Я несколько лет размышлял о том, с чего начать книгу об одном из самых популярных и любимых писателей нашей страны, Антоне Павловиче Чехове. Начало книги ко многому обязывает автора. Здесь должна быть сконцентрирована завязка того комплекса идей, которая составит основной мыслительный каркас монографии, при построении которого автор открывает новые, неизвестные стороны жизни и творчества А.П. Чехова.
Любое исследование жизненного пути — не только деятеля литературы и искусства, но и любой значительной личности, оставившей за собой исторический след в какой-то сфере, отражается на ее мировоззрении.
Только исходя из мировоззренческих ориентаций, можно говорить о проблемах жизни и творчества писателя.
По своему мировоззрению А.П. Чехов, если рассматривать его творчество в философском аспекте, был экзистенциалистом. При этом надо учитывать ряд обстоятельств, ряд особенностей его мировоззренческих акциденций. Ранний Чехов был юмористом. В этот период писатель был озабочен тем, чтобы выставлять напоказ и высмеивать непорядки, которые существовали в российском обществе.
Поздний Чехов — экзистенциалист, озабоченный сложными проблемами экзистенциального бытия личности в России конца XIX — начала XX веков. Он постоянно занят такими проблемами экзистенциального бытия, как «смысл жизни», «заботы» одного человека по отношению к другому, «совести», если она имеется у героев или действующих лиц его произведений, «страха» за свою жизнь и свои поступки; «решимости» как способности изменить соответствующую благополучную ситуацию. В этих «критических ситуациях», решающей из которых является «смерть», человек прозревает экзистенцию как основу своего существа.
В произведениях А.П. Чехова конца XIX — начала XX веков данные экзистенциалы выступают как неразрывная целостность субъекта и объекта. Духовность в произведениях А.П. Чехова в последние десятилетия его жизни принимает отчетливо выраженное экзистенциалистское содержание. Оно выражается в том, что писатель ищет смысл человеческой жизни, человеческого бытия. Он хочет через данное понятие показать, как действует тот ряд категорий, которые составляют «критическую ситуацию», перед которой человек ведет себя как герой или как трус, перед которой он выставляет свою личность как мерзавца или пройдохи и негодяя, или благородного человека, пошляка или человека, способного на самопожертвование. С наибольшей полнотой экзистенциальные проблемы поставлены А.П. Чеховым в повести «Дуэль». В этом произведении экзистенциальные проблемы, несмотря на художественную манеру повествования, прочерчиваются наиболее отчетливо и ясно. В повести раскрывается весь комплекс смысложизненных проблем, связанных с неожиданным, возможным концом жизни. Дуэль в этом смысле была таким неожиданным феноменом.
Жизнь героев повести, молодого чиновника Ивана Андреевича Лаевского и его сожительницы Надежды Федоровны, запутана и лишена смысла. По-разному, но они ищут этот смысл. Иван Андреевич ищет его в своей поездке на Кавказ, рассчитывая найти что-то необычное в службе начинающего чиновника на далекой окраине Российской империи. Однако служба его тяготит, он подписывает бумаги, не глядя в них, часто пьянствует, играет в винт, бесцельно и бессодержательно проводит время у своих знакомых. Причем он считает себя липшим человеком наподобие героев романов Пушкина, Лермонтова, Тургенева. Не он виноват, что он ведет такой бессодержательный образ жизни, а виновато общество, по крайней мере, окружающие его люди.
И первым человеком, который мешает ему жить, который делает его жизнь постылой и бессодержательной, является его сожительница Надежда Федоровна, которую он полюбил, увел от мужа и с которой жил на Кавказе в маленьком городке в течение двух лет. Жизнь с ней ему опостылела. Он ищет пути избавления от нее и не находит их. Он не решается расстаться с Надеждой Федоровной потому, что она не работает, как он считает, «ничего не умеет делать», и если он оставит ее, как и на какие средства она будет жить? Этот вопрос, свидетельствующий о наличии у Лаевского совести, не покидает его.
Приняв решение о том, что ему нужно ехать в Петербург к матери и оставить свою сожительницу на Кавказе, И.А. Лаевский встает перед практической проблемой: как быть с долгами и где достать денег на поездку в Петербург и на то, чтобы оставить какую-то сумму Надежде Федоровне. Единственным путем для решения данной проблемы был заем. Но где и у кого занять? Кто даст денег в маленьком городке, где все знают друг друга? Перебрав всех своих знакомых поименно, он приходит к выводу о том, что единственным человеком, у которого стоит попытать «счастья» — попросить денег взаймы, является местный доктор А.Д. Самойленко, известный своей доброжелательностью и человечностью.
При встрече с ним Лаевский просит дать ему в долг 300 рублей. Самойленко обещает предоставить ему такой заем. Но вот беда — таких денег у него в данный момент на руках нет. Он должен обращаться к своим знакомым, чтобы собрать такую сумму. Он ее собирал несколько дней, но набрать полностью не смог. Тогда он обратился к своему знакомому зоологу, Николаю Васильевичу Корену. Тот охотно предоставил ему заем на такую сумму, однако тут же поинтересовался, для чего ему нужны деньги. И когда он узнал, что эта сумма нужна Самойленко для того чтобы дать взаймы Лаевскому, фон Корен вскипел гневом и заявил, что для Лаевского он денег не даст. Удивленный А.Д. Самойленко осведомляется: «Почему»? Отвечая на его вопрос, Фон Корен подчеркнул, что Лаевский «безусловно вреден для общества», как «холерная микроба». Он пьет, безобразничает и считает, что во всем виноват не он, а люди, его окружающие. «Что бы Лаевский ни делал, — говорил фон Корен Самойленко, — все сводится к вину, картам, туфлям и женщине». Женщина играет в его жизни роковую и подавляющую роль. «А сны, — продолжал фон Корен. — Он рассказывал свои сны»? В его снах его то женят на Луне, то будто бы зовут в полицию и приказывают ему там, чтобы он жил с гитарой. Свой суровый убийственный отзыв в отношении Лаевского фон Корен завершает безапелляционным вердиктом: «В интересах человечества, а также в своих собственных интересах, такие люди должны быть уничтожаемы». После горячих возражений А.Д. Самойленко фон Корен согласился на изоляцию Лаевского, а если он будет «противиться», то заковать его в кандалы. Его ненависть к Лаевскому была так велика, что на вопрос Самойленко: «Если бы государство или общество поручило ему уничтожить его — ты бы... решился?» «Рука бы не дрогнула», — сухо ответил фон Корен1. По своему образу жизни, по роду занятий, по способу мышления, по своей любви к естественным наукам фон Корен напоминал Базарова.
В этих условиях представляет несомненный интерес, а каким представлялся Лаевскому фон Корен. Во время ночного визита Лаевского к Самойленко, в ответ на предложение последнего примириться с фон Коренном, он ответил отказом, поскольку тот, если бы он протянут ему руку дружбы, «отвернулся бы от меня... с презрением»2.
Лаевский характеризует фон Корена как натуру «твердую, сильную, деспотическую». Он считал, что его место на военной службе. Там бы из него вышел превосходный, гениальный полководец. «Он ушел бы топить в реке свою конницу и делать из трупов мосты...» И идеалы фон Корена «деспотические». Обыкновенные смертные, если работают на общую пользу, то имеют в виду своего ближнего: меня, тебя, одним словом, человека. Для фон Корена люди — «щепки и ничтожества», слишком мелкие для того, чтобы быть целью его жизни. Он пойдет в экспедицию и свернет себе шею не во имя любви к ближнему, а во имя таких абстракций, как человечество, будущие поколения, идеальная порода людей3.
В понятиях экзистенциальной философии — это пограничная ситуация, и ненависть фон Корена к Лаевскому завершится их дуэлью. Однако в их отношениях друг к другу открывается «иное, объемлющее», где они уходят от зацикленности на себе и благодаря этому возникает вовлеченность каждого в конкретную жизненную ситуацию. Признание изначальной ситуационной вовлеченности героев повести «Дуэль» ставит перед ними проблему интерсубъективности. Присутствие «другого» (героя повести) представляет один из компонентов фактичности его бытия. У классика экзистенциализма К. Ясперса оно описывается в рамках проблемы коммуникации. Она представляет условие свободы индивида. Экзистенция не в состоянии обнаружить себя иначе, как в общении, в открытости, во взаимораскрытии духовного потенциала Лаевского и фон Корена. С этой точки зрения, «другой» — это необходимый и желанный экзистенциальный партнер. Однако коммуникация происходит через борьбу. Следовательно, «другой» является участником экзистенциального переживания. Однако соучастие такого рода, и в повести А.П. Чехова особенно отчетливо это видно, — агрессивно. Человек постоянно находится под взглядом другого. Лаевский говорит Самойленко: «Перед ненавистью фон Корена я робко гну спину, потому что временами сам ненавижу и презираю себя»4. «Другой» отнимает меня у меня. Он пытается владеть мною, превращая меня в свое подсобное бытие, в свое второе alter ego. С особой отчетливостью это сказывается в отношении фон Корена к Лаевскому.
Высшей точкой критической (пограничной) ситуации является смерть. В данном случае угроза ее в явной форме зафиксирована дуэлью. Переживания, связанные с нею у фон Корена и у Лаевского, характеризуют прояснение экзистенции, непознаваемой в другое время. Под влиянием дуэли, точнее, связанной с нею вполне возможной смерти, происходят существенные изменения экзистенциальных качеств дуэлянтов.
Особенно значительные изменения происходят в связи с дуэлью в душевном раскладе Лаевского. Прежде всего, коренным образом изменились его отношения к Надежде Федоровне. После того как он увидел ее в доме Мюридова в постели рядом с полицейским Кирилиным, ненависть к фон Корену и беспокойство, связанное с будущей завтра утром дуэлью — все исчезло из его души. Поздно вечером накануне дуэли Лаевский сидел за столом и думал: убьют ли его завтра утром или посмеются над ним, то есть оставят ему эту жизнь, — он все равно погиб. Убьет ли себя с отчаяния и стыда эта опозоренная женщина или будет влачить свое жалкое существование, она все равно погибла...
То, что он видел вечером в доме Мюридова, ему было невыносимо, жутко до омерзения и тоски. Кирилин и Ачмианов были ему отвратительны, но ведь они продолжали то, что он начал. Они его сообщники и ученики. Именно он у молодой слабой женщины отнял мужа, круг знакомых, родину и завез ее сюда, на Кавказ, в зной, лихорадку и скуку. Ее жизнь была наполнена здесь праздностью, порочностью и скукой, потом он пресытился ею, возненавидел ее, однако ему не хватило мужества ее бросить. Он пытался все крепче опутать ее ложью, как паутиной. Остальное доделали эти люди. Ему хотелось бежать к Надежде Федоровне, пасть к ее ногам, целовать ее руки и ноги, умолять о прощении, но она была его жертвой, и он боялся ее, точно она умерла.
Необычайно яркими красками А.П. Чехов рисует его душевное состояние в эти минуты: «Он столкнул с неба свою тусклую звезду, она закатилась, и след ее смешался с ночной тьмой; она уже не вернется на небо, потому что жизнь дается только один раз и не повторяется. Если бы можно было вернуть прошлые дни и годы, он ложь в них заменил бы правдой, праздность — трудом, скуку — радостью, он вернул бы чистоту тем, у кого взял ее, он нашел бы бога и справедливость, но это также невозможно, как закатившуюся звезду вернуть опять на небо. И от того, что это невозможно, он приходил в отчаяние»5. Вспомнив всех своих знакомых, он пришел к выводу о том, что спасение надо искать только в себе, а если не найдешь, то к чему терять время зря, «надо убить себя, вот и все»... Таким образом он нравственно готов к смерти. И это уже утешение.
Для философии экзистенциализма не характерно поглощение индивидуального, личного общим, безличным, а также господство необходимости и подавление свободы. Для Габриэля Марселя проблема отношения человека к бытию является отношением одного человека к другому человеку, осуществляемое перед лицом Бога. Любовь, с точки зрения этого философа, есть трансцендирование, прорыв одного человека к другому. Поскольку такой прорыв с помощью рассудка совершить нельзя, Марсель относит его к сфере таинства. В повести А.П. Чехова «Дуэль» Лаевский, прощаясь с Надеждой Федоровной накануне дуэли, когда лошади с секундантами остановились и ждут его, мысленно попросил у нее прощения и подумал, что если небо не пусто, и там в самом деле есть бог, то он сохранит ее; если же бога нет, то пусть она погибнет, жить ей незачем.
Писатель следующим образом описывает процесс трансцендирования, прорыва Лаевского к Надежде Федоровне: «Он порывисто и крепко обнял ее, осыпал поцелуями ее колени и руки, потом, когда она что-то бормотала и вздрагивала от воспоминаний, он пригладил ее волосы и, всматриваясь ей в лицо, понял, что эта несчастная, порочная женщина — для него единственный близкий, родной и незаменимый человек».
Прорыв, трансцендирование сознания Лаевского к Надежде Федоровне, возрождение к ней любовного чувства изменили его отношение к жизни, бытию в целом. Это выразилось в том, что когда, выйдя из дому, он садился в коляску, ему хотелось после дуэли вернуться домой живым. Горькие сомнения накануне дуэли, стоит ли ему жить и для чего именно, — исчезли. И это бодрое, жизнеутверждающее чувство не покидало его во время дуэли, когда он стоял перед дулом пистолета фон Корена и ждал выстрела. И это ожидание казалось ему «длиннее ночи».
После дуэли, после истерического крика дьякона: «Он убьет его!» произошло раскрепощение тех экзистенциальных ресурсов, которые были и у Лаевского и у фон Корена. Лаевский ехал домой и вспоминал, как жутко ему было ехать на рассвете, когда дорога, скалы и горы были мокры и темны, а неизвестное будущее представлялось страшным, как пропасть, у которой не видно дна, а теперь дождевые капли, висевшие на траве и на камнях, сверкали на солнце, как алмазы, природа радостно улыбалась, и страшное будущее оставалось позади.
Когда он приехал домой, для него потянулся длинный, сладкий и туманный, как забытье, день. Лаевский чувствовал себя, как выпущенный из тюрьмы или из больницы человек. Он всматривался в давно знакомые предметы и удивлялся, что они возбуждают в нем живую, детскую радость, какой он давно уж не испытывал.
Бледная и сильно похудевшая Надежда Федоровна не понимала его кроткого голоса, всех так внезапно произошедших с ним перемен. Она торопилась рассказать ему все, что с нею было в последние дни. Ей казалось, что он, вероятно, плохо слышит и не понимает ее, и что если он все узнает, то проклянет ее и убьет, а он слушал ее, гладил ее лицо и волосы, смотрел ей в глаза и ласково говорил:
— У меня нет никого, кроме тебя...
Потом они долги сидели в палисаднике, прижавшись друг к другу, и молчали, или же, мечтая вслух о своей будущей счастливой жизни, говорили короткие, отрывистые фразы, и ему казалось, что он никогда раньше не говорил так длинно и красиво.
Изменения после дуэли произошли и с фон Кореном. Это выразилось в сцене его прощания с Лаевским. Ключевое значение в пограничной ситуации повести «Дуэль» имеют слова Ивана Андреевича Лаевского: «Никто не знает настоящей правды». В них герой повести уходит от зацикленности на себе и пытается размышлять о сущности бытия других людей, которое ему представляется как свобода. В экзистенциализме свобода предстает как тяжелое бремя, которое должен нести человек, поскольку он представляет собой личность и несет ответственность за свои поступки. Пограничная ситуация в повести «Дуэль» разрешилась бескровно для ее героев. И они в момент глубочайших потрясений, перед лицом смерти, прозрели экзистенцию как корень своего существа, и это позитивным образом сказалось на их последующей жизни.
В экзистенциалистском духе написан рассказ А.П. Чехова «Страх». Данное понятие буквально означает состояние сильной тревоги, беспокойство, душевное волнение от грозящей или ожидаемой опасности. Данное понятие означает боязнь чего-то. Экзистенциалистская постановка вопроса о смысле жизни, свободе и необходимости связана с пониманием смысложизненных проблем Дмитрием Петровичем Силиным, его женой Марией Сергеевной и Гаврилой Северовым, известным во всем уезде под странной кличкой Сорок Мучеников. Дмитрий Петрович окончил курс в университете, служил в Петербурге, затем уехал в деревню и стал усиленно заниматься сельским хозяйством. Эти занятия были связаны с теми мировоззренческими проблемами, которые его глубоко волновали. Однажды во время летней поездки в большое село Клушино для того, чтобы купить там закусок, Силин под влиянием красок наступающей ночи расчувствовался и стал рассказывать своему приятелю о том, что наша жизнь и загробный мир одинаково непонятны и страшны. Поэтому, кто боится приведений, тот должен бояться и меня, и этих огней, и неба, так как все это непостижимо и фантастично не менее чем выходцы с того света. В тоскливые минуты своей жизни Дмитрий Петрович рисовал себе свой смертный час, и его фантазия изобретала тысячи самых мрачных видений, которые представляли такой кошмар, который был гораздо страшнее действительности. Однако страшны не только видения, но страшна и сама жизнь. Он признается, что не понимает и боится жизни. Он болен боязнью жизни.
На вопрос приятеля: «Что же собственно вам страшно?», он ответил: «Мне все страшно». Его мало интересуют такие отвлеченные вопросы, как загробный мир, судьбы человечества; он редко уносится в высь поднебесную. Его интересует главным образом обыденщина, от которой никто из нас не может спрятаться. В своих поступках он не способен отличать правду от лжи, и этот вопрос тревожит Дмитрия Петровича, поскольку он боится обыденщины, от которой он не может «спрятаться». Условия жизни и воспитания заключили его в тесный круг лжи, в результате чего его жизнь стала представлять ежедневную заботу о том, чтобы обманывать себя и людей и не замечать этого.
Дмитрий Петрович делает вывод, что ему до смерти не вырваться из этой лжи. «Сегодня сделаю что-нибудь, — утверждал он, — а завтра уже не понимаю, зачем я это сделал». Я поступил в Петербурге на службу и испугался, приехал сюда, чтобы заняться сельским хозяйством, и тоже испугался... «Я вижу, что мы мало знаем, и поэтому каждый день ошибаемся, бываем несправедливы, клевещем, заедаем чужой век, расходуем все свои силы на вздор, который нам не нужен и мешает нам жить, и это мне страшно, потому что я не понимаю, для чего и кому это нужно», — говорит он своему приятелю6.
Д.П. Силин говорит своему приятелю, что он не понимает людей и боится их. Ему страшно смотреть на мужиков, он не знает, для каких высших целей они страдают и для чего они живут. Если жизнь есть наслаждение, — продолжал он, — то они лишние, ненужные люди; если же цель и смысл жизни — в нужде и непроходимом, безнадежном невежестве, то мне непонятно, кому и для чего нужна эта цивилизация7. По свидетельству Д.П. Силина, он ничего не понимает в этом. Он рассказывает своему другу про свою семейную жизнь, которая представляет главное несчастье и главный страх его жизни. Он ничего не понимает в своих отношениях с женой, и поэтому — то ненавидит ее, то себя, то обоих вместе, в его голове все перепуталось, он мучается и тупеет, и одновременно любит ее и знает, что любит безнадежно. Ему непонятна и страшна безнадежная любовь к женщине, от которой он уже имеет двоих детей.
В глубине души Д.П. Силин все-таки кое-что в жизни понимал; он заметил любовное чувство своей жены к другу и оставил в его комнате свою фуражку для того, чтобы рано утром накануне отъезда зайти к нему в комнату и проверить истинность своих подозрений. Мария Сергеевна встретилась с мужем, когда она выходила из комнаты его друга. Он зашел в его комнату, нашел свою фуражку, «обоим руками» надел ее на голову, посмотрел на смущенное лицо своего друга и проговорил не своим, а каким-то странным, сиплым голосом: «Мне, вероятно, на роду написано ничего не понимать. Если вы понимаете что-нибудь, то... поздравляю вас. У меня темно в глазах»8. Он вышел, и приятель видел в окно, как он сам запрягал лошадей, руки у него дрожали, он торопился и оглядывался на дом; вероятно, ему было страшно. Затем он сел в тарантас и, точно боясь погони, ударил по лошадям.
Немного погодя уехал и его приятель. Страх Дмитрия Петровича, который не выходил у него из головы, сообщился и его другу. Он думал о том, что случилось, и ничего не понимал. Он смотрел на грачей, и ему было странно и страшно, что они летают.
— Зачем я это сделал? — спрашивал себя его приятель в недоумении и с отчаянием.
— Почему это вышло так, а не иначе? Кому и для чего это нужно было, чтоб она любила меня серьезно, и чтоб он явился в комнату за фуражкой? Причем тут фуражка?
С экзистенциалистской точки зрения в рассказе представлено три смысла бытия. Дмитрий Петрович Силин представляет, что бытие может быть постигнуто интуитивно. На словах он ничего не понимает в сущности окружающей его жизни. Однако оставление в комнате друга своей фуражки, для того чтобы иметь удобный предлог зайти к нему в комнату, свидетельствует, что положение экзистенциальной философии о том, что бытие должно быть постигнуто интуитивно ему внутренне присуще. Его лакей Гаврила Северов по прозвищу Сорок Мучеников живет для того, чтобы выжить. Приятель Д.П. Силина не хотел в жизни «ничего серьезного» — ни слез, ни клятв, ни разговоров о будущем. Его искренним желанием было, чтобы эта лунная ночь с Марией Сергеевной «промелькнула в нашей жизни светлым метеором — и баста». И только утром, уезжая из имения Д.П. Силина, страх, который не выходил у хозяина имения из головы, сообщился и его другу. Отсюда мы можем сделать вывод о том, что экзистенциальное понимание бытия заразительно, и оно имеет право на существование.
Одной из форм пограничных ситуаций, позволяющих проявить сущность экзистенции, является болезнь. В рассказе А.П. Чехова «Архиерей» она оканчивается смертью преосвященного Петра. Он заболел брюшным тифом и спустя несколько дней умер. Рассказ представляет интерес как свидетельство об экзистенции преосвященного Петра накануне смерти. После службы в соборе «к страстям господним» он размышлял о том, что его предки в течение ряда столетий принадлежали к духовенству, «и любовь его к церковным службам, духовенству, к звону колоколов была у него врожденной, глубокой, неискоренимой; в церкви он, особенно когда сам участвовал в служении, чувствовал себя деятельным, бодрым, счастливым». К концу службы он почувствовал себя плохо. Приехав к себе, преосвященный тотчас же разделся и лег, и даже богу не помолился. Это свидетельствовало о крайне болезненном состоянии его здоровья. Он не мог говорить и, как казалось ему, не мог бы уже стоять. «Когда он укрывался одеялом, ему вдруг захотелось за границу, нестерпимо захотелось! Кажется, жизнь бы отдал, только бы не видеть этих жалких, дешевых ставней, низких потолков, не чувствовать этого тяжкого монастырского запаха». С чувством особой тоски он думал о том, чтобы с ним был хотя бы один человек, с которым можно было бы поговорить, отвести душу9.
«Какой я архиерей? — продолжал тихо преосвященный, — может быть деревенским священником, дьячком... или простым монахом... Меня давит все это... давит...»
После смерти архиерея на другой день была Пасха. «В городе было сорок две церкви и шесть монастырей. Гулкий и радостный звон с утра до вечера стоял над городом; птицы пели, солнце ярко светило. На центральных улицах города было шумно и много народа. Было весело и благополучно, точно так же, как было в прошлом году и как будет, по всей вероятности, и в будущем». Экзистенциализм стремится преодолеть психологизм восприятия и раскрыть онтологический смысл переживания, который выступает как нечто трансцендентное ему. Необходимо заметить, что онтологической предпосылкой трансцендирования является конечность экзистенции, ее смертность, как мы это уже видели в рассказе А.П. Чехова «Архиерей». В силу своей конечности экзистенция является временной. И эта ее временность существенно отличается от объективного хода времени, как чистого количества, безразличного по отношению к заполняющему его содержанию.
Экзистенциалисты отличают подлинную временность от физического времени, которое производно от нее. Экзистенциалисты подчеркивают в феномене времени определяющее значение будущего и рассматривают его в связи с такими понятиям, как «проект», «надежда». Они отмечают личностно-исторический, а не безличностно-космический характер времени, утверждая его связь с человеческой деятельностью, с ее исканиями, борьбой и напряжением. Историчность человеческого существования, согласно экзистенциализму, заключается в том, что она всегда находится в определенной ситуации, в которую она «заброшена» и с которой вынуждена считаться.
В рассказе «Архиерей» экзистенция преосвященного Петра меняется в зависимости от состояния его здоровья, главным образом, от той ситуации, в которой он находился с точки зрения ощущения тех удобств и комфорта, который окружал его. В нормальном состоянии здоровья, даже в начале болезни он легко переносит окружающие его условия, и хотел бы быть служителем церкви, независимо от того, в каком качестве: от монаха до преосвященного. Когда состояние его здоровья резко ухудшилось, архиерей задыхается в душной атмосфере своего жилища и хотел бы уехать за границу. Такая перемена его взглядов свидетельствует о неконстантности, изменчивости его экзистенции, что характерно для многих людей, пасующих перед трудностями.
Одним из решающих факторов духовного бытия личности является владение престижными вещами, в числе которых ведущее место принадлежит деньгам. В рассказе «Убийство» А.П. Чехов повествует о том, как «жажда» денег привела к тому, что Яков Иванович Терехов вместе со своей сестрой Аглаей убил своего брата Матвея Терехова. Для нас в данном случае важен не сам факт уголовного преступления, а те душевные, экзистенциальные переживания героев рассказа, которые связаны с этим преступлением. О тяжести осознания преступления свидетельствует тот факт, что все трое (убийц. — В.С.) не спали до самого утра, но не промолвили ни одного слова, и казалось им всю ночь, что наверху в пустом этаже кто-то ходит10. Существенную роль, кроме финансовых соображений, в самом факте убийства сыграли религиозные вопросы: разное отношение братьев к религии. Страдания Якова продолжались не только в период 11-месячного предварительного заключения, но и на Сахалинской каторге. «...зрение его туманилось от слез, — писал А.П. Чехов, — но он все смотрел вдаль, где еле-еле светились бледные огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страха хотя бы один день»11. И это наполнило бы счастьем всю оставшуюся жизнь.
Одной из форм пограничных ситуаций в экзистенциализме являются психические заболевания. А.П. Чехов как врач сталкивался с этой проблемой, хорошо знал ее и отразил в своих произведениях. Наиболее важными в этом смысле являются его произведения «Черный монах» и «Палата № 6». «В повестушке «Черный монах», — так ее называл А.П. Чехов, прослеживается жизненная судьба магистра Андрея Васильевича Коврина. Утомление от научной деятельности привело к расстройству его нервов и к решению весну и лето провести на отдыхе в деревне. Отдыхая у Песоцких, он много занимался в саду, подружился с дочерью владельца имения Егора Семеновича, Таней, на которой через некоторое время женился.
В деревне он продолжал вести такую же нервную и беспокойную жизнь, как и в городе. Он много читал и писал, учился итальянскому языку, а когда гулял, то с удовольствием думал о том, что скоро опять сядет за работу. Он спал так мало, что все удивлялись. Его суточная доза сна составляла днем около получаса, после чего ночью он уже не спал совершенно. Такое состояние нервной системы — свидетельство начинающегося серьезного нервного заболевания.
А.П. Чехов описывает его начало. Коврин рассказывает Тане Песоцкой легенду про черного монаха, которая не отличалась ясностью, во всяком случае, он не знал, где и от кого он ее слышал или «вычитал ее откуда». Суть легенды заключалась в том, что тысячу лет назад монах, одетый в черное, шел по пустыне где-то в Сирии или Аравии... За несколько миль от того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж. От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ монаха стал передаваться из одного слоя атмосферы в другую. Его видели на разных континентах земли: то в Африке, то в Индии, то на Дальнем Севере... Он вышел из пределов земной атмосферы и теперь блуждал по всей вселенной, никак не попадая в те условия, в которых он мог бы померкнуть. Суть легенды, — пояснял Коврин Татьяне Песоцкой, — заключается в том, что ровно через тысячу лет после того, как монах шел по пустыне, мираж опять попадет в земную атмосферу и покажется людям. По смыслу легенды, мы должны ждать черного монаха если не сегодня, то завтра. Это бред навязчивых состояний. Не случайно Коврин об этой легенде «целый день» думает. За упорными размышлениями об одной и той же легенде последовало ее видение. Когда вечером он вышел в сад, а затем пройдя его и выйдя в поле, он поражался красотам природы, как широко и величаво пламенеет вечерняя заря, как красиво и загадочно опускается солнце. В этой тишине пробежали волны колосящейся ржи, и легкий вечерний ветерок нежно коснулся его непокрытой головы. Через минуту опять порыв ветра, но уже сильнее, — зашумела рожь, и послышался сзади глухой ропот сосен. Коврин остановился в изумлении.
На горизонте, точно вихрь или смерч, поднимался от земли до неба высокий черный столб. Контуры у него были неясны, но в первое мгновение можно было понять, что он не стоял на месте, а двигался со страшной быстротою прямо на Коврина, и чем ближе он подвигался, тем становился все меньше и яснее. Коврин бросился в сторону, в рожь для того, чтобы дать ему дорогу. Он едва успел это сделать. Монах в черной одежде, с седою головой и черными бровями, скрестив на груди руки, пронесся мимо. Уже пронесясь, он оглянулся на Коврина, кивнул ему головой и улыбнулся ласково и в то же время лукаво. У него было страшно бледное худое лицо. Смерч начинал расти, перелетел через реку, неслышно ударился о глинистый берег и сосны и, пройдя сквозь них, исчез как дым12.
Видение черного монаха — свидетельство уже не начинающегося, а начавшегося нервно-психического заболевания Коврина. Он понял, что он болен и дошел уже до галлюцинаций. Это испугало его, но ненадолго. Он не сделал из этого должных выводов. Он подошел к этому вопросу с этических позиций добра и зла. Если я никому не делаю зла, — думал он, — значит, в моих галлюцинациях нет ничего дурного. Однако проблема добра и зла в условиях начавшегося психического заболевания в полной мере уже не работает.
Черный монах не только как видение стал представляться Коврину, он стал вступать с ним в разговоры. Этот факт сам по себе означал дальнейшее углубление и развитие болезни. Особенно убедительным было содержание его бесед с ним. Переутомленный научными занятиями, Коврин хотел, чтобы кто-то их оценил. С черным монахом для этого открылись благоприятные возможности. Он охотно пошел на это, называя Коврина служителем «вечной правды». Черный монах говорил ему, что есть в мире и бессмертие людей, и великая, блестящая будущность, которая ожидает человечество. В этом процессе роль людей, подобных Коврину, «служителей высшему началу», будет заключаться в том, что они на несколько тысяч лет раньше введут его в царство вечной правды. И в этом заключается их великая заслуга.
Цель вечной жизни, как и всякой жизни, — наслаждение, — говорил Коврину черный монах. А истинное наслаждение заключается в познании, и вечная жизнь представит неисчерпаемые источники для него. На вопрос Коврина о том, кто ты есть, в чем твоя сущность, ты призрак, галлюцинация? Значит, я психически болен, ненормален? Черный монах ответил, что этому не следует смущаться. Ты болен потому, — подчеркнул он, — что работал через силу и утомился, а это значит, что принес свое здоровье в жертву идее и близко время, когда ты отдашь ей и самую жизнь. К этому стремятся все одаренные свыше благородные натуры.
Однако, когда Коврин спросил черного монаха о том, что он разумеет под вечною правдой, монах не ответил и исчез со скамьи, на которой он сидел рядом с Ковриным, рассматривая и решая смысложизненные проблемы. Дальнейшее течение болезни привело к тому, что Коврин стал разговаривать с черным монахом в присутствии Тани, на которой он женился, и ее отца Егора Семеновича. Его повезли к доктору и стали лечить. В этот период он понял, что он обыкновенный, посредственный человек, такой же, как все. Обычная жизнь ему опротивела. Она была ему не интересна. У него стал портиться характер. Его грубости тестю и Тане в конце концов привели к разводу с ней. Он получил кафедру, сошелся с другой женщиной, Варварой Николаевной, которая ухаживала за ним как за маленьким ребенком, здоровье его все ухудшалось; у него начались горловые кровотечения. Варвара Николаевна повезла его в Крым. Здесь он вновь увидел черного монаха, который говорил ему о том, что если бы он поверил ему, что он гений, то эти два года он провел бы не так печально и трудно, как это было в действительности.
Коврин уже поверил тому, что он гений и избранник божий. Он хотел поговорить об этом с черным монахом, видение которого вновь посетило его, но кровь текла у него из горла прямо на грудь. От этого обильного кровотечения он умер. Экзистенциальная проблема времени, как личностного потока длительности, ведущего к счастью, завершилась преждевременной смертью ученого, сгоревшего от непосильного труда. Противоречие между идеями служения человечеству, ведущими его на пути к его счастью и возможностями их удовлетворения было разрешено не в пользу Коврина его смертью.
Смысл чеховской повести «Черный монах» заключается в том, что между желанием Коврина служить счастью всего человечества и возможностями реализации этих идей на практике есть определенное соответствие и соразмерность, нарушение которого обычно приводит к тому, что разрешение данного противоречия происходит путем гибели одной противоположности.
Проблема пограничной ситуации в форме психических заболеваний поставлена А.П. Чеховым в повести «Палата № 6». Центральным противоречием повести являются споры ее героев, есть ли разница между теплым кабинетом и этой палатой № 6, а также должен ли человек реагировать «на боль, подлость, мерзость» и другие негативные качества человеческой натуры. Эта проблема разрешается для Андрея Ефимовича Рагина признанием правоты его оппонента Ивана Дмитриевича Громова, заключающейся в том, что естественны «борьба, чуткость к боли, способность отвечать на раздражение», что именно в этом и заключается чувство самой жизни. В конце повести ее герой протестует против причиняемых ему страданий, против его заключения в палату № 6. Мы, конечно, не можем утверждать, что палата № 6 — это и есть вся Россия, в которую посажен российский обыватель, как это утверждал в годы своей молодости В.И. Ленин. Главный диалог у доктора Рагина происходил с больным палаты № 6 Иваном Дмитриевичем Громовым. Андрей Ефимович Рагин говорил с Иваном Дмитриевичем о древнегреческой философии, о Диогене и о Марке Аврелии. На утверждение доктора о том, что если изменить свое представление о боли, то она исчезнет, Громов возражал: «Значит, я идиот, так как я страдаю, недоволен и удивляюсь человеческой подлости»13. Рагин, обращаясь к нему, говорил о том, что если он будет вдумываться в окружающую его жизнь, то он поймет, как ничтожно все внешнее, что волнует нас.
На это Громов возразил, что он живой человек и поэтому реагирует на всякое раздражение. Для того чтобы презирать страдание и быть всегда довольным собой, — заявил он, — нужно дойти до такого состояния, — и он указал на своего соседа по койке, заплывшего жиром мужика, ничего не понимавшего и никак не реагировавшего на происходящее вокруг. Другим способом презирать страдание является способность так закалить себя страданиями, что потерять всякую чувствительность к ним, то есть перестать жить. Соколов возражал против учения стоиков, которых «пародировал» доктор Рагин. Он утверждал, что их учение застыло две тысячи лет тому назад и не продвинулось с тех пор ни на шаг вперед, и не будет двигаться, так как оно непрактично и нежизненно.
Учение, проповедующее равнодушие к богатству, к удобствам жизни, презрение к страданиям и смерти, непонятно для громадного большинства человечества, так как это большинство никогда не знало ни богатства, ни удобств в жизни, а презирать страдания — значит презирать саму жизнь, так как все существо человека состоит из страданий, из ощущений голода, обид, потерь и гамлетовского страха перед смертью. В этих ощущениях вся жизнь: ею можно тяготиться, ненавидеть ее, но не презирать. Для настоящей жизни, — говорил Громов, — важно не учение стоиков, а борьба во имя лучшего будущего. Иван Дмитриевич упрекал Рагина за то, что он использует философию стоиков, которая оправдывает все безобразия в российской жизни и представляет собой философию русского лежебоки.
Громов язвительно говорил Андрею Ефимовичу Рагину: «Приходит баба, зубы болят... Ну, что ж? Боль есть представление о боли и к тому же без болезней не проживешь на этом свете. Поэтому, ступай баба прочь, не мешай мне мыслить и водку пить. Это не философия, — подчеркнул Соколов, заканчивая свой монолог, — не широта взгляда, а лень, факирство, сонная одурь...»14
После этой беседы, которая так понравилась доктору Рагину, что он стал каждый день ходить во флигель, — так называлась палата № 6, и проводить время в длительных беседах с Иваном Дмитриевичем Громовым. Иногда он приходил в палату по нескольку раз в день. Поступок этот вызвал недоумение у окружавшего доктора больничного персонала. Они не могли понять, о чем он разговаривал с больным и почему не выписывал рецептов.
Доктор Хоботов, послушав разговор Андрея Ефимовича с сумасшедшим Соколовым, понял, что его коллега «тронулся умом». На следующий день он пришел с фельдшером. В конечном счете, все окружение сочло доктора Рагина сумасшедшим, и он был заключен в палату № 6. Здесь он вновь пытается начать разговоры с Иваном Дмитриевичем. Он жалуется ему на то, что упал духом. Соколов говорит ему: «А вы пофилософствуйте...». Рагин, отвечая ему, стал говорить о том, что в России философствуют все, даже мелюзга. От философии мелюзги никому нет никакого вреда. И как не философствовать этой мелюзге, если она не удовлетворена. В этих условиях умному человеку, гордому, свободолюбивому, нет другого выхода, как идти лекарем в грязный, глупый городишко.
«Вы болтаете глупости. Если в лекаря противно, шли бы в министры, — заявил Соколов». Когда Андрей Ефимович хотел выйти из палаты, он был избит служителем Никитой. На следующий день после побоев он умер от апоплексического удара. Предсмертные мысли доктора Рагина очень философичны. Он не хотел бессмертия, в которое верили Иван Дмитриевич Громов, Михаил Аверьянович и миллионы других людей. Пребывание в палате № 6 показалось ему таким отвратительным, что он хотел только одного — поскорее забыться навеки.
Доктор Рагин в повести А.П. Чехова «Палата № 6» стал жертвой своего понимания свободы. В экзистенциалистской философии свобода рассматривается как тяжелое бремя, которое должен нести человек, поскольку он личность. Он может отказаться от свободы, перестать быть самим собой, стать, как все, но только ценой отказа от себя как личности. Это и произошло с доктором Рагиным. Он признал самым умным человеком в городе сумасшедшего И.Д. Соколова, высказав тем самым неуважение к окружавшему его обществу, и оно за это поместило его в палату № 6. Этим актом он, в сущности, отказался от свободы ценою отказа от себя как личности. Экзистенциалистское видение мира в период критических ситуаций выступает здесь очень отчетливо.
Другие философские проблемы экзистенциализма поставлены А.П. Чеховым в его повести «Скучная история» (Из записок старого человека). Здесь отчетливо выражена интерсубъективность экзистенции. Проблема «другого», отношения к «другому» — одна из самых существенных в экзистенциальной философии. Присутствие других людей или другого человека представляет один из компонентов фактичности бытия. Общение или коммуникация представляет собой форму прояснения экзистенции. Коммуникация происходит через борьбу, однако не связанную с кровью, поэтому К. Ясперс называет ее борющейся любовью. В философии экзистенциализма «другой», так или иначе, есть участник «моего» экзистенциального переживания. Этот переживающий другой (другие) ведут себя по отношению к «Я» агрессивно. Он (они) пытаются овладеть мною и превратить меня в послушное, наперед заданное, нечеловеческое бытие. Но, с другой стороны, другому (другим) хочется владеть мною так, чтобы я оставался суверенным, свободным существом, ибо только в этом случае владение приносит удовлетворение.
В повести «Скучная история» профессор Николай Степанович в течение всей своей преподавательской деятельности добивался такого положения. «Самое лучшее и самое святое право королей, — говорил он своей воспитаннице Тане, — это право помилования»15. Он всегда чувствовал себя королем, так как безгранично пользовался этим правом. Он никогда не судил, был снисходителен, прощал направо и налево. Когда другие протестовали и возмущались, он только советовал и убеждал. Всю свою жизнь он старался заботиться только о том, чтобы «мое общество» было выносимо для семьи, студентов, товарищей, для прислуги. И вся повесть А.П. Чехова посвящена раскрытию этого положения. Оно раскрывается обстоятельно и подробно: вначале в отношениях профессора к студентам, потом к семье, к своей воспитаннице Кате, к прислуге, к своим приятелям и знакомым. Николай Степанович убежден в эффективности данного способа воспитания. Оно воспитывало всех, «кому приходилось быть около меня».
С возрастом профессор перестал быть королем. В его душе стало происходить нечто такое, что прилично только рабам. В его голове ежедневно бродят «злые мысли», а в душе свили себе гнездо такие чувства, которых он не знал раньше. Он ненавидит, презирает и боится. Он стал не в меру строг, раздражителен, нелюбезен, подозрителен. Даже то, что прежде рождало в нем анекдот, каламбур или легкую шутку для того чтобы добродушно посмеяться, родит теперь, по его собственному свидетельству, «тяжелое чувство».
Это изменение отношения Николая Степановича к другим людям выразилось в подходе к ним. Он стал более широко смотреть на вещи, на людей, на мир в целом. Если прежде он презирал только деньги, то теперь, — говорил он Кате, — «питаю злое чувство не к деньгам, а к богачам, точно они виноваты; прежде он ненавидел насилие и произвол, а теперь, — подчеркивал он, — я ненавижу людей, употребляющих насилие, точно виноваты они одни, а не все мы, поскольку не умеем воспитывать друг друга».
Пожилой профессор задает Кате вопрос: откуда взялись эти новые мысли и новые чувства, а если они произошли от перемены убеждений, то откуда могла взяться эта перемена? Разве мир стал хуже, а я лучше, или раньше я был слеп и равнодушен, — риторически вопрошал он свою воспитанницу, высказывая соображение о том, что он стареет, а старость и связанные с этим упадок физических и умственных сил свидетельствует о том, что мои новые мысли ненормальны, нездоровы и я должен стыдиться их и считать ничтожными16.
Катя считала, что болезнь тут ни при чем, просто у Николая Степановича открылись глаза на происходящее. И в этом все дело. Он увидел то, чего раньше почему-то не хотел замечать. С точки зрения экзистенциализма, существенное значении имеет доверие к другому, верность ему, открытость, надежда. Существование зависит от моего доверия к этому партнеру, от моей открытости к нему. Эта «открытость» изменилась, и это привело к изменению взглядов профессора на мир, на происходившие в нем события. Немецкий философ Хайдеггер спустя несколько десятилетий после смерти А.П. Чехова выразил состояние изменения взглядов на физическую реальность неопределенно-личным местоимением das Man, с помощью которого он описывал тот способ бытия, посредством которого человек упраздняет свою уникальность, забывая о ней ради безличного, предметного существования. В конечном счете, в экзистенциалистской философии проводится разделенность на подлинное и не подлинное бытие, в зависимости от которого рассматриваются взгляды и коммуникация старого профессора в повести «Скучная история», хотя она и написана до формирования понятийного аппарата экзистенциалистской философии.
В повести А.П. Чехова «Степь» привлекательна другая — онтологическая проблема бытия. Экзистенция есть совпадение мысли с бытием. Ее нельзя схватить. Человек сам ею схвачен, объемлем ею. Экзистенция есть восприятие присутствия себя в бытии, несомости себя им. С этой точки зрения степь — это не проясненная метафора сознания. Под последней мы понимаем слово или оборот речи, употребленные в переносном значении для определения предмета или явления на основе какой-либо аналогии или сходства. В данном случае понятие «степи» как плоской местности со всеми ее неотъемлемыми свойствами бытия в течение времени поездки действительно приняли метафизический, иносказательный смысл бытия.
В повести А.П. Чехова степь представляет плоскую форму бытия земной поверхности. Он с большим мастерством художника слова рисует присущие ей характеристики: краски, запахи, растительный и животный мир, его меняющиеся состояния. Отчетливо в повести выражено экзистенциалистское положение о том, что мысль истинна, когда она слита с действием. Экзистенция есть совпадение мысли и бытия. Мысль о предмете есть само событие. И здесь важна слитность бытия и действия, бытия и эмоционального отношения к нему. Экзистенция невозможна при наличии дистанции между субъектом и миром. Экзистенция открывается как исходная неразделенность мира и личности. Эта нераздельность выражается в понимании. Человек — это понимающее существование — он экзистенция. Мысль адекватна своему субъекту не тогда, когда она повторяет его, а тогда, когда она совпадает с ним, т. е. совпадает с источником всякой мыслимости, следовательно, с бытием. Экзистенциальная философия означает целостность переживания, его телесности и мысли.
С этой точки зрения поездка по степи будущего гимназиста Егорушки представляет необычайное богатство его переживаний: степь утром и вечером, ночью и днем, под палящими лучами солнца и под проливным дождем в страшную грозу, а главное, люди, с которыми ему приходилось встречаться во время поездки: разного социального статуса и имущественного положения, от графинь и богатых купцов до мужиков-извозчиков, которые вынуждены заниматься этим видом труда для того чтобы сохранить видимость возможности сводить концы с концами в смысле своего хозяйственного благополучия. С позиций философии экзистенциализма степь представляет в повести А.П. Чехова форму бытия пространства, наполненную богатым содержанием, протекающую в определенных природных временных ритмах. «Однако закончилась поездка по степи и в городе, опустившись на лавочку, Егорушка горькими слезами приветствовал новую неведомую жизнь, которая теперь начиналась для него...»17
Какова-то будет эта жизнь? — это большой философский вопрос, на который А.П. Чехов давал ответ в других повестях и рассказах. Эти произведения различаются по характеру и способам решения личных и социальных вопросов, проблем коммуникации и общения, а также по тем следствиям, которые вытекают отсюда. Характерной чертой, проходящей через все творчество писателя, было все возрастающее внимание к будущему человечества, к будущему России в особенности.
В прелестном рассказе «Дом с мезонином», проникнутым необыкновенно тонким лиризмом, любовь художника N... к Жене Волчаниновой описана на фоне споров его с ее сестрой Лидией, убежденной деятельницей народнического направления. Если экзистенциализм обычно представляет картину мрачных и тяжелых переживаний, уродующих жизнь героев художественных произведений, происходящих на фоне угрозы их гибели, то в данном рассказе спор Лиды Волчаниновой с художником N... не может погасить его любовного чувства к Мисюсь, хотя именно ее негативное отношение к художнику привело к разрыву его отношений с сестрой, которую она отослала в другое имение к своим родным в Тамбовскую губернию.
В споре Лидия Волчанинова и художник N... представляют две стороны противоречия, вытекающие из разного отношения к судьбам народа и человечества. Лидия Волчанинова выступает горячей сторонницей просвещения народа. В духе народнической теории неоплатного долга интеллигенции перед народом она настаивала на том, что необходимы школы, больницы в каждом значительном сельском населенном пункте. Если это будет достигнуто, то женщины не будут умирать во время родов, как крестьянка Анна в Молоземове «на прошлой неделе».
Если она отстаивает и выражает текущие и сиюминутные потребности общественного развития, то художник N... выражал перспективные «отдаленные» интересы народа. Он горячо и страстно говорил Волчаниновой о том, что крестьянки «с раннего утра и до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смертей и болезней, всю жизнь лечатся, рано старятся и умирают в грязи... их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сотни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх. Весь ужас их положения в том, что им некогда о душе подумать, некогда вспомнить о своем образе и подобии: голод, холод, животный страх, масса труда, точно снеговые обвалы, загородили им все пути к духовной деятельности, именно к тому самому, что отличает человека от животного и составляет единственное, ради чего стоит жить». С его точки зрения то, что делала Л. Волчанинова и другие либеральные народники, только ухудшало положение народа. «Вы приходите к ним, — говорил он, — на помощь с больницами и школами, но этим не освобождаете их от пут, а, напротив, еще больше порабощаете, так как, внося в их жизнь новые предрассудки, вы увеличиваете число их потребностей, не говоря уже о том, что за мушки и за книжки они должны платить земству и, значит, сильнее гнуть спину»18. На это Л. Волчанинова возражала, что она это уже слышала и считала, что нельзя сидеть «сложа руки», нужно что-то делать.
Этот диалог также представляет собой своеобразную экзистенциальную проблему коммуникации. Причем здесь представлены не разные подходы к одной проблеме — улучшение жизни народа, а разные срезы видения этой проблемы, принципы близкодействия и дальнодействия, который дополняется недостаточностью видения проблемы с той и другой стороны. Если Л. Волчанинова видит только ближайшие цели движения, причем понимает их ограниченно, в духе народнической теории «малых дел», то художник N..., уповая на раскрытие духовных потенций народа, не указывает путей, ведущих к нему. Поэтому получается благое пожелание и не более того. Коммуникации в общении не получилось. Художник уехал в столицу, а Л. Волчанинова организовала со своими молодыми единомышленниками сплоченную группу, и на следующих выборах в земство они «прокатили» Балагина, который до этого держал в руках весь уезд. Однако в целом А.П. Чехов не выразил симпатии ни той, ни другой стороне в споре их между собой. В художественных произведениях А.П. Чехов не всегда высказывал свою личную позицию по тому или иному общественному вопросу. В рассказе «Дом с мезонином» он занимал позицию Лиды Волчаниновой, а не художника N...
Он щедро давал деньги на благотворительные нужды, строил школы и сельские больницы, лично наблюдал за работой плотников, печников, столяров, сооружающих земские учреждения для лечения и просвещения народа. Он собирал книги для библиотек и тысячами рассылал их по самым удаленным уголкам России, вплоть до Сахалина; собирал деньги для крестьян центральной России во время страшного голода 1891 года; ездил по голодающим деревням и лечил крестьян бесплатно.
Возникает вопрос: что заставило писателя в рассказе «Дом с мезонином» принимать позицию чуждого по своим взглядам художника, не одобряющего общественно-политические взгляды Лидии Волчаниновой? Нам представляется, что причин для такой авторской симпатии было две: личная и социальная. Во-первых, рассказ «Дом с мезонином» написан от имени художника N..., который влюбился в сестру Лидии Евгению, и поскольку она была против их даже платонических отношений, — это настроило старшую сестру против художника. Во-вторых, художник N... выражал ту часть мировоззрения А.П. Чехова, которая шла дальше «теории малых дел»; он видел, что она недостаточна для современного общественного развития страны; ее потребности простирались значительно дальше. Для этого общественные позиции художника, от имени которого велся рассказ, создавали благоприятные возможности. И в этом проявилось художественное мастерство писателя, изобразившего общественно-политическую позицию Лидии Волчаниновой со стороны, объективно, а, во-вторых, с точки зрения ее общественного значения, как недостаточную, малозначительную и неэффективную.
С наибольшей отчетливостью противоречие между личным и общественным проявляется в рассказе А.П. Чехова «Человек в футляре». Своим футляром, стремлением отгородиться от всего лишнего и, следовательно, опасного он делал выбор в пользу того, что уже есть, того, что представляется правильным, несомненным и апробированным. С этой точки зрения выверенная фактичность бытия обнаруживает себя у Беликова как свобода. Свобода в философии экзистенциализма есть выбор.
У преподавателя древнегреческого языка выбор всегда представлял собой не то, что будет, а то, что уже было. Отсюда вытекали два следствия. Во-первых, развитие при таком решении вопроса было невозможным, поэтому это новое (не бывшее) выбиралось из того, что уже было. Во-вторых, данная постановка решения любых вопросов вытекала у Беликова из противоречия между личным и общественным. Это достигалось тем, что между ними у преподавателя классического языка располагался футляр. Против каждого новшества у него всегда была в ходу рефреном повторяющаяся присказка «как бы чего не вышло», выражавшая опасение против всего нового, необычного, чего не было в том городе, в котором он жил. Эта невыбранность Беликовым свободы делала её тяжким грузом, выражала фактичность и данность свободы для такого человека, каким был этот преподаватель древнего языка.
Выбирать на языке философии экзистенциализма — это значит определять. В выбранном уже нет свободы, и потому в нем уже нет и человека, поскольку именно выбор определяет сущность человеческой свободы. Свобода постоянно превышает то, что является делом «ее рук». Выбирая, мы постоянно отрицаем одну из тех возможностей, между которыми происходит выбор. Свобода есть постоянная возможность для человека быть «другим». Однако Беликов не является «другим», он «застыл» в своей индивидуальной форме, в своем футляре и сохраняет, таким образом, минимум проблем, которые он получает от внешнего мира. А те, которые он получает, он совершает из них выбор в пользу того, что уже было, руководствуясь принципом «как бы чего не вышло».
В соответствии с учением атеистического экзистенциализма моя, личная, индивидуальная свобода не может быть получена извне, от другого человека. Свобода не может быть вручена человеку государством, гражданским обществом, организацией людей. В этом смысле свобода бытийна, а не социальна. И в то же время «моя свобода» связана со свободой других людей. Ж.П. Сартр писал, что он не может желать своей свободы, не желая тем самым ее и для других. А это означает, что выбирая себя в свободном акте человеческого поступка, я выбираю и все человечество за другого.
В рассказе А.П. Чехова «Человек в футляре» Беликов не только выбирает свободу для себя, но и для других лиц из своего окружения. Вследствие крайней узости, стереоскопичности понимания им свободы это приводит к конфликту между ним и окружающим его обществом. Вначале Беликову удавалось своей осторожностью, мнительностью, своими «чисто футлярными соображениями» давить всех; по свидетельству Буркина, он в течение пятнадцати лет держал всю гимназию и весь город в страхе и повиновении своим нудным, вызывающим у обывателей тошноту, страхом.
Когда же Беликов получил эмоционально выраженный резкий отпор со стороны учителя истории и географии гимназии М.С. Коваленко за то, что осуждал, как тот вместе со своей сестрой Варенькой катаются на велосипедах. Для Беликова было невыносимо это видеть, и он должен был в это дело вмешаться. Тем более, что Варенька громко смеялась, когда увидела его падающим с лестницы. Она думала, что он упал, а не был вышвырнут ее братом. Беликов не мог этого вынести. Он заболел и умер19. Проблема интерсубъективности имеет важное значение в философии экзистенциализма. У Сартра «другой» есть участник моего экзистенциального переживания. Он соучаствует в этом переживании агрессивно. «Другой» притязает на мой мир. Он пытается овладеть мною и тем самым превращает меня в подручное, наперед заданное, бытие. Беликов в течение пятнадцати лет держал в страхе весь город. Когда же он встретил резкий отпор, его слабая душа не выдержала эмоциональной перегрузки, и он умер...
В другом рассказе этой маленькой трилогии «Крыжовник» обращает на себя внимание постановка проблемы смысла жизни. В конце рассказа земский врач Иван Иванович Чимша-Гималайский, пожимая ему то одну, то другую руку, говорит: «Павел Константинович, не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро»20. Как надо делать это добро? Тот же Иван Иванович рассказывает об этом: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного и счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других»21. Отсюда уже недалеко до хайдеггеровского понятия «заботы», т. е. внимания к потребностям и нуждам кого-либо, беспокойство, хлопоты о ком-либо. Однако, это беспокойство и забота «о других» не всем людям присуща. Когда Екатерина Ивановна, вернувшись из столицы, где она провела несколько лет, говорит Дмитрию Ивановичу Старцеву о том, «какое счастье быть земским врачом, помогать страдальцам, служить народу»22, она не встретила с его стороны понимания.
«Он вспомнил про бумажки, которые он по вечерам вынимал из карманов с таким удовольствием, и огонек в его душе погас»23. Для Ионыча важной была не столько врачебная деятельность, оказание помощи больным страдальцам, а его «одолела жадность». У него было одно развлечение, в которое он втянулся незаметно, — по вечерам вынимать из карманов бумажки, добытые практикой, ощущать их запахи, видеть их цвет, а самое главное, отвозил» их в Общество взаимного кредита и класть на текущий счет.
Чувство социальной ответственности, обязанности перед народом, социального покаяния проходит стержневой линией через рад произведений А.П. Чехова. В рассказе «По делам службы» эти социальные характеристики, олицетворяясь с образами сотского и самоубийцы, принимают форму неоднократно повторяемого рефрена, который торжественным и в тоже время пронизывающим гимном звучит в пении метели: «Мы идем, мы идем, мы идем... Мы берем от жизни то, что в ней есть самого тяжелого и горького, а вам оставляем легкое и радостное, и вы можете, сидя за ужином, холодно и здраво рассуждать, отчего мы страдаем и гибнем, и отчего мы не так здоровы и довольны, как вы. То, что они пели, и раньше приходило к нему в голову, но эта мысль засела у него как-то позади других мыслей и мелькала робко как далекий огонек в туманную погоду. И он чувствовал, что это самоубийство и мужицкое горе лежит и на его совести; мириться с тем, что эти люди, покорные своему жребию, взвалили на себя самое тяжелое и темное в жизни — как это ужасно! Мириться с этим, а для себя желать светлой, шумной жизни среди счастливых, довольных людей и постоянно мечтать о такой жизни — это значит мечтать о новых самоубийствах людей, задавленных трудом и заботой, или людей слабых, заброшенных, о которых только говорят иногда за ужином с досадой или усмешкой, но к которым не идут на помощь... И опять: Мы идем, мы идем, мы идем»24.
А.П. Чехов видел противоречия общественной жизни. Он писал художественные произведения, а не философские трактаты, поэтому он не называл их движущей силой истории. Однако он понимал их именно в таком качестве. В повести «Моя жизнь» он отмечает, что у нас в России теперь нет крепостного права, у нас теперь растет капитализм, при котором большинство народа одевает, кормит и защищает меньшинство, оставаясь само голодным, раздетым и беззащитным. Искусство порабощения культивируется постепенно. Мы придаем рабству цивилизованные формы, мы уже не дерем на конюшне наших лакеев и умеем находить для них оправдание в каждом отдельном случае. В этой проблеме А.П. Чехов видел сущность социального вопроса в России. При постановке решения этого социального вопроса (а Чехов не решил его) он исходил из принципов демократизма и социальной справедливости.
В рассказе «Случай из практики» он показывает, как ординатор Королев, познакомившись с условиями жизни рабочих текстильной фабрики и ее хозяйки, госпожи Ляликовой, пришел к выводу о том, что тут какое-то «недоразумение»: «полторы-две тысячи фабричных рабочих работают без отдыха в нездоровой обстановке, делая плохой ситец», живут впроголодь и только изредка в кабаке избавляются от этого кошмара. Выгоды от этого производства получает одна госпожа Ляликова со своей дочерью. Однако как она пользуется ими: она и ее дочь несчастны, «на них жалко смотреть», и в свое удовольствие живет только одна Христина Дмитриевна — глуповатая гувернантка. Писатель обобщает: «...работают все эти пять корпусов, и на восточных рынках продается плохой ситец для того только, чтобы Христина Дмитриевна могла кушать стерлядь и пить мадеру». Стихийность капиталистического производства, полагал А.П. Чехов, выражается в том, что при нем создаются необходимые принудительные отношения, благодаря которым непреднамеренно вызывается масса ненужных страданий, социального зла, и в то же время, нет виноватого индивидуально, нет преступника, виноваты несовершенные общественные отношения, эта безличность основного социального зла при капитализме сохраняется и до настоящего времени, по сравнению с которой индивидуальные ухищрения предпринимателей отходят на второй план.
В таких произведениях как «Мужики», «В овраге» А.П. Чехов показывает другую сторону социального процесса, он рисует картины так называемого первоначального накопления капитала, со всеми ее отвратительными подробностями. Тонкость социального анализа, картина социальной дифференциации русской пореформенной деревни способны удовлетворить самого взыскательного критика истории развития пореформенного капитализма в России. Однако писатель видел и описал не только проявления аграрного кризиса, не только оскудение землевладельческого центра, выражавшееся в учащении голодовок, в росте недоимок крестьян, в сокращении народного потребления, но он заметил и описал те явления, которые характеризовали добровольное социальное попечительство, которое приняло в России форму благотворительности, которая, действуя в одном направлении с земством и зарождающейся социальной функцией российского государства, в перспективе призвана была смягчать социальные уродства капитализма, до зрелого развития которой А.П. Чехов не дожил. Правдивое изображение деревни и деревенской жизни в повести А.П. Чехова «Мужики» наносило удар традиционным народническим представлениям о послереформенной деревне и о социальных потенциях русского крестьянства. П.Б. Струве в журнале «Новое слово» выступил с критикой нового чеховского произведения. П.Б. Струве относил А.П. Чехова к самым талантливым писателям России, однако, не руководствующимся никакой идеей. Единственно возможный выход из состояния «безыдейности», по мнению П.Б. Струве, заключался в правдиво-критическом изображении русской жизни, которую дал А.П. Чехов в повести «Мужики». По свидетельству П.Б. Струве, это произведение предвещало возрождение русской литературы. По словам П.Б. Струве, А.П. Чехов представил в «Мужиках» «ужасную картину» человеческой жизни, показал перед читателем «одну неправду». Однако это вполне законный художественный прием — это, в сущности, сгущенное и концентрированное изображение деревенской жизни России после реформы 1861 года.
Общественное значение повести П.Б. Струве видел не в изображении нищеты крестьян, а в расстоянии между ними и семьей Чикильдеевых, выращенной городом. Несмотря на очень низкий уровень развития трактирной цивилизации, ее представители (семья Чикильдеевых в повести «Мужики») по сравнению с мужиками села Жуково — неизмеримо более высокая ступень цивилизации. Они были способны ставить вопросы о правах личности, способны на недовольство и протест. Задача показать расстояние между ними и мужиками была «блестяще» и притом в первый раз выполнена в русской литературе.
По свидетельству П.Б. Струве, из новой вещи А.П. Чехова, из его повести «Мужики» можно сделать выводы, которые будут значительно шире тезиса о необходимости просвещения народа и о долге перед ним со стороны интеллигенции. Из произведения А.П. Чехова вырисовываются те необходимые общественные условия, в которых происходит формирование личности. Нравственная парадигма повести А.П. Чехова «Мужики» заключается в том, что для развития человеческой личности необходимы соответствующие правила, которые ее формируют. Таким образом, А.П. Чехов ставил вопросы о взаимосвязи личного и общественного, о том, как это противоречие, в конечном счете, определяет уровень общественного развития.
Вопросу о том, как это конкретно происходит, писатель посвятил повесть «В овраге». Из записных книжек писателя мы узнаем, как в повести «Мужики» лакей, вернувшийся из столицы в родное село, рассказывает своим домочадцам о городской жизни, а не вошедшие сюда детали он использовал в повести «В овраге». С беспощадной правдивостью в этой повести А.П. Чехов показал, как наживался капитал, ценой каких преступлений, какого растления человеческой морали накапливалось богатство семьи Цибукиных. В сравнении с образом жизни членов этой семьи жизнь народа выглядит более человечной. В повести «В овраге» А.П. Чехов показывает ужасы первоначального капиталистического накопления. Они действительно вписаны в историю человечества пламенеющими языками огня и меча. Писатель показывает, что большие деньги требуют соответствующих преступлений. А.П. Чехову не был присущ гражданский индифферентизм, являющийся результатом только меднолобия, умственного и нравственного ничтожества. Писатель хотел сохранить свободу в художественном творчестве. Он был прежде всего художник, а не политик. А.П. Чехов был не способен ко лжи. Идя неизведанными путями художественной правды, он открывал новые страницы не только в своем творчестве, но и в русской художественной литературе наступающего XX века. В этот период он совершил свою, дорого стоившую ему с точки зрения здоровья, поездку на Сахалин в 1890 году и визит на заводы Саввы Морозова во Всеволодо-Вильве в 1902 году.
Элементы экзистенциальной философии, которые пропитывают художественное творчество позднего А.П. Чехова, не означают, что он был экзистенциалистом. Экзистенциальная философия утверждает целостность переживания в его телесности и мысли. Данный тезис у А.П. Чехова даже в его позднем творчестве проводится непоследовательно. Герои его прозаических произведений и пьес много размышляют и ничего не делают, и это не позволяет нам утверждать, что они стали выражать идеи классического экзистенциализма. Однако вместе с тем многие положения философии экзистенциализма нашли у А.П. Чехова классическое ясное выражение. В частности, вся обличаемая им пошлость есть неподлинная жизнь, однако в «часы опасности», когда происходит «разрыв» привычного существования, перед человеком обнажается неподлинность того, чем он жил до сих пор, и здесь он поворачивает или к смерти, или к борьбе за лучшее бытие.
Все это дало основание авторам современного философского словаря, ссылаясь на Ж.П. Сартра и А. Камю, отнести А.П. Чехова к «предшественникам» философии экзистенциализма25. Вся русская литература второй половины XIX века, как считал Н.А. Бердяев, экзистенциальна по своей сущности, выражая внутренний духовный мир человека, освободившегося от крепостной зависимости, но не получившего полной свободы и продолжавшего борьбу за новую лучшую жизнь. Эта борьба происходила в разных формах, однако русская классическая литература отражала ее с точки зрения тех изменений, которые происходили в духовных переживаниях личности, находившейся в сложных условиях быта, которые были объектом художественного отражения в творчестве А.П. Чехова. Отсюда вытекает выход его на экзистенциальные приемы раскрытия внутреннего мира человека, давшего такое богатство форм и нюансов человеческого поведения, которые вплоть до настоящего времени восхищают все просвещенное человечество.
Это богатство знаний о внутреннем мире русской души было приобретено А.П. Чеховым в результате многочисленных поездок писателя на Восток и на Юг России, в том числе и Пермскую губернию. Знание жизни народа являлось необходимой предпосылкой талантливого ее отражения в художественном творчестве писателя.
Примечания
1. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения. Т. 7. М.: Наука, 1977. С. 394.
2. Там же. С. 397.
3. Там же. С. 398.
4. Там же. С. 399.
5. Там же. С. 438.
6. Там же. С. 439.
7. Там же. Т. 8. С. 130.
8. Там же. С. 138.
9. Там же. Т. 9. С. 156.
10. Там же. С. 160.
11. Там же. Т. 8. С. 234—235.
12. Там же. С. 100.
13. Там же. С. 103.
14. Там же. Т. 7. С. 281.
15. Там же. С. 282.
16. Там же. С. 104.
17. Там же. Т. 9. С. 184.
18. Там же. Т. 10. С. 52.
19. Там же. С. 64.
20. Там же. С. 62.
21. Там же. С. 39.
22. Там же.
23. Там же. С. 100.
24. Там же. С. 80—81.
25. Современный философский словарь / Под общ. ред. В.Е. Кемерова. Франкфурт-на-Майне: Панпринт, 1998. С. 1027.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |