В России столичные и поместные дворянские семьи усваивают традицию устройства елочных утренников, пришедшую из Германии, ближе к концу 1840-х гг. в связи с увлечением немецкой философией и знакомством с повестями Э.Т.А. Гофмана «Повелитель блох» (1822) и «Щелкунчик и Мышиный король» (1816), действия которых разворачиваются в рождественскую ночь и сюжетно связаны с такой деталью, как новогодняя елка. Однако по-настоящему «новогодней» елка стала только с 1935 г., после выхода на страницах газеты «Правда» статьи П.П. Постышева «Давайте организуем к новому году детям хорошую елку!», — до этого, начиная с середины XIX в., ее считали рождественским деревом, призванным славить Иисуса Христа.
Крестьяне же вплоть до начала XX в. не стремились включать елочные забавы в привычный праздничный ритуал. Т.А. Агапкина указывает на зависимость этого явления от этнологически-негативной коннотации ели: «В восточнославянской мифологии ель имела самое непосредственное отношение прежде всего к смерти и была связана с целым комплексом похоронно-поминальных ритуалов и верований»1. Например, в небольших поселениях и деревнях до сих пор распространен обычай устилать еловыми или пихтовыми ветвями путь от дома покойного до его могилы с целью «стереть» дорогу, «запутать» мертвого, если тот захочет вернуться к очагу. «Боязнь покойника была видна и в живых представлениях о нечистой силе, которая беспокоила живых, приходя к ним в образе умершего»2. Люди верили, что лапник поможет стереть следы и не допустить проникновения враждебной силы в мир живых. В некоторых селах, где жили старообрядцы (в частности, бегуны — представители беспоповского направления старообрядчества), над могилами умерших не ставили крестов, а хоронили под ельником: «Выкопавши яму, кладут туда тело умершего без гроба, каждения и без всякого поминовения, поставя елошку на место, яко будто век тут ничего не бывало»3.
Кроме того, считалось крайне нежелательным сажать ель во дворе или палисаднике — подобный запрет был связан не столько с тем, что ель практически не пропускает сквозь свои ветви солнечных лучей, сколько с верованием о несчастливой судьбе женщины, проживающей в таком доме. «На Брянщине считали, что нельзя иметь ель у тех домов, где много девочек, иначе они останутся вековухами»4. Исследовательница добавляет, что отношение ели к погребальной обрядности заметно также и в «русских свадебных песнях, где ель — частый символ невесты-сироты»5. Наконец, были повсеместно распространены поверья о связи ели и осины (это дерево считали особенно «вредным» и бесовским, поэтому не использовали его для изготовления домовины) с «нечистиками»: лешими, чертями, кикиморами и лесовиками6. Именно под этими хвойными деревьями пропадали дети — считалось, что их похищали лесовики или бесы. Запрещалось прятаться под елью в грозу, потому что, согласно поверью, в «чертово» дерево непременно ударит молния.
Еще одним доказательством негативной оценки хвойных деревьев могут служить сведения об их размещении на крышах различных питейных заведений: трактиров, кабаков, корчем и шинков7. Такое указание позволяло легко опознать место, где предаются кутежу. Этот обычай просуществовал вплоть до XIX в. — оно было живо в памяти А.С. Пушкина, который упоминает о нем в «Истории села Горюхино» (1830)8.
Таким образом, крестьянство, как наиболее близкое к народной традиции сословие, крайне неохотно приобщалось к новоявленному обряду наряжать елку. Это был чуждый для них элемент, которому, по свидетельству Е.В. Душечкиной, с середины XIX в. начали решительно придавать «псевдофольклорный» характер благодаря стараниям периодики, появлению рождественских и святочных сборников с рассказами, детских журналов. Так, во многом через официальные каналы, распространялась елочная мифология9. Этим объясняется отсутствие обращения к елочному ритуалу в святочные дни в некоторых областях нашей страны, а также на границе с Украиной, в Белоруссии, где елку наряжали и использовали в качестве обрядового дерева на свадьбы, Масленицу и даже Пасху.
В начале XIX в. обычай устраивать елки детям (а позднее и взрослым) не был распространен даже в Петербурге. Заметки о столичных елочных базарах появляются на страницах популярной газеты «Северная пчела» (1825—1864) только накануне 1840 г. Однако календарные произведения, приуроченные к празднованию Нового года, в периодике встречаются раньше, хоть и крайне редко, что объясняется небольшим числом отечественных газет и журналов в целом — в 1809 г. насчитывалось всего 77 именований, а к концу века одних только общеполитических газет выпускалось более 9 тысяч10.
Так, на страницах «Северной пчелы» первое упоминание о празднике датируется 1826 г. Заметка принадлежит перу Ф.В. Булгарина, как и многие последующие за ней новогодние очерки, размещенные в выпусках газеты от 30, 31 декабря и 2 января. В литературно-общественном журнале «Телескоп» (18311836), издаваемом Н.И. Надеждиным, также имеется публикация от 1832 г., приуроченная к празднованию наступающего Нового года, но, как и в «Северной пчеле», не встречается упоминаний о елках. Наконец, в газете «Литературные прибавления к «Русскому инвалиду»» (1831—1839, с 1840 — «Литературная газета») лишь в выпуске № 1 от 1837 г. впервые встречается новогодний рассказ В.Ф. Одоевского «Новый год (Из записок ленивца)». В целом же можно говорить, что в периодике начала XIX в. еще не закрепилась традиция размещения новогодних рассказов и «мелочишек» на регулярной основе — тем ценнее для исследователя обнаруженный календарный материал.
Новогодние очерки «Северной пчелы» выходили в газете регулярно: практически каждый выпуск, приуроченный к концу календарного года или началу нового, содержал новогодние стихотворения, «юмористические попурри», «беседы» и др. Большинство из них было написано автором-издателем Ф.В. Булгариным. В них наличествуют элементы фантастики (женщина из фантазий героя, духи прошлого и нового, наступающего года), сатирическое высмеивание пороков общества (честолюбие, тщеславие, поклонение лженаукам, злость, ревность, отсутствие здравого смысла), фольклорные элементы (святочные гадания, предсказывание будущего)11.
В очерке «Мои недостатки, или исправление с Нового года» (1826) герой заверяет читателей о начале новой, «праведной» жизни с Нового года. Перечисляя пороки, которые препятствуют его личному счастью и свободе совести, герой сообщает, что с 1 января 1827 г. он «намерен исправиться, и с Нового года издерживать не более прихода: есть устрицы и пить шампанское только за чужой счет, обедать почаще в гостях, платить долги, не играть в вист на большие суммы, не ездить туда, где существуют вечные домашние лотереи и подписки <...>»12. Также он подчеркивает, что «вознамерился с Нового года не говорить ни о ком дурно за глаза по одним догадкам и предположениям»13. В новом году герой надеется жить по средствам, помогать бедным людям, усердно учиться и не выискивать ошибок в прошлогодних заметках журналистов. Юмористический очерк оканчивается предложением к читателям «положить руку на сердце и, сознавшись со мною, хотя и не публично, в своих недостатках, начать исправление с Нового года»14.
Очевидно, что Ф.В. Булгарин придавал большое значение осмеянию пороков общества того времени, так как в каждом его новогоднем тексте (без исключений!) читается призыв к улучшению нравов и морального облика человека или всего человечества. Так, в очерке «Встреча нового года с прошлым» (1838) герою пригрезились два антропоморфных существа: наступающий Новый год и уходящий Старый, которые предстали в облике прекрасных юношей, однако «возвращающийся с земли был в изнеможении, горесть резко изображалась на лице его, а другой был во всей крепости духа, с улыбкой на устах»15. Видения рассуждали о людях, которые разучились сострадать ближним, хранить честь и верность своему слову. Их большие охотничьи сумки были набиты неправедными делами, которые за год сотворили люди, а также особыми игрушками — «все то, из чего вы свертываете друг другу шеи и за что вы низвергаете один другого в пропасть», — на поверку оказавшимися мыльными пузырями и блестками мишуры16. Угаром и дымом, опасным для сердца, оказались комплименты и праздничные поздравления от «визитеров», стремившихся как можно скорее объехать значительных лиц в первый день наступившего новолетия17. Герой в беседе с вымышленной женщиной — «существом оригинальным» — удостоверился в истинной сути подобных нелепых традиций и в финале очерка решил не ехать «с поздравлениями в праздник, ибо в будние дни хожу только к людям, у которых в голове есть мысли, а в сердце чувствования»18, получив одобрение вымышленной гостьи.
Вообще сюжет о «визитерах» является одним из самых популярных в святочной и пасхальной словесности XIX в. (ср., например, святочные и пасхальные рассказы Н.А. Лейкина «Новый год» (1877), «Новый год» (1879), «Получение медали» (1880) и др., А.П. Чехова «Либерал», «Орден» (оба — 1883), «Праздничная повинность» (1885), «Визитные карточки» (1886) и др.). Обычай наносить визиты сильным мира сего сразу по окончании утренней службы 1 января (а также на Рождество Христово и на Пасху) возник еще в конце XVIII в. Он получил особое распространение в среде мелких чиновников, желавших выслужиться перед начальством, для чего следовало расписаться в особых листах. Было принято посещать также родственников, друзей и кумов. Н.С. Полищук сообщает, что постепенно, с середины XIX в., новогодние визиты «стали заменяться денежными пожертвованиями на различные благотворительные цели или общим съездом в сословных собраниях и клубах для взаимных поздравлений». Постаревшие современники эпохи Павла I и Екатерины II отказывались признавать отмирание «служебно-праздничного» обряда, чем немало досаждали молодым родственникам, которые, в большинстве своем, были обязаны им своим карьерным продвижением по службе19. Как можно убедиться, уже Ф.В. Булгарин, а в дальнейшем и многие другие сочинители, осуждали ставшую к середине XIX в., скорее, принудительной традицию нанесения визитов и стремились убедить читателей от нее отказаться.
Часто повторяющейся темой новогодних очерков, размещенных в «Северной пчеле», «Телескопе» и «Литературном приложении...», можно назвать тему обретения надежды на лучшие времена и события, которыми будет полон наступающий Новый год. Страх неизвестности, который сопутствовал новолетию, отступал на второй план перед любопытством о грядущей судьбе обывателя: «В условный день торжественно возобновляющегося летосчисления грудь преимущественно наполняется предчувствиями, волнуется надеждами и боязнию. <...> Что скрывается в этой неисповедимой мгле?»20; «Беседа была веселая. Мы только что вырвались из школьного заточения, мы только что вступали в свет: широкая дорога открывалась перед нами — простор молодому воображению. Сколько планов, сколько мечтаний, сколько самонадеянности и — сколько благородства! Счастливое время! Где ты?»21 Подобный мотив не случаен — он объясняется присущей новогоднему празднику семантикой обновления, преобладания всего нового над старым, в том числе победой жизненной материи над омертвевшей.
Сюжет новогоднего праздника входит в святочный комплекс, который соединяет мотивы и соответствующие явления народных гуляний, святочных гаданий, ряжений и молодежных вечерок. Упомянем и различные обряды, призванные благословить урожай и скотину хозяев на ближайший год. Именно поэтому новогодним текстам свойственны фольклорные элементы, которые мы находим и в произведениях Ф.В. Булгарина. Например, в очерке «Встреча Нового года» (1842) рассказчик в ходе святочного гадания с водой, оловом и воском предлагает свои услуги чародея-прорицателя, предсказывая читателям осуществление их мечтании и сокровенных желании22.
Кроме того, в образцах детской периодической литературы (журналы «Звездочка» (1842—1863), «Детский отдых» (1881—1907), «Мир Божий» (18921906) и др.) регулярно встречаются так называемые новогодние номера, структура которых соотносится с календарным временем наступающего Рождества, Пасхи или Нового года. Издавали также особые тематические поздравительные книги для детей, получившие необычайное распространение к середине XIX в. и в дальнейшем способствовавшие расцвету святочного рассказа. Заметим, что сборники новогодней, рождественской и святочной словесности популярны и в наше время, причем издатели ориентируются не только на детскую, но и взрослую аудиторию23.
Таким образом, несмотря на отсутствие «елочных» текстов вплоть до 40-х гг. XIX в., читатель мог усваивать характерные новогодние мотивы и особую специфику, которые с дальнейшим развитием жанра хотя и видоизменялись, но всегда оставались очевидны для обывателей. Назовем основные параметры новогоднего текста начала XIX в.:
1) календарная приуроченность: номера периодических изданий с новогодними поздравлениями выпускались в большинстве случаев либо 30, 31 декабря, либо 2 января. События в новогодних очерках разворачивались в период святочного цикла (как правило, во время «страшных» дней — с 1 по 5 января), чем объясняется двойственность мироощущения рассказчика — его способность наряду с обыденными занятиями общаться с ирреальными существами;
2) тематика: рассуждения о быстротечности жизни, стремление к благополучию, возлагание надежд на грядущий год, духовное обновление человека, установка на избавление от социальных пороков;
3) фантастические элементы: антропоморфные духи, видения, оживающие в воображении символические идеи, ведущие беседу с героем-рассказиком;
4) фольклорные составляющие: святочные гадания, ряжения и другие обрядовые действа святочного цикла. Отсутствие в сюжетной линии демонологических персонажей, способных причинить вред человеку (в отличие от образцов суеверного мемората и фабулата);
5) сюжетные клише: сюжет о «визитерах», юмористическое отрицание людских пороков, напутствие уходящего года наступающему, неизменное пожелание счастливого Нового года в окончании новогоднего очерка.
В 30—40-е гг. XIX в. в печати только начинает складываться мотивный комплекс новогодней словесности (в частности, мотив прощания уходящего года с населением обширной империи, мотив осознания важности каждого мгновения и особая вера в возможность духовного возрождения человека в наступающем году), к которому будут активно обращаться литераторы последующих десятилетий. Однако свое окончательное оформление новогодний рассказ или очерк как специфичная жанровая разновидность календарного рассказа с присущими ей темами, типами персонажей и сюжетной композицией получит только во второй половине XIX в.24
В 1860—1870-е гг. периодическая печать переживает новый этап своего развития: основываются или получают небывалую популярность «толстые» журналы («Вестник Европы» (1802—1830, 1866—1918), «Современник» (18361866), «Русская беседа» (1856—1860) и др.), чаще всего выходящие ежемесячно и адресованные в большинстве своем образованной части русского общества. Возникают «тонкие» журналы, иллюстрированные еженедельники («Нива» (18691918), «Развлечение» (1859—1916), «Родина» (1879—1917) и др.), предназначавшиеся для чтения средним классом (купцы, мелкие чиновники, провинциальная интеллигенция и проч.), а также распространяются общественно-литературные газеты («Петербургский листок» (1864—1918), «Петербургская газета» (1867—1918), «Московский листок» (1881—1918) и др.). Если на страницах «толстых» журналов обсуждались политические и экономические вопросы, текущие новости и правительственные распоряжения, а также печатались повести и романы крупных писателей, то в еженедельниках и газетах по большей части размещались рассказы, стихотворения и фельетоны, сатирические очерки, многочисленные объявления и анонсы. Несмотря на дифференциацию целей, структуры, идеологической направленности и тематического наполнения таких изданий, в них все же встречаются подборки календарных материалов, в большинстве случаев приуроченные к зимним праздникам.
Так, в сатирическом приложении «Свисток» журнала «Современник» от 1 января 1861 г. помещен очерк неизвестного автора «На рубеже старого и нового года. Грезы и видения Нового поэта25», в котором посредством гротеска, аллегорий и фантастических элементов высмеиваются так называемые ученые редакторы журналов и газет, не желающие придерживаться либерального курса и критикующие любое «вольнодумство» литераторов. В очерке раскрываются также политические и социальные проблемы, осуждается неограниченное могущество власть предержащих, как правило, не отличающихся умом и манерами. Редакторы и начинающие критики с яростью бросаются на скромных литераторов, кричат, оскорбляют их. Например, героя очерка последние характеризуют следующим образом: «Ты наглая бездарность! Ты невероятная бездарность! Ты колоссальная бездарность, — бездарнее тебя еще ничего в мире не было!» (курсив наш. — Я.О.)26 Высказывания сопровождаются сатирическим хохотом, чадом и резким звуком свистка — того самого неугодного цензорам «Свистка», в котором помещались критические заметки и обличения подобного положения дел. Именно эти какофония и смрад и будят героя, заснувшего в новогоднюю ночь в своей спальне.
Содержание очерка не соответствует ожиданиям читателей: отсутствуют как сюжетные клише, присущие новогодним рассказам 1830—1840-х гг., так и привычные фольклорные элементы. Празднование Нового года у героя происходит в уединенной обстановке: он пренебрегает визитами и запирается в своей комнате, отказываясь верить в чудо, духовное и нравственное обновление общества, которое, согласно канону, должно произойти в наступающем году: «Никакие желания, никакая надежда, никакие ожидания не раздражали моей крови, — а сколько петербургских чиновных и сановных сердец бьется накануне этого дня желаниями и ожиданиями наград, украшений, повышений и тому подобное!»27
Герой прощается с уходящим 1860-м годом, не забывая отметить те события на политической и литературной арене, которыми он запомнился (выход романа И.С. Тургенева «Накануне», драмы А.Н. Островского «Старый друг лучше новый двух», разрешение на постановку комедии «Свои люди — сочтемся» того же драматурга и т. п.). С присущим изданию социальным критицизмом автор уделяет особое внимание политике гласности, которая позволила оценить истинную сущность некоторых событий и политических деятелей: «Как они смешно размахивали своими картонными мечами! Как гордо издевались над своими жертвами!... И кто забавнее — герои или жертвы — решить трудно»28. В отличие от более ранних новогодних рассказов в повествовании отсутствуют традиционные формулы пожелания читателям здоровья, удачи и всяческих благ. Даже помещенное в экспозиции поэтическое описание снежного новогоднего вечера в Петербурге с его ясным небом, окутанными снежным покрывалом карнизами и кариатидами, приглушенным светом фонарей, внезапно прерывается сетованиями героя по поводу увеличения стоимости дров. Социальные вопросы волнуют автора даже в столь радостную зимнюю ночь, и он выражает сочувствие бедным людям, которым «теперь вовсе не до поэзии зимы»29.
Таким образом, традиция осмеяния пороков общества в новогодних очерках, начатая еще Ф.В. Булгариным, продолжилась в революционно-демократической периодике, заменившей традиционные новогодние стихотворения и юмористические зарисовки политической и социальной сатирой.
С 1870 г. издается еженедельный иллюстрированный журнал «Нива», который приобретает необычайную популярность среди населения. Его тираж к 1880 г. насчитывал 55 тыс. экземпляров, к 1891 г. — 115 тыс., а к 1900 г. — 235 тыс. экземпляров. Репутации серьезного издания журналу удалось достичь благодаря размещению на его страницах произведений Д.И. Фонвизина, А.С. Грибоедова, И.А. Гончарова, И.С. Тургенева и других известных писателей. В 1899 г. именно в «Ниве» был напечатан роман Л.Н. Толстого «Воскресение». Кроме того, отдельного внимания заслуживают напечатанные в «Ниве» репродукции полотен известных художников, таких, как В.М. Васнецов, В.В. Верещагин, И.Е. Репин и др.
Приближающиеся праздники отмечались в журнале выходом целых выпусков, посвященных «триаде» праздничных циклов: Рождеству, Новому году и святкам, Пасхе. Так, в исследованных нами номерах за 1870-е гг. практически в каждом первом и последнем (№ 52) обнаруживаются календарные произведения, приуроченные к зимним праздникам: подборки новогодних и рождественских сценок, очерков, стихотворений, праздничных иллюстраций и объявлений о продаже елочных игрушек, начале работы елочных базаров, оформлении «подарков к празднику» — годовых подписок на различные издания, полные тома подшивок того или иного журнала за определенный год.
В журнале активно размещались характерные «новогодние» стихотворения, такие, как, например, «Елка» (1872), «Новый год (экспромт)» (1874), «С новым годом» (1877) с поздравлениями читателей с наступающим Новым годом. В последнем стихотворении грядущий год представляется младенцем, которого с радостью приветствуют жители Земли. Нередко встречаются развернутые пояснения к праздничным литографиям. На одной такой литографии изображен мальчик в ночной рубашке, крепко сжимающий в руках куклу с бубенчиками и в колпаке30. Ниже изображения помещено описание утра ребенка, а также его беседа с рассерженной старушкой-няней, которая обеспокоена тем, что ребенок простудится, стоя в детской в исподнем.
В связи с тем, что журнал публиковал новости политической, литературной и социальной жизни, в новогодних и рождественских выпусках помещались фельетоны, являющиеся отголосками событий уходящего года. Иногда заметки представляли собой сжатый обзор наиболее важных государственных и политических явлений, произошедших на политической арене за недавнее время31, в некоторых случаях в них содержалось формальное поздравление читателей с Новым годом, перемежающееся рассуждениями на социальные и экономические темы32. Другие же примеры «новогоднего» жанра содержали описание зимнего сезона, для которого характерно «усиленное движение, вызываемое наплывом всякого народа и предстоящими праздниками»33. Автор фельетона сатирически относится к многочисленным коммерческим предложениям, находя в них исключительно «бедность мысли и содержания, погоню за внешностью в ущерб внутреннему достоинству <...>»34. Особое негодование сочинителя вызывают некачественные детские книги, выпущенные «по случаю». Чтобы обезопасить читателей от покупки товара ненадлежащего качества, фельетонист советует прислушиваться к наставлениям журнала «Нива», стремящегося «указать на те детские книжки, которые могут хоть сколько-нибудь удовлетворить этой насущной потребности» (речь идет о семейном чтении. — Я.О.)35.
В «Ниве» регулярно публикуются материалы этнографического, фольклорного и исторического характера, вызывающие постоянный интерес у читающей публики. Поэтому в его последнем выпуске за 1874 г. ожидаемо помещен этнографический очерк В.И. Немировича-Данченко «Святки», в котором рассказывается о святочном вечере в Костромской губернии. По дороге в эту «глушь» ямщик с рассказчиком заплутали на равнинах из-за поднявшейся метели, поэтому были рады уже ближе к полуночи обнаружить село, чьи жители сообразно обычаям гадали, обряжались в вывернутые шкуры медведя и пугали маленьких детей, рассказывали друг другу «страшные» святочные былички и бывальщины36. Зарисовки народного быта, соседствовавшие на страницах журнала с рождественскими и святочными рассказами37, способствовали популяризации святочной словесности. Уже в следующие десятилетия количество размещаемых в печати календарных произведений, в том числе новогодних «мелочишек» и юморесок, значительно возрастет.
Кроме того, праздничные зимние выпуски журналов оформлялись чрезвычайно красочно: их украшали многочисленные рисунки и литографии с изображением веселящихся пар на рождественских балах; наряжающих елку семей с детьми; родителей, которые втайне от малышей упаковывают подарки; вечерних святочных посиделок с гаданиями; утра после елки. Нередко встречаются аллегорические изображения наступающего и старого, уходящего года в виде юного мальчика и старика с седой бородой, держащего часы, которые отсчитывают мгновения до Нового года, — эмблема праздника стойко держится с 40-х гг. XIX в.
Таким образом, на основании рассмотренных примеров календарной словесности 1860—1870-х гг. можно констатировать постепенное исчезновение малых эпических форм (рассказ, очерк, новелла и т. д.), приуроченных к празднованию Нового года. В печати все реже встречаются средние по объему новогодние прозаические тексты, уступая место юмористическим сценкам, фельетонам, анекдотам и праздничным картинкам. Впрочем, «новогодний» характер сохраняют стихотворения для детей и взрослых с пожеланиями счастливой встречи праздника, удачи и благосостояния. Обычаи нанесения визитов, описание особенного духа праздника с присущей ему спешкой, продажей сладостей на елку и покупкой подарков подчас сатирически затрагиваются в фельетонах и всевозможных юмористических сценках.
Встречающиеся в периодике 1860—1870-х гг. немногие произведения малых эпических жанров нерепрезентативны для выделения типологических черт жанра новогоднего рассказа. Периодическая печать активно сотрудничает с авторами рождественского и собственно святочного рассказа, отводя новогодней словесности место на периферии праздничных выпусков. Это объясняется популяризацией сюжетов святочных быличек и бывальщин, что освещено в предыдущей главе. Кроме того, наличие весьма объемного корпуса переводов и переложений святочной словесности (А. Додэ, Г.Х. Андерсен, Г. де Мопассан и др.), а также начало работы в жанре святочного рассказа такого выдающегося писателя, как Н.С. Лесков, кодифицируют литературный святочный рассказ. Тем не менее уже с конца 1870-х гг. начинает прослеживаться кризис святочной словесности в целом, вызванный небывалым ростом количества такого рода сочинений, что предсказуемо привело к «заштампованности» жанра: «Святочный рассказ, выросший из фольклорного текста, неизбежно должен был прийти к кризису, что и произошло в период его наибольшего расцвета и распространения»38.
Примечания
1. Агапкина Т.А. Ель // Живая старина. 1997. № 1. С. 4.
2. На путях из Земли Пермской в Сибирь: очерки этнографии северноуральского крестьянства XVII—XX вв. / отв. ред. В.А. Александров. М.: Наука, 1989. С. 295.
3. Там же.
4. Агапкина Т.А. Указ. соч. С. 5.
5. Там же.
6. Зеленин Д.К. Избранные труды: в 4 т. М.: Индрик, 1994—2004. Т. 2: Очерки русской мифологии: умершие неестественной смертью и русалки. 1995. 432 с.
7. Полищук Н.С. Указ. соч. С. 576.
8. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 10 т. 4-е изд. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1977—1979. Т. 6: Художественная проза. 1978. С. 122.
9. Душечкина Е.В. Русская елка... С. 130.
10. Яковкина Н.И. История русской культуры. XIX в. [Электронный ресурс]. 2002. Режим доступа: https://history.wikireading.ru/283854
11. См.: Булгарин Ф.В. Праздничные поздравления // Северная пчела. 1833. № 1. 2 января. С. 3—4; Булгарин Ф.В. Встреча Нового года с прошлым // Северная пчела. 1838. № 297. 31 декабря. С. 1187—1188; Булгарин Ф.В. Святочная игра в последний день уходящего 1839 года // Северная пчела. 1839. № 294. 30 декабря. С. 1173—1174; Булгарин Ф.В. Канун нового года (юмористический попурри) // Северная пчела. 1841. № 292. 31 декабря. С. 1166—1167.
12. Булгарин Ф.В. Мои недостатки, или исправления с Нового года // Северная пчела. 1826. № 1. 2 января. С. 3.
13. Там же.
14. Там же. С. 4.
15. Булгарин Ф.В. Встреча Нового года с прошлым... С. 1187.
16. Там же. С. 1188.
17. Булгарин Ф.В. Праздничные поздравления... 1833. С. 3—4.
18. Там же. С. 4.
19. Полищук Н.С. Указ. соч. С. 582.
20. Вступление в Новый год // Телескоп. 1832. Ч. 7. № 1. С. 5—6.
21. Одоевский В.Ф. Новый год (Из записок ленивца) // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». 1837. № 1. С. 2.
22. Булгарин Ф.В. Встреча Нового года // Северная пчела. 1842. № 1. 2 января. С. 1171—1112.
23. См. Введение. С. 5.
24. В 1840—1850-е гг., по нашим наблюдениям, происходит спад новогодних публикаций — возможно, это объясняется общей тенденцией литературного процесса: ориентацией на художественно-документальные жанры (натуральная школа), формированием русского классического романа (И.С. Тургенев, И.А. Гончаров и др.) и отвлечением внимания прессы на злободневные социальные вопросы.
25. Под этим псевдонимом в журнал «Современник» 1847, 1849—1862 гг. писал И.И. Панаев — известный литературный критик, журналист и писатель. См. подробнее: Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: в 4 т. М.: Изд-во Всесоюз. кн. палаты. Т. 2. 1957. Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/masanov/map/0.htm
26. На рубеже старого и нового года. Грезы и видения Нового поэта // Современник. 1861. Т. 85, № 1. С. 32.
27. Там же. С. 12.
28. Там же. С. 14.
29. Там же. С. 11.
30. На елку: утро после елки. Эх какой! // Нива. 1878. № 52. С. 1.
31. Старый год // Нива. 1873. № 1. С. 14—15.
32. Фельетон // Нива. 1872. № 1. С. 12—14; Фельетон // Нива. 1872. № 14. С. 222—223.
33. Фельетон // Нива. 1871. № 51. С. 818.
34. Там же.
35. Там же.
36. Святки (из очерков В.И. Немировича-Данченко) // Нива. 1874. № 52. С. 822—823.
37. См., например: Рождественская ночь (святочный рассказ) // Нива. 1878. № 52. С. 970971; Тильда Эверс. Святочный рассказ Эрнста Циля // Нива. 1878. № 52. С. 978—982.
38. Душечкина Е.В. Русский святочный... С. 207.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |