1.1. Социальная модель употребления собственных имен в ранних рассказах А.П. Чехова
Описание особенностей реализации социальной модели ИС в художественном тексте предполагает учет следующих параметров:
1. Стратификационная идентификация героя-носителя ИС в тексте (принадлежность героя, наделенного именем, к определенному социальному слою).
2. Приписывание герою, включенному в систему внутригрупповых межличностных отношений в сюжетном дискурсе, одной или нескольких социальных ролей и определенного профессионального статуса.
3. Функциональная характеристика ИС, созданного по социальной модели, в соответствии с данной стратой (наличие полной/неполной/уменьшительной/гипокористической и др. форм имени, социально стереотипизированных ономастических предпочтений, выражающихся в наделении героя, принадлежащего к определенному социальному слою (классу) традиционно характерным для этого слоя собственным именем и т. п.).
4. Семантическая характеристика ИС, основывающаяся на системе «социальных коннотаций», сопутствующих ему и мотивирующих данное имя. Рассмотрение потенциальной или актуальной игровой природы ИС, реализующих социальную модель. При этом учитывается: а) заданность социальной характеристики героя во ВФ имени, что может указывать на его личностные качества; б) ассоциативная доминанта «социальной коннотативной семантики» ИС, являющаяся идентификатором игрового онома и в) возможная этимологическая «ретроспектива» имени, в ряде случаев используемая автором (ср. известную этимологию личного имени София (от греч. «мудрость») в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» [Зеленина 1998: 49]).
Социальная модель литературного ИС предполагает комплексное рассмотрение социальных статусов и ролей, которыми могут обладать герои произведений в зависимости от требований сюжета.
Таким образом, социальная модель функционирования ИС может трактоваться как его способность сигнализировать с помощью набора лингвистических маркеров о социальных характеристиках носителя онима. Социальная модель определяется набором следующих параметров: а) структурные и фонетические особенности ИС; б) социально-культурные предпочтения в выборе того или иного ИС; в) этимологическая рефлексия ИС.
Данные параметры связаны с внеконтекстуальным функционированием ИС, в то время как в контексте ИС приобретает референтную отнесенность, выражающуюся в их эксплуатации в конкретных эстетических целях. Кроме того, дополнительным параметром становится мотивация ИС (естественная или искусственная), характеризующая носителя ИС как определенный социально-психологический тип личности.
Таким образом, главным аспектом рассмотрения литературного онома, созданного по социальной модели, является исследование того, как имя маркирует социальные черты личности героя [Крысин 2000], а также то, как имя актуализирует (укрупняет, акцентирует, утрирует) или опровергает социальные стереотипы, существующие в сознании носителей языка.
Исходя из классификации сфер общения личности (сферы семьи, сферы дружеских отношений, сферы производства [Карасик 2002]), определяющих набор ее социальных и индивидуально-психологических особенностей, а также дискурсивно-коммуникативную направленность, считаем возможным соотнести с ними социально-стратификационные, профессиональные и ролевые позиции, которыми обладают герои ранних рассказов А.П. Чехова.
| Сфера семейных отношений | Сфера дружеских отношений | Сфера профессиональных отношений | Сфера сословной идентификации |
| статусно-ролевые позиции (социотипы) | |||
| родственник (отец, мать, муж, жена, брат, сестра, сын, дочь и др.) | знакомый (случайный, близкий, друг/враг и др.) | военный
духовное лицо чиновник купец врач журналист артист адвокат учитель студент |
аристократ
простолюдин |
В ранних рассказах А.П. Чехова подавляющее большинство персонажей социально детерминированы, в связи с чем социальный ономастический фон играет здесь первостепенную роль, принимая на себя основную нагрузку при создании образа персонажа, наделенного той или иной социальной характеристикой.
Художественный образ (в данном случае — образ человека) по своей природе является эстетическим явлением, обладающим обобщающей направленностью, что закономерно приводит автора к необходимости создавать в произведении определенные типы личностей, типичных представителей своей эпохи и определенных социальных слоев [Тимофеев 1975]. Кроме того, установка на достоверность изображаемого требует при создании образов персонажей привлечения коллективного социального опыта, обосновывающего тот или иной ракурс представления персонажа в тексте. Все это заставляет автора обратиться к оперированию социальными типами персонажей художественного произведения. В свою очередь, типы личностей, или социотипы, моделируются на основе стихийно существующих в сознании автора социальных стереотипов, отфильтрованных многолетней историей общества. При описании категориальных признаков социотипа мы опираемся на понятие «модельной личности», предложенное В.И. Карасиком. Модельную личность он понимает как «типичного представителя определенной этносоциальной группы, узнаваемого по специфическим характеристикам вербального и невербального поведения и выводимой ценностной ориентации (русский интеллигент, английский аристократ, немецкий офицер)» [Карасик 2003: 29].
Среди основных социальных явлений, обусловливающих возникновение социальных стереотипов и их представление в снятом виде в ИС персонажей ранних рассказов А.П. Чехова, можно выделить следующие: феномен социального неравенства и феномен социальной идентификации. При этом считаем целесообразным рассматривать феномен социальной идентификации в двух аспектах: в аспекте профессиональной идентификации и в аспекте идентификации межличностной. Обратимся к анализу данных явлений с точки зрения того влияния, которое они оказывают на структурно-семантические и ассоциативно-коннотативные свойства неигровых ИС.
I. Феномен социального неравенства связан с существованием в обществе таких явлений, как уровень доходов, уровень образования, социальное происхождение, стратификация общества и др. [Радаев, Шкаратан 1996], [Смелзер 1994]. В художественном контексте рассказов А.П. Чехова перечисленные экстра-лингвистические факторы оказывают сильное влияние, в первую очередь, на структурно-семантические особенности онома, которыми наделены простолюдины и аристократы.
Герои низкого социального происхождения, представленные, по нашим наблюдениям, группой из 108 персонажей (из общего числа 409 неигровых ИС, образованных по социальной модели), называются в рассказах с помощью ИС, наделенных простонародной окраской, при этом полные формы некоторых личных имен могут восприниматься как архаичные. Ср. имена Назар, Гурий, Евсевий, Аввакум, Порфирий, Паисий, Макар, Марк, Архип, Парамон, Спевсип. В отборе женских имен этого регистра наблюдается сходная тенденция: личные ИС, используемые А.П. Чеховым, имеют народно-разговорную мотивировку и в ряде своих форм являются просторечными вариантами книжно-литературных ИС. Ср.: Матрена — народная форма имени Матрона [Петровский 2000: 193], Палаша — уменьшительная форма от Пелагея [Петровский 2000: 224], Акулина — народная форма имени Актина [Петровский 2000: 43], Ульяна — разговорная форма имени Юлиана/Юлиания [Петровский 2000: 304], Марья — разговорная форма имени Мария [Петровский 2000: 198]. Полных женских имен в составе данной группы относительно немного: среди народных ИС это Марфа и Пелагея, среди общеупотребительных — имя Ирина, а также уменьшительные формы Настя и Таня от Анастасия и Татьяна соответственно.
Встречаются случаи параллельного употребления двух вариантов имени, когда один из них является литературным. Ср. диалог церковного дьячка и прихожанки в рассказе «Канитель»: Авдотью записал? — Авдотью? Гм... Авдотью... Евдокию... — пересматривает дьячок свои бумажки. — Помню, записывал ее, а теперь шут ее знает... [«Канитель» 3: 233].
Среди мужских имен примеров употребления народных вариантов значительно меньше. Ср.: Митрий (от Дмитрий), Левонтий (от Леонтии). В основном мужские имена употребляются в полных, литературно закрепленных формах. Приведем ряд примеров: Кузьма, Марк, Захар, Егор, Иван, Пантелей, Герасим, Гордей, Кирилл, Антип, Андрей, Денис, Евсей, Парфен, Степан, Сидор.
Значительное место в составе мужских ИС занимают формы, образованные соединением личного имени и фамилии. Это обстоятельство, вероятно, является косвенным отражением дореформенной системы учета крепостных душ, когда подати распределялись по числу лиц мужского пола и поэтому важным было указание на семью, фамилию которой носил крестьянин. А.П. Чехов, таким образом, отсылает читателя к экстралингвистическим основаниям выбора определенной формы именования персонажа. Примеры употребления подобных онома многочисленны: Иван Дротов (...упал под лошадь стоявшего здесь извозчика, крестьянина дер. Дурыкиной, Юхновского уезда, Ивана Дротова [«Радость» 2: 13]); Павел Хромой (Вы кто такой? — Павел Хромой, — еле-еле выговаривает мужичонок, прижимая к себе ружье. — Из Кашиловки [«Он понял!» 2: 169]); Микифор Пуголова (Кто таков? Как звать? — Микифор Пуголова, из Хапловой [«Сельские эскулапы» 1: 197]). При этом решающим фактором в назывании человека с использованием отчества является не возраст (ср. имена взрослых персонажей: Максим Журкин [«Барыня» 1: 253], Кузьма Федоров [«Кулачье гнездо» 3: 436], Иван Микулов [«Сельские эскулапы» 1: 196], а, скорее, социальный статус. В качестве примера можно привести имя героя рассказа «Ванька» — Иван Васильев Котлов (...фамилия его будет Котлов, а по имени и отчеству Иван Васильев [3: 335]), входящее в состав которого полуотчество — остаток прежнего крестьянского статуса. В своем новом положении столичного коммерции советника герой именуется как Иван Васильевич Котлов.
На уровне фона в семантике неигровых ИС могут актуализироваться характеристические компоненты, описывающие потенциальные (в том числе и коннотативно закрепленные) свойства личности героя, маркированные прозрачной внутренней формой или экспрессивно-оценочной окраской его имени. Таким образом, социально-характерологическая доминанта, представленная в ИС, укрепляется за счет его мотивационной формы (Ср. приведенные выше примеры ИС, некоторые из которых обладают такой фоновой мотивацией: Хромой, Пуголова, Журкин, Котлов).
Особый разряд ИС данной группы составляют разговорные формы мужских имен с суффиксами субъективной оценки -к-, -ушк-/юшк-. Такое употребление находится в рамках традиции функционирования ИС в просторечии. Ср.: Сережка, Костька, Мишка, Яшка, Филька, Тимошка, Илюшка, Карпушка, Ефимушка, Андрюшка, Микешка (от Микеша — просторечной формы разговорного варианта Никиша, восходящего, в свою очередь, к Никифор). Появление таких форм в текстах рассказов отражает реальную языковую ситуацию XIV—XIX веков в России, когда для обращения к людям низших сословий использовались ономастические варианты с пренебрежительным, уничижительным значением. (См. об этом, например: [Никонов 1993: 199]).
Собственные имена аристократов (18 онимов) противопоставлены именам простолюдинов как в социокультурном, так и в структурно-семантическом плане. Подавляющее большинство таких имен состоят из двух компонентов: имя + отчество. Ср.: Осип Яклич, Порфирий Емельяныч, Семен Сергеич, Михайло Дмитрич, Павел Иваныч, Владимир Иваныч, Семен Пантелеич, Егор Григорьич, Петр Иваныч. Отчества при этом оформлены с помощью суффикса -ич-/-ыч-, усеченной формы литературного -ович-/-евич-. Встречаются имена, в состав которых входит фамилия персонажа, причем имя, отчество и фамилия могут как соседствовать друг с другом в тексте, так и заменять одно другое в ходе идентифицирующей номинации. Ср., например, контекст: Председатель земской управы Егор Федорыч Шмахин стоял у окна и со злобой барабанил по стеклу пальцами [«Безнадежный» 3: 219]. Описание ситуации, знакомящей читателя с героем, предполагает его именование с использованием трехчленной формулы. В других случаях возможно чередование компонентов в пределах текста: где-то там <...> должен быть в это время ее муж, помещик Литвинов [«В рождественскую ночь» 2: 286]; ...там и барин Андрей Петрович [«В рождественскую ночь» 2: 287].
Аналогичный случай находим в рассказе «Мошенники поневоле»: В зале на большом клеенчатом диване сидят квартирный хозяин Гусев и лавочник Размахалов [1: 472]; ...главное в жизни — порядок, Алексей Васильич! [1: 472]. Два последних примера демонстрируют тенденцию к фоновой игровой мотивации ИС, связанной, в данном случае, с актуализацией коннотативной семантики апеллятивной основы фамилии (Ср.: Гусев — от гусь в некоторых сочетаниях: о ловкаче или мошеннике, пройдохе; Размахалов — от размахать(ся), размахивать в значении «начать махать не переставая» и «махать то в ту, то в другую сторону», что, вероятно, ассоциативно отсылает к эпизоду рассказа, когда во время в преддверии новогоднего торжества стрелка часов неоднократно переводится гостями то вперед, то назад).
Фоновая игровая мотивация фамилии Гусев (а также ее дериватов Гусин, Гускин, Гуськов, Гусевич), по мнению А.В. Кубасова, связана с семантикой устойчивого выражения «гусь лапчатый», используемого в отношении хитрого, ловкого человека. Кроме того, в русской юмористике 1880-х годов эта фамилия функционировала как «условно-терминологичная» (ср., например, сборник рассказов Н. Лейкина «Гуси лапчатые»), т. е. обладающая устойчивыми оценочными коннотациями, исключающими необходимость давать развернутую характеристику персонажа и сразу нацеливающими читателя на однозначное истолкование его личностных качеств.
В качестве эталонного обращения к особе женского пола привилегированного класса также применяется формула «имя+отчество». Ср.: Милостивая государыня, Марья Еремеевна! [«Новейший письмовник» 3: 125]. Аналогично героиня рассказа «В рождественскую ночь» называется Натальей Сергеевной (Это вы, барыня Наталья Сергеевна? [2: 290]), а в рассказе «Барыня» главной героиней является Елена Егоровна Стрелкова, в речи крестьян именуемая Стрельчихой в соответствии с простонародной прозвищной традицией: К кому за лесом пойдешь? К Стрельчихе небось? [1: 259]. (См. подход к интерпретации трехчленной формы именования героини как показателя высокого социального статуса, а также трактовка прозрачной внутренней формы фамилии как контекстуального указателя на то, что героиня состоит в браке с военным в: [Калинкин 1999а: 330—331].
Ведущим началом в оформлении неигровых ИС, называющих простолюдинов в ранних рассказах А.П. Чехова, является использование народных (просторечных, разговорных) вариантов имен для придания достоверности социальному фону, выстраиваемому в произведении и создания социотипа «незнатный человек». Характерной особенностью ИС, которыми наделены герои, относящиеся к социотипу «аристократ», является социально маркированная двучленная, реже трехчленная, формула именования, что выступает идентификатором высокого статуса персонажа, занимающее привилегированное положение на социальной лестнице.
Отметим также факты проявления характерологических коннотаций, связанных с семантикой производящих основ фамилий героев, что отражает установку А.П. Чехова на включение фоновой игровой мотивации ИС в систему социальных детерминаций героев его произведений.
II. Феномен социальной идентификации применительно к литературной ономастике реализуется в целом ряде явлений, связанных с наполнением ассоциативно-коннотативной семантики ИС компонентами, указывающими на профессиональный, стратификационный или любой другой социально институированный статус его носителя. В науке неоднократно отмечалось пристальное внимание А.П. Чехова к социальному и профессиональному облику его героев. Как указывает А.П. Чудаков, «просмотрев рассказы Чехова первых пяти лет, можно убедиться, что трудно назвать тот социальный слой, профессию, род занятий, которые не были бы представлены среди его героев» [Чудаков 1987: 90].
Главное место среди различных профессиональных групп, представленных в раннем творчестве А.П. Чехова, занимают чиновники. Канцелярский «кодекс чести» предписывает проявлять повышенный пиетет по отношению к вышестоящим. Поэтому нормой обращения к начальнику является именование по имени и отчеству в полной форме. Пример такого обращения приводится в рассказе «Новейший письмовник»: ...Вежливость, почтительность и скромность в выражениях служат украшением всякого письма, в письмах же к старшим надлежит помимо того руководствоваться табелью о рангах, предпосылая имени адресата его полный титул, например: «Ваше превосходительство, отец и благодетель, Иван Иванович!..» [3: 124]. Ср. аналогичные случаи: Евлампий Степанович [«Протекция» 2: 222], Павел Николаевич [«Разговор человека с собакой» 3: 187], Иван Петрович [«Благодарный» 2: 45], Сысой Петрович [«Корреспондент» 1: 179].
В случаях, когда говорящему необходимо подчеркнуть личностно окрашенное отношение к начальнику (благодарность, восхищение и т. п.), в составе ИС-обращений могут появляться разговорные суффиксы. Например, в рассказе «Совет» герой так выражает свою признательность важному лицу: Хочется мне <...> благодарить Порфирия Семеныча. Он мой главный благодетель и от него всего больше мое дело зависит [2: 48]. Восхищение личностными качествами начальника может выражаться так: Помню, покойник Пантелей Степаныч, дай бог ему царство небесное, любил, чтоб мы почтительны были... Храни бог, бывало, ежели кто визита не сделает — скрежет зубовный! [«Праздничная повинность» 3: 157].
Характерной особенностью имен мелких чиновников является использование фамилии в качестве единственного способа обращения к собеседнику, что обусловлено в художественном мире А.П. Чехова не столько служебной субординацией, сколько демонстрацией пренебрежительного, обезличенного отношения к человеку. Ср. обращения к чиновникам департамента со стороны их начальника в рассказе «Чтение»: Подходцев, ступайте и вы, любезнейший! Парамонов, подите, возьмите себе книгу! Смирнов — и вы! [2: 362]. Такие агрессивные формы речевого взаимодействия демонстрируют типичное для канцелярии «инструментальное» отношение к человеку, стоящему ниже на административной лестнице. Так, используя фамилии чиновников в рассказе «Служебные пометки», А.П. Чехов имитирует стиль служебной записки, принадлежащей перу начальника. Например: На прошение губернского секретаря Осетрова об единовременном пособии могу ответить указанием на Римскую империю, погибшую от роскоши; Шулябин пишет, что он болен, а между тем мне известно, что он сидит теперь дома и под видом геморроя пишет мещанам прошения [3: 176—177]. Таким образом, чиновничий стиль мышления героя маркируется ономастически. Кроме того, стилизация как художественный прием выступает здесь как потенциально игровая интенция, способная порождать комический эффект в случае распознания реципиентом (читателем) прототипа и установления механизма его деавтоматизации (доведение стандартного содержания официальной бумаги до комического абсурда).
Отдельное место в пределах данной профессиональной группы занимают имена героев, которые обладают примерно одинаковым положением в служебной иерархии. Социальная роль «сослуживец» может предполагать самые разные варианты развертывания отношений между героями: от панибратства и взаимной поддержки до ненависти и намерения пройти «по головам». Среди неигровых ИС, обозначающих героев-сослуживцев, главное место занимают персонажи, названные по имени и отчеству, что передает официальные отношения между чиновниками одного ведомства: Там, кроме швейцара, стояло еще несколько наших: Иван Иваныч, Петр Кузьмич, Егор Сидорыч [«Пережитое» 1: 468]. При этом даже достаточно близкие и дружеские отношения между героями не позволяют им нарушить этикетные нормы общения. Ср. в рассказе «Протекция»: Я вас уважаю, друг я вам, Прохор Михайлыч, на все для вас готов, но... не могу-с! И не просите! [2: 223]. Такие подчеркнуто нейтральные формы, однако, имеют в своем составе разговорные суффиксы -ич-/-ыч-, смягчающие канцелярский стиль обращения к собеседнику.
Продолжая сатирические традиции Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.П. Чехов наполнил образ чиновника новым содержанием: государственный служащий изображается заключенным в непреодолимую «броню» официальных отношений и циркуляров, определяющих любой шаг героя, его мировоззрение и речевой портрет. Это обусловливает ряд типологических особенностей неигровых онома, образующих данную группу ИС.
Другой профессиональной группой являются в рассказах А.П. Чехова духовные лица. Традиционно ИС духовного лица включает в свой состав указание на его статус в церковной иерархии. Ведущую роль при моделировании социотипа «лицо духовного звания» играют имена священников. Например: отец Герасим (Мой сослуживец, отец Герасим, человек хворый, расслабленный и не может один оставаться на долгое время [«Живой товар» 1: 378]); отец Евмений (Отец Евмений, маленький старичок, в высокой полинявшей камилавке, надевает черные ризы [«У предводительши» 3: 169]); отец Петр (Обыкновенно отец Петр, маленький попик в коричневой рясе и в цилиндре с поднятыми краями, медленно разгуливал вокруг дач и с любопытством поглядывал сквозь свои дедовские очки на «неведомые земли» [«Живой товар» 1: 378]).
Некоторые ИС оформлены в соответствие с народно-разговорной традицией. Ср.: Отец Петра (Батюшка, отец Пётра, тоже сказывает, что баловство... [«Он понял!» 2: 175]). Обращают на себя внимание имена церковных певчих, которых в большинстве случаев зовут Михайло (Влепить! — говорит бас Михайло таким низким голосом, что все пугаются... [«Суд» 1: 97]); Ну, коли форма, так черт с тобой! Пиши! Михайло Федотыч Измученко [«Сельские эскулапы» 1: 197]). Фоновая игровая мотивация фамилии Измученко (ср.: мучить(ся) — «причинять кому-нибудь муки, страдания», а также «испытывать муки, страдания от чего-нибудь»), вероятно, отсылает читателя к ситуации телесного недуга и посещения земской больницы, описываемой в рассказе.
Имена дьячков образованы по той же модели, что и имена священников (дьячок Лука, дьячок Евстигней), однако встречаются и исключения: дьячок Феофан Манафуилов [«Суд» 1: 95] назван в том числе и по фамилии. В данном случае имитируется (порождая фоновые игровые ассоциации) традиция создания искусственных фамилий на базе личных ИС библейского происхождения (ср.: Иммануил, Нафанаил), что вписывает фамилию в широкий ряд искусственных онимов, характерных для православного духовенства XIX века.
В целом неигровым ИС данной группы свойственна социально-профессиональная детерминированность структуры и, отчасти, лексико-мотивационной базы. Это выражается в том, что для именования церковных лиц А.П. Чеховым отбираются такие имена, которые имеют сакральную этимологию. Например: отец Матвей (Тут отец Матвей панихиду служит, а она на весь дом орет), ср.: Матвей — от др.-евр. matitiāhū — «дар Яхве, божий человек»; отец Ефимий (Перед его глазами замелькали сестрицы <...> отец Ефимий с матушкой... [«Безнадежный» 3: 220]), ср.: Ефимий — разг. к Ефим — от греч. euphēmos — «благочестивый, священный». Такая мотивационная связь, возможно, определяет выбор автором онима, наделенного сакральной этимологией, и помогает создать образ героя (социотип), имеющего отношение к церкви, а в ряде случаев дать характеристику персонажам.
Феномен социальной идентификации в рассказах А.П. Чехова касается и персонажей, основной сферой деятельности которых является образование, медицина, культура и искусство. Среди них, в частности, выделяются имена врачей, которых чаще всего в рассказах называют по формуле «доктор + фамилия». Ср.: доктор Топорков, доктор Дмитриев, доктор Яковкин, д-р Зайцев. В других случаях, когда важно подчеркнуть уважительное отношение к медику, для обращения к нему используется имя и отчество, например: Аникита Николаич (...Не начать ли нам, Аникита Николаич, с лавки Ошейникова? [«Надлежащие меры» 3: 62]); Иван Матвеич (...мы сейчас к доктору: «Иван Матвеич, голубчик! Благодетель, отец родной, выручи!» [«Разговор» 1: 97]).
Сходным образом именуются фельдшеры, часто заменяющие докторов и пользующиеся не меньшим авторитетом в глазах обывателей. Ср.: Кузьма Егорыч (Славный вы у нас целитель, Кузьма Егорыч! Лучше докторов всяких! Ей-богу! Сколько душ за вас молится! И-и-и-!.. Страсть! [«Сельские эскулапы» 1: 201]); Глеб Глебыч (За отсутствием доктора, уехавшего с становым на охоту, больных принимают фельдшера: Кузьма Егоров и Глеб Глебыч [«Сельские эскулапы» 1: 196]); Егор Никитыч (Фельдшер Егор Никитыч, лечивший мою тетеньку, любил во всем точность, аккуратность и правильность... [«И прекрасное должно иметь пределы» 3: 83]).
По имени и отчеству в рассказах А.П. Чехова называют и учителей. Вероятно, здесь в снятом виде присутствует традиция обращения к наставнику с использованием уважительной формы. Например: Иван Федорыч (Вы, Иван Федорыч, моему сынишке двоек там наставши... [«Папаша» 1: 30]); Сергей Макарыч (Во время пения учитель Сергей Макарыч задает ученикам чистописание и сам присоединяется к тенорам, как любитель [«Певчие» 2: 352]).
Имена людей богемы (артистов, музыкантов, художников) представлены несколькими основными функциональными вариантами. В одних случаях герой называется по фамилии (Смирнов, Попов, Ногтев), в других — по имени и отчеству (Марья Андреевна) или по имени и фамилии (Гурий Максимов). Ср.: Ногтев — юноша лет 24-х, брюнет, с страстными грузинскими глазами, с красивыми усиками и с бледными щеками. Он никогда ничего не пишет, но он художник. У него длинные волосы, эспаньолка, есть золотая палитра на часовой цепочке, золотые палитры вместо запонок, перчатки до локтей и неимоверно высокие каблуки [«Скверная история» 1: 216]; Три странствующих актера — Смирнов, Попов и Балабайкин шли в одно прекрасное утро по железнодорожным шпалам и нашли бумажник [«Бумажник» 3: 443]. В последнем примере перед нами имплицитное обыгрывание структурно-семантических особенностей онимов, два из которых являются типичными для русской ономастической традиции, а третий ассоциативно отсылает к апеллятиву балалайка, порождающему иронические коннотации. Кроме того, фоновая игровая мотивация подкреплена здесь ритмизированным созвучием фамилий. На уровне подтекста данные онимы характеризуют персонажей как любителей злоупотреблять спиртными напитками (ср. названия водок, широко распространенных в России в XIX веке; «Смирновская» и «Поповская» по именам владельцев винокуренных заводов)1. Подтверждением «неслучайности» такой игровой аналогии является эпизод в рассказе, когда Смирнов отправляет Попова в ближайшую деревню за провизией (Вот что, миляга Попов, ты из нас самый молодой и легкий, возьми-ка из бумажника рублевку и маршируй за провизией, ангел мой хороший... Купи водки бутылку, фунт колбасы, два хлеба и сельдь... [3: 443]). В финале рассказа герои губят друг друга, желая завладеть найденным ими бумажником: Смирнов и Балабайкин набрасываются на Попова и убивают его, а сами гибнут от яда, который перед этим Попов добавляет в водку (Яд, брошенный Поповым в бутылку с водкой, принадлежал к сильно действующим: не успели друзья выпить по другой, как уже бездыханные лежали на шпалах... [3: 444]).
Зачастую ИС, которым наделен актер, сопровождается наименованием его театрального амплуа. Например: — Ску-ка! — зевнула ingénue Марья Андреевна [«Комик» 2: 317]2; или: Теперь бы на радостях выпить и закусить, — заметил jeune premier Попов. В последнем примере, вероятно, актуализируются аналогичные рассмотренным выше типовые для художественного мира А.П. Чехова игровые проекции, которыми обладают образы актеров по фамилии Попов (это обычно пьяницы и гуляки).
Подчеркнем, что подобного рода «профессиональные идентификаторы» (определители-приложения) являются необходимыми компонентами ономастического комплекса, называющего героя и одновременно указывающего на его социально-профессиональный статус. В таких случаях читатель получает от автора специфические социотипические «указания», направляющие его внимание на те особенности характера и поведения персонажа, подчеркнуть которые и составляет художественную задачу А.П. Чехова. Таким образом, идиостилевые маркеры авторской интенции транслируются читателю посредством ономастического кода передачи информации с включением элементов мотивационного кода, заключенного во внутренней форме фамилий персонажей, и актуализирующего определенные аспекты характеристики носителя ИС.
Основная функциональная модель, используемая А.П. Чеховым для именования купцов, торговцев и трактирщиков — это называние героя по фамилии. Экстралингвистическим основанием данной тенденции является, вероятно, характерная для капиталистической России середины XIX века установка на рекламу собственного товара или своего торгового дела. При этом имя владельца зачастую становилось своеобразной «гарантией» соответствующего качества и сближалось по функции с торговой маркой. В ранних рассказах А.П. Чехова мы находим ряд фамилий подобного рода, например: Корчатов (Закуски брать у Корчатова... У него икра свежая. Ну, и омары... [«Цветы запоздалые» 1: 416]); Пуров (...прошли только что выкупавшиеся в реке фабричные купца Пурова [«Брожение умов» 3: 25]); Петров (Петров не хочет отпускать в кредит бумагу [«О женщины, женщины!.. 2: 341]); Алпатов (У вашего соседа, углепромышленника Алпатова, заготовлено пятнадцать миллионов пудов... [«Русский уголь» 3: 17]). Ряд имен образован с установкой на имитацию народной традиции (стереотипных приемов употребления ИС, характерных для народной культуры). Ср.: Степан Луков (Испуганная лошадь, перешагнув через Кулдарова и протащив через него сани с находившимся в них второй гильдии московским купцом Степаном Луковым, помчалась по улице... [«Радость» 2: 13]); Кузьма Егоров (Изба Кузьмы Егорова, лавочника [«Суд» 1: 95]).
Для моделирования имен, которыми наделяются в рассказах А.П. Чехова военные и полицейские (7 онимов), используются две функциональные модели. Так, военные, не включенные непосредственно в пространственно-временные рамки рассказа, обычно названы по фамилии. Ср.: Стрелков (Муж ее, полковник Стрелков, очень порядочный человек, жил тоже в Петербурге и думал о своей жене менее, чем ее брат о своем имении [«Барыня» 1: 262]); Жигалов (Чья это собака, спрашиваю? — Это, кажись, генерала Жигалова! — кричит кто-то из толпы [«Хамелеон» 3: 53]).
С другой стороны, полицейские, вовлеченные в хронотопические рамки произведения, называются по имени и отчеству, что в определенной степени является данью официальному этикету. Например: Назар Захарыч (...сбегайте к хозяйке, чтоб за Назар Захарычем послали — протокол составить [«В бане» 3: 181]); Евстрат Спиридоныч («Позвать сюда Евстрата Спиридоныча!» Евстрат Спиридоныч, старик в полицейском мундире, не замедлил явиться [«Маска» 3: 87]); Аким Данилыч (Сидоров, сбегай-ка за Акимом Данилычем! <...> Господа, ведь вам же плохо будет! придет Аким Данилыч, и вам же достанется! [«Брожение умов» 3: 26]). Таким образом, подобная хронотопическая дистанция одним из своих последствий имеет и определенную «социальную удаленность», косвенным образом зафиксированную в способе именования персонажа.
Второй аспект рассмотрения феномена социальной идентификации предполагает обращение к ономастическим характеристикам персонажей литературного произведения, обусловленным формой и способами их межличностного взаимодействия. Здесь следует сосредоточить внимание на способах именования героев, наделенных социально-статусными ролями «родственник» и «знакомый».
Группа персонажей, наделенных ролью родственника в ранних рассказах А.П. Чехова, является наиболее многочисленной и разнообразной по составу среди неигровых (фоновых) онома. Это объясняется как социально-бытовой тематикой рассказов, многие из которых посвящены описанию семейных отношений, так и множественностью социальных ролей, принимаемых на себя героями произведений: зачастую герой является обладателем ряда статусов (сын, брат, чиновник), среди которых семейный статус оказывается доминирующим.
Большое количество женских личных имен в составе данной группы, очевидно, косвенным образом отражает гендерные стереотипы, характерные для России XIX века, где основной сферой деятельности женщины была семья. В рассказах А.П. Чехова социально-статусная роль жены маркирована чаще всего двучленной формой онима (имя + отчество): Арина Матвеевна, Евдокия Трифоновна, Матрена Николаевна, Варвара Петровна, Ольга Петровна, Март Денисовна, Марья Власьевна. Кроме того, встречаются и многочисленные примеры уменьшительно-ласкательных и гипокористических форм обращения к супруге. Ср. в рассказе «Невидимые миру слезы» [3: 47—50]: Маша, Машенька, Машут, Манечка, Манюня, а также в рассказе «Трифон» [2: 367—368]: Настюша, Настя, Настенька, Настюха. По отношению к молодой жене возможно употребление одного имени: Катя, Алена, Сот, Лиза, в то время как при разговоре о невесте используется этикетное Дарья Макаровна (...Я жениться на Дарье Макаровне не могу [«В бане» 3: 178]), Варвара Максимовна (...Я пришел просить у вас руки вашей племянницы Варвары Максимовны [«Опекун» 2: 259]), Дарья Ивановна (...Я всегда от всех чувств желал Дарье Ивановне хорошего жениха [«Брак по расчету» 3: 99]).
Для имен дочерей в рассказах характерно использование деминутивных форм обращения, указывающих на неформальный, интимно-родственный характер общения. Ср.: Дочь моя Наташенька проста Вас, чтоб Вы с собой какие-нибудь умные книги привезли. Она у меня эманципе, все у ней дураки, только она одна умная [«Письмо к ученому соседу» 1: 15]; ...Кормилица моя, музыкантша моя... Дочь моя! Маничка! [«Корреспондент» 1: 190]. При помещении имени дочери в зону речи автора деминутивный характер онома может сохраняться. Например: После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла его в стол [«Альбом» 2: 381]; С ними [Брындиными] каталась и их кузина Марфуша, маленькая шестнадцатилетняя провинциалка-помещица, приехавшая на днях в Питер погостить у знатной родни и поглядеть на «достопримечательности» [«В ландо» 2: 242]; Старая княжна и княжна Маруся стояли в комнате молодого князя, ломали пальцы и умоляли [«Цветы запоздалые» 1: 392].
Таким образом, семейные отношения социально маркируются формами имени в позиции обращения или в других ситуациях называния. Это является свидетельством целенаправленной авторской работы по организации ономастического тезауруса художественного текста и выстраиванию определенного образа героя, наделенного ИС в одной из форм или вариантов его употребления.
В данном случае можно говорить том, что за формой ИС стоит социотип дочери как любимицы родителей, существе избалованном и слегка взбалмошном. Ср., например, следующий контекст: Ниночку воспитывали, лелеяли и готовили совсем не для шестидесятилетнего старца. На этой умнице и красавице женился бы любой добрый молодец, и у нее уже был подходящий жених, а вы пришли со своим чином и деньгами, попугали родителей и вскружили семнадцатилетней девочке голову разной мишурой... [«Весь в дедушку» 2: 158]. Аналогичные функции могут выполнять и гипокористические варианты имен дочерей в рассказах А.П. Чехова. (Ср.: Зина, Настя, Маша, Саша, Варя, Надя, Лиля, Глаша, Лиза и др.).
Мужские персонажи, наделенные социально-ролевым статусом родственника, в рассказах А.П. Чехова обычно называются по имени и отчеству. Зачастую отчество в этих именах оформлено с помощью разговорных суффиксов -ыч-/-ич-, придающих неформальный оттенок обращению. Ср.: Да разве братец ихний приехали? Владимир Иваныч? [«Хамелеон» 3: 52], ...братец ваш, покойник, Сергей, стало быть, Егорыч, царство им небесное... [«Он понял!» 2: 167].
Иногда такие ономастические формулы характеризуются наличием в их составе малоупотребительных личных имен и отчеств, что маркирует элемент авторской иронии по отношению к персонажам определенного социального статуса. Ср.: Михей Егорыч, Парфентий Иваныч, Гурий Маркович, Анисим Петрович.
Эта особенность прослеживается и при назывании героя одним именем. Например: Евлампий (В ожидании ответа остаюсь любящий, целующий и обнимающий Евлампий [«Исповедь» 2: 27]); Серапион (В почтительном отдалении от стола стоит сын Кузьмы Егорова, Серапион, служащий в городе в парикмахерской... [«Суд» 1: 95]); Капитон (Осмелюсь напомнить Вашеству о месте помощника бухгалтера, которое Вы изволили обещать племяннику моему Капитону [«Новейший письмовник» 3: 125]).
Социально-ролевой статус знакомого предполагает достаточно широкий диапазон личностной заинтересованности в человеке: от кратковременного общения на улице (случайное знакомство) до частого и продолжительного контакта самого разного характера (деловое или профессиональное знакомство, знакомство по интересам). Именно поэтому группа ИС, обозначающих лиц, знакомых друг с другом в той или иной степени, является в рассказах А.П. Чехова многочисленной и неоднородной.
Одним из мотивов использования ИС становится в рассказах А.П. Чехова подчеркнуто этикетное обращение к невесте. Ср.: Валерия Андреевна (Валерия Андреевна! Я знаком с вами очень мало, почти незнаком, но это не может послужить мне препятствием на пути к достижению намеченных мною целей... [«Моя Нана» 2: 121]); Варвара Петровна (Я, видите ли, Варвара Петровна, хочу с вами поговорить... [«Пропащее дело» 1: 202]).
Другим мотивом этикетного обращения к знакомой с использованием имени и отчества в полной форме является значительный социальный вес последней или недостаточная степень близости говорящих, не допускающая фамильярности. Приведем ряд примеров. В рассказе «Теща-адвокат» внесюжетный персонаж Марья Петровна символизирует для недавно поженившихся Мишеля и Лизы роскошь светских приемов и развлечений. Именно это и привлекает героиню. Ср.: Милый Мишель! поедем сегодня на jour fixe к Марье Петровне! [2: 118]. В данном случае, возможно, в подтексте содержится отсылка к княгине Марье Алексевне из пьесы «Горе от ума» А.С. Грибоедова (Ср. реплику: Что скажет княгиня Марья Алексевна!).
В рассказе «Папаша» внесюжетный персонаж Софья Николаевна выступает в роли стороннего наблюдателя, мнение которого является значимым для главной героини произведения — матери ленивого и избалованного сына. Упоминание в речи героини чужого (и заведомо необъективного) мнения, представленного в напыщенной и претенциозной манере, маркирует авторскую иронию по отношению к ней и ее сыну. Ср.: Софья Николаевна нашла, что наш сын похож на Париса! [1: 28].
Ономастическим маркером близкого знакомства с представительницами женского пола является в рассказах А.П. Чехова имя героини в гипокористической (Соня, Катя, Надя) или деминутивной формах (Наденька N, Машенька). Ту же функцию выполняют в рассказах женские имена народно-разговорного характера. Ср.: Акулька (Из-за Акульки все вышло, из-за бабы... Была у него солдатка такая... [«Шведская спичка» 2: 206]); Катька (Катьку беспременно поцелую, когда ура крикнут [«Мошенники поневоле» 1: 474]); Алена (А вот ты скажи... Алене отнес? [«Суд» 1: 95]).
К особому разряду социальных ономастических маркеров относятся примеры именования женщин по отчеству, что является характерной приметой просторечной манеры обращения. Например: Герасимовна (...нет Герасимовны, няни, которая постоянно бурчала на нее за то, что она ела много варенья [«Живой товар» 1: 385]); Гурьевна (Одна старушка (Гурьевна) вчера говорила, что у меня не катар, а скрытый геморрой [«Из дневника помощника бухгалтера» 2: 156]). Ср. аналогичное приведенным употребление отчества Прохоровна по отношению к пожилой женщине в рассказе «Цветы запоздалые» [1: 411]. Использование отчества в подобных случаях является примером традиционной русской речевой коммуникации, когда отчество используется в качестве основного проприального номинативного средства по отношению к человеку преклонных лет.
Основное место среди мужских имен данной группы занимают онома, называющие лиц, которых говорящий включает в число своих близких знакомых. При этом формула «имя+отчество» может использоваться говорящим для обращения к друзьям, когда собеседники говорят друг другу «ты». Ср. следующий диалог: Ты, Павел Иванович, провинциал и не поймешь этого. — Гм... Извини, Семен Петрович, а я тебе скажу, что этак дворянам не надлежит поступать! [«Хитрец» 2: 93]. Аналогичные случаи наблюдаем, например, в рассказе «75 000»: Пустой ты человек, Василий Иваныч [2: 307], а также в рассказе «Рыцари без страха и упрека»: На ту пору я в вагоне ехал, поспеть на крестины хотел, к Илье, вот, Петровичу... Олечку ихнюю крестили... [2: 100]. Встречаются также контексты, когда с помощью имени и отчества обозначен знакомый неблизкого круга: Михей Сергеич (Здесь нет Михея Сергеича, который любил с нею плясать мазурку, нет и Спиридона Николаича, сына редактора «Губернских ведомостей». Спиридон Николаич прекрасно поет и читает стихи... [«Живой товар» 1: 385]).
Называние человека по фамилии является специфической особенностью мужских имен данной группы. По всей видимости, таким ономастическим маркером А.П. Чехов имитирует традицию четкого и однозначного наименования лица, котором идет речь, в среде чиновников и военных. Ср.: Ряблов (...Под вечер у непременного члена Ряблова составляется винт [«Безнадежный» 3: 219]); Никандров (Никандров социалист! [«Жалобная книга» 2: 358]).
С использованием данной особенности общения в среде чиновников построен рассказ «Винт», где А.П. Чехов юмористически обыгрывает ситуацию использования личного имени/фамилии в качестве названия игральной карты. Фамилии служащих департамента, фотографии которых используются в роли карт, ономастически маркируют старшинство карты, соответствующее социальному весу того или иного лица. Ср.: Рыбников (У нас Рыбников есть. Быть вам без трех!); Дорофеев, Шепелев (Разве так можно ходить? У меня на руках был Дорофеев сам-друг, Шепелев с женой... [«Винт» 3: 70]).
Встречаются и случаи обращения по имени, употребленному в гипокористической форме, свидетельствующие о неформальном, дружеском общении собеседников. Ср. в рассказе «Толстый и тонкий»: Миша (Батюшки! — изумился тонкий. Миша! Друг детства! Откуда ты взялся? [2: 250]). Аналогичные примеры: Никита (Никиша! — обратился шафер к жениху... [«Гордый человек» 2: 377]); Митя (К бледному купчику подлетает франт с огромнейшим галстухом и хватает его за руку: — Митя! Тятенька здесь! [«Салон де варьете» [1: 91]).
Рассмотрев основные модели употребления ИС, носители которых наделены в текстах ранних рассказов А.П. Чехова каким-либо социально-ролевым статусом, сделаем ряд выводов.
1. Основными ономастическими маркерами феноменов социального неравенства и социальной идентификации в ранних рассказах А.П. Чехова являются системно-функциональные и фоновые семантические коннотации значения онимов персонажей. При этом функциональные модели образования неигровых и потенциально игровых ИС зачастую узуальны и прямо соотнесены с актуальными для языкового сознания эпохи середины XIX века ономастическими стандартами (традициями употребления ИС в разных социальных стратах). Это позволяет А.П. Чехову актуализировать и акцентировать ономастические стереотипы при создании ИС персонажей.
2. Характер отбора и функционального представления ИС в ранних рассказах А.П. Чехова свидетельствует о целенаправленном и последовательно осуществляемом автором процессе приписывания персонажу типологически характерных для данной профессиональной/социальной группы свойств и характеристик (ср., например, профессиональный идентификатор, являющийся неотъемлемым компонентом ономастического комплекса и оформленный в виде приложения: ingénue Марья Андреевна, jeune premier Попов). Результатом такой работы становится создаваемый в тексте социотип личности, наделенный набором «узнаваемых» и обобщенных примет поведения, речи, мышления героя.
3. Разные модели использования А.П. Чеховым ИС, ориентированные на создание социотипов персонажей, могут придавать онимам статус потенциально игровых, способных приобрести неканоническую интерпретацию в зависимости от требований сюжета или идейной установки художественного произведения.
Считаем, что весь диапазон описанных нами приемов моделирования функционально-семантических параметров неигровых имен в ранних рассказах А.П. Чехова направлен на создание особого ономастического социокультурного фона, напрямую соотнесенного с общей художественной картиной действительности, выстраиваемой в литературном произведении.
1.2. Этнокультурная модель употребления собственных имен в ранних рассказах А.П. Чехова
Исследование основных особенностей лингвистического знака предполагает его рассмотрение не только как передатчика языковой (системно-структурной) информации, но и как транслятора информации культурной. Собственное имя в этом смысле является уникальным феноменом, репрезентирующим множество разнообразных «слоев» лингвоментальной концептосферы человека.
Система собственных имен, индивидуальная для каждого языка, вписана в общую социально-культурную систему национальных представлений о действительности. «В силу устойчивости оппозиций, полей и лексико-семантической системы в целом, имена собственные являются фактором духовной культуры народа (этноса), образуя устойчивый реляционный каркас этой культуры, отражают глубокие традиции культуры, вскрывающиеся при исторической реконструкции» [Степанов 1990: 175]. Именно поэтому исследование ИС оказывается особенно важным для описания специфических черт культуры того или иного народа.
Национальная система знаний и представлений о культурно освоенных ИС находит своеобразное воплощение в индивидуальном творчестве писателя. Автор оказывается, в этом смысле, в позиции транслятора этнокультурной информации, творчески переработанной и отфильтрованной в соответствии с требованиями эпохи, литературной ситуации, а также — что особенно важно, — соотнесенной с его собственными эстетическими установками.
Этностереотипы сознания человека нередко маркируются лингвистически и, соответственно, могут актуализироваться в тексте за счет структурных параметров или мотивации ИС. Под этностереотипом принято понимать «стандартное представление, составляющих тот или иной этнос, о людях, входящих в другой или в собственный этнос» [Крысин 2003: 458]. (Ср. также понимание этностереотипов как «обобщенных представлений о типичных чертах, характеризующих какой-либо народ» [Маслова 2001: 108]).
Для творчества А.П. Чехова чрезвычайно характерно оперирование разнообразными этнокультурными стереотипами, использование их в целях стилизации, пародирования, шаржирования образов персонажей. А.П. Чехов мастерски сочетает и противопоставляет социально и исторически закрепленные представления о том или ином этническом типе, выводя в итоге собственный этнотип персонажа, опирающийся на систему художественных маркеров национальной идентичности героя.
Несомненно, основным этническим типом, который находит наиболее полное воплощение в творчестве А.П. Чехова, является русский, однако многочисленные примеры введения в сюжеты рассказов представителей иных национальностей заставляют обратиться к рассмотрению их роли и места в контексте художественного мира писателя. Подчеркнем, что А.П. Чехова в вопросе о специфике этнотипов, изображаемых в рассказах, «должно судить по законам, им самим над собою признанным» (А.С. Пушкин), учитывая установку на их характеристику с позиций русского писателя, для которого национально-культурной «точкой отсчета» являются русские традиции, обычаи и языковая ментальность. Поэтому при исследовании разнообразных этнотипов персонажей рассказов А.П. Чехова необходимо делать поправку на то, что мы имеем дело с художественно условными представлениями писателя о том или ином национальном характере, являющимися обобщениями совокупной лингвокультурной ментальности эпохи середины XIX века. Кроме этого, следует подчеркнуть и условный (эстетически обработанный) характер представления этнотипических черт персонажей ранних рассказов А.П. Чехова.
Методика анализа онимов, обладающих национально-культурными коннотациями, предполагает следующее:
1. Установление национально-культурного происхождения данного ИС на основе лингвистических маркеров формального характера (национально-языковая принадлежность онима, его функциональная модель, внутри- и межъязыковые соответствия и аналогии на фонетическом, словообразовательном и морфологическом уровнях).
2. Исследование ассоциативно-коннотативной семантики ИС в следующих аспектах: а) анализ основных ассоциативно-прагматических компонентов комплексной модели этнотипа персонажа, определяемой национально-культурной маркированностью данного ИС; б) исследование явления взаимного наложения и переплетения различных национально-культурных идентификаторов, что порождает идиостилевую неоднородность и многомерность образа персонажа.
3. Определение места персонажа-носителя ИС с этнокультурными коннотациями в сюжете рассказа и описание функций данного ИС в процессе формирования автором художественного текста этнотипической характеристики персонажа, репрезентирующего эстетически закрепленные представления о свойствах/чертах характера, манере поведения и речевом портрете представителя определенной нации.
Этнокультурно коннотированные ИС неигрового характера участвуют в образовании ономастического фона наравне с неигровыми онимами, маркированными социальными коннотациями. Опора на этностереотипы и социостереотипы позволяет А.П. Чехову выстраивать многовекторную систему ономастических координат, порождающих в пределах художественного текста иллюзию реальной действительности, своеобразную «модель мира» (М.М. Бахтин).
Этнокультурные ИС, рассматриваемые в данном параграфе, не имеют непосредственно игрового характера, однако их можно трактовать как потенциально игровые в том смысле, что присущая им ассоциативно-коннотативная семантика в определенном контексте может стать фактором актуализации какой-либо игровой интенции автора и оказаться соотнесенной с конкретным приемом ЯИ.
Для раннего творчества А.П. Чехова характерно оперирование национально-культурной семантикой онимов в целях стилизации. Это обусловлено рядом факторов. Во-первых, ориентацией А.П. Чехова на изображение специфики иной культуры (национальных обычаев, традиций, манеры поведения и коммуникации и др. особенностей персонажа-носителя ИС с этнокультурными коннотациями. Во-вторых, установкой на литературную пародию. В-третьих, подчеркиванием характерных особенностей русской ономастической культуры того времени (в частности, традиции использования французских, немецких и английских вариантов личных имен для называния русских, а также оформления иноязычных личных имен и отчеств, принадлежащих иностранцам, по русским моделям).
Стилизация является одной из характернейших черт поэтики А.П. Чехова. Как отмечает А.В. Кубасов, стилизация — это «конструктивный доминирующий принцип стиля, проявляющийся в сознательном объективировании художником образов чужих языков, чужих литературных стилей, играющих роль преломляющей среды для стилизатора, ведущего с воплощенными в них позициями диалог и созидающего через него свой неповторимый мирообраз». Исследователь указывает также, что стилизация как явление эстетического порядка может проявляться «в языковой и литературной формах, которые порой сплетаются друг с другом» [Кубасов 1998: 17—18; см. также: Кубасов 1990], что дает, по нашему мнению, предпосылку рассматривать стилизацию на уровне организации языкового материала (в частности, ономастического), выступающего, таким образом, в роли субстрата для стилизации общелитературной.
Таким образом, ономастическая стилизация позволяет А.П. Чехову использовать ИС, обладающие национально-культурной коннотированностью, в целях акцентирования этнокультурной «тональности» характеристики образов персонажей рассказов. Лингвопрагматическая (чаще всего имитационная) направленность ономастической стилизации становится очевидной на фоне этностереотипа, когда ИС приобретает стилистическую доминанту восприятия. Это позволяет трактовать литературный оним как специфический маркер и результат стилизаторской активности автора художественного произведения.
Условность стилизации является результатом установки писателя на вступление в диалог с иной языковой или литературной традицией, сопровождающейся дистанцированием от «образа чужого языка, образа чужого слова» [Кубасов 1998: 17]. Наличие такой дистанции — фактор нестандартной, неузуальной ее интерпретации, предпосылка появления игрового эффекта. Важным для рассмотрения специфической природы ономастических образований, носящих отпечаток национально-культурной обусловленности, становится выявление этнолингвистических проекций, закрепленных в ассоциативно-коннотативном слое семантики литературного ИС. Данные проекции способствуют появлению ассоциативной доминанты «этнокультурной коннотативной семантики» ИС.
Учитывая перечисленные свойства ономастической стилизации как явления, характерного для моделирования национально коннотированных ИС, создаваемых А.П. Чеховым с установкой на диалог различных культурных и языковых ментальностей, считаем возможным рассматривать этот процесс в двух плоскостях.
С одной стороны, ономастическая стилизация может быть связана с выстраиванием образа/модели национально детерминированного ИС в пределах этнокультурной реальности безотносительно к другим национальным языковым пространствам. В этом случае можно говорить о внутрикультурной ономастической стилизации, когда задачей автора является передать образ чужой национальной идентичности, не привлекая для этого иные национально-культурные контексты. С другой стороны, автор может сознательно соотносить в пределах ИС языковые маркеры различных национально-культурных пространств, создавая тем самым ситуацию диалога между ними, что позволяет выделить второй тип ономастической стилизации — стилизацию межкультурную. Данный тип ономастической стилизации воплощается в столкновении в одном ИС двух или более этнокультурных проекций, что приводит к деавтоматизации восприятия такого онима как вне контекста, так и в контексте рассказа.
В целом оба типа ономастической стилизации в творчестве А.П. Чехова направлены на трансляцию через ИС, используемого как элемент стиля, определенных этнокультурных стереотипов.
В своих рассказах А.П. Чехов выводит целый ряд этнотипов персонажей, имена которых созданы с установкой на различные национальные ономастические традиции: немецкую, французскую, англо-американскую, польскую, итальянскую, испанскую, еврейскую, грузинскую, венгерскую и др. (См. типологию этносов, представленных в творчестве А.П. Чехова, в [Йокояма 2003]).
Феномен внутрикультурной ономастической стилизации в ранних рассказах А.П. Чехова связан, в частности, с художественной репрезентацией этнических черт немцев. Одним из традиционных немецких имен у А.П. Чехова является Каролина (см. об этом: [Кубасов 1998: 133—134]). В рассказе «Жены артистов» [1: 53] Каролина — жена «горячего Франческо Бутронца», художника-итальянца, который в силу своего национального темперамента характеризует ее так: И я мог жениться на тебе, немецкая холодная кровь?! <...> Ты — лед! Ты — деревянная, каменная говядина! Ты... ты дура! Плачь, несчастная, переваренная немецкая колбаса! <...> Плачь, пивная бутылка! [1: 56]. Характеристика героини, в данном случае, основана на стереотипных представлениях о национальном характере немцев, в частности, таких его чертах, как сдержанность, добропорядочность, а также типовых приметах немецкого быта (ср. упоминания о национальных блюдах и напитках). В контексте рассказа важно, что данная точка зрения на Каролину как типичную представительницу немецкого этноса принадлежит итальянцу, национально типическими чертами темперамента которого являются вспыльчивость, повышенная эмоциональность и резкость суждений. Это позволяет добиться в рассказе комического противопоставления двух диаметрально противоположных этнокультурных характеристик.
Традиционно немецкими чертами бережливости и трудолюбия наделена и другая героиня — Луиза в рассказе «Салон де варьете» [1: 90]. Ср.: Луиза поклялась Фрицу в вечной любви и поехала из милого фатерланда в русские холодные степи заработать себе приданое. <...> И теперь она каждый вечер ходит в Salon. Днем она делает коробочки и вяжет скатерть. Когда соберется известная сумма, она уедет в Пруссию и выйдет за Фрица [1: 92]. Здесь в контексте приметы немецкого поведения и черты немецкой психологии маркируют этнокультурные коннотации, связанные с именем Луша.
Одним из маркеров немецкой ономастической традиции является в творчестве А.П. Чехова мужское личное имя Фриц. Так, в рассказе «Ненужная победа» [1: 273] сразу два героя названы этим именем. Удвоение персонажей подчеркивает универсальный характер данного ономастического маркера. Ср.: Здравствуйте, старый Фриц и молодой Фриц! — обратилась графиня к огороднику и его сыну [1: 321]. Данные личные имена являются для А.П. Чехова своеобразными национально-культурными клише, используемыми в позиции универсальных актуализаторов представлений о немецкой нации в сознании читателя.
Часто А.П. Чехов эксплуатирует этнокультурные коннотации немецких фамилий. Обращают на себя внимание контексты, где автору важно привести такого рода фамилии для создания обобщенного образа немца, не наделенного какими-либо индивидуальными характеристиками. Ср.: Еще в прошлом году она [Луиза] жила в Пруссии, где мыла полы, варила герру пастору Biersoupe и нянчила маленьких Шмидтов, Миллеров и Шульцев [«Салон де варьете» 1: 92]. Коннотация типичности данных немецких фамилий подчеркивается использованием их в форме множественного числа.
Встречаются случаи, когда в контексте сталкиваются две фамилии как носители противоположных этнических стереотипов. Это подчеркивает необходимый автору контраст национально-культурных и поведенческих установок персонажей. Ср., например, типично русскую и типично немецкую фамилии: В некотором царстве, в некотором государстве жили-были себе два друга: Крюгер и Смирнов. Крюгер обладал блестящими умственными способностями, Смирнов же был не столько умен, сколько кроток, смирен и слабохарактерен. Первый был разговорчив и красноречив, второй же — молчалив [«Говорить или молчать?» 2: 373].
Взаимовлияние этнокультурных ономастических стереотипов может проявляться в пределах одного ономастического комплекса, состоящего из онима и приложения, указывающего на аристократическое происхождение персонажа (князь, барон, виконт и т. д.). В рассказе «Ненужная победа» действует барон Артур фон Зайниц, смешанного венгро-германского происхождения, также обладающий титулом граф Вунич, барон Зайниц [1: 290]. В имени персонажа сочетаются немецкая и венгерская ономастические традиции, что в контексте рассказа маркирует сложное и противоречивое отношение персонажа как к своей судьбе разорившегося помещика, бывшего хозяина венгерского поместья, отошедшего в немецкое владение, так и неоднозначную авторскую трактовку судьбы страны, присоединенной к Австро-Венгерской империи.
Реализацию французской ономастической традиции можно проследить, в частности, на примере личных имен, которыми наделены проститутки в ранних рассказах А.П. Чехова. Так, в рассказе «Живой товар» [1: 358] фигурируют две героини, которым свойственно фривольное и легкомысленное, с точки зрения русского человека, поведение. Ср.: Дамы были так милы, что нисколько не конфузились, когда сильно дувший ветер <...> как хотел распоряжался их вздувшимися платьями. Грохольский стыдливо опускал глазки, когда дамы, достигши балкона, перекидывали ноги через перила [1: 381]. Особенности поведения француженок объясняются в следующем контексте: Правда, они француженки, кричат всё, вино пьют... но известно! Воспитание такое французы получают! Ничего не поделаешь... А знаете, как их зовут? Одну Фанни, другую Изабеллой... Европа! Ха-ха-ха... Запад! [1: 381]. Стереотипные представления о французах, закрепленные в русском наивном языковом сознании, связаны с их тонкостью, грациозностью, пикантностью, жеманством, кокетливостью, легковесностью, ветреностью, игривостью и живостью.
В рассказе необычное для русских поведение женщин коррелирует с их личными именами, имеющими иностранное (интернациональное) происхождение и ассоциативно окрашенными как подчеркнуто красивые и вычурные. Ср.: Фанни — гипокористическая форма ИС Франсуаза (Françoise); Изабелла — от французского варианта интернационального личного имени Isabelle [Рыбакин 2000: 90; 110].
Гипокористические формы личных имен проституток используются А.П. Чеховым и в рассказе «Ворона» [3: 431], где действуют сразу три персонажа, имя каждой из которых маркирует или маскирует их национальную принадлежность. Ср.: ...прямо видна была дверь и из нее выглядывал край кровати с кисейным розовым пологом. Там жили «воспитанницы» m-me Дуду, Барб и Бланш [3: 431]. Традиционное для публичных домов в России XIX века привлечение иностранок и официальное их именование «воспитанницами» (вместо табуированного «проститутка») здесь подкрепляется формами личных имен, имеющих национально-маркированный характер и оформленных в соответствие с французской ономастической традицией. При этом ИС Бланш, вероятно, является профессиональным псевдонимом одной из героинь. Ср.: Немного погодя вошла и Бланш, маленькая брюнетка, лет 19-ти, со строгим лицом и с греческим носом, по-видимому, еврейка [3: 433]. Другие имена, возможно, восходят к Dorothée и Barbara [Зеленина 1998: 28; 33].
Этикетное обращение, маркирующее французский этнотип в рассказах А.П. Чехова, в основном, характерно для женских персонажей. Ср.: m-lle Morceau (...классная дама, m-lle Morceau, забитое, больное и ужасно недалекое созданье с вечно испуганным лицом и большим, вспотевшим носом [«Дачница» 3: 11]). Французское происхождение героини подчеркнуто здесь за счет употребления характерного для французской культуры этикетного обращения к незамужней женщине m-ll от mademoiselle.
Средства французской и русской графики в контексте рассказа могут сочетаться. Ср., например: m-me Бланшар. Этикетная модель, использованная здесь, является стандартной для обращения к замужней женщине. Ср.: Сцену m-me Бланшар держит также и для того, чтобы показывать публике «новеньких» [«Ненужная победа» 1: 339].
Среди ИС, обладающих этнокультурной коннотированностью, в особую группу выделяются те, которые соотнесены с итало-греческой ономастической традицией. Так, в рассказе «Тысяча одна страсть, или страшная ночь» [1: 35] действуют персонажи Теодор и Антоний. Подчеркнутая звучность и архаичность данных ИС выступает в рассказе ономастическим маркером авторской установки на пародирование романтического стиля сочинений В. Гюго (ср. иронический подзаголовок рассказа: Посвящаю Виктору Гюго).
Одним из персонажей рассказа «Грешник из Толедо» [1: 110] является моряк Христофор. Прецедентный характер личного имени в контексте рассказа является отправной точкой для появления ассоциаций историко-культурологического плана, связанных с Христофором Колумбом, средневековым мореплавателем, открывшим новые земли и начавшим обращать в христианство жителей Америки. Культурно-исторический фон обогащает этимологическая рефлексия, связанная с личным именем другого персонажа этого рассказа — Августина (от лат. «величественный, священный»). Здесь происхождение ИС, возможно, подчеркивает статус монаха, «имеющего от бога драгоценный дар открывать в людях нечистого духа» [1: 112].
В рассказах А.П. Чехова представлен этнотип поляка, живущего в России и обычно занимающего должность управляющего в дворянском имении. В ряде рассказов поляки наделены следующими особенностями: сдержанность, высокомерие, пренебрежение к подчиненным и т. п. Ср. в рассказе «Он понял!» [2: 167] характеристику управляющего Кржевецкого: Как из земли вырастает перед ним [крестьянином] поляк Кржевецкий, господский приказчик. Мужичонок видит его надменно-строгое, рыжеволосое лицо и холодеет от ужаса [2: 169]. В рассказе «Русский уголь» [3: 16] действует г-н Дзержинский, управляющий в имении русского графа, в отсутствие хозяина ведущий себя по-барски и не отличающийся особой обязательностью в уплате карточного долга.
Сходными этнотипическими чертами наделен персонаж рассказа «Барыня» Феликс Адамович Ржевецкий, продолжающий серию образов поляков-управляющих в русских имениях. Однозначная национальная идентификация данного персонажа в рассказе определяется не только его ИС, но и особенностями произношения. Ср.: Говорил ведь я, что никогда не следует церемониться с этим народом! — заговорил Ржевецкий, отчеканивая каждый слог и стараясь не делать ударения на предпоследнем слоге [1: 254]. Межкультурный конфликт между поляком-управляющим и русскими крестьянами изображен в рассказе как типичное для любого времени противостояние «своей» и «чужой» культур, оказывающихся в отношениях соседства и взаимовлияния3. Это отражается, в частности, в русифицированной форме отчества, которым наделен поляк. Это отчество функционирует в тексте в двух вариантах — литературном Адамович и разговорном Адамыч. Нехарактерное для польской ономастической традиции и являющееся непременным атрибутом обращения (особенно официального) в России, отчество, таким образом, маркирует факт влияния русской культуры на иностранную и подчеркивает языковую интерференцию различных ономастических традиций (см. об этом: [Тер-Минасова 2000]).
К особенностям моделирования этнокультурной коннотативной семантики онимов в ранних рассказах А.П. Чехова относится маркирование аристократического статуса персонажей с помощью национально детерминированных словообразовательных и грамматических компонентов ИС типа фон, де-, тер-, а также лексических указателей на титул (князь, барон, виконт) и т. п. Например, маркером принадлежности к немецкой аристократии является предлог фон. Ср.: баронесса Тереза фон Гейленштраль. (На лошади сидела высокая, стройная, известная всей Венгрии красавица, жена графа Гольдаугена, урожденная баронесса фон Гейленштраль [«Ненужная победа» 1: 284]).
Принадлежность к французской аристократии в том же рассказе маркирована приставкой де-/д-. Ср.: Андре д'Омарен (...молодой человек, лет двадцати пяти, красивый брюнет, в чистенькой черной паре. Это был репортер газеты «Фигаро» Андре д'Омарен [«Ненужная победа» 1: 340]).
Титул князя в рассказах А.П. Чехова обычно носят представители восточных аристократических династий. Например: князь Тер-Гаймазов (Вчера я познакомился с князем Тер-Гаймазовым... Душа человек, хоть и армяшка! [«Живой товар» 1: 377]); князь Чайхидзев (...на Зеленую Косу приехал погостить князь Чайхидзев, екатеринославский помещик, друг и приятель Микшадзе [«Зеленая коса» 1: 163]). Таким образом, структурная и компонентная оформленность данных фамилий подчеркивает этнокультурные коннотации, которыми наделены аристократы в ранних рассказах А.П. Чехова.
Межкультурная ономастическая стилизация, предполагающая использование разных национально-языковых сфер бытования литературного ИС в тексте, является идиостилевым феноменом, синтезирующим несколько ассоциативно-коннотативных контекстов моделирования и функционирования онима.
Данный тип стилизации воплощается в ранних рассказах А.П. Чехова через использование формальных и ассоциативно-коннотативных идентификаторов нескольких ономастических традиций, в стремлении к использованию экзотических, редких или модных иноязычных ИС как показателей особого отношения автора к персонажу (в основном иронического) или персонажа к себе (в основном для подчеркивания собственной исключительности). Таким образом, межкультурная ономастическая стилизация задает более широкий диапазон идиостилевой тональности рассказа, чем стилизация внутрикультурная, что демонстрирует широкие интерпретационные возможности ИС как лингвопрагматического явления, способного сочетать в своей семантике разные этнокультурные проекции.
В рассказах А.П. Чехова проявляются несколько тенденций употребления онимов, созданных с установкой на межкультурную стилизацию.
Одной из тенденций является употребление иноязычного личного имени для называния персонажа, имеющего русское происхождение. Для этого в основном используются французские ИС в полной форме, а также их деминутивные, гипокористические и усеченные разновидности. Примечательно, что для всех этих форм в русском ономастиконе существуют национально закрепленные варианты. Это позволяет рассматривать употребление иноязычных ИС для называния русских персонажей как культурную маску, используемую целях создания стилистического эффекта «чужого» имени в тексте.
В рассказе «Загадочная натура» один из персонажей наделен именем Вольдемар (...губернаторский чиновник особых поручений, молодой начинающий писатель, помещающий в губернских ведомостях небольшие рассказы или, как сам он называет, «новэллы» — из великосветской жизни [2: 90]). Французский вариант личного имени Владимир подчеркивает здесь претензию персонажа на исключительность, свойственную творческой личности. Примечательно, что в рассказе по имени его называет только попутчица в купе, напыщенно повествующая о своей «несчастной» судьбе, усеянной богатыми стариками. Таким образом, пошлость и ограниченность духовного мира героев подчеркнута в рассказе с помощью ономастической стилизации: ориентация на иноязычную ономастическую традицию как на элитарную, с точки зрения стереотипов наивного языкового сознания, поощряется, однако автор оценивает это как дурной вкус.
В других случаях иноязычное имя может указывать на желание украсить собственную речь и придать нетривиальность обращению к собеседнику. В подтексте в таких случаях содержится установка говорящего на «заграничную» жизнь как нечто более привлекательное, чем российская действительность, и иностранное имя выступает в таком случае одной из культурно маркированных примет такой жизни. Ср. французские «благозвучные» варианты русских личных имен Петр, Георгий, Максим, к носителям которых обращаются следующим образом: Но, Пьер, побочные доходы ведь... [«Ушла» 2: 34]; Это сарай, а не дача. И смотреть тут нечего, Жорж [«Кулачье гнездо» 3: 439]; Merci, Макс... [«Знамение времени» 2: 262].
Сходная тенденция прослеживается и на примере другой группы антропонимов. Женские личные имена в рассказах А.П. Чехова зачастую употребляются в «благозвучных» ономастических вариантах, что осмысляется как дань моде и иронически оценивается автором. Ср.: Кити — гипокористическая форма франц. Cathérine (Дочери действительного статского советника Брындина, Кити и Зина, катались по Невскому в ландо [«В ландо» 2: 242]); Лили — производное от Lilian (Лили, на минутку! — сказал брат [«Знамение времени» 2: 262]).
Другой тенденцией создания литературного антропонима с установкой на межкультурную стилизацию является использование двух- или трехкомпонентной формулы называния персонажа (личное имя, отчество и фамилия), когда один или несколько компонентов относятся к иноязычной ономастической традиции. Например, входящая в состав онома Марья Егоровна Микшадзе грузинская фамилия, вероятно, провоцирует появление в структуре образа этнокультурных коннотаций, воплощающихся в соответствующих особенностях поведения. Хозяйка дачи — жена не то грузина, не то черкеса-князька, Марья Егоровна Микшадзе, дама лет 50, высокая, полная и во время оно, несомненно, слывшая красавицей [«Зеленая коса» 1: 159]. Ср. такие черты характера героини, традиционно приписываемые кавказцам, как гордыня, излишняя вспыльчивость, самоуправство, доходящее до самодурства, а также быстрая отходчивость. Ср.: Дама она добрая, милая, гостеприимная, но слишком уж строгая. Впрочем, не строгая, а капризная <...> этикет — ее конек. Что она жена князя — это ее другой конек [«Зеленая коса» 1: 159].
В результате анализа основных моделей употребления ИС, обладающих этнокультурными коннотациями, как языковых единиц ономастического фона художественного текста, можно сделать ряд выводов.
1. Наиболее широко в раннем творчестве А.П. Чехова представлены немецкий и французский этнотипы.
2. Этнокультурная коннотативная семантика литературных антропонимов в рассказах А.П. Чехова — результат целенаправленной авторской работы по созданию типа личности персонажа, национальная идентичность которого представляется и оценивается с точки зрения русской языковой и культурной ментальности.
3. Ономастическая стилизация (внутри- и межкультурная) выступает в качестве ведущего начала, определяющего формирование этнокультурной коннотативной семантики литературного ИС, созданного с установкой на диалог различных национальных языковых и концептуальных «пространств».
Таким образом, переплетение и взаимное наложение различных культурно маркированных и этносоциально детерминированных особенностей литературных антропонимов позволяет А.П. Чехову добиваться эффекта ономастической стилизации, усложняющей ассоциативно-коннотативную семантику онимов. Оказывается, что художественный образ того или иного персонажа отнюдь не складывается только из одной доминирующей черты и не является одномерным. Собственное имя в таком случае становится важнейшим маркером и актуализатором национально-культурных и индивидуально-авторских представлений о типе личности, стоящей за именем.
Резюмируя сказанное, отметим следующие особенности использования А.П. Чеховым литературных антропонимов периферийной зоны ономастического поля художественного текста.
1. Ассоциативно-коннотативная семантика неигровых онимов в раннем творчестве А.П. Чехова является неоднородным и качественно сложным образованием, позволяющим трактовать литературный антропоним как «сгусток» эстетической информации.
2. Субстратом формирования данной ассоциативно-коннотативной семантики является функциональная модель онома, коннотативная семантика которой задает как собственно языковые, так и социо- и этнокультурно детерминированные параметры интерпретации ИС в художественном тексте.
3. Характеристика имен, формирующих зону дальней периферии ономастического поля рассказов А.П. Чехова, задается их соответствием определенной функциональной модели — социальной или этнокультурной. Под социальной моделью функционирования имени понимается его способность сигнализировать с помощью набора ономастических маркеров о социальных характеристиках его носителя. Этнокультурная модель функционирования имени транслирует определенные национально-культурные особенности поведения, речи, внешнего вида, позволяющие говорить об этнотипе, воплощенном в «образе» персонажа (носителя данного имени).
4. В связи с предельной насыщенностью неигровых антропонимов авторскими метками эстетического бытия имени, закономерно трактовать данные ИС как потенциально игровые единицы ономастического тезауруса художественного пространства рассказа.
ИС, рассмотренные в данном разделе, образуют периферийную зону (фон) ономастического поля ранних рассказов А.П. Чехова. Ономастический фон является неотъемлемой частью любого художественного произведения, с одной стороны, придавая достоверность и «стереоскопичность» сюжету, задавая рамки эстетического континуума, в котором развертывается действие.
С другой стороны, на этом фоне разворачиваются процессы, связанные с моделированием игровой ассоциативно-коннотативной семантики онимов за счет актуализации и акцентирования ономастического стереотипа, сообщающего им потенциально игровую (характерологическую) направленность. Именно поэтому ономастический фон не должен трактоваться как второстепенное или маргинальное явление в системе проприальных языковых знаков, представленных в тексте.
Перейдем к рассмотрению игровой природы ИС в ранних рассказах А.П. Чехова.
Примечания
1. Данный исторический факт, а также общее направление интерпретации игровой семантики фамилий персонажей рассказа «Бумажник» были любезно предложены нам А.В. Кубасовым в частной беседе.
2. По мнению А.В. Кубасова, Марья Андреевна здесь — это гоголевские Анна Андреевна и Марья Антоновна, слитые вместе и поделенные пополам, что демонстрирует идиостилевую установку А.П. Чехова на создание скрытой диалогичности.
3. С точки зрения А.В. Кубасова, отрицательные оценочные характеристики, которыми обычно наделены в рассказах А.П. Чехова поляки, могут отчасти быть объяснены фактом биографии писателя: в Таганрогской гимназии учителем математики был поляк по фамилии Дзержинский. Ученики его не любили. Возможно, что для А.П. Чехова фамилия учителя (а вместе с тем и польский этнотип) стал образом-символом, окрашенным негативными коннотациями.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |