и факты сознательного нарушения языковой нормы, а также прием аллюзии. Единицей реализации игрового начала в поведении говорящих Л.В. Лисоченко и О.В. Лисоченко предлагают считать «перифразу-экспрессему». Ориентация на анализ пресуппозиционных знаний говорящего и слушающего в ходе игровой коммуникации закономерно приводит исследователей к основной идее их концепции — рассмотрению «проблемы семиозиса ЯИ в когнитивной плоскости, где она может быть решена с позиций когнитологии как науки о знаниях» [Лисоченко, Лисоченко 2000]. Перифраза-эспрессема может возникнуть в том случае, если происходит апелляция к фреймам или скриптам. Среди первых исследователи выделяют статичные по природе лингвистические фреймы, экзистенциальные фреймы, филологические фреймы, культурологические фреймы, ассоциативные фреймы и прагматические фреймы. Скрипты же представляют собой динамичные фреймы, реализация которых связана с необходимостью «установления тех или иных видов логических отношений» [Лисоченко, Лисоченко 2000]. В качестве основного вывода Л.В. Лисоченко и О.В. Лисоченко предлагают определение ЯИ как процесса «оперирования декларативными и процедурными знаниями — фреймами и скриптами — языковой личности, под которыми нами понимаются неоперациональные (экзистенциальная, прагматическая, культурологическая, филологическая, а также лингвистическая) и операциональные (логические) пресуппозиции» [Лисоченко, Лисоченко 2000].
В качестве особого направления изучения ЯИ, с нашей точки зрения, целесообразно выделить исследования этого феномена в рамках лингвистики текста. Методологическая основа такого рассмотрения была заложена Р.О. Якобсоном в его фундаментальной работе «Лингвистика и поэтика» [Якобсон 1975], в которой автор впервые ввел понятие «поэтической функции языка». Выделение данной функции связано с теми компонентами речевого акта, которые составляют его структуру и определяют его функции. Сюда входят: контекст и обусловленная им коммуникативная (референтная) функция, адресат (апеллятивная функция), сообщение (поэтическая функция), адресант (экспрессивная функция), контакт (фатическая функция) и код (метаязыковая функция). Поэтическая функция, являясь «центральной, определяющей функцией словесного искусства», заключается в «направленности на сообщение как таковое, сосредоточении внимания на сообщении ради него самого». При этом Р.О. Якобсон подчеркивает, что поэтическую функцию «нельзя успешно изучать в отрыве от общих проблем языка, и, с другой стороны, анализ языка требует тщательного рассмотрения его функции» [Якобсон 1975: 202]. Исследуя механизм действия поэтической функции языка, автор указывает на то, что «поэтическая функция проецирует принцип эквивалентности с оси селекции на ось комбинации» [Якобсон 1975: 204], т. е. сополагает в пределах одного языкового контекста два различных начала в построении языковых единиц: парадигматического («селекция» или «выбор» в терминах Р.О. Якобсона) и синтагматического («комбинация» или «построение»). Такое соположение происходит путем «сгущения» поэтической фактуры текста, когда на первое место выходит «принцип эквивалентности» (принцип «подобия и различия, синонимии и антонимии» — термины Р.О. Якобсона) и языковые единицы парадоксально уравниваются в своих правах. (Ср. понятие «тесноты стихового ряда», введенное Ю.Н. Тыняновым). Подчеркнем, что внимание к «сообщению как таковому» — в нашем случае — это в первую очередь обращенность к способу оформления высказывания в тексте и учет определенной степени его трансформации. В этом смысле ЯИ представляет собой один из частных приемов реализации принципа «эквивалентности» языковых единиц.
Логическим продолжением идей Р.О. Якобсона является концепция слова как «единицы поэтического языка» В.П. Григорьева в рамках которой, автор вводит понятие «внутренней формы» применительно к слову, как эстетическому явлению. Внутренняя форма поэтического слова выступает в виде «совокупности существенных художественных употреблений некоторой единицы поэтического языка, исторически изменчивого общественно значимого множества контекстов ее употребления» [Григорьев 1979: 114]. Эстетическая судьба внутренней формы поэтического слова, по В.П. Григорьеву, сходна с судьбой любого художественного произведения: она может «размываться», «с течением времени терять или оставлять где-то на периферии парадигмы некоторые контексты». Внутренняя форма может сохранять и свое основное содержание, состоящее из контекстов, «которые отобраны длительной культурной традицией <...> и перспективными тенденциями развития поэтического языка (во взаимодействии традиций и новаторства)» [Григорьев 1979: 115].
В.Н. Сыров описывает явление сознательной трансформации языковых единиц в тексте, с одной стороны, в опоре на общелингвистическую и философскую традиции изучения метафоры, а с другой, — используя понятия «нарратив», «коннотационное поле текста», «контекст» и др. Механизм действия ЯИ исследователь определяет через «прочтение нарратива»: «Любой нарратив должен быть «прочитан» и тем самым приведен в действие. В этом случае и возникает языковая игра, которую можно было бы определить как способ прочтения нарратива». Целью использования механизма прочтения нарратива с помощью ЯИ, по В.Н. Сырову, является актуализация «эмоционального заряда метафоры, формирующего установку на действие» [Сыров 1998]. Подчеркнем, что в данном случае исследователь сосредоточил основное внимание на метафоре, формирующейся и функционирующей в рамках научного текста, однако положение об активно-деятельностном начале, сопровождающем развертывание игровых процессов в языке вообще и в тексте в частности относится к числу основополагающих. ЯИ в данной трактовке приобретает свойства универсального способа коммуникации при порождении/восприятии текста: «Авторская метафора, задавая эмоциональный заряд и тем самым расставляя акценты, выполняет роль механизма приведения в соответствие языковой игры (способа прочтения) автора и языковой игры (способа) прочтения читателя» [Сыров 1998]. В этом смысле, по В.Н. Сырову, метафора «не позволяет распадаться нарративу в процессе различных прочтений», влияя на возникновение текстовой когезии, лингвистической базой которой являются процессы ЯИ.
Теория интертекстуальности, опирающаяся на такие сущностные характеристики текста, как его включенность в культурный диалог с предшествующей традицией, полифоничность (М.М. Бахтин), принципиальная разомкнутость и безграничность (Ю. Кристева, Ж. Деррида и др.), позволяет выявить многочисленные проекции и авторские интенционально-прагматические установки, заложенные в тексте [Чернявская 2003].
Л.Г. Бабенко указывает, что категория интертекстуальности «репрезентирует такое свойство текста, как его динамичность, взаимосвязь с другими текстами как по вертикали (историческая, временная связь), так и по горизонтали (сосуществование текстов во взаимосвязи в едином социокультурном пространстве» [Бабенко 2004: 68].
В связи с этим интертекстуальность есть «деривационная история текста» [Бабенко 2004: 69], что, по нашему мнению, может служить предпосылкой для построения культурного (в том числе игрового) диалога между различными текстами и текстовыми пространствами в структуре одного текста.
Важное место в современной теории языковой игры занимает целостная прагматико-операциональная концепция ЯИ Т.А. Гридиной [Гридина 1993; 1995; 1996а; 1996б; 1996в; 1996г; 2000; 2002, 2004]. ЯИ определяется автором как «вид речемыслительной деятельности, использующий лингвистический инстинкт, лингвистическое чутье говорящих и требующий от них решения эвристических задач» [Гридина 1996в: 192]. Организующим началом в процессе развертывания ЯИ является лингвокреативная деятельность, которая «отражает стремление (интенцию) говорящих к обнаружению собственной компетенции в реализации языковых возможностей — при понимании условности совершаемых речевых ходов, но в то же время рассчитанных на «опознание» реципиентом негласно принятых правил (игрового кода) общения» [Гридина 2002: 26]. Основным структурообразующим принципом ЯИ, по мнению Т.А. Гридиной, является то, что она «всегда нацелена на использование лингвистических приемов, подчеркивающих парадокс между стандартной формой и/или значением знака (а также принятым алгоритмом его образования и использования) и новой ассоциативной «обработкой» того или иного вида языкового знания» [Гридина 2002: 26].
Уточним, что понятия «эвристики» и «эвристической задачи» предполагают поиск особого, нестандартного пути преодоления проблемы, потому что «эвристические приемы не гарантируют успеха», этим отличаясь от алгоритма, являющимся «совокупностью правил, которая, если ей следовать, автоматически порождает верное решение» [Линдсей, Норман 1981: 327]. Именно поэтому «эвристические приемы больше напоминают эмпирические правила: это процедуры или описания, которыми относительно легко пользоваться и ценность которых оправдывается предшествующим опытом решения задач» [Линдсей, Норман 1981: 327]. Строго говоря, многочисленные примеры более/менее удачных игровых образований, которые мы наблюдаем, в частности, в живой речи, свидетельствуют о неоднозначных путях решения эвристических лингвистических задач, использованных создателями шуток. В этом смысле, систему языка можно рассматривать как потенциально эвристичную «среду», которая провоцирует необычное, творческое, экспериментальное оперирование образующими ее языковыми знаками на основе различных лингвистических приемов их трансформации и интерпретации.
Ассоциативная стратегия ЯИ, по мнению Т.А. Гридиной, основана на «переключении» ассоциативного стереотипа восприятия слова при использовании лингвистических операциональных механизмов моделирования ассоциативного контекста знака в игровом дискурсе. Под ассоциативным стереотипом понимается «совокупность формально-содержательных признаков слова, вызывающих его относительно постоянное и адекватное восприятие и употребление (совокупность стандартных, устойчивых, воспроизводимых ассоциативных реакций на слово), отражающих его значимость в системе и характер узуального употребления» [Гридина 1996в: 64]. «Деавтоматизация восприятия ассоциативного контекста знака», приводящая к появлению особых игровых трансформ, «игрем» (термин Т.А. Гридиной), является основным механизмом порождения игрового эффекта.
Феномен ЯИ рассматривается исследователем как реализация творческой направленности человеческого мышления в его особой разновидности — лингвокреативной трансформации языковых знаков, основанной на эвристических практиках оперирования системой языка. Такие эвристические практики становятся репрезентантами уровня языковой компетенции говорящего, продуцирующего новые по природе лингвистические единицы, игровой характер которых определяется степенью «деавтоматизированности» формально-семантического облика исходного слова-прототипа.
Особую проблему составляет изучение отдельных языковых явлений, обладающих набором свойств (фонетико-фонологических, структурно-семантических, лексико-грамматических), а также особым этнокультурным статусом, позволяющих соотнести их с проявлением феномена ЯИ. В частности, к числу таких явлений относятся личные имена собственные (антропонимы), вовлеченные в процесс ЯИ и функционирующие в пределах определенного художественного контекста. В этом случае ЯИ начинает выступать в своей особой разновидности — как ономастическая игра. Перейдем к рассмотрению данного типа ЯИ.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |