Глава III. Поездка А.П. Чехова на Урал в 1902 году

Вторая поездка А.П. Чехова на Урал была более продолжительной и плодотворной, чем первая: она не носила характера кратковременной остановки проездом во время следования писателя на Восток на остров Сахалин. В конце июня 1902 года Чехов ехал в Пермскую губернию с определенной целью — отдохнуть здесь в течение нескольких дней, обогатиться новыми впечатлениями, в поисках которых писатель проявлял неистощимую изобретательность.

Истоки необходимости этой поездки в Пермский край коренятся в событиях личной жизни писателя начала XX века. За последнее десятилетие уходящего XIX столетия Чехов написал несколько пьес. Его тянуло к сценическому изображению, к проигрыванию тех жизненных ситуаций, которые постоянно роились в его уме. Художественная тяга к сценической форме реализации своих творческих замыслов закреплялась знакомством с людьми театра, талантливыми актерами и режиссерами. Поэтому, когда в 1898 года усилиями К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко был создан Московский художественный театр, он был уже знаком с его творческой труппой. Знакомство с артисткой театра О.Л. Книппер переросло в большое и искреннее чувство, завершившееся тем, что 25 мая 1901 года они повенчались и уехали по Волге, Каме, Белой до Уфы, то есть совершили поездку на Южный Урал.

В шести часах езды от Уфы по железной дороге находился Андреевский санаторий, около станции Аксеново, который был известен своей кумысолечебницей, услугами которой А.П. Чехов решил воспользоваться и провести курс лечения туберкулеза. По дороге они навестили в Нижнем Новгороде А.М. Горького, находившегося под домашним арестом. У пристани Пьяный Бор молодые супруги застряли на целые сутки и ночевали на полу в простой избе в нескольких верстах от пристани. Ночь была тревожной, спать нельзя было, вспоминала Ольга Леонардовна, так как неизвестно было время, когда мог прийти пароход на Уфу. В продолжение ночи и на рассвете пришлось несколько раз выходить из избы и ждать, не появится ли какой пароход идущий до Уфы. На Чехова эта ночь, полная отчужденности от всего культурного мира, ночь величавая, молчаливая, памятная какой-то серьезной содержательностью, жутковатой красотою и тихим рассветом, произвела «сильное впечатление», и в его книжечке, куда он заносил свои мысли и впечатления о наиболее значительных событиях своей жизни, отмечен Пьяный Бор¹.

Основным источником, свидетельствующим о занятиях писателя во время его пребывания в Аксеновском санатории, является переписка А.П. Чехова. Из Аксеновского санатория, где он находился с 1 по 30 июня 1901 года, А.П. Чехов написал и отправил своим корреспондентам 23 письма. Переписка отражает основные, текущие интересы писателя. Она касается семейных дел в связи с женитьбой Чехова на артистке Московского художественного театра Ольге Леонардовне Книппер (письма к сестре Марии Павловне Чеховой, матери Евгении Яковлевне, брату Александру). В этих письмах он обсуждает вопросы изменения своего семейного положения, вводит свою жену в многочисленную семью Чеховых.

Несколько писем касаются издательских дел (письма к А.Ф. Марксу) об условиях печатания его произведений, текущих дел и отношений с литераторами (А.М. Горький, И.А. Бунин), журналистами М.О. Меньшиков), издателями (В.М. Соболевским), благотворителями (О.Ф. Васильева) и другими.

В переписке А.П. Чехова сквозной темой является состояние его здоровья. Он информирует своих корреспондентов о том, что у него за последнее время заметно ухудшилось состояние здоровья. Московский доктор Щуровский нашел у Чехова значительное ухудшение в легких. Если раньше врачи признавали у него притупление (развитие туберкулезного процесса) только в верхушках легких, то теперь врач признал его спереди, ниже ключицы, и сзади, где он захватывает верхнюю половину лопатки. Курс лечения кумысом был рассчитан на 2 месяца, первоначально А.П. Чехов был намерен следовать этому предписанию. Он довел употребление кумыса до 4 бутылок в день, пополнел на 11,5 фунтов веса. Кашель почти прекратился. Однако культурная среда, которая его окружала в санатории, не устраивала ни в малейшей степени. В письме к В.М. Соболевскому Антон Павлович сообщает о том, что ему надоело здесь ужасно, живут точно в дисциплинарном батальоне, скучища, хочется удрать: и я, по всей вероятности, удеру отсюда и уже пишу повсюду, чтобы с первого июля письма на мое имя адресовали в Ялту². Чехов сообщает Василию Михайловичу, что природа здесь «чудесная: масса полевых цветов, поверхность гористая, много ручьев, но народ здесь неинтересный, не поющий; все больше башкиры». Чехов уловил первые признаки приближающейся ранней уральской осени, он понял, что здесь короткое лето. Он понял это из скорого жадного роста трав, так как лето здесь (в Башкирии) кончается уже в августе, а жить и расти растениям хочется. Садов здесь нет. Охота, по-видимому, дивная, хариусы и форели ловятся в речке в изобилии.

Однако природные условия не дополнялись соответствующим обществом, и писатель с женой «заскучал» и покинул курорт, не окончив курс лечения, за что, возможно, расплатился преждевременной смертью через три года.

По свидетельству Ольги Леонардовны, в Аксенове Антону Павловичу нравилась природа, длинные тени вечерней степи, фырканье лошадей в табуне, нравилась флора, река Дема, куда молодые супруги ездили однажды на рыбную ловлю.

Санаторий находился в прекрасном дубовом лесу, однако устроен он был примитивно, и жить в нем А.П. Чехову было неудобно, комфорт был минимальным. Даже за подушками молодой жене пришлось ехать в Уфу, не говоря уже о других более престижных аксессуарах жизненного обустройства. Не устроило Антона Павловича и само кумысолечение. Кумыс сначала пришелся по вкусу Антону Павловичу, но вскоре надоел и, не выдержав шести недель, на которые был рассчитан курс лечения, молодожены отправились домой в Ялту, через Самару по Волге до Царицына и на Новороссийск. Из Ялты Ольга Леонардовна уезжала в Петербург, где начинались гастроли Художественного театра. Она много работала, много двигалась, не берегла себя и в результате 30 марта заболела. Ее болезнь была связана с начавшейся и неудачно окончившейся беременностью. Первоначально врачи думали, что больная поправится спустя несколько дней, однако болезнь затягивалась, а Ольга Леонардовна хотела вернуться к А.П. Чехову в Ялту. Ее письма этого периода к мужу полны тревоги и опасений за свое здоровье, с одной стороны, и желанием видеть мужа — с другой.

Поэтому, когда ей стало «получше», она 14 апреля 1902 года в сопровождении акушерки приехала в Ялту. Она была еще больной. С парохода ее снесли в экипаж на носилках. Поправлялась она очень медленно, А.П. Чехов чувствовал себя «плохо». Планы жить летом где-нибудь на севере, скажем, на Волге, на даче откладывались, 25 мая 1902 года супруги выехали в Москву. Однако здесь здоровье Ольги Леонардовны ухудшилось вновь, ее уложили в постель, врачи диагностировали у нее перитонит, и в течение нескольких дней они опасались за ее жизнь. Улучшение состояния ее здоровья наступило лишь к середине июня. Воспользовавшись этим, Чехов решил немного отдохнуть.

Он воспользовался предложением Саввы Тимофеевича Морозова и 17 июня отправился вместе с ним в Нижний Новгород, а оттуда пароходом до Перми, потом в Усолье и далее по железной дороге до Всеволодо-Вильвы, где у Саввы Тимофеевича было два химических завода, перестроенных им после того, как он в 1892 г. купил Большевильвенское и Всеволодо-Вильвенское имения Александра и Всеволода Всеволожских, которое было продано за долги. Площадь приобретенных вместе с ними лесных дач превышала 41,5 тыс. десятин.

Прадед и дед Саввы Тимофеевича Морозова были крепостными заводчиков и помещиков Всеволожских, а богатый потомок их через 100 лет покупает земли у представителя того же древнейшего дворянского рода, продающего свои имения для погашения долгов. Купив заводы и примыкавшую к ним лесную территорию, С.Т. Морозов (сделка помечена 15 сентября 1892 года, стоимость имения 300 тыс. рублей³), текстильный фабрикант с присущей ему недюжинной энергией, принялся за модернизацию предприятий, за радикальную переделку их, чтобы они приносили доход. Не ограничиваясь реконструкцией тех предприятий, которые уже имелись у Всеволожских, С.Т. Морозов в 1896—1897 гг. переводит в Пермское отделение Волжско-Камского банка 73,5 тыс. рублей, которые были израсходованы на строительство еще одного завода. Он был сооружен в 1898 году и находился в 11 километрах от Всеволодо-Вильвенских химических предприятий.

На Уральских заводах С.Т. Морозов занимался производством уксусной кислоты, древесного и метилового спирта, ацетона, денатурата, древесного угля и соли уксусной кислоты. Эти продукты находили применение в текстильной промышленности, которой он много лет занимался, и потребности которой в химических продуктах хорошо знал. Университетские штудии по химии Саввы Тимофеевича в лаборатории профессора В.В. Морковникова нашли практическое воплощение в его предпринимательской деятельности.

Энергия Саввы Тимофеевича, казалось, была неистощимой, он не только занимался расширением своего бизнеса, но и активно работал на ниве общественной и культурной деятельности. 10 июля 1892 года он стал членом Московского отделения Совета торговли и мануфактур. Его кандидатуру на эту общественную должность предложили маститые предприниматели А.К. Трапезников и П.И. Сажин. Заметим, что Совет торговли и мануфактур был совещательным органом при Министерстве финансов, его задачей являлось содействие правительству в изыскании мер для эффективной деятельности торговли и текстильной промышленности. Московское отделение Совета насчитывало 32 человека⁴. Чаще всего Совет рассматривал дела об открытии в губернии новых фабрик и заводов и о выдаче патентов на изобретения. Многие предприниматели выражали свое недовольство ограниченностью прав Совета.

С.Ю. Витте предлагал создать при министерстве финансов коллегиальное учреждение, которое бы имело право самостоятельной постановки новых вопросов торгово-промышленной жизни России. Однако в практическом плане это ничем не кончилось. Московское отделение Совета торговли и мануфактур продолжало оставаться совещательным органом, который правительство использовало для того, чтобы знать мнение российских предпринимателей и учитывать его в своей коммерческой политике.

Дела по ведомству министерства финансов заставляли С.Т. Морозова часто наведываться в Петербург, общаться с чиновниками высокого ранга, в том числе и с министром С.Ю. Витте. Все награды и звания, которых он был удостоен, были получены благодаря докладам и представлениям С.Ю. Витте.

За активную деятельность и особые труды по ведомству министерства финансов С.Т. Морозов 28 февраля 1892 года был награжден орденом Святой Анны 3-й степени. Орден представлял Крест на красной ленте в петлице. Через четыре года он был удостоен одной из высших наград Российской империи — ордена Святой Анны 2-й степени. Этим орденом в России награждались люди, занятые на государственной и военной службе не ради карьеры, а из чувства долга перед отечеством. Орден Анны 2-й степени давал своим кавалерам право личного дворянства. Морозова не интересовала принадлежность к привилегированному дворянскому сословию, для него на первом месте всегда стояли интересы дела; какого — это другой вопрос, обусловленный конкретными условиями дела, которое нужно было развивать и наращивать или в сфере промышленных отношений или в области культуры, к развитию которой Савва проявлял неизменный интерес.

С.Т. Морозов был широко мыслящим предпринимателем. Он понимал, что развитие науки и внедрение ее результатов в производство, — это только одна сторона дела, дающая возможность получить сверхприбыли, — другая же, также важная, заключалась в том, чтобы поднимать культурный уровень народных масс. Поэтому Савва Тимофеевич был крупнейшим меценатом России конца XIX — начала XX веков. Об этом свидетельствует московская газета «Новости сезона». 29 августа 1896 года она сообщала, что Савва Тимофеевич и Сергей Викулович Морозовы ассигновали 200 000 рублей на создание общедоступного театра для рабочих и служащих Орехово-Зуева⁵. Это дало возможность рабочим и служащим Орехово-Зуева приобщиться к большому искусству. Еще большие средства, массу личной энергии и организаторских ресурсов бросил Савва Тимофеевич на становление Московского художественного театра. Его общие расходы на любимое детище за несколько лет составили более 500 000 рублей⁶. Это огромная по тем временам сумма.

Организаторский гений Саввы Тимофеевича выразился в том, что он понимал, — только его денег и организаторских усилий для становления Московского Художественного театра будет недостаточно. Для этого нужно привлечение, создание интереса и участие в делах театра и выдающихся представителей отечественной интеллигенции. И вот здесь он обратил внимание и решил привлечь к делам Московского Художественного театра А.П. Чехова. 28 января 1900 года С.Т. Морозов писал Антону Павловичу «...Вы так близко знаете дела нашего театра, что много писать вам излишне. Вы знаете, что дела наши шли с дефицитом, что работаем мы в отвратительном театре, не имеем постоянного места жительства, а кочуем постоянно, что здоровье К.С. начинает поддаваться, что он переутомлен, что ладу в нашем деле нет»⁷. Нарисовав Чехову такую мрачную и вместе с тем фактически достоверную картину, Савва Тимофеевич делает следующий вывод: «Я много думал об этом» и пришел к выводу, «что организация всего дела неудовлетворительна. И в этом именно кроется причина, почему такое хорошее дело не может встать на ноги. И вот после многих колебаний я решился сделать участникам театра предложение, остов которого посылаю при этом письме.

Литературная сила этого театра ограничивается Немировичем, но мне этого недостаточно, и вот, переговорив с Владимиром Ивановичем и Ольгой Леонардовной, я решился обратиться к Вам, не войдете ли Вы в состав товарищества, которое будет держать театр. Все участники и я, — подчеркивал Савва Тимофеевич, — с нетерпением ждем Вашего ответа».

Когда Антон Павлович выразил свое согласие, по свидетельству О.Л. Книппер-Чеховой, Савва «прыгал от восторга». По инициативе С.Т. Морозова А.П. Чехов стал пайщиком театра и внес 10 000 рублей. С.Т. Морозов открывает новым пайщикам кредит на 3 года, отказывается от возмещения своих затрат в поддержку Художественного театра, которые составляли 60 000 рублей, весь свой доход за эти годы передает Товариществу и дополнительно вносит в его кассу 15 000 рублей. Такими были отношения Антона Павловича с крупнейшим российским меценатом. В отличие от других представителей господствующего класса России, представленных, в основном, старой, развитой аристократией, которые редко бывали на принадлежавших им предприятиях, Савва Тимофеевич делал это довольно часто. Он не только хотел, но и умел держать их под контролем.

Такими были отношения крупнейшего текстильного фабриканта и мецената России С.Т. Морозова и популярного писателя и драматурга А.П. Чехова на начало лета 1902 года.

Во время личной встречи С.Т. Морозова с А.П. Чеховым в начале июня 1902 года последний заговорил о том, что ему нужно на недельку отправиться за город отдохнуть, пока жена поправляется, и он хочет съездить в Нижний Новгород к М. Горькому. С присущей ему энергией С.Т. Морозов сразу же ухватился за чеховскую мысль и повернул ее по-своему: «Зачем в Нижний Новгород? Поедем лучше со мной по Каме на Урал, там у меня имение недалеко от Усолья, прекрасно отдохнешь, там чудесная природа, чистый воздух, рыбалка, я еду открывать школу в поселке Всеволодо-Вильва, назовем ее твоим именем. Все будет превосходно с любой точки зрения. Едем?!» После непродолжительного раздумья Антон Павлович согласился. Далекий и таинственный Уральский край манит его. После согласия Чехова дело закрутилось, с присущей ему энергией С.Т. Морозов решил все вопросы, связанные с поездкой, и 17 июня 1902 года они тронулись в путь. До Нижнего Новгорода решили ехать железной дорогой, а затем по Волге и Каме речным путем. Для того чтобы скрасить свое пребывание на борту любимовского парохода «Кама», Чехов пишет каждый день письма своей жене Ольге Леонардовне, сестре Марии Павловне, А.М. Горькому и В.И. Немировичу-Данченко. На основании этих писем мы можем установить довольно многочисленные детали и подробности путешествия, его временные рамки.

17 июня 1902 года он пишет Марии Павловне еще из Москвы, что он уезжает сегодня с С. Морозовым на Волгу и Каму, откуда намерен возвратиться 5 июля⁸. Первоначально поездка была намечена достаточно продолжительной, Антон Павлович намеревался провести в имении Саввы Морозова во Всеволодо-Вильве недолго, затем этот срок был им сокращен до 3 дней, и в письме к жене Антон Павлович заверяет ее, что уже 2 июля он вернется в Москву.

С дороги во Всеволодо-Вильву и обратно из Пермской губернии в Москву Антон Павлович написал 14 писем, которые служат основным источником о состоянии здоровья писателя в дороге, о его восприятии природы и окружающей социальной действительности, об особенностях проведения им свободного времени. Круг интересов Чехова широк и разнообразен. Однако устойчивой доминантой его писем к жене звучит беспокойство и пристальный интерес к ее здоровью. Во-первых, ей он писал чаще всего: из 14 писем 7 — это письма Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой. Это свидетельствует о том, где находился его главный интерес в это время.

Уже на второй день путешествия он информирует ее о том, в каких условиях протекает его поездка. «Теперь 12 часов дня, плыву по Волге», — пишет он. — Ветер, прохладно, но очень, очень хорошо. Все время сижу на палубе и гляжу на берега». Погода хотя и солнечная, однако, прохладная. Об этом можно судить на основании чеховских слов о том, что «если вовремя переходить со стороны на сторону, то ветра можно не чувствовать». Видимо, ветер, хотя и в солнечный день, был прохладным, иначе бы ему не понадобились своевременные переходы с одной стороны палубы на другую. В этом смысле можно понять контекст его высказываний относительно своего здоровья: «Итак, настроение у меня хорошее, немецкое, ехать удобно и приятно, кашлял гораздо меньше»⁹. Социальный контекст общения во время путешествия А.П. Чехов рисует с юмором: «Морозов везет с собой «двух добродушных немцев», «старого и молодого»; оба по-русски — ни слова, и я поневоле говорю по-немецки».

Через все эти шутливые высказывания о возрасте своих попутчиков, о языке их общения проглядывает настоящая тревога Антона Павловича о состоянии здоровья жены. Это выразилось в ироническом отзыве, который он дал на заключение известного акушера-гинеколога Вишневского. Поклонись и поблагодари его, — пишет А.П. Чехов жене, — далее в юмористическом плане продолжает, — у него температура немножко высока, он трусит и хандрит — это с непривычки¹⁰.

В свойственной писателю юмористической манере он передает через жену поклоны ее родным и близким. Матери жены, Анне Ивановне, он «низко кланяется» и желает, чтобы ей у нас, т. е. в доме Гонецкой, 21, где до отъезда Чехова в путешествие во Всеволодо-Вильву жили супруги Чеховы, было «покойно», «чтобы ее не кусали клопы». Однако за этим словесным фарсом скрывается и настоящая тревога Антона Павловича о состоянии здоровья Ольги Леонардовны. Письмо заканчивается многозначительной фразой: «Телеграфируй, что сказал М.Г. Штраух»¹¹. Обращает на себя внимание то, что Антона Павловича интересует диагноз этого, в его глазах ведущего специалиста по женским болезням, и он просит срочно проинформировать его об этом с помощью самого быстрого способа передачи информации в условиях того времени — телеграфа.

На следующий день, 19 июня, получив телеграмму жены о том, что Штраух «нашел улучшения» в состоянии ее здоровья и «разрешил гулять на воздухе», а в конце месяца позволяет переезд на дачу¹², Антон Павлович предостерегает жену от поспешности переезда ее на дачу: «Без меня на дачу не переезжай, я скоро приеду, раньше 5-го июля»¹³. Он пишет жене, что ее телеграмму он в Казани получил и заверяет ее в том, что у него все «хорошо»; путешествие протекает нормально. «Теперь плыву по Каме, — продолжает он. — Погода чудеснейшая, ясно, тепло. Савва (Морозов. — В.С.) очень в духе. Кама очень многоводная река. На Каме воды очень много», видимо, в спокойных условиях, в теплую погоду А.П. Чехов мог обстоятельнее рассмотреть реку, и он удивился ее «полноводности». Антон Павлович выискивает в дороге то, что было знакомо Ольге Леонардовне по их совместной с мужем поездке до пристани Пьяный Бор, он сожалеет, что на этот раз он не увидит эту пристань, «так как будем в нем» рано утром, «в 5 часов утра»¹⁴.

Ольга Леонардовна 19 июня телеграфирует мужу о состоянии своего здоровья: «Благополучно сплю, отлично немного хожу.

И.Н. Альтшулер был. Кланяемся. Целую. Палочка»¹⁵. Видимо, Исаак Наумович ничего опасного в состоянии здоровья своей пациентки не диагностировал, и это вызвало удовлетворение с ее стороны. Переписка между супругами очень интенсивна и насыщена разнообразным содержанием. Они обмениваются письмами и телеграммами каждый день. 20 июня Ольга Леонардовна телеграфирует мужу о том, что состояние ее здоровья «становится все лучше», она радуется его «путешествию», передает «поклон» его спутнику (Савве Морозову. — В.С.)¹⁶.

Получив телеграмму жены, А.П. Чехов пишет ей, что заплатил 1 рубль 10 копеек штрафу. Проинформировав Ольгу Леонардовну о том, что он завтра будет в Перми, просит ее шутливо поберечь свое здоровье, хотя бы «до июля», предлагает не «есть ржаного хлеба и проч»¹⁷. Здоровье жены А.П. Чехова улучшалось с каждым днем. 21 июня она телеграфировала мужу: «Гуляла. Самочувствие хорошее. Мама уехала»¹⁸.

22 июня А.П. Чехов прибывает в Пермь. Переночевав в Клубной гостинице, он на следующий день пишет Ольге Леонардовне о том, что «сегодня», т. е. 22 июня, он уезжает на пароходе вверх по Каме в Усолье, а оттуда в имение С.Т. Морозова во Всеволодо-Вильву, потом опять в Пермь и «наконец в Москву»¹⁹.

Писатель удовлетворен ходом поездки. У него возникла мысль о том, чтобы «как-нибудь» нанять для «всего семейства» пароходик и поехать не спеша в Пермь, а потом обратно, и «это была бы дачная жизнь самая настоящая, какая нам и не снилась». Он предлагает Ольге Леонардовне подумать об этом²⁰. Однако это предложение на неопределенное будущее, а сейчас на ближайшую перспективу Чехов заверяет жену в том, что если у Алексеева все будет готово на даче, то они 3 или 4 июля переедут. «Времени терять не будем».

О своих дальнейших планах он пишет следующее. «Сейчас еду на пароходе». Продолжительность поездки до Усолья он определяет так: плыть буду один день сегодня, потом ночь, потом в 12 часов дня на поезд, который ходит от Усолья до Всеволодо-Вильвы. В юмористическом плане Чехов продолжает заверять Ольгу Леонардовну в том, что он каждый день ест «стерляжью уху», и к его возвращению в Москву О.Л. Книппер должна пополнеть и стать пухлой, как антрепренерша.

Дорога до Усолья не доставила А.П. Чехову положительных эмоций. Ехать нужно было долго «в душной, неуютной каютке», а теперь он (письмо А.П. Чехова от 23 июня 1902 г. из Усолья) ждет поезда, который пойдет через 4—5 часов до Всеволодо-Вильвы. Антон Павлович рассчитывал быть там в 3 часа дня и там «выспаться» и отдохнуть, т. е. таким образом компенсировать те неудобства, с которыми ему пришлось встретиться в пути от Перми до Усолья²¹.

Писатель решил во Всеволодо-Вильве прожить три дня. Об этом мы узнаем из его письма Марии Павловне, отправленного 23 июня из Усолья, и 2 июля он рассчитывал прибыть в Москву²². Об этом он информирует сестру заранее. Это была его целевая установка, а не состояние здоровья, которое, как вспоминают некоторые мемуаристы, якобы вынудило его досрочно покинуть Всеволодо-Вильву и срочно уехать в Москву.

Трехдневное пребывание Антона Павловича во Всеволодо-Вильве может быть реконструировано на основании воспоминаний очевидцев. Все они, за исключением А.Н. Тихонова, выступавшего в литературе в последующие годы под псевдонимом Александра Сереброва, принадлежали к так называемым «низам общества». Поскольку они были неграмотными, их воспоминания записывались другими людьми, в частности, воспоминания горничной Ксении Ожгибесовой, писаря Павла Метелева, пенсионера Якова Мелехина были записаны сотрудниками местного музея А. Понародовой и Т. Зимниной²³ по их наводящим вопросам и отредактированы в соответствии с общепринятыми нормами социалистического общества, которые заключались в том, что любая критика социалистических порядков исключалась и в то же время прописной являлась критика общественных порядков дореволюционной России. В соответствии с этим становится понятным утверждение А.Н. Тихонова (А. Сереброва) о том, что Савва Морозов был охарактеризован А.П. Чеховым как «богатый купец», который «театры строит»... с революцией заигрывает..., а в местной аптеке нет йоду, и фельдшер-пьяница, весь спирт из банок выпил и ревматизм лечит касторкой... Все они на одну стать, наши российские Рокфеллеры²⁴. Это, конечно, добавка А.Н. Тихонова-Сереброва более позднего времени.

Что касается пьяницы-фельдшера и его подвигов, это могло быть сказано Чеховым А.Н. Сереброву, однако характер отношений между А.П. Чеховым и Морозовым в 1902 г. совершенно исключал возможность такой идентификации. Она была придумана и вставлена А.Н. Тихоновым для того, чтобы показать различие между капиталистом С.Т. Морозовым, заигрывающим с революцией и все-таки продолжающим грабить рабочих, и демократически (хотя и не революционно) настроенным А.П. Чеховым. Именно поэтому он упускает важнейшее мероприятие, которое было проведено на морозовских заводах Всеволодо-Вильвенского округа, — сокращение 12-часового рабочего дня до 8 часов с 1 июля 1902 года. Произошло это в результате осмотра А.П. Чеховым совместно с Саввой Морозовым одного из Всеволодо-Вильвенских заводов. А.П. Чехов стал расспрашивать рабочих о зарплате и продолжительности рабочего дня. Он был не удовлетворен ни тем, ни другим. Экскурсия закончилась посещением заводской лаборатории. Здесь состоялся «серьезный разговор писателя» с гостеприимным хозяином. А.П. Чехов настаивал на сокращении продолжительности рабочего дня до 8 часов для рабочих, занятых на вредном для их здоровья химическом производстве. Он настаивал на этом как врач. Савва Тимофеевич внимательно выслушал его рассуждения и дружески ему ответил: «Хорошо. Сделаю»²⁵. Слово свое он сдержал, и уже после отъезда Антона Павловича с 1 июля 1902 года все смены на химических заводах были переведены на 8-часовой рабочий день. Продолжительность рабочего дня у подсобных рабочих была сокращена на полтора часа. Она по-прежнему составляла 12 часов, однако в это время включались перерывы на завтрак (30 минут) и на обед (1 час). Конечно, такое поведение С.Т. Морозова не могло быть отмечено в период тоталитарного социализма, ведь оно коренным образом расходилось с тем штампом о «бесчеловечных эксплуататорах», который безраздельно господствовал в тогдашней России.

А.Н. Тихонов для придания своим воспоминаниям большего веса посылал их на просмотр А.М. Горькому, который заметил и подчеркнул, что особенности поведения А.П. Чехова были верно «схвачены» мемуаристом²⁶.

Пенсионер Петр Метелев, который тогда (в июне 1902 г.) служил в заводоуправлении Всеволодо-Вильвенского завода писарем, спустя почти 60 лет вспоминает о том, как ему пришлось беседовать с писателем и фотографировать его. Метелев вспоминал: «Однажды прибегает за мной» нарочно посланный мальчик-рассыльный Я. Мелехин и говорит: «Иди скорей с аппаратом, барин зовет». Прибыв к зданию, где жил управляющий, Метелев увидел, что все во главе с С.Т. Морозовым и А.П. Чеховым сидели в саду управляющего заводом за накрытым столом. Их было человек десять. Шла веселая беседа.

Установив на треножник аппарат, П. Метелев сделал несколько общих снимков, а затем отдельно сфотографировал Чехова с «дядей Костей», как тогда называли К. Медведева, затем сфотографировал С.Т. Морозова с А.П. Чеховым и иностранными специалистами. Через час он проявил снимки и вручил их присутствующим на обеде гостям.

На следующий день, 24 июня, по свидетельству П. Метелева, Антон Павлович Чехов позвал его к себе. Он расспрашивал его об Усолье, его интересовали жизнь, быт, заработки рабочих любимовских солеварен. Узнав, что он родом из Усолья, Чехов с интересом расспрашивал его об этом. Он сам намеревался съездить туда и ознакомиться с условиями жизни рабочих солеварен, однако недостаток времени помешал ему реализовать это намерение. Поскольку заводской писарь заинтересовался, откуда писатель так хорошо знает быт усольских рабочих, Антон Павлович сообщил ему, что сведения об этом им были почерпнуты «из записок» Мельникова-Печерского²⁷.

Несомненно, что об одной из фотографий П. Метелева речь идет в публикации Т.П. Чураковой «А.П. Чехов на Урале». Фотография А.П. Чехова, надписанная им: «Лесничему Всеволодо-Вильвенского завода К.Н. Козловицкому 25 июня 1902 года». Лесничий присутствовал на торжественном обеде, данном в честь приезда на завод знаменитых гостей. О том, что он присутствовал на этом «торжестве», мы находим подтверждение в других источниках, в частности, в воспоминания А.Н. Тихонова-Сереброва. Несомненно, что, знакомясь с немногочисленной Всеволодо-Вильвенской интеллигенцией, А.П. Чехов не только подарил фотографию местному лесничему, но и познакомился с его библиотекой, хотя трехдневное пребывание писателя в поселке было таким кратким, что едва ли он мог воспользоваться ее шедеврами²⁸.

Проживал Чехов во Всеволодо-Вильве в доме управляющего К.Н. Медведева, «дяди Кости». Этот одноэтажный особняк с мезонином был расположен на пригорке, где речка Кичига впадает в Вильву.

По свидетельству журналиста И. Власова, «каждый приезжающий сегодня в поселок Всеволодо-Вильву считает своим долгом подойти к данному особняку и осмотреть его». Журналист отождествляет свои личные восприятия «дома с мезонином», который ему представлялся таким привлекательным именно потому, что летом 1902 г. здесь в течение трех дней жил известный русский писатель Антон Павлович Чехов (Власов И. Дом с мезонином // Молодая гвардия. 1971. № 86.). Конечно, дом управляющего, хотя он и был с мезонином, по своей архитектурной композиции не сопоставим с овеянным поэтической фантазией выдающегося русского писателя помещичьим особняком в одноименной повести А.П. Чехова.

Во время пребывания А.П. Чехова во Всеволодо-Вильве А.Н. Тихонов в качестве студента Петербургского горного института находился здесь на практике, цель которой заключалась в разведке наличия угольных пластов в имении С.Т. Морозова. В своих воспоминаниях, написанных в яркой художественной форме, А.Н. Тихонов рассказывает, как он докладывал о результатах своих изысканий Савве Тимофеевичу Морозову. Составленные им чертежи были так велики, что не умещались ни на одном из имеющихся в заводоуправлении столов. С присущей ему находчивостью Савва Морозов раскинул кальку от одного угла комнаты в другой, поставил на концах горящую лампу и несколько подсвечников «и, растянувшись на полу», пригласил студента-практиканта последовать его примеру. Так, ползая по занозистым половицам, они приступили к осмотру чертежей и к деловой беседе о возможности наличия запасов каменного угля в недрах имения С.Т. Морозова. В середине доклада будущего горного инженера Савва Тимофеевич, поняв, что запасов угля в недрах его имения нет, а студент, который ему об этом докладывает, очень толковый, решил свою «обязанность» занимать А.П. Чехова перекинуть на А.Н. Тихонова. И, привстав на колени, с «присущей ему хитрецой» он сказал ему об этом. Подчеркнув, что завтра он уедет осматривать «имение», а Чехова подброшу Вам... Вы его тут займите... Вам будет интересно...!²⁹ С присущей ему проницательностью и умением мгновенно схватывать суть ситуации Савва понял, что знаменитому писателю «скучно» с ним. И он выразил сожаление: «И зачем я его сюда затащил?»

Этим решением знаменитый текстильный фабрикант сразу убивал двух зайцев. Во-первых, он получил возможность осмотра своего «имения», а создание условий для его прибыльной работы занимало Савву больше всего. Прибыль — дело первостепенное, а создание условий для ее получения — цель деятельности предпринимателя, так понимал свою задачу Савва Морозов, отличаясь от других предпринимателей только изворотливостью и дальновидностью. Во-вторых, он интуитивно через несколько минут после доклада студента-практиканта уловил его литературную одаренность и мгновенно решил, что ему будет интересно общение с выдающимся писателем, а Антону Павловичу будет не совсем безынтересно общение с талантливым будущим горным инженером. Конечно, Савва не имел в виду третью сторону данного решения: а именно, благодаря этому мы имеем первоклассный источник об этом трехдневном пребывании А.П. Чехова во Всеволодо-Вильвенском имении С.Т. Морозова.

Многие факты, бытовые детали и подробности в воспоминаниях А.Н. Тихонова описаны фактически достоверно с претензией на художественный блеск. Не случайно их автор, будучи уже в зрелом возрасте (53 года), послал их на отзыв А.М. Горькому. И он получил этот отзыв, эту желаемую им оценку. Большой художник слова написал: «Очень интересно» и посоветовал кое-что исправить «и дописать».

Надо отметить, что Горький в 1933 году — это не Горький более раннего периода. Он вкусил и принял кое-что из сталинской идеологии и поделил мир на врагов и друзей. Это сказалось и на контексте тех советов и рекомендаций, которые он дает А.Н. Тихонову в плане улучшения «дорисовки» образа А.П. Чехова. Новым по сравнению с образом Чехова в более ранних воспоминаниях является отношение писателя к миру людей. Если раньше он считал, что в основе этого отношения лежала любовь к ним, то теперь он это положение трактует с определенной долей сомнения. Он советует А.Н. Тихонову, как улучшить образ Антона Павловича. Он пишет: у вас Чехов говорит, а «не двигается, нет жестов, рук — нет, а у него были этакие вялые кисти, и часто казалось, что дотрагиваются они до вещей не то — брезгливо, не то — нерешительно». Это сомнение в искреннем гуманизме Чехова у Горького в данном случае зашло так далеко, что он распространяет его на походку когда-то любимого им писателя. «Тоже и походка, — писал он работнику литературного фронта, желающему стать художником, — Чехов ходил, как врач по больнице, больных в ней — много, а лекарств — нет. Да и врач-то не совсем уверен, что лечить — надо»³⁰. Вот оно как — Чехов сомневается, надо ли лечить людей от пошлости. Это очень сильно сказано и является убедительным свидетельством «вписывания» писателя в сталинский режим.

Интересные суждения находим в цитируемом нами письме. А.М. Горький об отношениях Саввы Морозова и А.П. Чехова писал: «Савва Антона Павловича определенно не любил, физически отталкивался от него, это характерно для Саввы»³¹. Думается, что дело тут обстояло сложнее. Физически будучи здоровым и энергичным человеком, Савва действительно испытывал втайне не совсем приятные чувства, общаясь с туберкулезным больным А.П. Чеховым, однако, с другой стороны, он понимал, завидовал и отдавал должное талантливости А.П. Чехова, поэтому всячески пытался, вопреки эмоциональному неприятию, вести в отношении его рационально правильную линию поведения, которая, однако, не будучи пропитанной настоящим чувством, выглядела неискренней и подхалимной. Для нас важно подчеркнуть, что в воспоминаниях А.Н. Тихонова между известным текстильным фабрикантом России С.Т. Морозовым и одним из самых популярных писателей страны А.П. Чеховым в период трехдневного отдыха писателя во Всеволодо-Вильве не было никаких внешне прочитываемых трений, а тем более конфликтов.

Попытаемся на основании мемуаров А.Н. Тихонова реконструировать пребывание А.П. Чехова во Всеволодо-Вильве, а также те занятия, которыми он в это время был увлечен, сопоставляя их там, где это необходимо и возможно, с воспоминаниями других мемуаристов. Прежде всего, уточним время пребывания Чехова во Всеволо-Вильве. Местная газета «Пермский край» в отделе «Хроники» поместила объявление о том, что 23 июня во Всеволодо-Вильву, имение С.Т. Морозова, приехал писатель А.П. Чехов с целью недельного отдыха. Отдых этот уже заранее был сокращен, однако писатель не решился его озвучить на всю губернию и решил действовать де-факто³².

А.Н. Тихонов образно, претендуя на художественность главы воспоминаний, посвященных пребыванию А.П. Чехова во Всеволодо-Вильвенском имении С.Т. Морозова, рисует предвстречную суету в имении известного российского фабриканта и мецената. «В уральских владениях Саввы Морозова готовились к приезду хозяина», — пишет он, конкретно поясняя, кто и чем занимался в эти напряженные предвстречные дни.

Управляющий имением — «дядя Костя» (Медведев. — В.С.), расторопный толстяк, похожий на мистера Пикквика, вторую неделю метался из одного края обширного имения в другой, «не разбирая ни дня, ни ночи»³³.

Хозяину нужно было угодить, доставить ему удовольствие и удовлетворение не в чем-то одном, а по целому ряду направлений. Нужно было создать хозяину комфорт внутренний и внешний. А для этого в одном углу имения охотники стреляли дичь, в другом — рыбаки ловили в горной речке «нежных хариусов», чтобы было чем кормить Морозова. Домой морозовский приказчик приезжал только ночью, чтобы только «отсыпаться», однако и здесь его ожидали заботы. Здание конторы завода «красили снаружи, скребли и мыли внутри, чистили парк, вывозили навоз из конюшен и спешно вешали собак, в непотребном количестве расплодившихся около кухни». Кучер Харитон, тяжеловатый рыжебородый мужик, «и впрямь похожий на палача», как нельзя лучше подходил для этой роли. Однако ему удалось «казнить» только трех собак, остальные, «почуяв беду», благоразумно куда-то скрылись, а может быть, их и не было, а рисовало их разгоряченное воображение морозовского служаки.

К приезду Морозова был подготовлен «сюрприз» — сдача в эксплуатацию новой школы, которая по отчетам числилась готовой, однако еще стояла без окон и дверей. Нужно было не только устранить недоделки, но и навести «блеск» на новое учреждение в поселке, призванное стать очагом просвещения местного молодого поколения. А для этого его нужно было красить, мыть и наводить порядок. Этим с утра до вечера занималась супруга Медведева, Анфиса Николаевна. В нервной истерике она поминутно затевала ссоры с малярами, с поломойками, с прислугой, с жирным поваром, выписанным из Перми и оказавшимся пьяницей. Ссоры Анфисы Николаевны с поваром по поводу не существующих в природе «бунчаусов», без которых невозможно приготовить ни одного благородного «губернаторского кушанья», с поломойками, которые выдавили два стекла и успели сломать многолетний фикус, не оставляли А.Н. Медведевой свободного времени для надзора за ее сыновьями, которых у нее было четверо. Мальчики, воспользовавшись этим, немедленно объявили себя шайкой разбойников, они с удовольствием бегали босыми ногами по еще не просохшим в школе полам, в парке деревянными саблями рубили посаженные на клумбе цветы.

Отец не обращал на детей в эти дни никакого внимания. Предметом его гордости и внимания, его единственной «отрадой» был впервые поставленный в доме специально для С.Т. Морозова «теплый ватерклозет с фарфоровой чашей и громыхающим как Ниагара, водосливом». Подробности о том, с каким возгласом выходил писатель из данного культурного «аксессуара», что он говорил по поводу значимости данного культурного «учреждения», а также тех «непорядков», которые неизменно обнаруживались в его туалете, сказаны скорее для «красного словца» А.Н. Тихоновым для того, чтобы придать не только блестящий стиль воспоминаниям, но и сделать их не лишенными юмора. Ведь он пишет о писателе, который был одним из самых талантливых юмористов в русской литературе.

К серьезным элементам встречи Морозова следует отнести «волнения» в заводском поселке, находящемся неподалеку от усадьбы. В местном волостном правлении по вечерам «густо гудели мужики», составлявшие прошения Морозову относительно «каких-то спорных лугов». Не отставала от морозовского приказчика (управляющего имением С.Т. Морозова) и местная церковь. Отец Геннадий разучивал со школьниками к приезду хозяина приветственную кантату. Даже начальник местной станции, не подчиненный Морозову непосредственно, приказал «раболепства ради» начистить толченым кирпичом станционный колокол и собственноручно увешал станционную платформу приветственными гирляндами.

В день приезда Морозова, 23 июня, К. Медведев в 10 часов утра в заново отлакированной коляске с Харитоном на козлах, «разодетым в плисовую с позументами безрукавку, покатил на вокзал встречать хозяина». Студент-практикант горного института остался ждать около дома, Савву Морозова он уже знал по Москве.

Через полчаса из-за угла дома, — дорога в этом месте делала поворот, вихрем вырвалась возвращающаяся тройка и «разом замерла у народного подъезда», окутанная облаком пыли. Из коляски по-молодому, легко «выскочил» Морозов. «Он был в парусиновой блузе и высоких охотничьих сапогах». «Его лицо монгольского бородатого божка хитро щурилось». Александр Николаевич этими словами как бы подчеркивает водораздел между ним и известным капиталистом, в сущности хитрым и дальновидным эксплуататором.

— А я вам гостя привез! — шепнул он практиканту.

Возникает вопрос, почему такое обращение адресовано студенту-практиканту. Думается, в основе этого факта лежали два обстоятельства. Во-первых, знание студента, с которым во время встречи в Москве перед практикой они говорили о перспективах поиска каменного угля в имении Морозова, во-вторых, он хорошо знал, что Чехов особенно популярен в глазах российской молодежи. А отсюда и его подчеркивание собственной заботы о местной молодежи.

По контрасту с поведением бойкого, стремительного, энергичного Саввы Морозова рисуется Александром Николаевичем внешнее амплуа А.П. Чехова. Он «осторожно» ступил с подножки коляски на землю. Его лицо в седеющей бородке было серым от усталости и пыли. «Помятые брюки просторно болтались на длинных ногах. Он был высок ростом, в узком черном пиджаке с измятым галстуком-бабочкой». А.Н. Тихонов сразу же подчеркивает болезнь А.П. Чехова. В нескольких шагах от нас он вдруг глухо и надолго закашлялся. Автор воспоминаний сразу же стремится показать две характерные стороны чеховского поведения. Во-первых, его деликатность: он, «отвернувшись конфузливо в сторону, сплюнул в отверстие фляжки вязкую мокроту», во-вторых, его любовь к природе, к рыбалке, и в особенности к щукам. Поправив пенсне, прищурившись, оглядев с высокого откоса млеющие в горячем тумане заречные дали, он сказал низким, хрипловатым от кашля голосом:

— А должно быть здесь щуки водятся?!

Это наилучший выход в создавшихся условиях на утвердившийся в народном сознании человеческий стереотип.

Во время осмотра местных достопримечательностей, спиртового завода, новой школы, березового парка, молодой практикант обратил внимание на походку А.П. Чехова. Он шел медленно, отставая от других, глядя под ноги, тонкой гнущейся тросточкой он пробовал на прочность растрескавшуюся от жары землю, как бы не доверяя ее «обманчивой внешности».

Легкие писателя, пораженные туберкулезным процессом, были далеко не в идеальной форме. Поэтому осмотр местного химического завода Чехову определенно не понравился. Морщась от уксусного запаха, он с безразличным видом прослушал объяснения инженера, постучал «из вежливости» тросточкой по огромной бутыли денатурата и, не дождавшись С.Т. Морозова, вышел на воздух.

В новую школу, по свидетельству А.Н. Тихонова, А.П. Чехов даже «не заглянул». Пока Савва Тимофеевич мерил рулеткой будущие классы и вычислял их кубатуру, писатель сидел около школы на бревнах и приманивал мятными лепешками деревенских ребят, которые собирали около школы сосновые щепки на растопку домашних печей. Ребята шмыгали носами, подталкивали друг друга локтями, но ни один из них так и не решился подойти за конфетами к «чужому дяде» в очках со шнурочком.

Чехов и крестьянские дети — исхоженная тема, однако то, что они не подошли к писателю и не взяли ни одной конфетки, — не стандартное утверждение, и оно и наводит на размышления.

Под зелеными сводами местного парка Чехов «ожил», снял кепку, как в церкви и, вытирая пот платком, со вздохом и нараспев сказал:

— Хорошо у вас тут... Бе-ре-зы... Не то, что у нас в Ялте, где нет ни берез, ни черемухи, ни скворцов...³⁴

— Здоровые люди, они — глупые, им везде нравится, — ответил Савва с таким ехидным простодушием, что нельзя было понять, над кем он подсмеивается — над здоровыми людьми или над больным Чеховым.

Думается, что в данном случае Савва подсмеивается над теми здоровыми людьми, которые ездили в Ялту и нерационально расходовали там массу средств, которые можно было бы рационально расходовать на «дело» в тех местах, где эти здоровые люди жили. Завершается первый день пребывания Чехова на Севере пермской земли описанием торжественного обеда, состоявшего из семи блюд.

За столом собралась «вся местная интеллигенция» — лесничий, фельдшер, инженер и техники с заводов: нескладные и бородатые дяди, «рабочая скотинка Морозова». Советский писатель испытывает к ним чувство классовой отчужденности: «они — рабочая скотинка Морозова». Плохо скрытое раздражение у А.Н. Тихонова вызывала форма одежды этих «интеллигентов». «Они нарядились, как на свадьбу, — с неодобрением замечает он, — суконные сюртуки пахли нафталином, накрахмаленные манишки с невероятными галстуками пузырями выпирали из жилетов». Все их внимание было приковано к хозяину. Они говорили, пили водку, смеялись тогда, когда он говорил, пил, смеялся. На Чехова они не обращали внимания. Некоторые из них «даже не знали, кто такой Чехов». Они принимали писателя за помощника С.Т. Морозова «по письменной части».

Чехов сидел «чужаком на краю стола», с тоской поглядывал на вечереющий сад, где солнце уже резало пополам стволы берез и кипело последним золотом в их пышных вершинах. Красоты местной природы, несомненно, привлекали внимание писателя.

Он ничего не ел, кроме супа, пил привезенную с собой минеральную воду «Аполинарис» и весь обед «недружелюбно молчал», лишь изредка с неохотой отвечал на реплики Морозова, всячески пытавшегося вовлечь его в общий разговор. Когда уже в сумерки обед закончился, все встали, Чехов, сославшись на усталость, ушел к себе в комнату, ни с кем не попрощавшись, и, видимо, чем-то обиженный. Наверное, тем, что разговор шел о технических проблемах развития имения Морозова, к которым писатель не имел никакого отношения.

Значительный интерес представляют беседы молодого практиканта с маститым русским писателем. Чехову было с ним еще скучнее, чем с Морозовым. Он «изнывал от зноя», бесцельно слонялся по парку, читал в садовой беседке приложения к «Ниве» и каждый час осведомлялся у горничной, нет ли телеграммы из Москвы, где он оставил больную жену.

По свидетельству А.Н. Тихонова, его томило безлюдье, безделье и кашель. Навязанный насильно совершенно незнакомому человеку в качестве гостеприимного хозяина и единственного собеседника, Тихонов считал, что он не годится ни для той, ни для другой роли. Он сбежал от Чехова, сославшись на спешную работу, просидел весь день дома во флигеле, исподтишка наблюдая в окошко за своим необычным гостем. Видимо, Чехов уловил соглядатайство студента и решил привлечь его на свою сторону. Он пригласил студента «пить чай на террасу». После первых фраз относительно качества чая речь зашла о Горьком. Эта тема для будущего горного инженера «была легкая». Он знал, что Чехов любил и ценил Горького, поэтому не поскупился на дифирамбы автору «Буревестника».

Чехов решил выразить свое отношение к этим произведениям А.М. Горького. И он показал вежливо и тактично молодому практиканту поверхностность и неосновательность понимания Горьким политики, процитировав строку из «Буревестника», — «вперед без страха и сомненья». Антон Павлович резюмировал, что это еще не политика, поскольку куда вперед — неизвестно. Если ты зовешь вперед, — подчеркнул Чехов, — то и надо указать цель, дорогу и средства, а одним «безумством храбрых» в политике никогда еще ничего не делалось. Это не только легкомысленно, но и вредно. «Особенно для таких петухов, как вы...»³⁵. Это так не понравилось будущему мемуаристу, что он, по его собственному свидетельству, «обжегся глотком чая».

Чехов продолжал поучать молодого и несколько самоуверенного студента. В качестве темы для дидактических ламентаций он избрал особенности художественного языка. «Море смеялось, — продолжал Чехов, нервно покручивая шнурок от пенсне. — Вы прочитали и остановились. Вы думаете, что остановились потому, что это хорошо и художественно. Да нет же! — продолжал Чехов. — Море не смеется, не плачет, оно шумит, плещется, сверкает. Самое главное в художественном воспроизведении действительности — простота?.. Где она в данном случае?»

Он упрекнул Тихонова за то, что тот сослался на повесть Горького «Фома Гордеев», — подчеркнув, что это произведение «на одном герое построено». И все персонажи одинаково говорят на «о». «Романы писать умели только дворяне, — дидактически поучал молодого студента Чехов, отмечая, что нашему брату — мещанам, разнолюду — роман уже не под силу... Вот скворечники строить — на это мы горазды... Чтобы строить роман, необходимо хорошо знать закон симметрии и равновесия масс. Роман — это цельный дворец, — пугал практиканта Чехов, — и надо, чтобы читатель чувствовал себя свободно, не удивлялся бы и не скучал, как в музее». И он высказывает несколько своих мыслей об особенностях художественного творчества, которые облегчают восприятие художественных произведений. Иногда надо дать читателю отдохнуть и от героя и от автора. Для этого годится пейзаж, что-нибудь смешное, новая завязка, новые лица... Сколько раз я говорил об этому Горькому, — не слушает. Гордый он, — а не Горький!..

Чехов указывает А.Н. Тихонову, что он совсем не то «ценит в Горьком, что надо». У Горького, отмечает он, — есть действительно прекрасные вещи, например, «На плотах»... Плывут в тумане... ночью... по Волге... Этот рассказ можно сравнить только с «Таманью» Лермонтова.

Подавленный чеховским превосходством, «практикант» решил ухватиться, как утопающий за соломинку, за «декадентов», которых он считал «новым течением в литературе».

На это Чехов возразил: «Никаких декадентов не было и нет. Откуда вы их взяли?.. Во Франции Мопассан, а у нас стали писать маленькие рассказы, вот и все новое направление в литературе. А насчет декадентов — так это их «зритель» в «Новом времени» так выругал, они и обрадовались... Жулики они, а не декаденты, — обобщил Чехов. Гнилым они товаром торгуют... Религия, мистика и всякая чертовщина! — вот что у них на уме. А это никуда не годится... Русский мужик никогда не был религиозным, — утверждал Чехов, — а черта он давным-давно в бане под полок упрятал. Это они все нарочно придумали, — продолжал Антон Павлович, — чтобы публику морочить, а вы им верите... убеждал он своего собеседника. И ноги у них вовсе не «бледные», а как у всех «волосатые»³⁶.

Писатель замолчал, невкусно, как лекарство, глотая остывший чай. Тихонов был ошеломлен парадоксальностью и новизной сказанного А.П. Чеховым. Ему казалось, что писатель говорил не совсем то, что он думал. Причину этого он видел в том, что Чехов был «нездоров и не в духе», а может быть, он говорил и так из чувства противоречия к тем банальностям, какими студент-практикант его «засыпал».

А.П. Чехов показался А.Н. Тихонову простым и обычным человеком. Он попробовал с ним спорить. Однако здесь выяснилось то, что Чехов с «недоброй улыбкой», застрявшей у него в усах, «поколачивал» молодого практиканта как щенка. Он говорил парадоксами наподобие того: «Ну, какой же Леонид Андреев писатель? Это просто помощник присяжного поверенного, которые все, ужасно как, любят красиво говорить...»

Или Чехов возражает: «Почему Вы против Суворина? Он умный старик и любит молодежь. У него все берут в долг, и никто не отдает». Здесь Чехов путает два понятия: общественно-политическая позиция (правая) — это одно, а человеческие качества, желание помочь человеку — это другое. Интересным является зафиксированное Тихоновым суждение Чехова о том, что студенты бунтуют, чтобы прослыть героями и легче ухаживать за барышнями...

Заметив, что его собеседник «обиделся» и замолчал, Чехов переменил разговор. Он свел его к таким очевидностям, возражать против которых было невозможно, а именно о том, как хорошо на Каме, какие там вкусные стерляди, как нужно обманывать карасей, чтобы они лучше клевали.

На прощание Чехов осведомился у своего собеседника: «А вы сами не пишете»? И услышав, что нет, он заявил: «Вот это хорошо! А то нынче студенты, вместо того чтобы учиться, либо романы пишут, либо революцией занимаются. А впрочем, — возразил он сам себе, — мы студентами пиво пили, а учились тоже плохо. Вот и вышли такими... недотепами...»

Когда через несколько месяцев Чехова спросили «обо мне», — вспоминает А.Н. Тихонов, — он ответил: «Как же, помню. Такой горячий, белокурый студент, — и после паузы добавил. — Студенты часто бывают белокурыми».

Тихонов не раскрывает скобки, — согласно чеховской шутливой терминологии быть белокурым, значит, принадлежать к лучшей половине рода человеческого, все остальные принадлежали к «рыжим».

На следующий день, вспоминал Тихонов, у нас с Чеховым нашлись общие интересы. С утра и до вечера они сидели под глинистым откосом у темного омута и ловили окуней, изредка попадались и щуки. Рыбалка нравилась Чехову. «Чудесное занятие, — считал он, — вроде тихого помешательства... и самому приятно, и для других неопасно... А главное, думать не надо... Хорошо»³⁷. Рыбаком Чехов был превосходным, и его улов был всегда больше, чем у автора мемуаров.

Памятуя о предположении М. Горького — о существовании тайной недоброжелательности между С. Морозовым и А.П. Чеховым, — А.Н. Тихонов показал, что обычно на людях на первое место выходил Савва Морозов. Он понимал несправедливость и незаслуженность этого, поэтому старался всегда выдвигать вперед Чехова, а не себя. В основе того, что он больше популярен во Всеволодо-Вильве, чем Чехов, конечно, лежало то, что он был хозяином имения, хотя нельзя сбрасывать со счетов его интеллектуальные качества.

«Савва понимал, — писал А.Н. Тихонов, — всю незаслуженность такого предпочтения, это его смущало и, чтобы выйти из неприятного положения, он всячески старался в таких случаях выдвинуть Чехова на первое место»³⁸. Чехов воспринимал это как ненужное «заступничество». Его самолюбие при этом страдало, хотя он это тщательно скрывал.

Ценя писательский талант Чехова, Морозов предложил «окрестить» его именем вновь отстроенную школу³⁹. Чехову это не понравилось, и он промолчал. Студенту-практиканту поручили составить соответствующий адрес, а управляющему имением К. Медведеву — его прочитать. Тот вначале не соглашался, но потом заявил, что «ради памяти потомства» он согласен⁴⁰.

С внутренним удовлетворением А.Н. Тихонов подчеркивает антирелигиозность писателя. Когда Чехов узнал, что в школе будут служить молебен, он наотрез отказался присутствовать на торжестве.

Тогда было решено поднести ему адрес на дому. Автор мемуаров подробно, вплоть до мелочей, запомнил процесс вручения великому писателю адреса. В комнату, где Чехов жил, «несмело вошла делегация в составе: учителя, священника, фельдшера и начальника станции». Управляющий имением С.Т. Морозова К. Медведев «выступил вперед» и, заикаясь от волнения, прочел «высокопарный адрес», составленный А.Н. Тихоновым. Александр Николаевич несколько искусственно драматизирует то, что произошло дальше. Наступило торжественное молчание, — пишет он. «Начальник станции даже вытянул руки по швам, как на параде». Обратим внимание, что все эти мельчайшие подробности мемуарист запомнил на десятилетия. Все это ему нужно для того, чтобы подвести внешне напряженную ситуацию под характерный для Чехова прием разрешения жизненных противоречий, т. е. к сведению внешне высокоторжественного момента к предельно мелочному и простому.

«Чехов медленно поднялся, взял папку с адресом из «дрожащих рук» дяди Кости (Медведева. — В.С.) и, оглядев его, сказал так, как будто ничего не произошло:

— Константин Иванович, а у вас опять брюки не застегнуты!

Дядя Костя закрыл ладонями живот и присел от испуга... Все рассмеялись, и громче всех, басом, начальник станции, усатый жандарм».

Автор воспоминаний в данном случае выступает как монополист на информацию, поскольку никто из присутствующих, кроме него, не оставил об этом никаких свидетельств, с которыми можно было бы сопоставить его описание.

Точно также не поддается верификации и его утверждение о реакции Саввы Морозова на рассказ автора адреса об этом происшествии текстильному фабриканту. Выслушав рассказ А.Н. Тихонова, Савва «долго трясся от заливистого, с бубенчиком, смеха и, вытирая белоснежным платком слезы, сказал: «Чему же вы удивляетесь?.. Вы еще его не знаете, — он не только дядю Костю, он кого угодно может стащить с колокольни... Не любит он пышности и вообще колокольного звона»⁴¹.

Последнее свидетельствует о хорошем знании С.Т. Морозовым натуры Чехова, а не о том, имело ли данное событие место в период трехдневного пребывания А.П. Чехова во Всеволодо-Вильве. Других источников о «непорядке» с брюками, обнаружившемся во время вручения адреса о присвоении новой Всеволодо-Вильвенской школе имени А.П. Чехова, у нас нет. Сопоставление свидетельств о пребывании А.П. Чехова во Всеволодо-Вильве в июне 1902 г., приводимых в воспоминаниях А.Н. Тихонова-Сереброва, со свидетельствами других мемуаристов, в частности, пенсионера Я.Ф. Мелехина, который во время пребывания писателя служил рассыльным в конторе купца Саввы Мамонтова, приводит к тому, что всплывают подробности, которых нет в книге известного советского деятеля печати. Подробности эти касаются того факта, что Чехов обычно рыбачил с дворником управляющего С. Долгинцевым, «страстным рыболовом»⁴².

Об этом в воспоминаниях А.Н. Тихонова-Сереброва нет ни слова. Следовательно, возникает предположение, что молодой практикант только сопровождал писателя с дворником управляющего до омута в месте впадения речки Зари в Вильву и уходил в контору заниматься своими делами, не рыбачил или... рыбачил в качестве третьего. Но об этом третьем он не пишет также ни слова.

Возникает вопрос о достоверности мемуаров А.Н. Тихонова-Сереброва. И здесь мы поставлены в трудные условия. С одной стороны, воспоминания Тихонова-Сереброва являются единственными, в которых сколько-нибудь подробно описывается пребывание А.П. Чехова во Всеволодо-Вильве, с другой, как показывает сопоставление с другими источниками, они не во всем правдивы, им не во всем можно доверять.

В частности, отъезд Чехова из Всеволодо-Вильвы в Пермь, а затем и в Москву нарочито драматизирован, искусственно сгущен, сведен к резкому ухудшению здоровья писателя, которого фактически в этот период не было. Автор выполнял совет А.М. Горького написать конец воспоминаний как-то «погуще».

Это «сгущение» А.Н. Тихоновым-Серебровым приняло характер описания «зловещей, душной ночи» с дождем, бурей и грозой. Предварительному нагнетанию драматизма служат незначительные детали. Темнота так плотно напирала с трех сторон на террасу дома управляющего, точно хотела выдавить стекла и захлестнуть испуганно гудевшую десятилинейную лампу. Под ее зеленым абажуром метались бабочки и, обжегшись, умирали в судорогах на клеенке стола, уставленного чайной посудой. Эта сгущенная атмосфера внутри комнаты, где находился писатель со своим alter ego, приставленным к нему Морозовым, дополняется в его мемуарах тревогой за пределами дома. Березы в саду были полны беспокойства: они то стояли совсем тихо, то вдруг без причины начинали дрожать всей листвой сверху и до самого низу. Над горизонтом, подминая под себя тусклые звезды, медленно поднималась огромная черная туча, черная даже в темноте. Это уже чрезмерное нагнетание тревоги. В это предгрозовое время Чехов выкладывает принципы своего писательского кредо молодому практиканту. По свидетельству А.Н. Тихонова, он говорил медленно, «вглядываясь в темноту сада, точно споря с кем-то невидимым»:

— Прежде всего, друзья мои, не надо лжи... Искусство тем особенно и хорошо, что в нем нельзя лгать... Можно лгать в любви, в политике, в медицине, можно обмануть людей и самого господа бога, — но в искусстве обмануть нельзя...

Помолчав минуту, видимо, ожидая возражений со стороны своего потенциального собеседника, он продолжал:

— Вот меня упрекают, даже Толстой упрекал, что я пишу о мелочах, что нет у меня положительных героев: революционеров, Александров Македонских, или хотя бы как у Лескова, просто честных исправников. Где их взять? — грустно улыбнулся он. — Жизнь у нас провинциальная, города не мощенные, деревни бедные, народ поношенный... Все мы в молодости восторженно чирикали, как воробьи на дерьме, а к сорока годам — уже старики и начинаем думать о смерти... Какие мы герои!..

Чехов утверждал, что его пьесы плаксивыми сделал Алексеев. Он хотел другого. Я хотел только честно сказать людям, — говорил он в передаче А.Н. Тихонова-Сереброва, — «Посмотрите на себя, посмотрите, как вы все плохо и скучно живете»! По свидетельству Чехова, переданному Александром Николаевичем, самое главное, чтобы люди это поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую, лучшую жизнь... Я ее не увижу, но я знаю — она будет совсем иная, не похожая на ту, что есть... А пока этого не будет, я опять и опять буду говорить людям: «Поймите же, как вы плохо и скучно живете. Над чем же тут плакать? А те люди, которые уже это поняли — эти и без меня дорогу найдут»⁴³ После этого он пригласил своего собеседника «идти спать».

Александр Николаевич описывает, как он проявлял повышенную заботу о Чехове. Чтобы не оставлять Чехова одного в пустом доме, он спал теперь в соседней с ним комнате. Все события последней ночи в описании А.Н. Тихонова-Сереброва можно разделить на две части:

1) Реальные факты — то, что было. К этому относится следующее описание мемуаристом состояния здоровья Чехова. «Сквозь тонкую перегородку мне был явственно слышен его кашель, раздававшийся эхом в пустом темном доме. Так длительно и напряженно он никогда еще не кашлял»⁴⁴. Так оно было или могло быть в действительности. Более точно идентифицировать невозможно.

2) Придуманная драматизация событий ночи с грозой фактически недостоверна. Когда молодой практикант наконец уснул, его разбудило ощущение близкой опасности. Он открыл глаза. И все дальнейшее: описание и страшной грозы, и небывалого кашля, и кровохарканья Чехова — все это написано, так сказать, для красного словца и, как мы дальше покажем, не соответствует действительности. «Комната Чехова была полна белым ослепительным сиянием, которое мгновенно исчезло, чтобы через секунду вновь появиться. Вокруг дома свирепствовала буря. Озверевшие серые огромные тучи лезли друг на друга, изрыгая огонь и грохот. Березы в саду, согнувшись, выли от боли, поражаемые косым дождем, который от молний казался стеклянным. От вихря и грома дом так сильно дрожал, что за вздувшимися обоями осыпалась штукатурка». Это мрачный фон, прелюдия к тому, действительно ужасному, что последовало за этим.

И вдруг сквозь грохот разрушавшегося неба я услышал протяжный, мычащий стон... Стон повторился — мучительный, почти нечеловеческий, оборвавшийся не то рвотой, не то рыданьем. «Мне показалось, — продолжает А.Н. Тихонов-Серебров, — что Чехов умирает и что если он умрет, то это будет по моей вине...» Когда он через столовую забежал в комнату Чехова, он увидел ужасную картину:

«На тумбочке догорала оплывшая свеча. Тело Чехова содрогалось от кашля. И от каждого толчка из его широко открытого рта в синюю эмалированную плевательницу, как жидкость из опрокинутой вертикально бутылки, выхаркивалась кровь».

Когда Чехов заметил своего юного опекуна, он попытался проявить присущую ему деликатность. Он тихо с трудом проговорил: «Я мешаю... вам спать... простите... голубчик...»

Ослепительный взмах за окном, и сейчас же за ним страшный удар по железной крыше заглушил его слова. Я видел только, — продолжал автор воспоминаний, — как под слипшимися от крови усами беззвучно шевелились его губы... На следующий день Савва, бросив ревизовать имение, увез больного Чехова в Пермь⁴⁵.

Это описание подтверждает Ксения Ожгибесова, бывшая в период пребывания Чехова горничной в доме управляющего имением С.Т. Морозова, в котором жил Чехов. По ее свидетельству, она видела, убирая постель, кровяные пятна на подушке, такие же пятна она заметила и на сорочке Антона Павловича⁴⁶. Поскольку данные воспоминания были опубликованы почти спустя три десятилетия после публикации А.Н. Тихонова-Сереброва, возможно, что они были в какой-то части заимствованы у него: ночь, гроза, о которой «страшно подумать», и т. п.

Мы не знаем, была ли необычайно сильная гроза во Всеволодо-Вильве в ночь накануне отъезда А.П. Чехова в Пермь, т. е. 25 июня, или это была обычная летняя гроза, но что обильного кровотечения у Чехова не было, это можно сказать точно. В письме к матери, Евгении Яковлевне Чеховой, от 26 июня 1902 года Чехов писал: «Послезавтра уезжаю в Москву, буду там утром 2 июля. Все благополучно. Я здоров. В Перми жарко...»⁴⁷

Конечно, невозможно быть здоровым после такого кровохарканья, которое было описано Тихоновым-Серебровым. Все это или придумано автором воспоминаний, или очень сильно преувеличено им.

В письме к В.И. Немировичу-Данченко Чехов писал: «Пишу тебе сие черт знает откуда, из северной части Пермской губернии. Если проведешь пальцем по Каме вверх от Перми, то уткнешься в Усолье, так вот я именно возле этого Усолья».

Дальше он подтверждает, что будет в Москве 2 июля, а 3 или 4, «если Ольге можно будет передвигаться», то он будет уже на даче Алексеева. В нескольких словах он изображает особенности местной жизни: «Жизнь здесь около Перми серая, неинтересная, и если изобразить ее в пьесе, то слишком тяжелая»⁴⁸, обещая подробно об этом рассказать «при свидании». Видимо, перед отъездом во Всеволодо-Вильву в Москве у Чехова был разговор с Немировичем-Данченко о том, чтобы использовать материал поездки на север Пермской губернии в новой пьесе Чехова «Три сестры», которую он в это время уже писал.

Местная газета «Пермский край» 27 июня в хроникальной заметке сообщала о том, что «вчера, т. е. 26 июня, в 10 часов утра с поездом железной дороги приехал в Пермь А.П. Чехов»⁴⁹.

В период социализма популярность А.П. Чехова была очень высока, его произведения издавались миллионными тиражами, его юмор был всецело обращен на критику существующих в тогдашней дореволюционной России несправедливых общественных отношений. В этих условиях всякое сближение с именем, жизнью, общение с великим писателем было очень многозначительным. Дело доходило до прямых фальсификаций, наподобие той, о которой писала газета «Уральская кочегарка» 29 января 1960 года. В корреспонденции, названной «А.П. Чехов в Кизеловском бассейне», С. Курбан-Галеев утверждал, что Чехов побывал в Луньевке. Недалеко есть камень, около которого он отдыхал и оставил надпись: «Безвестные труженики Урала! Я преклоняюсь перед вами». А. Чехов⁵⁰, а в местной лечебнице А.П. Чехов сделал несколько приемов больных. В эти дни к нему шел и стар и мал, и всем им он оказывал помощь. Перед отъездом он внес деньги в земское общество на постройку школы. Какой школы? Школа в поселке Всеволодо-Вильва была построена на средства С.Т. Морозова и была названа именем Чехова. Все остальное представляет результат выдавания желаемого за действительное. Приехавший в имение С.Т. Морозова на три дня А.П. Чехов не мог одновременно отдыхать, рыбу удить, осматривать заводы и ездить по Кизеловскому бассейну. Скорее всего, он все три дня провел во Всеволодо-Вильве и никуда не выезжал, за исключением осмотра Вильвенского и Ивакинского заводов, который был проведен вместе с Саввой Морозовым на следующий день после их приезда в имение уральского мецената и заводчика, то есть 25 июня 1902 года.

Журналисты городских и районных газет, желая отметить действительные заслуги великого писателя, связанные с местным краем, в ряде случаев переступали через край, нарушали меру объективности, приписывали выдающемуся писателю то, что он по условиям своего пребывания на Урале сделать не мог. Слишком малы были ресурсы времени, которым он располагал.

По свидетельству газеты «Пермский край», Чехов уехал из Перми в Москву поездом железной дороги 28 июня 1902 года, поезд отходил от вокзала станция Пермь I в 3,5 часа пополудни, следовательно, писатель пробыл в губернском городе свыше двух суток, точнее, 2 суток 5,5 часов⁵¹. Возникает вопрос: чем он это время занимался, почему он не ехал, скажем, через сутки в Москву? Отвечая на этот вопрос, необходимо подчеркнуть: он точно выдерживал дату приезда в Москву. 28 июня он писал жене: «Приеду второго»⁵².

Приехав в Пермь из Всеволодо-Вильвы 26 июня 1902 года, А.П. Чехов находился в городе свыше двух суток. За это время он посетил Мотовилихинский пушечный завод, осмотрел 50-тонный обжимной молот, посетил Курьинские дачи, осмотрел город, отдыхал на веранде-беседке, познакомился с пермской прессой. Здесь он обнаружил прелюбопытнейшее явление, заключавшееся в том, что пермские журналисты перепутали его с Максимом Горьким.

Известный пермский писатель Н. Вагнер в заметке, опубликованной в областной газете «Звезда», писал о том, что местные газетчики «перепутали Чехова с Горьким». «Носится слух, — писал незадачливый корреспондент, — что третьего дня наш популярнейший писатель Максим Горький на пароходе «Борец» отправился из Перми на Курьинские дачи. Он в белой рубахе, высоких сапогах и пенсне. Кто-то из публики парохода «Лебедь», стоявшего рядом с «Борцом», узнал писателя. «Борец» в этот момент уже отчалил. Весть о том, что на его палубе сам Горький, моментально облетела всю публику «Лебедя», которая повскакивала со своих мест и жадно впилась в удаляющегося «Борца». Случись это событие пятью минутами раньше — добрая половина пассажиров «Лебедя» перешла бы на «Борца»⁵³.

«Как велика популярность писателя, — продолжал цитировать заметку газеты «Пермские губернские ведомости» Н. Вагнер, — видно из того, что серая часть публики — мужички — знакомы с его именем и говорят про него: Горький! Он много хорошего написал! Народ хорошо знает!.. Это башка!»

Вырезку из газеты «Пермские губернские ведомости» от 26 июня 1902 года А.П. Чехов послал М. Горькому. А.П. Чехов никак не комментирует этот факт. А.П. Чехов сразу же информирует М. Горького о том, что 2 июля будет в Москве и сообщает свой московский адрес, куда он может адресовать пьесу «На дне», если он ее уже «кончил»⁵⁴.

Может быть, чеховский комментарий к «фантазиям» пермских газетчиков о пребывании М. Горького в Перми относится к словам первого о том, что здесь, т. е. в Перми, «Хорошо, но как будто бы скучновато». И вот для того, чтобы М. Горький не считал, что это уж так безнадежно, что веселье есть везде, если его правильно искать, он и посылает М. Горькому вырезку из местной газеты.

Распространению слухов о приезде М. Горького в Пермь, несомненно, способствовал фельетон пермского журналиста и поэта Сергея Ильина, опубликованный в газете «Пермские губернские ведомости» от 23 июня 1902 года под псевдонимом последнего «Zittle man».

«Оригинальность» пермского поэта и фельетониста в данном случае заключается в том, что он в стихах дал понять, что в Пермь едут два писателя, Чехов и Горький. В большом стихотворении «Mein liebchen Пермь» он писал:

Мы нетерпением горим:
Сам Горький едет к нам Максим!
Сам Чехов едет вместе с ним!
Пермяк их ждет, смеясь и плача,
Он от избытка чувств размяк,
Ему действительно удача:
Отец у Горького — пермяк!⁵⁵

Перед жителями Перми, перед пермской интеллигенцией возникает проблема, как и чем занять столичных знаменитостей? Пермь не является, по свидетельству С.А. Ильина, «поэтичным городом». Однако в Перми, по его мнению, есть что показать столичным знаменитостям.

Вагоны ль, барки ль, пароходы
И нашу Каму показать?
Пейзажи ль северной природы:
Ручьи, болота и леса,
И серенькие небеса?
Урал и горные заводы —
Вот наша гордость и краса;
Их, не конфузясь, и покажем,
Пока же, преклонившись, скажем:
Вы не ошиблись в пермяке, —
Он ждет вас к своему жилищу,
К своей кормилице-реке;
Найдет себе ваш гений пишу
И здесь в «медвежьем уголке».

Идею местного патриотизма С.А. Ильин в данном стихотворении выдерживает на самом высоком уровне.

В Москву Чехов вернулся 2 июля, а 5 июля они с Ольгой Леонардовной переехали на подмосковную дачу в Любимовку, предоставленную им К.С. Станиславским, который в это время с семьей находился на курорте в Германии во Франценсбаде, куда приглашал и Чехова с женой отдохнуть после отдыха в Любимовке. Здоровье Ольги Леонардовны было все еще неудовлетворительным. На вокзал они ехали на извозчике медленным шагом. В Любимовке Чехову понравилось. Он сообщает К.С. Станиславскому о том, чем он занимается здесь и сравнивает свое положение с тем, что он имел до этого во время своего путешествия на Восток, то есть в пределы Пермской губернии. «Апрель и май достались мне недешево, — писал он К.С. Станиславскому, — и вот мне сразу привалило, точно в награду за прошлое, так много покоя, здоровья, тепла, удовольствия, что я только руками развожу. И погода хороша, и река хороша, а в доме питаемся и едим, как архиереи... Шлю Вам тысячу благодарностей прямо из глубины сердца. Давно я не проводил так лета. Рыбу ловлю каждый день, по пять раз на день, ловится недурно (вчера была уха из ершей), и сидеть на берегу так приятно, что и выразить не могу. Одним словом, все хорошо. Только вот одно плохо: ленюсь и ничего не делаю»⁵⁶.

Однако и комфортабельная дача крупных московских фабрикантов, предоставленная Чеховым в полное летнее владение, не помогла. 14 августа 1902 года Антон Павлович уехал в Ялту, оставив Ольгу Леонардовну в Любимовке. Причины отъезда в Ялту были связаны с состоянием здоровья А.П. Чехова, в частности, с кровохарканьем.

В газете «Пермский край» 5 декабря 1902 года на первой полосе было помещено объявление: «Вечером состоится спектакль из произведений Антона Павловича Чехова. Поставлен будет в первый раз «Дядя Ваня». Сцены из деревенской жизни в 4 действиях А.П. Чехова»⁵⁷.

Премьера «Дяди Вани» в Перми состоялась 6 декабря 1902 года. Через день в газете «Пермский край» была помещена рецензия, подписанная псевдонимом «Вл. Тр».

В письме к О.Л. Книппер 17 декабря 1902 года он отмечает, что читал в газете «Пермский край» рецензию на «Дядю Ваню», в которой «говорится, что Астров очень пьян, вероятно, ходил во всех четырех актах, пошатываясь»⁵⁸.

В рецензии давался обстоятельный разбор достоинств и недостатков исполнения чеховской пьесы на сцене Пермского городского театра. В целом оценка постановки была положительной и высокой. «Вечерний спектакль 6 декабря, — отмечал рецензент, — бесспорно, один из наиболее удачных в нынешнем сезоне. Серая, монотонная, бессодержательная жизнь захолустья была прекрасно передана исполнителями, которым удалось вычислить «серые пятна» чеховской драмы», в насыщенных жизненными коллизиями типичных сценах из провинциальной жизни⁵⁹. Рецензент высоко оценивал игру актера Чечина, который исполнял роль дяди Вани. Как отмечал рецензент, г. «Чечин неожиданно для нас оказался весьма хорош. Бесчувственный обыкновенно и заигравшийся актер заставил на этот раз публику переживать все фазисы той душевной борьбы, которая чуть не доводит его до убийства и самоубийства».

В исполнении роли врача Астрова актером Никулиным рецензент отмечает и положительные, и отрицательные моменты. «Но хорошо уже и то, — подчеркивал он, — что актер толкует роль, одухотворяет ее, а не просто читает заученные слова». Даже кажущиеся на первый взгляд недостатки в исполнении роли врача Астрова актером Никулиным представляются рецензенту удачной находкой. «Спившийся, затянутый житейской тиной уездный врач, по моему мнению, — подчеркивает он, — именно и должен быть таким, каким его изобразил артист; честным, привлекательным, когда он трезв, пошлым и бесцветным в пьяном виде...»

«Прекрасно» провели «свои роли» отставного профессора Серебрякова актер г. Кульман и обедневшего помещика Телегина актер г. Наумовский. Жену профессора Серебрякова играла артистка г-жа Кони-Стрельская, и «играла прекрасно». Особое внимание уделил рецензент исполнению роли Сони г-жой Лодиной. По его мнению, «эта девушка должна в деревенской глуши отцветать, не успевши расцвесть, и все жизненные силы употребить на ведение хозяйства и расчеты по имению»⁶⁰.

От внимания рецензента не ускользнуло то, что наружность и фигура г-жи Лодиной «мало подходят к этой роли». Ему удалось «подметить» не одну ироническую улыбку, когда Соня говорит: «Я — некрасива». Красивая и импозантная артистка жалуется на свою наружность и как будто напрашивается на комплименты в форме опровержений. По свидетельству рецензента, «точно такие же иронические улыбки появляются на лицах зрителей, когда Соня говорит голосом Астрова». Это, отмечает автор рецензии, «звучит явно не сообразно, так как голосом Астрова щуплый г. Никулин похвалиться не может».

Рецензент особо останавливается на исполнителе роли Астрова артисте В.И. Никулине. Он отмечает, что последний был главным режиссером и антрепренером группы, гастролировавшей в тот год в Перми. По мнению рецензента, «это наиболее опытный актер и исполнитель роли доктора Астрова».

Рецензент считал, что «очень трудно ставить и выполнять такие драмы, как «Дядя Ваня», и особенно последний ее акт» на сцене провинциального театра, когда «явно видишь, что жизнь засасывает и дядю Ваню, и Соню, и доктора, и если эта драма в Перми прошла «так хорошо», как в пятницу, — это должно быть поставлено в актив труппе В.И. Никулина»⁶¹.

На радостях, поскольку первое представление чеховской пьесы «Дядя Ваня» прошло на сцене Пермского городского театра «очень хорошо», кто-то из артистов труппы, а, возможно, сам В.И. Никулин, послал в Ялту Антону Павловичу номер «Пермского края» с рецензией на спектакль. Мы подробно остановились на театральной постановке чеховской пьесы в Перми потому, что указанную рецензию читал А.П. Чехов. Чеховские произведения на сцене Пермского театра в течение XX века представляют самостоятельную тему большого научного исследования, и они входят в задачу нашего рассмотрения в одной из следующих глав книги.

Синтетический подход А.П. Чехова к подбору прототипов для героев своих пьес, повестей и рассказов приводил к тому, что он не списывал их образы с натуры, с реальной действительности, он выбирал их из большого арсенала личных воспоминаний, то есть того, что было переплавлено внутри сознания автора с отбрасыванием тех элементов характера и поведения действующих лиц, которые не способствовали созданию художественного образа. Именно поэтому Чехов имел полное право в письме к М. Горькому сказать, что действие в его пьесе «Три сестры» «происходит в провинциальном городе вроде Перми»⁶².

Эта фраза чеховского письма дала основание многим исследователям отыскивать в пьесе «пермские примеры». Сделано это было краеведами методом поиска прямых совпадений. Стали искать и находить те приметы и признаки, которые подходили к описываемой писателем в пьесе пермской действительности. Это такие признаки, что город стоит на берегу «широкой реки»⁶³, что в нем много берез, в нем холодно и в явном противоречии с этим много комаров, а железнодорожный вокзал находится далеко за городом. Конечно, многие города севера европейской части России подходили под такое описание, и в то же время краеведов настораживало то, что по ряду показателей Пермь не соответствовала тем критериям, которые выделены как соответствующие атрибуты города, в котором происходит действие пьесы Чехова «Три сестры». По-видимому, Чехов назвал в письме Горькому Пермь потому, что она была еще жива в его памяти.

По свидетельству Д.И. Красноперова, впервые идея о том, что действие пьесы Чехова «Три сестры» происходит в Перми, была опубликована в изложении журналистки А. Бердичевской. Легенда о «трех сестрах» в настоящее время стала частью культурной жизни Перми, местные краеведы оживленно обсуждали версии трех сестер: кто они? Или это дочери пермского архитектора Карвовского или три дочери директора частной гимназии Циммермана⁶⁴.

В действительности, все это мифы, а действие в пьесе Чехова «Три сестры» основано на наблюдениях, сделанных писателем во время его пребывания в 1884 году в городе Воскресенске, где тогда квартировала артиллерийская бригада. Особенно много фактов о жизни военной среды было почерпнуто Чеховым благодаря знакомству с полковником Б.И. Маевским, в доме которого часто собиралось интеллигентское общество. Литературоведы, опираясь на воспоминания сестры А.П. Чехова Марии Павловны, подробно проследили и выяснили, кто из действующих лиц пьесы имел реальных прототипов в тогдашней действительности⁶⁵.

Примечания

1. Чехов А.П. Переписка с женой. М.: Захаров, 2003. С. 15.

2. Чехов А.П. — Соболевскому В.М., 23 июня 1901 г. Аксеново // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 48.

3. Савва Морозов. России известные времена / Т.П. Морозова, И.В. Поткина. М.: Русская книга, 1998. С. 127.

4. Там же. С. 130.

5. Там же. С. 152.

6. Там же. С. 163.

7. Там же. С. 158.

8. Чехов А.П. — Чеховой М.П., 17 июня 1902 г., Москва // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 250.

9. Чехов А.П. — Книппер-Чеховой О.Л., 18 июня 1902 г. Пароход «Кама» // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 250.

10. Там же.

11. Там же.

12. Там же.

13. Книппер-Чехова О.Л. — Чехову А.П., 18 июня 1902 г. Телеграмма. Москва // Чехов А.П. Переписка с женой. М.: Захаров, 2003. С. 460.

14. Чехов А.П. — Книппер-Чеховой О.Л., 19 июня 1902 г. Пароход «Кама» // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 251.

15. Книппер-Чехова О.Л. — Чехову А.П., 19 июня 1902 г. Телеграмма. Москва // Чехов А.П. Переписка с женой. М.: Захаров, 2003. С. 460.

16. Книппер-Чехова О.Л. — Чехову А.П., 20 июня 1902 г. Телеграмма. Москва // Там же.

17. Чехов А.П. — Книппер-Чеховой О.Л., 20 июня 1902 г. Сарапул // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 251.

18. Книппер-Чехова О.Л. — Чехову А.П., 21 июня 1902 г. Телеграмма. Москва // Чехов А.П. Переписка с женой. Там же.

19. Чехов А.П. — Книппер-Чеховой О.Л., 22 июня 1902 г., Пермь // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 252.

20. Там же.

21. Чехов А.П. — Книппер-Чеховой О.Л., 23 июня 1902 г. Усолье // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 253.

22. Чехов А.П. — Чеховой М.П., 23 июня 1902 г. Усолье // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 254.

23. Березниковский рабочий. 1960. 29 янв.

24. Серебров А. (Тихонов А.Н.) Время и люди. Воспоминания 1898—1905. М.: Московский рабочий, 1960. С. 238.

25. Савва Морозов / Т.П. Морозова, И.В. Поткина. М.: Русская книга, 1998. С. 129—130.

26. Чехов А.П. В воспоминаниях современников. М.: Худож. литература. С. 704.

27. Метелев П. Как я фотографировал писателя // Березниковский рабочий. 1960. 29 янв.

28. Чуракова. А.П. Чехов на Урале // Звезда. 1986. 15 окт.

29. Серебров А. Указ. соч. С. 233.

30. Горький М. Собрание сочинений. В 30 т. Т. 30. Письма, телеграммы, надписи 1927—1936. М.: ГИХЛ, 1956; Горький М. — Тихонову А.Н. 28 марта 1933 г. Сорренто. С. 234.

31. Там же.

32. Пермский край. 1902. 23 июня.

33. Серебров А. Указ. соч. С. 228.

34. Там же. С. 229.

35. Там же. С. 234.

36. Там же. С. 235.

37. Там же. С. 237.

38. Там же. С. 238.

39. Горький А.М. — Тихонову А.Н. 28 марта 1933 г. Сорренто // Горький А.М. Соч. в 30 т. Т. 30. С. 234.

40. Серебров А. Указ. соч. С. 238.

41. Там же. С. 239.

42. Мелехин Я. Навсегда я запомнил // Березниковский рабочий. 1960. 29 янв.

43. Серебров А. Указ. соч. С. 240—241.

44. Там же. С. 241.

45. Там же. С. 242.

46. Ожгибесова К. Большой души человек // Березниковский рабочий. 1960. 29 янв.

47. Чехов А.П. — Чеховой Е.Я., 26 июня 1902 г. Пермь // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 256.

48. Чехов А.П. — Немировичу-Данченко В.И., 25 июня 1902 г. Всеволодо-Вильва // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 255.

49. Пермский край. 1902. 27 июня.

50. Курбан-Галеев С.А. Чехов в Кизеловском бассейне // Уральская кочегарка. 1960. 29 янв.

51. Там же. 1902. 29 июня.

52. Чехов А.П. — Книппер-Чеховой О.Л., 28 июня 1902 г. Телеграмма. Пермь // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 256.

53. Вагнер Н. У нас в Перми // Звезда. 1960. 29 янв.

54. Чехов А.П. — Пешкову А.М. (М. Горькому), 26 июня 1902 г. Пермь // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 255—256.

55. Пермские губернские ведомости. 1902. 23 июня.

56. Чехов А.П. — Станиславскому К.С., 24 июня 1902 г. Любимовка // Чехов А.П. ПСС. Т. 10. Письма. С. 255.

57. Пермский край. 1902. 5 дек.

58. Чехов А.П. — Книппер-Чеховой О.Л., 17 декабря 1902 г. Ялта // Чехов А.П. ПСС. Т. 11. Письма. М.: Наука, 1982. С. 94.

59. Там же. 1902. 8 дек.

60. Там же.

61. Там же.

62. Красноперова Д.А. Правда и вымысел некоторых пермских мифов // Страницы прошлого: Избранные материалы краеведческих Смышляевских чтений в Перми. Вып. 3. Пермь, 2001. С. 144—146.

63. Там же. С. 145.

64. Там же.

65. Пермские реалии и мифы о прототипах пьесы А.П. Чехова «Три сестры» подробно освещает в своей статье Ольга Дворянова, см.: Дворянова О. Три сестры из Перми // Личный интерес, 2000. № 4.